Лидия Луковцева
И нас качают те же волны
Людмила Ивановна влилась в их компанию немного позже. Эту свою читательницу – страстную любительницу детективов вообще, и Б. Акунина в частности, – Зоя Васильевна не могла не пригласить на литературный вечер «Детектив: классика жанра и вечная новизна» с просьбой сделать небольшое сообщение об Акунине. Читательница и выступила, и в дар библиотеке преподнесла «Алмазную колесницу», которой библиотека не имела. По не писаной традиции подобные мероприятия заканчивались чаепитием с участниками. А позже – последовал обмен семенами-саженцами, разговоры по душам, дальше – больше: стали ходить в гости друг к другу. Пришло время, когда и помощи начали друг у друга просить по мелочам и разным поводам.
С мужем Зоя познакомилась, когда ей уже исполнилось двадцать пять. Случилось это на августовском совещании учителей, в секции словесников, где она делала обзор новинок художественной литературы (после института в школе она отработала только несколько лет, поняла – не ее стезя, и ушла в библиотеку). Владислав Николаевич был старше на пять лет.
Недолгий период ухаживания завершился свадьбой. Большой любви, конечно, не случилось, была взаимная симпатия двух интеллигентных людей и, с обеих сторон, чувство назревшей необходимости создавать семью. Он был единственным сыном, как Зоя – единственной дочерью, отцы у обоих уже умерли. Мама Влада прихварывала, и жить молодые решили с нею, да там и протекла их семейная жизнь, вполне благополучная.
Мужу едва исполнилось пятьдесят три, когда его не стало: инфаркт. Это было первое большое горе в жизни Зои Васильевны, но тогда была жива мама. Вместе тянули-доучивали детей, впрочем, уже достаточно взрослых: Мише – двадцать два, Лене – восемнадцать. Вернулись к ней, а прежний свой дом, бывший родительский мужа, сдавали внаем – неплохое подспорье. Горе пережили вместе, а это – уже полгоря.
Через шесть лет от инсульта умерла мама. Зоя Васильевна переживала ее смерть одна: Миша, закончивший мореходное училище, был в «загранке», и на похороны выбраться не смог. Лена, вышедшая замуж первый раз в двадцать один год, через два года развелась, но, вкусив самостоятельности, продолжала жить в доме отца, под мамино крыло возвратиться не захотела. В то время, когда умерла бабушка, у нее протекал медовый месяц со вторым мужем, и даже в первые сорок дней ночевать у матери она не могла, вернее, не хотела: считала все эти деликатные моменты сантиментами и предрассудками. Молодость и смерть – вещи трудносовместимые, но надо признать, что некоторая душевная черствость Леночке была присуща.
Тут-то подруги и подставили свои хрупкие, но надежные плечи: и поминки, и на кладбище, и ночевки по очереди. После сороковин Люся сказала: «Я, конечно, могу к тебе ходить, но ведь когда-то надо начинать привыкать». И она начала привыкать. Днем – работа, а ночи текли в полубодрствовании – полусне: читала, включала телевизор, пила водичку, корвалол, бродила по комнатам. Вымотавшись за несколько ночей без сна, в какую-то ночь как в пропасть проваливалась – отсыпалась. Снотворное принимать не решалась – боялась проспать, не услышав будильника, и опоздать на работу. Почему-то ей было не так сиротливо, муторно, страшно, когда кот решал не идти в свою «ночную смену», а остаться на ночь дома: он чесался, вылизывал себя, даже похрапывал тихонько – живая душа рядом.
Сын появлялся нечасто, он уже успел жениться и тоже развестись. Невестку за время их брака Зоя Васильевна видела не более пяти раз, внука – еще меньше. Были у женщины смутные подозрения, что мальчик – сын другого мужчины, не Миши: уж слишком быстро разошлись, ребенку только семь месяцев исполнилось, и Настя почти сразу опять вышла замуж. Развод произошел по ее инициативе, от алиментов на себя и ребенка она отказалась, а теперь исподволь вела дело к тому, чтобы Миша отказался от отцовства. Когда Зоя Васильевна сказала Мише, что хочет съездить в Новороссийск, где жила бывшая семья сына, повидать внука, тот прямо-таки вскинулся:
– Нечего делать!
