Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг.
ДѢЙСТВІЕ V.
дѣйствующія лица:
Прибышевъ.
Венеровскій.
Любовь Ивановна.
Катерина Матвѣевна.
Петръ Ивановичъ.
Твердынской, студентъ.
Смотритель.
Староста.
Дуняша, горничная.
Театръ представляетъ комнату для проѣзжающихъ на почтовой станціи.
ЯВЛЕНІЕ I.
Входятъ смотритель и староста.
Смотритель.
Ну, гонъ! Съ Макарья такого не было. Чей рядъ?
Староста.
Акимкинъ; еще не оборачивался. Должно быть задержали въ Лапшевѣ. Спасибо, еще курьеръ не бѣжитъ.
Смотритель.
Вотъ въ 7-мъ часу опять почта, – что станешь дѣлать? Надоѣстъ проѣзжающій теперь.
Староста.
Вотъ такъ то бывало въ старину, при Тихонъ Мосеичѣ: какъ нѣтъ лошадей, онъ въ сѣнникъ и спрячется. Я тоже старостой ходилъ. Ѣхали съ Капказа такъ то, ѣхали[326] двое пьяныхъ, такъ чтò надѣлали! Вся станція разбѣжалась, всѣхъ перебили. Тихона Мосеича нашего за ноги выволокли. «Я чиновникъ, – не смѣйте!» Какъ принялись холить! Вѣрите-ли, по двору волокутъ. То-то смѣху было!
Смотритель.
Да наскочилъ бы на меня такой-то. Я бы ему задалъ.
Староста.
Нѣтъ, нынче много посмирнѣлъ проѣзжающій. А то къ чему, ваше благородіе, я хотѣлъ спросить; нынче все «вы» проѣзжающіе стали намъ, мужикамъ, говорить.
Смотритель.
Образованіе, значитъ, прогрессъ. Да ты что, дуракъ?
Староста.
Только мы съ ребятами примѣчали, какъ ежели кто «вы» навываетъ – ужъ на водку не жди. А что больше галдитъ, да на руку дерзокъ, ужъ этотъ дастъ. Такъ и жди, либо четвертакъ, либо двугривенный.
Смотритель (смьется).
Тоже замѣчаютъ!… Будетъ лясы то точить. Вишь свинство надѣлали. Подмести вели, да хоть бы со стола то стеръ. Вѣдь вотъ нѣтъ того проѣзжающаго, чтобы не скучалъ. Нечисто все имъ. A вѣдь кто жъ гадитъ? все они. Такъ и наровятъ все загадить и уѣхать. И все ему нечисто. (Староста убираетъ.) Пойти соснуть. Никакъ опять! Ну, посидятъ, ужъ не прогнѣвайся.
Староста.
Пущай двойные дадутъ, наши свезутъ. (Слышенъ колокольчикъ.)
ЯВЛЕНІЕ 2.
Тѣ же, входятъ Венеровскій и Любовь Ивановна очень блѣдная тихая и грустная.
Венеровскій.
Господинъ смотритель, я требую лошадей. Староста, велите скорѣе закладывать. (Къ Любовь Ивановнѣ.) Ну вотъ-съ, мы и одни. Великолѣпно! Теперь только чувствую себя человѣкомъ, [какъ] вырвались изъ всей этой безобразной чепухи! Вы ради, моя миленькая?
Любочка.
Не говорите этихъ словъ при чужихъ людяхъ.[327]
Смотритель.
Лошади въ разгонѣ.
Венеровскій.
Я вамъ говорю: вотъ подорожная, вотъ деньги, запрягайте лошадей.
Смотритель.
Когда выкормятся, запрягутъ.
Венеровскій.
Извольте запрягать или подайте мнѣ книгу, я буду жаловаться.
Смотритель.
Книга вотъ, жалуйтесь. Много васъ!
Венеровскій.
А, хорошо, очень хорошо! Нѣтъ, еще долго честность будетъ достояніемъ однихъ насъ… Эти дрянные людишки! (Садится за столъ, разбираетъ книгу и пишетъ.)
Смотритель (подходя, сердито).
