Лев Троцкий
Проблемы культуры. Культура старого мира
Мы, например, достаточно близко знаем, что такое действительный статский советник, поэтому даже г. Потапенко вряд ли займется идеализированием этого типа; директор же акционерного предприятия у нас еще более или менее tabula rasa, которую г. Потапенко и расцвечивает по личному вкусу.
Герои Эстонье, напротив, обрисованы крайне отчетливо; по своей определенности они возвышаются до степени социальных типов, сформированных в резко-буржуазной обстановке современной Франции.
Эстонье скуп на краски; в его портретах нет нюансов, нет тех деликатных тонов и переливов, которые индивидуализируют литературный образ, – герои Эстонье являются лишь простыми выразителями общественных сил, носителями социальных тенденций. И вы не видите в этом лжи. Вы понимаете, что в этой ожесточенной борьбе, которая ведется в подлинном, не вымышленном буржуазном обществе за кусок хлеба, глоток воды, за кубический метр пространства, неминуемо должны стираться все индивидуальные особенности, личные вкусы и пристрастия, украшающие и разнообразящие человеческую индивидуальность.
В романе г. Потапенко перед нами жалкая, неуверенная попытка идеализации тех общественных отношений, которые несет с собою современный «хозяин» общественной сцены.
В романе Эстонье встает страшная по внутреннему смыслу картина уже сложившегося и окрепшего мещанского строя жизни. Здесь все ясно, все нужно, все имеет свое место и свой смысл, чаще всего грозный, безжалостно-жестокий…
Если первый роман вызывает улыбку снисходительного сожаления к этой доморощенной беллетристической апологетике обмещанивающегося уклада жизни, то второй, ярко освещающий пред вами потрясающую картину ожесточенной свалки, взаимной ненависти, всеобщей злобы, лицемерия, предательства, словом, всего того, что составляет душу буржуазного общества, рождает в груди прилив «святого чувства гнева», которое должно найти исход лишь в непримиримой борьбе.
«Восточное Обозрение» NN 162, 164, 165, 22, 25, 26 июля 1901 г.
Л. Троцкий. С. Ф. ШАРАПОВ И НЕМЕЦКИЕ АГРАРИИ
Если вы попытаетесь вызвать в своем воображении образ славянофила наших дней, с ног до головы облаченного в заржавленные хомяковско-аксаковские доспехи, то – не сомневаюсь в этом – в голове вашей необходимо вырастет представление о человеке почти «не от мира сего», отделенном от выразительных булыжников действительности туманным флером националистической романтики. И такое представление, несмотря на всю свою естественность, окажется полностью несостоятельным.
С. Ф. Шарапов (тот самый, который…) докажет вам это всем смыслом своих писаний.
Правда, когда г. Шарапов поворачивает голову свою в сторону современных научных, философских или художественных направлений и течений – дарвинизма, ницшеанства, марксизма, ибсенизма, отдаленное эхо которых порождает рябь даже на мирной поверхности Патриарших прудов{63}, но которые, тем не менее, ведут себя с такой развязностью, будто всеобъемлющего славянофильского учения никогда нигде и не существовало, – в таких случаях почтенный Сергей Федорович – да простится нам наше сравнение – до чрезвычайности напоминает классическую корову, недоуменно наблюдающую проходящий поезд: с шумом и свистом проносится черное чудовище, в сущности глубоко ненужное и глупое, оставляющее после себя лишь тучи дыма и запах гари и мешающее корове безмятежно пользоваться предоставленным ей от бога подножным кормом… Но в вопросах «своей» сферы: – железнодорожный тариф для продуктов сельского хозяйства, золотая валюта и хлебные цены, таможенные пошлины и свиные туши – г. Шарапов обнаруживает ту трезвость и твердость мысли, которые естественно переходят в хозяйственно-кулаческий «реализм». По отношению к таким вопросам, которые исторгают вопли из недр помещичьих кошельков, славянофильство играет роль лишь парадного мундира или, если угодно, старинной золотой медали, которую в торжественных случаях извлекают из массивного футляра и предъявляют вниманию собравшихся почетных гостей, но которую совершенно забывают в прозаической практике сосновских будней (Сосновка – имение г. Шарапова и вместе – та реальная «почва», на которую опираются все его идеально-славянофильские построения). Пародируя известную фразу известного «документа», можно сказать: в повседневной жизни они умеют, несмотря на свою напыщенную фразеологию, подбирать золотые плоды, падающие с государственного дерева, и променивать славянофильские добродетели – благомыслие, вернопреданность и самобытность – на рожь, свекловичный сахар и водку…