Мише такая грубость была не свойственна.
Сейчас у него была гражданская жена в Севастополе («в каждом порту по жене», – невесело шутила мать).
Дочь детьми не обзавелась, слава богу! А может, вовсе и не слава богу, а наоборот: была бы сейчас Зое Васильевне отрада. Но, с другой стороны, чужой дядька – новый муж, Андрей, стал ли бы хорошим отцом ребенку? А то, что с Виктором Леночка развелась, – вот, поистине, слава богу! Дождется еще Зоя Васильевна внуков. Что ж поделаешь, раз так жизнь складывается.
Столичный гость
Заканчивался июнь. После майских холодных дождей сразу упала жара. Дни тянулись бесконечные, темнело уже почти в десять, и темнота падала сразу. С городского пляжа день-деньской долетали взвизги купальщиков. Жизнь была бы прекрасна, если бы ее не отравляла мошка – неизменный атрибут июня. Старожилы с унынием вспоминали времена, когда этой пакости в здешних местах не было, она пришла с низовий Волги где-то в конце 70-х.
Скоро месяц, как три пожилые дамы начали претворять в жизнь свой план – минимум, в котором третьим пунктом значились прогулки. Осуществлением первого пункта стало посещение музея истории города.
И сегодня, по сложившейся уже традиции, встретились у перекрестка, дошагали до ближайшего дома, возле которого сохранилась лавочка, и сели обсудить маршрут. Лавочек в старой части Артюховска оставалось все меньше: молодежь оккупировала их по ночам и лишала хозяев дома покоя – пили пиво, пели, вернее, вопили дурниной, ругались матом («матились»). Если принять во внимание, что за закрытыми ставнями окна были открыты, по причине жары, то понятно, что хозяевам приходилось несладко. Постепенно лавочки ликвидировали. На смену им пришли складные рыбацкие стульчики, с которыми население выходило на вечерние посиделки. Похоже, близились времена, когда и о лавочках будут ностальгически вспоминать старожилы.
От подруг вкусно пахло сдобными булочками: чья-то изобретательная голова придумала новое средство от мошки. Традиционным и самым немудрящим средством были ветки сирени и акации с близлежащих кустов, ими и обмахивались граждане на автобусных остановках и гуляющие, обламывая немилосердно кусты. А это не веером на балу обмахиваться, скорее, веником в бане себя нахлестывать.
Уже населением были опробованы одеколон «Гвоздика», крем «Таежный», настой гвоздики на тройном одеколоне – мошка приспосабливалась ко всему. Появились в продаже накомарники – гибрид шляп с вуалью из москитной сетки, но такой вариант был популярен только у дачников да у некоторых лиц преклонного возраста. Самое эффективное средство оказалось простым, как все гениальное: смесь ванилина с детским кремом. В июне на артюховские рынки выбрасывалось несметное количество ванилина, но он был в дефиците весь месяц. Логисты в столице, наверно, ломали головы над этой проблемой – почему именно в июньскую жару поволжских хозяек одолевает страсть к выпечке? Но пока народ экспериментировал – мошка мутировала. Через год-два, возможно, запах ванили будет для нее так же желанен, как запах «Шанели» или «Кензо» для светской львицы…
– Куда сегодня? – спросила Зоя Васильевна. – В парке были вчера, на набережной позавчера…
И тут зазвонила «нокия» Людмилы Ивановны.
– Юлька! – оповестила та подруг. – Ни раньше, ни позже! Да, доченька! – и вовлеклась в диалог с дочерью.
Людмила Петровна и Зоя Васильевна затеяли тихий разговор, чтобы не слушать, но реплики подруги убили их деликатность на корню. Они навострили ушки.
– Ну ладно, ладно, мы подумаем! Пока, всем привет! – наконец закруглилась Мила.
– Что там? – спросила Люся с подозрением. – К тебе едут или к себе зовут?
– Не угадаете! К нам едет столичный гость.
– Это еще что за фрукт? И почему – «к нам»? Мы тут с какого боку? – в недоумении спросила Зоя Васильевна.