Вы прежде извольте посмотрѣть книгу. Вотъ изволите видѣть, – почта 8 лошадей въ 5 часовъ 23 м[инут]ы, теперь всего 9, не воротились. Полковникъ съ женой – 6 лошадей въ 6 часовъ 17 минутъ. Извольте посмотрѣть: комплекта – 36 лошадей. Такъ вотъ-съ, милостивый государь, прежде смотрѣть надо-съ, и потомъ дрянными людьми называть тѣхъ, кто можетъ получше васъ, – такъ-то-съ.
Венеровскій.
Оставьте меня. Я не намѣренъ съ вами препираться.
Смотритель (отходя).
А вы будьте осторожны впередъ! и генералъ, шестерней въ каретѣ поѣзжай – и тому не позволяемъ.... а не всякой сволочи… (Уходитъ.)
ЯВЛЕНIЕ 3.
Тѣ же безъ смотрителя.
Венеровскій.
Староста, принесите, пожалуйста самоваръ. (Къ Любовь Ивановнѣ.) Вы будете пить чай, миленькая? И чаю и сахару!
Староста.
Самоваръ 20 к[опѣекъ], а за чай, за сахаръ съ хозяйкой сочтетесь.
Венеровскій.
Подайте все. Вы будете?
Любочка.
Да… нѣтъ…
Венеровскій.
Вы бы сняли мантилью.
Любочка.
Ничего не надо.
Венеровскій (садится къ ней).
Вотъ видишь ли, мой другъ, какая разительная черта отдѣляетъ насъ отъ прежнихъ твоихъ родныхъ. Мы будемъ смотрѣть на жизнь просто. Этотъ господинъ, въ силу своихъ убѣжденій, своей среды, считаетъ нужнымъ притѣснять людей и грубить. Это въ порядкѣ вещей, такъ же, какъ твои родные[328] считаютъ неизбѣжнымъ проседуру тѣхъ глупостей, отъ которыхъ мы уѣхали. Чтожъ, не передѣлывать же намъ ихъ? А намъ, какъ умнымъ людямъ, слѣдуетъ сказать: вы, господа, гадки и дрянны, но это при васъ; оставьте только насъ быть честными, человѣчными! Когда ты усвоишь себѣ это воззрѣніе, моя миленькая…
Любочка.
Не говорите: миленькая, – такъ не хорошо.
Венеровскій.
Ну, все равно. Вы замѣтьте только какъ во всѣхъ этихъ столкновеніяхъ люди дрянные бываютъ унижены. Я не ненавижу ихъ, я презираю ихъ, имъ слѣдуетъ быть униженными, и они это сами знаютъ, какъ поразмыслятъ. Повѣрьте, ваши родные теперь чувствуютъ, что они глупы. Это-то и нужно.
Любочка.
Что тебѣ сдѣлали мои родные? Положимъ, они неразвиты, да все таки они ничего. Бываютъ хуже.
Венеровскій.
Вы очень умны, миленькая. Это такъ. Бываютъ хуже, но разъ мы сознали, что убѣжденія наши различны, что почва, на которой стою я и они, не одна и та же, надо стать однимъ одесную, а другимъ ошую. Вѣдь все очень просто. Я не уважаю людей глупыхъ и безъ образованія, кромѣ того нечестныхъ, апатичныхъ и враговъ всего новаго. А ваши родные таковы, – стало быть, ни вы, ни я не можемъ ихъ уважать. Вѣдь вы согласны съ этимъ? Другой бы сталъ политизировать, скрывать свои убѣжденія, но я полагаю, что честность и истина всегда выгодны.
Любочка.
Отчего жъ? Отецъ не врагъ всего новаго, напротивъ…
Венеровскій.
Ну, развѣ вы не видите, что онъ только боялся меня и ипокритствовалъ. Ну-съ, и глупую женщину, которая кромѣ ѣды и спанья ничего не понимаетъ, нельзя уважать!
Любочка.
Я все-таки любила ихъ....
Венеровскій.
