Леонид Левинзон
Количество ступенек не имеет значения
Ошибка
В маленьком книжном магазине, что на улице Яффо, Алексей, стоя, во все глаза разглядывал картинки в толстой книге «Хиромантия», сравнивал их со своей ладонью и пытался угадать судьбу. Но картинки с реальностью не совпали, и о себе он ничего и не узнал. Книга осталась на месте, и через замусоренный коридор с лестницей Алексей спустился вниз, в солнечную теплынь полуденной улицы, и с толпой втянулся в недра иерусалимского базара с его гортанно кричащими продавцами и несмолкаемой восточной музыкой. Время было пятница, и перед наступлением шаббата он покупал продукты, складывая их в потрёпанный рюкзак из джинсовой ткани, который всегда носил с собой. Потом направился к остановке, сел в автобус и по старой привычке немедленно уставился в окно. Автобус тронулся с места и начал пробираться по узкой, наполненной машинами дороге.
Приехав домой, Алексей принялся распаковывать рюкзак. Зазвонил телефон, и хозяйка крикнула:
– Тебя!
Взяв трубку, он услышал голос Игоря.
– Что делаешь? – спросил Игорь.
– Что делаю? Дома сижу, только с базара пришёл.
– Тогда собирайся гулять. Я попозже заеду за тобой, ладно?
Приехал Игорь, когда уже совсем стемнело. Кроме толстого Игоря в машине сидела молодая, незнакомая Алексею пара.
– Всем привет! – сказал им Алексей и полез на переднее сиденье.
С Игорем они когда-то вместе работали и с тех пор дружили. Иногда Игорь, обременённый родственниками, детьми, родителями, вырывался к нему поговорить по душам, и в грязноватой комнате с облупившейся штукатуркой становилось веселее. По дороге, ведя машину, он сказал:
– Белла и Эдик собираются покупать квартиру в Неве-Якове, хотят посмотреть, я и подумал, возьму-ка я тебя с собой. Ребята будут бегать, а мы посидим, поболтаем.
– Правильно подумал, – согласился Алексей и стал смотреть на дорогу.
На обратном пути, выйдя на шоссе, Игорь развил хорошую скорость, и ехать было приятно. Тут что-то щёлкнуло, и машина вильнула. Алексей в первый момент ничего не понял, лишь ошарашенно посмотрел на задыхающегося, как-то странно нагнувшегося вперёд, с открытым ртом, друга. И лишь потом увидел дыру в лобовом стекле.
Остановившись у края дороги, Игорь открыл дверь и с трудом выговорил:
– Вот и мы… поучаствовали в интифаде…
Медленно, держась за грудь, вышел из машины. На сиденье остались стёкла и хорошего веса булыжник, скинутый с колен Игоря. Алексей, убедившись, что с другом ничего серьёзного не случилось, перепрыгнул ограждение и бросился вверх по горе, туда, откуда кидали камни. Но на вершине никого уже не было, только стояли, мирно светясь открытыми окнами, приземистые арабские дома. Вид с горы открывался прекрасный, и хорошо просматривалась дорога с двигающимися по ней автомобилями с зажжёнными фарами. Когда он спустился, Игорь стоял и тёр глаза:
– Что-то попало, – сказал.
– Нельзя, – схватил друга за руку Алексей, и в это время подъехала полиция. Полицейский вышел из машины и подошёл к ним:
– Камень? – спросил.
– Камень.
– Этот? – показал на сиденье.
– Этот.
Он взял камень, покачав на руке, взвесил и выкинул за бордюр.
– Езжай в больницу, можешь?
– Могу, – ответил Игорь.
– Вот и езжай, а завтра к нам, напишешь, как было.
– И всё? – спросил Алексей.
– А что ты ещё хочешь?
– Да нет, ничего.
Они сели в машину и медленно поехали в больницу.