– Моя дочь преподносит очередной сюрприз, – пожала плечами Людмила Ивановна.
А суть была в следующем. Юлин сосед-вдовец, пенсионер-архитектор Игорь Николаевич имеет увлечение: русское деревянное зодчество, конкретнее, деревянная резьба, даже пишет работу по этой теме. Он знает, что Артюховск, в числе других поволжских городов, когда-то был знаменит этим промыслом и мечтает съездить в один из городов, увидеть, так сказать, «живьем» то, что еще сохранилось. Он, конечно, посетит музей истории города, сходит в Комитет по охране памятников культуры. Ему, возможно, дадут адреса существующих деревянных зданий, представляющих художественную ценность. Но он хотел бы просто походить по улицам старого города. Может, откроет что-то особенное, никому не известное, а может, отыщется современный умелец, сберегший секреты ремесла.
Юля, как патриот своего города, загорелась идеей прославить Артюховск в веках. Она предлагает, чтобы Игорь Николаевич остановился у тети Зои в летней кухне. Всего-то пару недель! Человек он интеллигентный, непьющий, неконфликтный, особых хлопот не доставит, разве что обедом раз в день накормить, так он заплатит и за жилье, и за питание. Все же – приварок к пенсии.
– Все распланировала! – рассердилась Зоя Васильевна. – Забыла только у тети Зои поинтересоваться, нужен ли ей этот приварок, с такой обузой!
– Она ж и позвонила, чтобы спросить! – встала мать на защиту. – Говорит, человек хороший, хочется помочь. Очень просит! Она еще спрашивает, цел ли дом Тихановича? Уже напела ему про эту красоту!
– Ой, не знаю я… Как-то все неожиданно… И вообще, меня эта идея напрягает – чужой мужик во дворе…
– Ну, если Зайка не хочет мужика приютить, пусть он у тебя, Милка, поживет, а ты эти две недели у меня перекантуешься, – предложила Людмила Петровна. – Он же по делу едет, а не рыбачить или квасить-купаться-загорать. Может, он наш Артюховск и правда прославит!
Людмиле Ивановне это предложение, сделанное от чистого сердца, градус настроения понизило: кантоваться на седьмом десятке две недели в чужом доме, пусть даже доме подруги, – небольшое удовольствие! Она заметно скуксилась. Однако Люсино заступничество решило вопрос в пользу столичного гостя.
И тут Зайкина совесть немедленно начала подрывную работу в ее душевных глубинах: Миле придется нарушить свой привычный распорядок, в чем-то применяться к Люсе. Уже не встанешь ночью, если бессонница, не зажжешь свет, не включишь телевизор – у хозяйки как раз в этот момент бессонница закончится, и она уснет. Или нога даст жару, нужно будет принять лекарство. Да мало ли, какие еще ситуации могут возникнуть у таких не молоденьких дам! Если же этого Игоря Николаевича поселить в летней кухне, Зоя все же в доме будет одна, никто никому мешать не будет. Конечно, уже не выскочишь в неглиже переложить шланг с грядки на грядку, и из душевой будки в дом обмотавшись полотенцем не перебежишь. К тому же, оставшись одна, Зоя Васильевна жила по принципу – есть надо, чтобы жить, а не наоборот! А долг гостеприимства не позволил бы женщине посадить гостя на кашки и овощи. Но всего-то пару недель… Словом, Зоя Васильевна пошла на поводу у своей совести и подытожила:
– Ладно, пускай гость поживет в летней кухне. Может, он и ее увековечит! А ты-то с ним знакома? Он – Юлькин сосед, а ты в Питере немало времени провела.
– Да так, шапочно: здравствуйте – до свиданья! Его жена в то время еще жива была. Тот еще экземпляр! Цербер!
– Так она, видно, быстренько просекла ситуацию.
– Какую еще ситуацию?
– Ту самую: козел и капуста! Теперь цербера нет, а козел едет к капусте.
– Да ну тебя, Люська! Все про Фому, а она про Ерему! Все ты к отношениям полов сводишь!
– Это я-то?