Любите вы честное, свободное и разумное! Любите тѣ личности, которыя соединяютъ въ себѣ эти качества, и вы будете гуманны; а любить женщину за то, что она произвела васъ на свѣтъ, не имѣетъ никакого смысла. Да, великолѣпнѣйшій другъ! Ежели вы и меня любите, то не за то, что я хорошъ или уменъ, а только за то, что во мнѣ соединяются тѣ качества, про которыя я говорилъ. Да-съ, это такъ. (Приносятъ самоваръ.) Будете разливать?[329]
Любочка.
Нѣтъ, я не хочу, – все это грязно и гадко.... посмотрите, какія чашки, – я не хочу.
Венеровскій.
Да-съ, Любовь Ивановна, моя женка миленькая. Другимъ знаніе всего того, что я вамъ сообщилъ, дается трудомъ и борьбой и глубокимъ изученіемъ, и то рѣдкіе, сильные характеры усвоиваютъ себѣ это ученіе такъ полно и ясно, какъ я его понимаю, а вамъ, моя миленькая счастливица, все это дается легко. Только слушать, воспринимать, и вы сразу станете на ту высоту, на которой долженъ стоять человѣкъ новаго времени. Да бросимте словопренія! Мы теперь одни и свободны. (Садится ближе.) Чтожъ вы не пьете, моя касатынька?
Любочка (морщится).
Какія чашки! Гадость! Тутъ всѣ пили, – больные, можетъ быть. Я не хочу.
Венеровскiй.
[330]Могу я тебя поцѣловать, миленькая? Мнѣ хочется.
Любочка.
Нѣтъ… Оставьте…
Венеровскій.
Вы не оживленны нынче. Неужели вамъ не пріятно, моя милая, что мы ѣдемъ?
Любочка.
Мнѣ все равно, я только[331] устала… Отчего вы Дуняшу не взяли?
Венеровскій.
Вотъ опять! Я не считаю себя вправѣ тревожить васъ вопросами. Вы такъ же свободны, какъ и я, и впередъ и всегда будетъ [такъ]… Другой бы мущина считалъ бы, что имѣетъ права на васъ, а я признаю полную вашу свободу. – Да, милая,[332] жизнь ваша устроится такъ, что вы скажете себѣ скоро: да, я вышла изъ тюрьмы на свѣтъ Божій.
Любочка.
Зачѣмъ вы не взяли Дуняшу?
Венеровскій.
То было бы барство, дрянность, она бы стѣснила насъ. (Придвигается ближе.) Теперь можно поцѣловать васъ?
Любочка.
Оставьте! Да вы вымойте чашки, грязь какая!
Венеровскій (улыбаясь).
Это ничего. (Заливаетъ чай и пьетъ.) Что же, можно поцеловать? Вы скажите, когда можно будетъ. Не хотите ли отдохнуть? Я уйду. Я никогда не стѣсню вашей свободы.
Любочка.
Нѣтъ.... да.... нѣтъ… Мнѣ ничего не надо. Мнѣ скучно.
Венеровскій.
Вы думаете, можетъ быть, что я не предвидѣлъ этой случайности. Напротивъ. Не на то мы, люди передовые, чтобъ намъ только фразы говорить. Есть и такіе. Нѣтъ-съ, мы люди дѣла. Мы не увлекаемся. Я зналъ, что вамъ будетъ скучно. Хотите, я вамъ скажу отчего. Вы не удивляйтесь, что я угадалъ, тутъ ничего нѣтъ удивительнаго. Вы выросли въ обстановкѣ дрянной. Въ васъ хорошая натура, но въ жизни вашей вы усвоили многое изъ той апатичной и затхлой атмосферы. Оно незамѣтно впиталось[333] въ васъ. Вы не замѣчали этаго прежде, какъ не замѣтна грязь въ навозномъ хлѣвѣ, но при прикосновеніи съ чистотой и силой грязь вамъ самимъ стала замѣтна, и свѣтъ вамъ глаза рѣжетъ. Вы, глядя на меня, чувствуете свои пятна… (Ходитъ въ волненiи взадъ и впередъ.)
Любочка (тихо).
Ахъ, только о себѣ!....
Венеровскій.
Что?
Любочка.
Ничего… Говорите.
Венеровскій.