В Берлине г. Шарапов имел недавно пространное суждение с аграриями. Поняли они друг друга превосходно. Правда, немецкие депутаты приняли самого г. Шарапова за агрария (о, тевтонская узость и протестантская черствость!), хотя и знали, конечно, что организованных политических партий у нас нет, – они, видите ли, имели наглость думать, что каждый типичный землевладелец носит под сердцем (истинно-немецким, истинно-русским или иным – безразлично) агрария, т.-е. защитника интересов крупного землевладения quand meme (во что бы то ни стало). В пользу этого узкого мнения они приводили даже доводы. Они указывали на то, что русское дворянство добилось преобладающей роли в местном самоуправлении, сословного кредита на самых льготных началах и пр.; они могли бы, прибавим мы, значительно увеличить этот перечень до нового закона о сдаче дворянам в аренду сибирских казенных земель включительно{64}. Но это лишь факты, а известно, что нет ничего тривиальнее и глупее факта. Может ли этот вульгарный, во прахе пресмыкающийся факт противостоять высоко парящей идее? – «Идея же нашего земельного дворянства – это полное отсутствие своекорыстных классовых интересов, служение не себе, не своей корпорации, но государству и народу в широком смысле». («Сенокос», стр. 31.) Идея хорошая, славная идея!.. Жаль только, что насквозь прокаленные в партийных схватках германские аграрии этой «идее» не поверили и приняли речи г. Шарапова за «чистейший романтизм» (если не хуже). Не всякому дано вместить. Маленькое взаимное непонимание не помешало, однако, дальнейшим излияниям. Они вложили персты свои друг другу в язвы и выплакали друг у друга на груди сердца свои. Узлом неразрывного единства связали их проклятые вопросы индустриализма.
До недавнего еще времени немецкий аграрий «смотрел на Россию, как на такую страну, которой историческое предназначение – служить оплотом старого христианского идеализма», но увы! – и в России «власть международной биржи крепнет и ширится с каждым днем»…
Вздох гражданской скорби из двух благородных грудей. Взаимное понимание и сочувствие. И в результате: «я не вижу причины не уважать немецких аграриев или относиться к ним враждебно». («Сенокос», стр. 41.)
Где причины не уважать их?
Когда правительство оказалось не в силах удерживать национальное богатство в нераздельном владении жадных аграрных пастей, – что тогда решили предпринять эти представители старой честной Германии, эти ветераны христианского идеализма?
«Мы должны заниматься политикой, – сказали они, – чтобы преследовать наши собственные интересы»; а один из их коноводов, Рупрехт, предложил своим единомышленникам… «не более не менее, как переход в ряды социал-демократии» – слышите, гг. Шараповы?
О, вы тысячу раз правы, – они заслуживают уважения.
Можно ли, однако, ввиду этого верить г. Шарапову, когда он заявляет, что личные соображения всегда были ему «и противны и чужды»? Я думаю все-таки, что можно. Борясь за интересы «капиталистов-землевладельцев, самых главных культурных работников своей земли» («Жатва», стр. 40), г. Шарапов может верить неискушенным сердцем, что служит нелицеприятно «родине» и отражает мысль и настроение «лучших русских умов и сердец». Иллюзия, свойственная слабой человеческой природе, один из обольстительных «нас возвышающих обманов»!
«Восточное Обозрение» N 225, 13 октября 1901 г.
Л. Троцкий. «РУССКИЙ ДАРВИН»{65}
… Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Эти превосходные слова г. Шарапов предпослал своей статье о «Русском Дарвине».
Русский Дарвин, мм. гг., – это «скромный старший ревизор департамента железнодорожной отчетности государственного контроля, Тимофей Петрович Соловьев». Не слыхали? Тем хуже для вас!
Боюсь, что вам неизвестно и то обстоятельство, что в конце 80-х годов железнодорожный контроль сосредоточивал в себе постепенно «представителей русской национальной мысли»: Аф. В. Васильев, О. И. Каблиц (Юзов), Арс. И. Введенский, В. В. Розанов, И. Ф. Романов, Н. П. Аксаков[74], «все побывали тут».