Больница, куда они добрались, была религиозной и носила безумное название «Ворота справедливости». Медбрат записал, что случилось, и Игоря отправили на консультации. Чуть позже прибыли его встревоженные родственники, а совсем под утро Алексей на такси поехал домой. Чтобы не разбудить хозяйку, зашёл очень тихо, лёг в кровать, но спать не хотелось. Тогда он взял ручку, чистый лист бумаги и, устроившись поудобнее, занялся любимым делом – начал писать рассказ. Но написав первую строчку: «В маленьком книжном магазине на улице Яффо Алексей, стоя, во все глаза разглядывал картинки в толстой книге “Хиромантия” и пытался угадать судьбу…» – задумался. И задумался надолго.
Рассказы Алексей писал чисто для своего удовольствия. А вот деньги, чтобы существовать, зарабатывал, собирая на продажу компьютеры в задней комнате одного магазинчика. Магазинчик этот располагался в большом, усевшемся между базаром и улицей Кинг Джордж торговом центре, ежедневно пропускавшем через себя массу народа. Там они и познакомились с Юлей, когда Алексей, оторвавшись от дел, вышел покурить. Встретился с её смеющимися глазами и, повинуясь внезапному порыву, спросил:
– Извини, а как тебя зовут?
– Юля.
– Ты сильно спешишь?
– Работа ждёт.
– Так оставь телефон?
– Ладно. Звони, поболтаем.
И пошла к лифту, неся в руках какие-то бумаги.
Позвонил он на следующий день:
– Это я, Алексей, мы вчера познакомились, если помнишь…
– Конечно, помню! Алексей, у меня где-то в четыре будет свободное время, приходи…
– А куда?
– На шестой.
В четыре он поднялся к ней. Комната оказалась чистая, весёлая, с компьютерами и открытым окном.
– Привет, – рассеянно сказала Юля, нагнувшись к столу и что-то исправляя в длинных, исписанных красным таблицах, – все ушли, а я ещё сижу, правда, мне платят за это. Подожди немножко, я сейчас закончу.
– Хорошо.
Алексей прошёлся мимо ряда покинутых стульев, скользнул взглядом по фотографиям, разноцветным календарям, подошёл к окну и чуть высунул голову: за окном кружилось лето.
– Ну, я всё, – услышал голос за спиной. – Ты что будешь? Чай? Кофе?
– Кофе.
Юля включила чайник, села на высокий вертящийся стул и привычным движением встряхнула своими лёгкими золотистыми волосами.
– Ой, подстричься надо, – сказала.
Вечером Алексей поехал на английский, за курс которого выложил в своё время столько денег, а на следующий день опять зашёл к Юле. Ему налили чай, а в середине разговора он вдруг ляпнул:
– Ты знаешь, я пишу рассказы… – и замолчал, ожидая реакции.
– Да ну? – удивилась Юля. – Печатаешься?
– Немножко, – ответил с запинкой. И пытаясь скрыть неловкость, пошутил: – Это моя манера ухаживать – преподносить себя так.
– Ну раз такая манера, – Юля весело посмотрела, – то дай почитать! Без этого нельзя. А про что пишешь?
– Разное…. Есть и про любовь.
– Про любовь? Стеклянные цветы похожи на тебя, похожи на тебя-а… – Юля начала петь и кружиться по комнате. – Помнишь?
– Помню. Знаешь, я сейчас хочу написать сказку. Сказку об одном человеке. Как только этот человек делает что-то неправильное – это сразу отражается у него внешне. Понимаешь? Люди лгут, совершают подлости – и ходят, как ходили. Но так нельзя – всё должно быть видно. Сделал гадость – и захромал на левую ногу, ещё гадость – зашепелявил. Как тебе?
– А почему на левую ногу?
– Можно и на правую, можно – присвистывая левым зубом. Так, в голову пришло, – Алексей пожал плечами.
– Интересно… Слу-ушай! – Юля посмотрела на часы и вскочила с места. – Мне ведь давно пора идти. Закрываемся – и вперёд!
– Я провожу?
– Нет, Лёша, спасибо. Я уже бегу, мне ещё с родителями надо встретиться. Ну пока… Пока!