Вы этимъ не пугайтесь, моя миленькая: это преходящее ощущеніе. Выходящіе изъ мрака думаютъ въ первыя минуты, что свѣтъ непріятенъ, онъ рѣжетъ. Но это ощущеніе, присущее всякой рѣзкой перемѣнѣ. Вы не пугайтесь, а, напротивъ, съ корнемъ вырвите эту слабость. Отчего вамъ скучно? Вамъ и въ тарантасѣ кажется непокойно, и дѣвушки у васъ нѣтъ, и чашки вотъ вамъ кажутся нечисты.... Это все апатія помѣщичья. А подумайте о томъ, что передъ вами вся жизнь свободы, передъ вами человѣкъ, который для васъ, для вашихъ великолѣпныхъ глазокъ,[334] сдѣлалъ всѣ уступки пошлости, какія могъ, которыя…
Любочка.
Вы все только себя хвалите....
Венеровскій.
Я хвалю то, что заслуживаетъ похвалы, порицаю то, что заслуживаетъ порицанія, а во мнѣ или въ васъ хорошее или дурное, это мнѣ все равно. Такъ называемая скромность есть одно изъ тѣхъ суевѣрій, которыя держатся невѣжествомъ и глупостью; вотъ ваша родительница говоритъ про себя: я глупа. Ну, ей это хорошо, хе, хе!
Любочка.
Оставьте меня, мнѣ скучно.
Венеровскій.
Ну, я помолчу, почитаю. У васъ пройдетъ. Можетъ быть, это желчный пузырекъ не выпустилъ свою жидкость. Это пройдетъ, на это есть физическія средства. Вотъ я никогда не буду сердиться на васъ. Что бы вы ни совершили, я только буду искать, – найду причину и постараюсь устранить ее. Я помолчу, а вы выпейте водицы. (Ложится на диванъ, беретъ книгу изъ сумки и читаетъ.)
Любочка (встаетъ и подходитъ къ двери, спрашиваетъ въ дверь).
Есть у васъ кто нибудь женщина? можно войти?
(Голосъ изъ за двери: «Милости просимъ». Любочка уходитъ. Слышенъ колокольчикъ, голоса.)
ЯВЛЕНIЕ 4.
Венеровскій, Катерина Матвѣевна, Твердынской, Петръ Ивановичъ, потомъ Смотритель, Староста.
(Голосъ Старосты[335] за сценой.)
Нѣту лошадей, сказываютъ.
Катерина Матвѣевна [за сценой].
Позвольте, позвольте, вы говорите, что нѣтъ лошадей. Такъ почему же это[336] называется: почтовая станція? Вѣдь станція для лошадей, такъ или нѣтъ?
(Всѣ входятъ, Петруша икаетъ.)
Староста.
Сказываютъ, всѣ въ разгонѣ, вотъ ужъ сидятъ двое, дожидаются.
(Венеровскій, замѣтивъ пришедшихъ, уходитъ незамѣченный.)
Катерина Матвѣевна.
Позвольте, вы не отвѣчаете на мой вопросъ? Въ силу чего вы отказываете людямъ, которые имѣютъ одинаковыя права съ каждымъ генераломъ?
Петя.
Игъ!..[337] Поймите… игъ!.. что мы въ Петербургъ ѣдемъ… игъ!.. Вѣдь мы не дальніе… игъ!… Прибышевка наша… игъ!.. Вы дайте лошадей, а то.... игъ!.. очень скверно съ вашей стороны… игъ!..
Староста.
Вотъ я смотрителя пошлю. (Хочетъ уйти.)
Твердынской (удерживаетъ его).
Почтенный поселянинъ! какъ я могу заключить изъ вашихъ рѣчей, вы желаете произвесть коммерческую операцію, но мы не желаемъ поспѣшествовать оной.
Староста.
Будетъ баловаться то, баринъ, ну васъ къ Богу....
(Входитъ Смотритель.)
Катерина Матвѣевна.
Позвольте попросить лошадей для насъ. Мы имѣемъ полное право и одинаковое съ каждой чиновной особой. Вотъ мой видъ, – какъ это называется…[338] Ужъ нынче прошло то время, когда уважаемъ только Генераловъ, а презирали ученое сословіе, студентовъ.
Смотритель.