– «Как будто вне любви есть в мире что-нибудь!», Афанасий Фет, – заметила примирительно Зоя.
– Да у нее сердце давно мохом обросло! – сердито сказала Мила.
– Люся, но пять минут назад ты ратовала за приезд Игоря Николаевича.
– Да господи, пусть едет! Хоть посмотрим на столичного мужика. Может, они от наших чем-то отличаются!
– А давайте сходим к к Тихановичу! – осенило Зою Васильевну. – Полезное с приятным!
Подруги были «за».
– Потопали, – сказала Люся.
– Пошлепали! – поднялась следом Зоя.
– Поскакали! – бодренько встала Мила.
* * *
– Девочки, вы сегодня «Местное время» смотрели? – окликнула подруг слегка отставшая Мила. Девочки не смотрели.
– Уже четвертый случай ограблений – девчонок отлавливают в темных закоулках и золотишко снимают. Вчера со студентки медколледжа серьги, два кольца, цепочку с кулоном сняли. Что творится!
– Нечего шляться по ночам, – сказала жестокосердая Люся. Обвешаются, как елки, и – по кафешкам да по дискотекам!
– Когда-нибудь и твои внучки начнут обвешиваться и шляться.
– Мои особо не обвешаются – доходы у родителей не те. А будут шляться – я им мозги вправлю.
– Ага, если они тебе это позволят!
– А что еще там передавали? – поспешила вмешаться миротворица Зоя.
– Заммэра Мирюгина сын пропал.
– Как пропал?
– Два дня назад, говорят, просто не объявляли. Наверно, думали, что загулял, золотая молодежь, что вы хотите. Или репутацию не хотели подпортить отцовскую, по своим каналам искали. Да ведь шила в мешке не утаишь в нашем городке.
– А сколько ему?
– Двадцать два, в Астраханском педуниверситете учится. Полиция, поди, на ушах.
– А то! Не абы кто, мэрское дитятко пропало!
– Заммэрское!
– Да какая разница!
– Ну, может он хороший парень, мало ли, – это Зоя-миротворица.
– Да уж прямо-таки!
– Чего в жизни не бывает!
– Да, кошмар! – У зама мэра! До чего дожили!
Так, беззлобно злословя, женщины добрались до Заречной, на которую фасадом выходил дом Тихановича.
* * *
Когда-то дома на Заречной смотрели окнами на Волгу. Потом, как и в других городах и весях Отечества, в духе времени, незначительная часть артюховского населения стала стремительно богатеть, а гораздо более значительная – нищать. В строительной отрасли Артюховска произошел бум. В разных районах города, как грибы после теплого летнего ливня, вырастали диковинные башни, рыцарские замки, швейцарские шале и даже восточные дворцы из «Тысячи и одной ночи» – новых русских. Вырастали, сообразно прихотливым вкусам народившейся новой формации местного разлива.
Замусоренный берег Волги и довольно широкая прибрежная полоса, заросшая вечно поеденными червями вязами и кустами лоха, вдруг оказались лакомым куском. Вязы и лох выкорчевали, берег нарастили и укрепили, и началось бурное строительство. В тылу у Заречной возникла новенькая улица. Новорожденная в рекордно короткие сроки, улица была названа, естественно, Волжской и лишила зареченцев, аборигенов здешних мест, возможности любоваться волжскими восходами и закатами. Жители Волжской изначально были обречены на, скажем так, более чем прохладное отношение к себе жителей Заречной.
Дом купца Тихановича был гордостью старого города, и горожане своих гостей, что летом съезжались и слетались к родственникам со всех концов нашей необъятной родины на воблу и арбузы, непременно водили его показывать. Строго говоря, он был домом Бельковой, поскольку строил его купец для дочери Елизаветы в качестве свадебного подарка: Тиханович выдавал Лизу за своего молодого компаньона Никиту Белькова. Но в народе дом прозывался отцовским именем.