Встреча закончилась, и Алексей решил пойти в гости к Семёну. Семён был врачом в России и врачом здесь. Открыв дверь, он изумился:
– Лёха! Ты вовремя! Чуешь что ли?
– Да на остановке объявление висело – вечеринка, мол, и прочее… – отшутился Алексей и быстренько сел с остальными. – А что вообще отмечаем?
– Ещё один день нашей пропащей жизни здесь, – рассмеялся Семён.
За столом шумно говорили, много пили, вкусно закусывали, просидели до одиннадцати. Ночью, уже лёжа в кровати, Алексей вспомнил золотые волосы Юли, да так и заснул с мыслью, что завтра опять её увидит. Но завтра Юли не было на работе, и послезавтра Юли не было на работе. Встреча состоялась лишь через неделю.
– Представляешь – звонок! – сказала загоревшая, с блестящими глазами Юля. – Друзья говорят: «Мы тебя забираем и слушать ничего не хотим». Хорошо, что у меня с начальством всё нормально, договорилась – и вперёд! Какое же море в Эйлате, никакого сравнения с Тель-Авивом, с ума сойти! Так в кайф пошло. А как у тебя? Где был? Что видел? Что делал?
– Жил, – Алексей пожал плечами. – Английский учу. Хорошо, но не Эйлат. На работу хожу – нормально, но не Эйлат.
– Эйлат – прелесть, – сказала Юля. И искоса посмотрела на него. – А как твои рассказы, принёс?
– Принёс, – Алексей улыбнулся. – Понравятся тебе или нет, но принёс…
Юля начала читать, стоя у окна и чуть прищурившись от яркого солнца.
– Ничего, – сказала, вернув, – ничего.
Алексей забрал листы.
– Ладно, – буркнул, – ладно. Послушай, давай сходим куда-нибудь. Встретимся вечером?
– Я даже не знаю, – Юля посмотрела извиняющимся взглядом. – Так сейчас занята, но мы сходим, обязательно сходим. Я кино люблю смотреть, особенно если что-то такое романтичное. А ты?
Но ни в кино, ни в какое-то другое место они не пошли – Юля действительно была очень занята. Они встречались только на работе. Алексей уже всё понял, но звонить не переставал… В очередной раз сделал попытку:
– Юля, что хотел… Есть хороший фильм. Пойдёшь?
– В каком кинотеатре?
Алексей назвал.
– Конечно, пойду, – Юля улыбнулась. – Когда встречаемся?
– В пять?
– Конечно.
Алексей купил билеты, но в пять Юля не пришла. Тогда он их выкинул и начал слоняться по улицам, пока не зашёл в русское кафе, где начал, насыпая серую соль на край бокала, медленно пить холодное пиво. Рядом сидела компания грузин, и один всё кричал:
– Ты мне говоришь, да! Ты мне говоришь! Кандашвили – вот это был человек! Всю Грузию купить мог! Весь Израиль!
Допив пиво, Алексей зачем-то пошёл на концерт очередных русских гастролёров – ему всегда везло на лишний билетик. Как выиграть в лотерее или ещё что-то – так нет. А вот лишний билетик – пожалуйста.
Но выдержал на представлении только минут пятнадцать.
А в четверг к нему приехал Игорь:
– Привет, оболтус, собирайся!
С Игорем всегда так: то нету, нету, то появится – и бегом: ехать, пить, говорить. Авария на него нисколько не повлияла, разве что с работы выперли, пока был на больничном, – прислали письмо с извинениями и хорошими пожеланиями.
– Нет так нет, – сказал Игорь по этому поводу. – Жалеть не будем.
– Так ты собираешься? – повторил он, прошёлся по комнате и зачем-то заглянул в шкаф.
– Собираюсь, но куда?
– Знакомиться.
– С кем? – удивился Алексей.
– А тебе не всё равно? Тебя что, жениться заставляют?
– Да вроде нет.