Т. П. Соловьев, «сын полкового священника, впрочем (sic) дворянин С.-Петербургской губернии», написал две книги: «Теория волевых представлений. Отношение ее к специации и элевации органического мира» и «Внимание как органическая сила». Нужно сказать, что книжная судьба, та самая, относительно которой сложилась латинская пословица, расправилась с русским дарвинизмом довольно-таки бесцеремонно. О «Теории волевых представлений» никто за девять лет и не заикнулся, а самую книгу продали «на бумагу». Она попала в руки спекулянта, который наскоро завернул русский дарвинизм в новую обложку, подписал «второе издание» и… тоже прогорел.
Плохо котируется на бирже «национальная русская мысль», ах, плохо!
Но, даст бог, все поправится. Сперва овладеем железнодорожным контролем, потом раскинем сети по акцизному ведомству (говорят, что там теперь декаденты пристроились), проникнем в ведомство почт и телеграфов, в департамент герольдии, в экспедицию по заготовлению государственных бумаг, да потихонечку-полегонечку и освободим русскую мысль от иноземного пленения.
Иноземная мысль – она каверзная. Давно уж утратила она руководящий компас и всегда норовит измыслить что-нибудь поядовитее, пооскорбительнее для человеческой природы. Про немца «умный, добрый наш народ» давно уж метко сказал, что он «обезьяну выдумал». Англичанин поступил еще хуже: он человека произвел от обезьяны. А мы, русские, хлопали глазами и перед тем, и перед другим.
– От обезьяны? Ах, сделайте ваше одолжение!.. Покорнейше вас благодарим!..
А в то время как мы стояли без шапок перед Дарвином[75] британским, у нас под боком проживал Дарвин русский, который тихим манером взял да и —
"Обличил полную несостоятельность дарвинизма (британского).
"Подвел фундамент под Канта[76].
"Указал точные начала метафизики.
"Навсегда упразднил материализм.
"Подвел фундамент под Гилярова[77] (под самого Гилярова!).
«Положил естествознание прямым подножием веры и нравственности».
И пр., и пр., и пр.
А вы, мм. гг., его не заметили!.. Я вижу краску смущения на вашем лице, и это меня утешает. Приду к вам на помощь. Должен, впрочем, предупредить, что я сам недостаточно твердо стою на метафизических ногах и потому не могу быть вполне надежным руководителем. Во всяком случае, буду краток, тем более, что теория сама говорит за себя.
В каждом живом организме, видите ли, даны три органические силы: 1) сила внимания, 2) сила удовольствия и 3) сила страдания.
– Как это «даны»? – вскакиваете вы. – Заранее даны, до «происхождения видов»? Где даны и кем даны?
Я вас прошу не перебивать. Продолжаю. Эти три силы, присущие даже самому элементарному организму, воздействуют на мертвую материю и творят «специацию» и «элевацию». Таким образом, оказывается, что «сам организм есть творец своих уклонений», а значит и усовершенствований. Остальное – детали. Хотите верьте, хотите нет. Но лучше поверить.
– Позвольте, позвольте!.. – восклицаете вы. – Допустим, что животные виды так и произошли, ну, а растительные?.. Что же, и у них допустить существование внимания, удовольствия и страдания?
Н-да… это действительно… «закавыка», как говорит полтавский Гамлет. Да ведь за всяким пустяком не угоняешься. Зато какие богатейшие выводы дает теория русского Дарвина!
Вы, например, хлопочете о всеобщем обязательном и бесплатном обучении? А между тем анализ внимания, как органической силы, ясно обнаруживает, что «знание не должно быть обязательным, а свободным. Вот почему правильно, что приобретение его должно оплачиваться».
Этого требуют, как видите, не общественные симпатии автора, а метафизика происхождения видов.
Еще вывод. – Производительным трудом, – говорите вы, – называется труд, целесообразно воздействующий на мертвую природу? Прекрасно! В таком случае философ именно покоряет духу мертвую природу, прокладывая целую систему проводников в своем мозгу, соответствующих ряду идей, коими он одушевлен, т.-е., несомненно, покоряет материальную природу, другими словами, «трудится».
Если вы теперь припомните, что нельзя заграждать рот у вола молотящего, то вы, конечно, сможете хоть отчасти оценить по просьбе г. Шарапова «те перспективы, которые раскрываются в этих немногих словах для экономических наук».
Теперь, надеюсь, вы поймете, каким образом «Соловьев кладет основы совершенно русскому миросозерцанию»?
– Но ведь животные виды, – упрямо возражаете вы, – развивались, надо надеяться, вне воздействия национальностей и потому durch und durch (насквозь) космополитичны, а значит и теория происхождения видов не может быть окрашена в национальный цвет.