Тиханович был купцом второй гильдии, личностью, в свое время известной в городе. Благодаря щедрым пожертвованиям на богоугодные дела – строительство храма, приюта для сирот, обустройство набережной – он даже был удостоен звания почетного гражданина города. Сам купец с семьей проживал в большом каменном доме, сгоревшем не то в революцию, не то в гражданскую. Деревянный терем дочери каким-то чудом уцелел. Чудо, впрочем, объяснение имело вполне материальное: в годы гражданской войны в нем располагался лазарет для красноармейцев.
Бревенчатый двухэтажный теремок имел форму прямоугольника. Сложенный из толстых бревен, он представлял собой двухэтажный сруб, опоясанный с трех сторон на уровне первого этажа галереей. С фасада располагалась просторная терраса. Крыша была сделана в форме четырехгранной луковицы, с четырьмя маленькими луковками по углам. Прихотливо изукрашенный деревянной резьбой, дом имел нарядный, сказочный вид. На фронтоне – деревом же выложенные цифры: 1910 – год рождения дома. Время сохранило, но не пощадило его: бревна стали белесыми, местами с темными пятнами. Деревянное ажурное кружево рассохлось. Дом выглядел как декорация княжеского терема к фильму-сказке о Соловье-разбойнике или Садко, а задником ему служила стена новенького трехэтажного коттеджа, облицованного красным декоративным кирпичом.
Почему он стоял заброшенный? Живы ли его владельцы-наследники? И неужели в Комитете по защите памятников культуры не знают, какая красота погибает в старой части города? – рождались стандартные мысли у всех, пришедших полюбоваться теремом.
Теремок стоял вторым от угла. Первый дом от дороги, слева от терема, хоть и вполне ухоженный, явно был нежилым: ставни закрыты и заколочены крест-накрест, в небольшом палисадничке – неубранная прошлогодняя сухая трава и поднявшийся камыш. В доме, расположенном справа от теремка, жили: свежевыкрашенные ставни, ухоженный палисадник с мальвой и ирисами. Дом Тихановича стоял в глубине двора, был окружен высоким глухим забором, почерневшим и слегка покосившимся. Было понятно, что свои охранно-сторожевые функции забор выполняет чисто символически: пни посильнее – и он упадет. А здоровому мужику и доску оторвать – не проблема. Наверно, только благодаря тому, что вокруг люди живут, и, в основном, бдительное старичье, и забор не упал, и дом цел. На калитке висел большой замок.
Стоять и пялиться дальше дамам стало неловко, хотя жителям Заречной и не привыкать к любопытствующим посторонним. На противоположной стороне улицы, наискосок от теремка, сидел на лавочке дедок в бейсболке и поглядывал в их сторону.
– Ну, вот и источник информации, – сказала Зоя Васильевна. – Вот ведь, бабы уже все попрятались, ставни позакрывали, а этому грибу и жара нипочем!
– Да жары-то особой пока нет, а на улице все прохладней, чем за забором: с Волги какой-никакой ветерок. А мы-то – не по жаре гуляем? – возразила Людмила Петровна.
– Нас нужда гонит, – подключилась Людмила Ивановна. – Мы совершенствуем навыки пешей ходьбы. А также план выполняем. А то лежала бы я сейчас под кондиционером, «Модный приговор» смотрела.
– Душа болит о производстве? – съехидничала Люся. – Гость-то конкретно к тебе едет!
– И вместе с тобой отдыхала бы под кондиционером твоя «трудовая мозоль», – дополнила Зоя.
– Все по больному норовите ударить, – вздохнула Мила, поскольку «трудовая мозоль» таки имела место. – Пойдем за информацией!
И она направилась к деду. Людмила Ивановна и в свои 62 не утратила способности флиртовать. Куда девалось ее прихрамывание? Нога, почувствовав важность момента, не напоминала о своем существовании. Мила не шла – плыла. Доплыв до лавочки, она голосом тоскующей голубки проворковала:
– Утро доброе, молодой человек!
В мутноватых от возраста глазах «молодого человека» огромное любопытство скрыло даже зрачки. Он как-то подобрался, лихо сдвинул бейсболку на огурцеподобной голове козырьком назад и пророкотал:
– Здравствуйте, красавицы! Куда путь держите? Ищете кого?