– Ну вот, сам и увидишь. Есть одна – две руки, две ноги. Ничего не сломано. Ну, ты всё?
– Всё.
Приехали они к Игорю домой. Стол уже был накрыт, и около Алексея оказалась небольшого роста девушка с чёрными глазами. Звали её Анжела. Она сбоку всё посматривала на него, посматривала. А Алексей всё ел, ел. И сам подливал себе водку. Кроме питья и еды разговаривали разговоры – обсуждали банковские ссуды, сравнивали Израиль с Америкой и вспоминали Россию – как там, что там. Алексей поднялся и, извинившись, сказал:
– Пора идти.
Анжела тоже встала, они вышли вместе.
– Ты работаешь? – спросил Алексей.
– Пока на курсах, – как-то робко проговорила Анжела и посмотрела на него снизу вверх.
– Ты извини, – Алексей потёр рукой подбородок, – я тебя проводить не смогу – уже поздно, а тебе аж в Неве-Яков.
– Ничего-ничего, – быстро сказала Анжела.
Она села в автобус, и Алексей помахал рукой, увидев, что девушка через стекло всё ещё смотрит на него, медленно поворачивая голову.
С тех пор прошёл примерно месяц. Жизнь текла ровно, спокойно. Алексей ходил на работу – работать, в русское кафе – пить пиво, в литературный кружок – читать рассказы. И слава богу.
Игорь не звонил – пропал опять, а Семён вообще никогда не звонил, это Алексей звонил ему. И вдруг встретил Юлю. Увидел, как, спускаясь по лестнице, она смотрит, и кивнул:
– Привет.
– У меня такие неприятности, – тихо сказала Юля, – такие неприятности…
– Что случилось?
Не ответив, Юля махнула рукой:
– А как у тебя?
Алексей пожал плечами:
– Да и сказать особо нечего – по-разному.
В обед она позвонила. А потом зашла.
– Может, пройдёмся после работы?
Алексей изумлённо посмотрел.
Они пошли в кино, потом направились есть какое-то красивое мороженое.
– Всё хотела сказать тебе, – Юля облизнула ложечку, – ты так хорошо пишешь, в том рассказе мне одно место понравилось – никак не могу забыть.
Алексей улыбнулся – ему стало приятно. Немного погодя он доел своё мороженое и пожаловался:
– Изучал хиромантию, смотрел на руку, сравнивал… Одной линии не хватает. Вот только не пойму какой? Ума или сердца?
– А ну, а ну, – заинтересовалась Юля, – покажи!
Алексей протянул ладонь.
– И действительно, – тихонько сказала, – вот чудеса бывают… Только мне, Лёша, домой пора, уже поздно.
– Я провожу?
– Конечно.
Около дома Юля спросила:
– Зайдёшь?
– У тебя родители, неудобно как-то…
– Родители в Ашкелоне.
Алексей зашёл, выпил кофе, посмотрел семейный альбом, а когда хотел уходить, обнял и поцеловал в сухие губы.
А под утро, белесое мутное утро, не вовремя проснувшись, услышал, как она плачет. Тихо плачет, шмыгая носом и отвернувшись. Алексей встал, оделся, вышел и, осторожно закрыв за собой дверь, стал спускаться вниз по ступенькам этого молчащего дома.
Чуть приволакивая левую ногу.
Отчего. Так. Тает. Сердце
Он встречался с ней поздно вечером, чтобы не видеть ее лица. Целовал, потом трогал слабые груди, и она защищалась понарошку.
– Не приставай, – угрожала, – а то я тебе пощёчину дам…
Пара садилась, и девушка, осторожно вытягиваясь на скамейке, клала свою голову мужчине на колени. Тут небо начинало сыпать звезды вниз, затихали шаги прохожих, и вся сегодняшняя ночь собиралась в ее глаза.
– Вот, хочу выучить английский, – вдруг говорил он.
– И я.
– Люблю читать Булгакова.
– И я.
– А что ты делаешь? – спрашивал он.