3-ій часъ, нѣтъ ни одной лошади, – извольте книгу посмотрѣть, а для насъ всѣ равны. И я нынѣшній вѣкъ также понимаю, какъ и всякой.
Петя (къ Катеринѣ Матвѣевнѣ).
Нѣтъ, позвольте мнѣ… игъ!.. я убѣжу… я умѣю… (къ Смотрителю.) Вы посудите… игъ… когда жъ мы въ Петербургъ пріѣдемъ?… игъ!.. коли на каждой станціи… игъ!… Вѣдь намъ очень нужно… игъ!… очень, вы дайте… вы сочтите сколько станетъ!
Твердынской (Старостѣ).
Автомедону, иначе извощику, велите принести чемоданчикъ и бѣлый хлѣбъ. Вы сочтите, сколько… бутылочка тамъ есть… а лошадей позвольте.[339]
Катерина Матвѣевна.
Позвольте, я вамъ докажу. Въ нынѣшнемъ вѣкѣ кажется можно бы понимать, что женщина имѣетъ тѣ же права.[340]
Смотритель.
Да вотъ не угодно ли вамъ книгу?
Петя (Катеринѣ Матвѣевнѣ).
Не мѣшай… игъ!.. Я ему докажу… игъ!.. Вѣдь мы въ ко… игъ!… муну…
Смотритель.
Да куда угодно, для меня это совершенно все равно…
Твердынской (беретъ книгу).
Въ сей книжицѣ изображено, яко-бы поручикъ Степановъ былъ огорченъ задержкою, такъ какъ онъ поспѣшалъ по дѣлу.
Катерина Матвѣевна.
Я буду жаловаться.
Смотритель.
Да извольте, сударыня. Нѣтъ лошадей, вотъ и все.
Катерина Maтвѣевна.
Какое еще, однако, непониманіе обязанностей и негуманность.
Твердынской.
Позвольте, я изображу въ сей книжицѣ всю горесть нашего душевнаго состоянія, и изложу человѣкоубійственность нравовъ смотрителей почтовыхъ станцій.
Петя.
Нѣтъ, дайте я… и у меня мысль пришла.... игъ!…
Смотритель (отнимаетъ книгу).
Что вы, господа, въ самомъ дѣлѣ, пересмѣиваете-то! Не хуже васъ. Писать, такъ пишите, только надо въ своемъ видѣ быть.
Твердынской.
Итакъ, Катерина Матвѣевна, презрѣнная преграда затормозила наше теченіе къ свѣтилу прогресса. Гражданинъ сей въ гнѣвѣ, оставимъ его.
Петя.
Игъ.. игъ.. игъ!.. (Твердынской надъ нимъ смѣется.)
Твердынской.
Я говорилъ, что вы много отвѣдали цѣлительной венгерской влаги.
Петя.
Что-съ?.. игъ!… нѣтъ ничего смѣшного… игъ!… Напротивъ… Я вамъ не позволю смѣяться… игъ!..
Твердынской.
Что за мальчишество обижаться всѣмъ.
Петя.
Вы сами мальчишка.. игъ!.. Я свободный… игъ!.. человѣкъ, игъ!.. Я самъ сказалъ.. Я.. игъ!.. ѣду въ комуну…
Твердынской.
Спите, Прибышевъ младшій, это будетъ лучше.
Петя.
Я выразилъ убѣжденіе, что вы мальчишка… игъ!.. а не я. Вы не признаете… игъ!.. свободы личности, игъ!.. вотъ вамъ… Я глупо сдѣлалъ только, что выпилъ это вино… игъ!.. и отъ него мнѣ дурно… игъ!.. а то бы я вамъ высказалъ… игъ!… игъ!… такія убѣжденія, что вы бы удивились очень… игъ!… Я спать хочу. (Садится и засыпаетъ.) (Сквозь сонъ.) Преграда… игъ!.. инди… ви… ду… игъ!.. игъ!..
Твердынской.
Ну что-жъ, подождемъ. Можно и чаепитіе совершить. А то скучно. Вонъ кто-то пилъ. Поселянинъ, староста, господинъ староста, нельзя ли получить инструментъ, въ просторѣчіи самоваромъ называемый?