Но я чувствую, что вы все-таки ошибаетесь. И на каракатицу нужно, мм. гг., уметь взглянуть не через «европейские очки», а с настоящей, подлинной, не фальсифицированной национально-русской точки зрения. И какие же горизонты при этом открываются, какие перспективы!..
«Восточное Обозрение» N 251, 14 ноября 1901 г.
Л. Троцкий. ОБЩЕСТВЕННАЯ ТАВТОЛОГИЯ
Есть писатели, которые не пишут, а «зудят».
Представьте, что природа отпустила человеку два-три непромокаемых и несгораемых принципа из арсеналов куриного миросозерцания, а «судьба», этот слепой режиссер житейской сцены, толкнула его на путь писательства; представьте себе сверх того, что этот писатель глубоко и искренно, – насколько глубина и искренность свойственны такого склада душам, «видом малым и не бессмертным», – уверен в непогрешимости и всеприменимости своих принципов: результат получится изнурительный.
В рассказе Мультатули «В игорном доме» какой-то завсегдатай этого малопочтенного учреждения имеет злополучную страсть предсказывать судьбу ставок. В сжатом виде его предсказания таковы: «Если черный будет выигрывать, то серия (черных) будет длинная. Если серия будет длинная, то на стороне черного будут еще выигрыши. Этот человек, – замечает автор, – был рожден журналистом». Это очень зло и – будем надеяться – не вполне справедливо сказано, если применять эту фразу к журналистам вообще. Но значительную категорию ремесленников пера она характеризует с ног до головы.
Можно, например, подумать, что фраза эта примеривалась знаменитым голландским писателем специально к г. Сементковскому, «сочинителю» многочисленных плохих предисловий к хорошим книгам, редактору неизбежной «Нивы» и автору неизбежных ежемесячных статей «Что нового в литературе?».
«Если серия черных будет длинная, то предстоит еще много выигрышей на черный»… Совершенно верно! Безукоризненно справедливо!
Приступите с этой формулой, представляющей в сущности плохо замаскированную тавтологию, к объяснению капризов игорной фортуны. Окажется, что чудодейственная формула все предвидела, все рассчитала. Падет ли выигрыш на красный или на черный цвет – формула в обоих случаях права. Права, как плеоназм.
Теперь вообразите, что, вооружившись тавтологией моралистического или общественного содержания, вы уверенно усаживаетесь в кресло публициста и приступаете к оценке фактов и явлений, предъявляемых вам «базаром житейской суеты». Как велико будет ваше нравственное удовлетворение, когда вы сможете двумя-тремя «ударами» пера уложить любой факт к подножию вашей универсальной «истины», в виде ее иллюстрации и подтверждения! Как гордо вы будете смотреть на профанов, не обладающих патентованным ключом ко всем загадкам жизни! Каждую свою статью вы сможете начинать и заключать гордыми словами: «Не повторяем ли мы это 12 раз в году?».. Не вытекает ли это из тех принципов, которые мы рекомендуем к сведению и руководству наших читателей вот уж не первый десяток лет?"..".
И вы будете правы, всегда и во всем правы! Каждое ваше суждение будет неотразимо в своей очевидности, как математическое тождество, но зато восприемниками каждого слова, вами рожденного, будут гений скуки и фея пошлости…
…"Г-н Зичи изобразил нам девушку, бросающуюся с моста в реку. Это – «конец романа», и опять-таки негодование против тех, кто вызвал эту печальную катастрофу, наполняет нашу душу желанием избежать всего, что может хотя бы только в отдаленном будущем привести к подобной роковой драме… Какие гуманные чувства вызывает изображенная г. Каразиным совершенно исхудалая лошадь, которая в глубокую зиму с большим трудом добывает себе, чтобы не околеть с голоду, немного сена из покрытого снегом чужого стога сена и к которой спешит… Каким заразительным смехом смеется крестьянская девушка… Дай бог, чтобы наш народ почаще смеялся таким смехом"… и т. д., и т. д., без конца. («Приложения», N 10.)
Все правильно, все благородно… Но почему-то нам вспоминается завсегдатай игорного дома, с его неподражаемым предсказанием: «Если черный цвет не истощится, то будут еще выигрыши на черный»…
Так!
«Как по плодам судят о дереве, так по делам должно судить о человеке». («Приложения», N 7.)
Так, воистину так!