– Работаю. Иногда до девяти часов сидим. Я раньше в магазине работала, потом эта мастерская открылась.
– Хоть сверхурочные платят?
– Платят. Но так устаю.
– Ты была замужем?
– Была.
– Разошлась?
– Разошлась.
– А почему?
– Не тот человек.
Он опять трогал груди, а она, позволив, просила:
– Давай поговорим, ну давай… Неужели только это?
Нет. Не только это. Утром, пряча догорающий взгляд, он отвозил ее домой, в машине договаривался о встрече, и она, принимая за правду, важно думала – когда.
В промёрзшем переполненном автобусе, беспомощными тоненькими ладонями-стёклами закрывшемся от холода распахнутой зимы, пацан с худым, смурным лицом стоял, тесно прижимаясь сзади к одной с очень мягким округлым под хлипким пальто, и при скользящих по вечной гололедице поворотах ещё больше наваливался, прилипая. Но вот на одной из остановок она резко повернулась и, посмотрев неожиданно смеющимися, приглашающими глазами, шагнула, прорвавшись сквозь шубы, наружу, в темноту и вьюгу зимы, и опять посмотрела: ну же!
Но он трусливо закрылся, и двери закрылись. Женщина, оставшись, махнула вслед.
Потом дома, на Лиговке, где собственная тень черным демоном металась по жёлтым с пятнами обоям, пацан катался, обезумев от ненависти к себе, по полу, пока, подобрав нож, не резанул руку, чтобы остановиться. Остановился. И замотав тряпкой кровь, побежал в больницу, именно в ту, в которой, так случилось, через пару лет и сам сподобился работать. Там, сидя под ярким безжалостным светом в манипуляционной, впервые вдруг почувствовал, что такое и как болит сердце.
А утром падал снег, просто падал. И боль в перебинтованной руке начала проходить.
В комнате, где окна узкими длинными проемами тянулись к потолку и остатки лепки пригнули вниз перегородки коммуналок, под тихую музыку сидела и обнималась пара.
– Ах, ах, – вздыхала девушка. – Знаешь, – неожиданно сказала упавшим голосом, – а ведь я буду потом себя презирать.
– Презирать? – он нерешительно посмотрел на нее и отодвинулся.
По комнате бродили синие сумраки, и вдруг стало слышно, как у остановившегося внизу за окном трамвая открылись двери.
Девушка, чуть помедлив, надела кофточку.
– Катя, вот хотел спросить: а как тебе эта музыка?
– Хорошая.
– А импрессионисты тебе нравятся?
– Нравятся.
– А…
– Не надо. Извини, ладно? Я… я, пожалуй, пойду.
Так что вот такой я. Толстый, лысый, в очках. Ничего не понимающий. Влюбился недавно в женщину с карими глазами, которая заглядывала ко мне в гости от скуки. Ходил на цыпочках. Разводил джентльменство. А она искала мужа. Всё спрашивала меня:
– Почему тебе не сделать докторскую? Ты же умный, сможешь. Ну пойди, сделай докторскую…
– Не хочу.
– Почему?
– У меня есть дело.
– Какое?
– Я пишу.
Она непонимающе пожимала плечами:
– Что ж, пиши…
Вот прекрасно понимал, что не моё. А – тянуло. Ничего не мог поделать. Чуть не в домашнего пса превратился при ней.
А она уже настолько привыкла, что в один день, окончательно обнаглев, спросила:
– Вот скажи, Алексей, когда мужик не кончает в тебя, можно заразиться СПИДом?
– Любимая, – ответил, – это же как поцелуй…
Потом наступил период, долгий период, когда мы не виделись, и одна знакомая, с которой у меня отношения были намного яснее, передала:
– Видела Наташу…
– Ну и что?
– Она вышла замуж.
– Ну и что?
– Ждёт ребёнка.
– Ну и что?
– Неужели тебя ничего не волнует?
Я встретил Наташу на концерте Окуджавы, где бард, задыхаясь и забывая слова, пытался петь:
Мне нужно на кого-нибудь молиться,
Подумайте, простому муравью…
– Ой, привет! – обрадовалась она. – Как твои дела?