Баритональный тембр голоса никак не соответствовал его хлипкой конституции. Скорее всего, как и Милкино воркование, его дыхательные пути способны были в экстремальных ситуациях производить эти обертоны. Два старых пня почувствовали друг в друге родственные души.
– Присядьте, отдохните в тенечке!
– Нас много, места не хватит! – жеманничала Мила.
– А вы не стесняйтесь, поближе, потеснее! Я уже давно не кусаюсь!
Бархатный баритон продолжал процесс обольщения, а его тщедушный обладатель подвинулся к краю лавочки и Милу даже за ручку слегка потянул, чтоб, не дай Бог, из двух оставшихся кто-то не сел рядом. По виду, деду было за восемьдесят с немалым хвостиком, но дряхлость с ним и рядом не стояла. Поджарый, коричневый от солнца, как мулат, небольшой своей ручкой он как магнитом подтянул Милу к себе, и она не села – плюхнулась на лавочку. Похоже, «молодой человек» в те годы, когда он таковым являлся, был знатным ходоком, и Миле не уступил бы. Две родственных души нашли друг друга во времени и пространстве. Дальше они играли пьесу для двоих, а подругам даже реплик подавать не пришлось, они были только зрителями.
– Вот любуемся, домик уж очень красивый! Были же мастера! В нем что ж, так и не живет никто?
– А вы купить хотите? Я б от такой соседки не отказался!
– Да и я б с таким соседом – ох, посидела бы на лавочке!
– Так за чем дело стало? Покупай!
– Я б и купила, если б поднакопила!
– А сколько поднакопить осталось?
– А сколько просят – столько и осталось!
– Нисколько не просят, а я бы больше пятисот тысяч не дал.
– За такую-то красоту?
– Красота-то – она на ладан дышит, ее чтоб оживить, еще десяток миллионов вложить надо, или же все снести и нормальный дом построить. Место-то ведь хорошее, Волга рядом, участок большой, не чета нашим, да бестолковый, соль гольная да камыш. Его тоже до ума доводить надо, чтобы выросло что-то.
– У меня бы рука не поднялась снести! А почему же никто не просит? Хозяева куда подевались?
Из дальнейшего диалога выяснилось вот что.
Муж Елизаветы Бельковой сгинул еще в революцию, почему ее не тронули – дед (Федор Игнатьевич!) не знал, мал был. Купчиху Белькову он помнил немолодой теткой. Был у нее сын Сергей, старше Федора лет на десять. В 41-м забрали его на фронт, откуда он не вернулся, Федор Игнатьевич помнит, как выла тетка Лиза, всей улице было слышно. Женщина она была неплохая, мать и другие соседки пошли ее утешать, да она всех спровадила. Жила она потом с невесткой Анной, детей молодые не успели завести. («Вот скажи, что не судьба! Елизавета вышла замуж – революция мужа забрала, сын Сергей женился – года с Анной не прожили»!).
– Не судьба, а время такое. Исторический момент!
– Ты еще скажи – эпоха!
– Ну да, а что?
– А то: дом несчастливый!
– А что ж, кроме Сергея, у Елизаветы детей не было? Ведь в браке они все-таки несколько лет прожили до революции, пока муж не сгинул?
– Этого я точно не знаю. Кажется, был у нее еще ребенок, но умер во младенчестве.
– А потом?
В 50-х Анна вышла замуж во второй раз и уехала с мужем в Кузбасс, свекровь не препятствовала, да и кто ее спрашивал? Дело молодое. Родила сына, Сергея. Где-то году в 75-м Елизавета умерла, дом завещала невестке. Анна отношения с бывшей свекровью поддерживала, часто приезжала на лето с сыном. В последние годы жизни тетка Лиза, неуютно себя чувствуя в огромном доме и боясь умереть в одиночестве, пускала на квартиру студенток, а умерла все же одна, летом. Соседи хоронили, невестка на похороны опоздала, а вскоре и сама ушла к свекрови. Они хорошо ладили, а со второй свекровью у Анны не сложилось.
Сын ее, наследник, почти каждый год приезжал весной на путину. Рыбачил, солил воблу, по двору что-нибудь всегда делал – камыш корчевал, забор вон не падает – укрепил. Неплохой был мужик, шахтер, из Кузбасса.