Помните, помните раз навсегда, что если бы на свете было побольше хороших людей, то жилось бы гораздо лучше! – Вокруг этого афоризма вращается публицистическая мысль г. Сементковского, от этого афоризма она исходит, ему приносит обильную пищу из текущих фактов, наконец, утомленная собственной убедительностью, к нему возвращается.
…"Г-н Салов в рассказе «Сахар Медович» указывает на очень простое решение наболевшего вопроса о деревенском ростовщичестве. Если бы почаще находились люди, вроде изображенного автором управляющего Кусанова, то ростовщики у нас бы скоро вывелись…" (N 10.) Побольше хороших людей, – вот и весь секрет!
Прежде чем прописывать обществу «самые простые решения наболевших вопросов», г. Сементковский устанавливает диагноз, не менее поучительный, чем рекомендуемое им средство. "Почему у нас так мало молодых людей, вроде Андрея Сарептова{66}?" – спрашивает он и разрешает задачу: «Само русское интеллигентное общество придерживается взглядов, которые никак не могут дать нам такой молодежи». (N 5.)
Г-н Сементковский находит, что он ответил на вопрос «достаточно определенно». Еще бы: Сарептовых потому мало, что общество, по своим взглядам, не может нам дать Сарептовых.
Совсем в один голос с мольеровской «смешной жеманницей» Катос{67}: «Всякая вещь столько и стоит, сколько ей придано стоимости»…
«Всякий русский интеллигент, – говорит г. Сементковский, – запасается прежде всего известным принципом, и все его общественное мышление сводится к тому, чтобы подвергать явления жизни критике с точки зрения этого принципа». Греха большого, впрочем, тут нет, ибо дедукция, как признает и г. Сементковский, составляет принадлежность всякого мышления. Но опасность в том, что «если принцип неверен, то, понятно, и все выводы окажутся неверными». А так как «принципы у нас то и дело меняются», опровергаемые жизнью, то значит «выводы» нашей интеллигенции представляют сплошную «вязь» недоразумений.
Единственный выход отсюда – запастись принципами, которых никакая жизнь не опровергнет. Г-н Сементковский так и делает. – Если бы люди были лучше, и жить было бы лучше. Чтобы хорошо делать свое дело, нужно уметь хорошо делать свое дело. – Поверьте, жизнь всегда будет пасовать пред этими формулами. Пройдут десятилетия, настроения будут сменять друг друга, интеллигенция будет вооружаться все новыми и новыми принципами, а гг. Сементковские пребудут верны основам своего глубокомыслия. Символизм, народничество, декадентство, марксизм, импрессионизм, – все это жизнь превратит в осколки, а принципы гг. Сементковских будут выситься, как придорожные столбы, указующие, сколько верст остается до Истины.
…"Всякое жизненное дело нуждается не только в знаниях, но и в способности их применять к делу, нуждается в самостоятельной мысли, в твердом характере". (N 2.)
Трезвая мысль, хорошая мысль! И главное – вечно свежая мысль! Да, г. Сементковскому нечего опасаться, что жизнь разобьет его принципы; они неприкосновенны, ибо – к счастью для них и для себя – жизнь течет мимо них.
И через полстолетия какое-нибудь публицистическое чадо г. Сементковского будет с полным правом говорить: «Не повторяем ли мы в течение десятилетий… И не вытекает ли это из наших принципов?..».
Вытекает, доподлинно вытекает! И принципы ваши прекрасны, глубокомысленны и неотразимы… Жаль только, что они напоминают куплеты веселого немецкого поэта Рудольфа Баумбаха.
"…О, если ты, мой юный друг,
Ведешь себя умно, -
То за глупца тебя принять
Довольно мудрено…
… Не верь друзьям, когда насквозь
Увидишь всю их ложь…
Тот злейший враг, кто всем тебя
Готов продать за грош!.."
Мы характеризовали главным образом писательские приемы г. Сементковского, но, надеемся, попутно для читателя выяснилось, что писательскую стихию г. Сементковского составляют грошевые истины и копеечные идеалы. Попытаемся в общих чертах дать более определенное понятие об общественном содержании его проповеди.