– Хорошо.
– Работаешь? Где? Платят неплохо?
– Неплохо.
– А я оттуда давно ушла, как гранд закончился, так и вылетела.
– Знаешь, Наташа, все хочу спросить…
– Конечно, спрашивай…
– Любимая моя, ну как, кончают в тебя наконец?
…Мне нужно на кого-нибудь молиться… Молиться? Как странно, вы не находите?
Нет, всё-таки нет определённо у меня сегодня настроения. И куда оно девалось, ну никак не пойму. На луну, что ли, сбежало? И что теперь прикажете делать? Вот что интересно: утром-то встал нормально, да и дальше – ведь ничегошеньки не случилось! Ну ровным счетом! Так, обычный серый день: на работу, с работы. Обед, ужин, лапша на ужин.
Ладно, черт с ней, с лапшой, вот читал где-то недавно, что определенные части головы отвечают за смех, а если затронуть другие – будешь плакать. Ой, как простенько получается… Вполне возможно соорудить переключатель. Как сразу бы полегчало! Повернуть ключик – и нет проблем. Пустота такая… И в пустоте, как в музыкальной шкатулке, играет музыка.
А пока, пока я не могу забыть: он сидит около вокзала, выставив автоматом в сторону потных, горячих, жующих и разговаривающих людей слабо-розовый обрубок руки и с устроенной на коленях какой-то длинной механической штукой, и холодные резиновые играющие звуки сами собой производятся из неё. Ударяются о дрожащую от пыли и жары преграду воздуха и бессильно падают. И ну, скажите, за что мне такая напасть? Все идут, а я остановился и смотрю. И ведь не для того, чтобы подать. Смилостивиться на один-два шекеля. Нет, меня поражает в нём. Нет, конечно, не обрубок. Нет. Меня поражает отсутствие надежды, водянистое спокойствие прозрачных голубых глаз.
– Чтоб вы сдохли, спешащие и жующие, все вы, чтоб вы сдохли, – говорит его тихое ласковое безумие. – А я, я всё так же буду сидеть здесь, вросший в рассыхающийся асфальт, сквозь который будет ожесточённо пробиваться молодая, редкая, зелёная трава, мгновенно убиваемая яростным солнцем, и на ближайшей остановке автобус вдруг просядет на лопнувших шинах, и не откроются утром магазины, и какая-то вывеска сорвётся в тишине, загремит жестью…
И вот тогда заиграет сидящий, ох, заиграет, заполнит мир своей музыкой.
Каждый день, когда я еду на любимую работу, нам, в машине, у одного и того же светофора переходит дорогу одна и та же девушка. Я пристально смотрю на нее, но ни разу не окликнул, не открыл двери, не попробовал познакомиться. А ведь мог бы. И это всегда так: могу, а не иду. Идеала, мать вашу, нет. А может, стоило? Может, она не зря там ходит? Не знаю… А, плевать. Если я захочу – пачками лежать будут! И вообще всё могу! Вот возьму и объеду земной шар… На велосипеде! Вернусь худой, жилистый, с дикими, весёлыми глазами… Но не еду. Велосипеда не могу найти подходящего. Остаюсь на месте. И любить никого больше не буду. Сколько ж можно? На работу буду ходить, задерживаться, сверхурочные зарабатывать.
Занят я, некогда мне, всё!
Писать буду. Играть с бумагой. Скажете, лучше целовать красивых женщин? Да, согласен я. Но раз не получается, что остаётся делать?
Два месяца назад, когда мне наконец (я долго ждал) исполнилось тридцать семь лет, я пошёл в плохой итальянский ресторан и ел там пережаренный корявый стейк и запивал его… Люблю себя, этого не отнимешь.
Вот только птицы больше не садятся мне на плечи.
Ладно.
Я поднимаю голову и смотрю на небо. Там тишина и звёзды.
И небо катается среди звёзд.