Катерина Матвѣевна (садится къ столу, закуриваетъ папироску и откидываетъ волоса).
Я люблю въ васъ, Алексѣй Павловичъ,[341] это игривое отношеніе къ жизни. Какъ ни значительны совершающіяся въ вашей судьбѣ событія, вы, въ тайникѣ души, скрываете всю глубину вашего сознанія и наружно все шутите. Многіе могутъ считать васъ легкомысленнымъ, а я это-то и люблю. Я уважаю васъ за это. Да, вотъ мы и ступили первый шагъ въ новой жизни.
Твердынской.
Да, ступили.[342] Чтожъ все риторствовать! Знаешь, что дѣло хорошее, что свободенъ и разуменъ, чего же еще? Я не люблю готовиться. Наступитъ дѣло – я труженикъ и боецъ, а до того времени… можно и услаждаться легкимъ смѣхотворствомъ.
Катерина Матвѣевна.
Скажите мнѣ одно: я всю дорогу думала. Почему учредителемъ комуны мущина, а не женщина?3 Не просвѣчиваетъ ли и здѣсь идея зависимости женщины?[343]
Твердынской.
Нѣтъ, это случайность. (Приносятъ самоваръ.) Что-жъ, чаеизготовленіе кто будетъ производить?
Катерина Матвѣевна.
Позвольте, я полагаю, что столько же основанія есть мнѣ разливать, сколько и вамъ. Вотъ что: мы можемъ кинуть жребій.
Твердынской.
Итакъ повѣримъ разрѣшеніе сего вопроса слѣпорожденной Фортунѣ. (Беретъ папироску и прячетъ зa спиной. Катерина Матвѣевна беретъ ложечку и дѣлаетъ тоже.)
Катерина Матвѣевна.
Нѣтъ, вы угадывайте.
Твердынской ( хватаетъ ее за руку, оглядывается быстро и перебираетъ ее за руку).
Однако, у васъ въ ручкѣ, такъ сказать, пухлость не вредная. Въ этой.
Катерина Матвѣевна ( улыбаясь).
Твердынской, не будьте глупы. Вы угадали. Я буду разливать.
Твердынской.
Какъ дорога однако сближаетъ. Такое ощущеніе странное въ близости женщины. (Садится ближе.) И какъ отлично, что вы не носите кринолинъ. И какъ у васъ тутъ складочка, со– всѣмъ античная. (Указываетъ на спину.)
Катерина Матвѣевна.
Твердынской, вы знаете стихи Гюго? Гюго отсталый человѣкъ, но онъ поэтическимъ чутьемъ проникалъ многое изъ будущаго. N’insultez pas…[344]
Твердынской.
Такая складочка, что первый сортъ. Позвольте мнѣ ее пригладить,[345] не то, что погладить, а только пригладить. (Дотрагивается до нея.)
Катерина Матвѣевна (улыбается[346] и бьетъ его по рукѣ).
Твердынской, когда я ближе узнаю васъ, я разскажу вамъ мою судьбу. Судьба женщины, это странная анормальность въ нашемъ неразвитомъ обществѣ. (Сторонится.) Твердынской, ежели бы я меньше уважала васъ, я бы могла усумниться въ искренности вашихъ убѣжденій. Что дѣлаетъ ваша рука?
Твердынской.
Вѣдь вотъ какіе странные бываютъ казусы. Жили мы съ вами, жили 3 мѣсяца, и все говорили только о предметахъ, вызывающихъ на размышленія, и теперь мгновенно мое воззрѣніе на васъ совсѣмъ измѣнилось. Отчего жъ вы не хотите, чтобъ я положилъ такъ руку? (Кладетъ руку на спинку кресла, на которомъ сидитъ Катерина Матвѣевна.) Я ни до чего не коснусь безъ разрѣшенія. Ни до чего.
Катерина Матвѣевна (сіяющая).
Вглядитесь въ глубину своего сознанія, и тогда я честно выслушаю ваше признаніе. Я не хочу увлеченій, мы должны стоять выше ихъ. Вы не трогайте меня.
Твердынской.