Г-н Сементковский недоволен нашей интеллигенцией. Недоволен ею, так сказать, оптом, независимо от того, верна ли она традициям 60 – 70-х годов, или отрекается от них, склоняется ли она к декадентству, народничеству или марксизму…
Главный ее недостаток в том, что, являясь народолюбивою на словах, она «так мало в сущности любит народ на деле». Разве она понимает «истинный смысл некрасовского стихотворения о том, что родина скажет сердечное спасибо всякому, кто сеет доброе, разумное»? Нет! «Разве наши заводы и фабрики находятся в руках образованных людей, разве наши поместья не переходят в руки Колупаевых и Разуваевых?..» Нет и паки нет! (N 9.)
«В чьих руках находится торговля?» – строго спрашивает г. Сементковский. «Конечно, не в руках интеллигенции…» «Кто управляет заводами, фабриками, крупными промышленными предприятиями?» – наступает он на читателя. «Купцы, иностранцы, но не интеллигенция!» – отвечает он укоризненно.
Ясно, что интеллигенция захватила бы своевременно в свои руки «наши поместья и крупные предприятия», если бы поняла «истинный смысл» некрасовского стихотворения… Бедный Некрасов!..
Подобно немецкому профессору, который все щели мироздания затыкает собственным философским колпаком, г. Сементковский пытается заткнуть все дыры общественности двумя-тремя сомнительными фигурами «героев-созидателей»; чуть ли не в каждой книжке он нападает на интеллигенцию из-за спины «положительных» фигур отечественной литературы: Костанжогло, Штольца и Соломина[78]… Увы! Дыры мироздания слишком велики, чтоб их можно было заштопать всеми филистерскими колпаками…
Неуважение к «героям-созидателям» – исконный грех нашей интеллигенции. Коренится он в неспособности интеллигенции предпочесть синицу грошевых истин и грошевых дел журавлю туманных отвлеченностей. Интеллигент всегда жаждет чего-нибудь этакого демонического, сверх-геройского…
У героя «одной хорошей книги», по словам Джерома К. Джерома[79], имелась полезная специальность – останавливать на улице лошадей, закусивших удила, и, таким образом, спасать героинь от верной смерти. Профессия, как видите, заслуживающая всяческой похвалы…
Когда г. Сементковский и иные провозвестники истин, похожих на стертые от обращения двугривенные, пренебрежительно отзываются о людях, не удовлетворяющихся их программой, то им, несомненно, представляется, что эти беспокойные люди жаждут героических дел в духе героя «одной хорошей книги»; если нельзя каждый день, то хоть через день останавливать бы им на улице взбесившихся коней, спасать полумертвых от страха героинь и, сказав: «не требую награды», проследовать к дальнейшим подвигам.
К чему так долго останавливаться на писаниях г. Сементковского? – скажете вы. Ведь это, говоря словами Писарева, в сущности не литература, а печатная бумага. Совершенно верно. Но какая масса, какая масса этой печатной бумаги расходится по физиономии любезного отечества, проникает в отдаленнейшие уголки, забирается в дремучие трущобы и питает неприхотливую мысль волостных писарей, диаконов, кабатчиков… а впрочем, и других народов!
Конечно, литературно-нравственное просвещение кабатчиков мы готовы всецело предоставить просвещенному руководительству г. Сементковского, но относительно «других народов» мы будем протестовать… Поистине они заслуживают лучших наставников!
Нужно, впрочем, сделать довольно существенную оговорку. Бывает психика, которая, подобно резонатору, отвечает только на определенные тоны или сочетания тонов, которая способна из какой угодно публицистической какофонии извлечь гармонический аккорд и ответить на него гармоническим же отзвуком.
Нам приходилось видеть малокультурных, но благоприятно настроенных людей, которые из печатной бумаги со штемпелем «Родины» или «Нивы» каким-то психологическим чудом извлекали такие идеи, которые даже случайно не залетали на страницы этих изданий. И г. Сементковский и другие люди от А. Ф. Маркса{68}, вероятно, содрогнулись бы от неприятного изумления, если бы узнали, каким подчас живым и конкретным содержанием наполняются в читательском сознании их моралистические бессодержательности и публицистические плеоназмы.
Жизнь не брезглива, и иногда самые негодные материалы она подхватывает и приспособляет для своих целей… Спящего человека может пробудить и глас апостольский, и обыкновенное телячье блеянье…
Сомневаемся, чтобы гг. Сементковские нашли для себя в этих соображениях какое-нибудь утешение. Да они в нем и не нуждаются; к счастью для своего душевного спокойствия, они отделены от живой жизни, к которой они так часто апеллируют, капитальными стенами самодовольства и идейной ограниченности.
«Восточное Обозрение» N 20, 24 января 1902 г.