Я не касаюсь, вѣдь, ни до чего не касаюсь. А у васъ есть во взглядѣ что то пожирающее, выше женскаго. У однаго моего товарища была другъ-женщина, она была гувернантка. Вавочка, мы всѣ такъ ее звали. Вы схожи съ ней, очень схожи. Но славная какая складочка… (Схватываетъ ее и прижимаетъ къ себѣ.)
Катерина Матвѣевна.
Позвольте, позвольте, подумайте хорошенько и внимательно, вникните въ себя! Тотъ путь, на которой.... Скажите, какою любовью вы любите меня? (Вырывается отъ него и встаетъ.)
Твердынской (идетъ за ней).
Вы фиміамъ сердца моего, вы кальянъ надежды небесъ, вы паръ отъ подошвъ кумировъ моихъ, вся нѣжность и свѣтъ фирмамента мірозданія. Я люблю васъ и желаю учинить съ вами экспликацію.
Катерина Матвѣевна.
Не говорите глупостей, вы оскорбляете меня не какъ женщину, а какъ честнаго человѣка. Я не различаю. Вы говорите, что чувствуете влеченіе ко мнѣ, я считаю васъ хорошимъ господиномъ; изслѣдуйте характеръ вашего влеченія и скажите мнѣ. Старайтесь объективно смотрѣть на вещи. Конкретъ можетъ слушать[347] васъ. Я все сказала.
Твердынской (подходя ближе и хватая за руку).
Божественная, но свободная женщина! Судьба покровительствуетъ намъ. Сей юный питомецъ Минервы (указывая на спящаго Петю) опочилъ въ объятіяхъ Морфея, мы одни, и я снѣдаемъ любовью. (Хватаетъ ее и хочетъ поцѣловатъ.) Будущее въ рукахъ судьбы, настоящее наше. (Обнимаетъ ее.) Да полно же, милѣйшая!
Катерина Матвѣевна (испуганно отбивается).
Вы оскорбляете меня, я ошиблась и въ васъ. Я закричу, пустите!
Петръ (сквозь сонъ).
Семья… игъ..! преграда… ин… ди… виду… игъ!.. альности.
Твердынской (оставляетъ ее, сердито.)
Вотъ ужъ недостойно истинно-свободной женщины – такъ грязно понимать все…
Катерина Матвѣевна.
Боже мой, до чего я дошла!.. Боже мой!.. Но я выше.. Нѣтъ… Я ниже всего на свѣтѣ.1 Я жалкое созданіе, вы мнѣ гадки, а сама я еще гаже![348] (Катерина Матвѣевна, убитая, садится поодаль и глубоко задумывается.)
ЯВЛЕНІЕ 5.
Тѣ же, Венеровскій и Любочка.
Любовь Ивановна (выходитъ вся въ слезахъ).
Какая же это свобода женщины, коли вы меня мучаете!.. Мнѣ скучно, правду мамаша гово… Катинька! Алексѣй Павловичъ! Батюшки мои, и Петруша! Что это случилось?
Твердынской.
Сурпризецъ не вредный! Я вотъ… ѣду тоже въ Петербургъ.
Катерина Матвѣевна.
Любовь! Ты была права! Но оставьте меня… мнѣ многое надо обдумать. (Садится къ столу,[349] облакачивается и думаетъ.)
Петруша (вдругъ просыпается и встаетъ).
Постойте, я все лучше разскажу. Ты сама должна знать, что семья… игъ!.. развитію индивиду… игъ!.. альности. Я и поѣхалъ одинъ, a Алексѣй Павловичъ открылъ, что тоже есть комуна… а комуна… удивительное убѣжд… учрежденіе, ну, все равно… Мнѣ очень спать хочется, вы меня разбудите… (Садится.)
Любочка.
Что съ нимъ?
Венеровскій.
Ничего особеннаго. Все это понятно. Мальчишка напился пьянъ и выходитъ мерзость неестественная.
Петруша (привстаетъ).
Сами вы мерзость неестественная. Это ужъ всѣ знаютъ, что вы ретроградъ, мнѣ Алексѣй Павловичъ и Катинька дорогой сказали, что вы изъ-за денегъ женились. Это очень подло по нашимъ возрѣн… (Засыпаетъ.)
Твердынской.
Точно, что мальчишка-съ. Повѣрьте, Анатолій Дмитріевичъ, что я этаго не говорилъ и не думаю, потому что ваши убѣжденія…
Венеровскій.
Да-съ, сдѣлать гадость, да и на попятный! Это на васъ похоже-съ. А вотъ съ вами-съ, сударыня, позвольте дотолковаться до дѣла. (Къ Катеринѣ Матвѣевнѣ.) Когда я объяснялся съ вами-съ, хе, хе! у себя на квартирѣ-съ, я васъ попросилъ молчать о моей особѣ-съ. Вы должны были мнѣ обѣщать это, однако вамъ, какъ видно, не угодно держать слова. Теперь-съ я заставлю васъ, хе, хе! да-съ. – Мы дѣйствительные умные люди и люди дѣла, тѣмъ-то и отличаемся отъ болтушекъ, какъ многіе ваши знакомые… тѣмъ отличаемся-съ, что не позволяемъ себя забирать въ руки, а сами забираемъ въ руки, какъ я васъ забралъ-съ, хе, хе! да-съ. (Тихо ей.) Вы хвастаетесь свободой отъ предразсудковъ, а кое-что вамъ не хотѣлось бы распубликовать. Такъ знайте-же…
Катерина Матвѣевна.
Позвольте, позвольте…
Венеровскій.
Извольте-съ…
Катерина Матвѣевна.
Нѣтъ, ничего. Вы правы, только оставьте меня додуматься. (Садится въ прежнюю позу.) Пожалуйста, оставьте меня!. Я послѣ скажу.
Венеровскій (къ Любочкѣ).
Теперь съ этой госпожей покончено. Перестаньте и вы, миленькая. Я снисходителенъ всегда къ людямъ съ слабыми силами и умственными способностями, и это очень естественно, потому что я насквозь вижу всѣ ихъ стремленъица. Но когда идутъ мнѣ на перекоръ, то я имѣю привычку сломать то, что мнѣ мѣшаетъ. Вамъ хочется показать, что вы имѣете волю. Это похвально и человѣчно, но надо, чтобы цѣль была разумна.
Любочка (горячо).
Вы всегда думаете, что вы только разумны. Катинька, ты меня не любишь, но скажи же, пожалуйста, по правдѣ, заступись зa меня. Мнѣ такъ скучно,[350] такъ скучно! И зачѣмъ я отъ нихъ уѣхала? Хоть бы Дуняша была со мной! Катенька, что съ тобой? (Катерина Матвѣевна не отвѣчаетъ.)
Катерина Матвѣевна.
Любовь, не мѣшай мнѣ додуматься. Во мнѣ совершается великой переворотъ. Я чувствую это.
Любочка.
Алексѣй Павловичъ, скажите хоть вы, стали бы вы мучать женщину, которую вы любите? Онъ бранитъ моихъ родныхъ, онъ не любитъ меня.
Твердынской.
Я, Любовь Ивановна, такъ сказать, въ любви неофитъ и даже атеистъ оной.
Любочка.
Вы все шутите, a мнѣ, право, не до шутокъ. Боже мой, зачѣмъ я уѣхала!
Венеровскій.
Какая фразистость у васъ непріятная. Но довольно-съ! Я послѣдній разъ говорю: попробуйте дать себѣ отчетъ въ вашихъ желаніяхъ и выразить ихъ. Это очень просто. Я выражаюсь ясно и разумно, попытайтесь и вы сдѣлать то же.
Любочка.
Катинька всегда такъ говоритъ. Развѣ можно сказать все, что чувствуешь? Какъ мнѣ сказать все… Вы только о себѣ говорите. Вы меня не любите. Вы не подумали обо мнѣ ни одной минуточки… Зачѣмъ вы еще пристаете ко мнѣ? Мнѣ скучно! Вы только себя хвалите. Папаша бы меня понялъ.
Венеровскій.
Я вамъ сказалъ, что я выше этихъ фразъ, и вамъ не заставить меня вступить въ ту арену пошлыхъ препирательствъ, на которую вы меня призываете. Я велю закладывать. Староста![351]