– Почему – «был»?
– Да так получается. Год уже ни слуху, ни духу. Был бы жив, хоть бы письмо написал, что делать. Дом пустой стоит, ветшает, соседи с правой стороны живут и боятся – того и гляди, полыхнет! В нашу-то сушь… Если бы хоть соседи слева жили, было бы спокойнее. Тоже умерли Шустовы, один за другим. Наследники никак не продадут, много хотят. Мрет народ, как мухи, а молодежь в квартирах жить хочет да в коттеджах, у кого денежки водятся.
Дома, что справа и слева от терема, чтобы не иметь уж слишком жалкий вид на фоне вознесшихся за их спинами хором, изо всех сил старались выглядеть прилично. Как молодящаяся женщина, желающая придать себе товарный вид, они воспользовались средствами строительной косметологии: облачились в сайдинг, поменяли деревянные окна со ставнями – на пластиковые с жалюзи. Бедненько, но чистенько.
– А за этот дом сколько хотят?
– Полтора миллиона, да кто ж им даст за гнилушку? Там ни газа, ни воды во дворе, и двор камышом зарастает. Уже шпанье начинает лазить, дом-то угловой, по дороге день-деньской на Волгу идут-едут. А из этого двора и к Тихановичу пролазят. Гоняем, да кого сейчас напугаешь? Тебе скорее башку снесут.
– А как же посмотреть можно?
«Молодой человек» внимательно взглянул на Милу.
– Так ты теремком интересуешься или нормальный дом хочешь купить?
– Я б и терем купила бы, да вы же говорите, что не у кого. Да и денег таких у меня нет, чтоб его отстроить.
– Так и тот дом рук потребует. Муж-то есть?
– Сегодня нет – завтра будет! – резвилась Мила. – А не будет – соседи помогут. Поможете ведь?
– Ну, ладно, – решился Федор Игнатьевич. Они мне ключи оставили, если что… Сейчас пойдем смотреть?
– А давайте! Раз пошла такая пьянка!
Дед пошел за ключами.
– Ну, и что значит это представление? – неодобрительно поинтересовалась Людмила Петровна.
– Ты что, правда, не понимаешь? Пока мы с дедом будем осматривать шустовский дом, вы обследуете двор: он же сказал, что через этот двор шпана в соседний лазит. Значит, лаз есть, или доски в заборе оторваны
– С ума сошла! Тебе-то что?
– А как мы по-другому попадем в тот двор? Как мы будем теремок человеку показывать?
– А как ты собираешься в этот двор попадать в дальнейшем? Деду лапшу на уши вешать? Так дед – не промах! Или замуж за него пойдешь?
– И согласится ли твой «человек» лезть в дыру в заборе? Всякий нормальный человек унюхает тут криминальный душок!
– Если он не авантюрист и не страдает хроническим насморком.
– Ой, да ладно! Рассосется! Вы только не мешайте!
Тихую перебранку подруг прервало появление «молодого человека», да не одного, а с «девушкой» примерно его возраста – женой, как оказалось! Зинаида Григорьевна – тоже небольшого росточка, усохшая, с лицом, как печеное яблочко, бабуська – тоже захотела пойти показать дом потенциальной соседке, заодно и посмотреть, что за фря, из-за которой так засуетился ее «драгоценный». Одна угроза для Милы миновала – замужество. Зоя Васильевна и Людмила Петровна имели возможность наблюдать редкое природное явление: мгновенное перевоплощение молодцеватого дамского угодника – в дедулю, павлина – в облезлого от старости властителя курятника. И баритональные раскаты в голосе больше не звучали. Да и Милкины горловые переливы исчезли, а проснулась боль в колене. Не пава плыла, а прихрамывала немолодая женщина.
Осмотр много времени не занял, хотя Людмила Ивановна как могла, тянула время: выстукивала стены, в одном месте отковырнула обои, осматривала подоконники, занимала бабку разговорами. Подруги покупательницы в дом не пошли, хотели побыть на воздухе по причине головной боли, а оставшись во дворе одни, времени зря не теряли: начали осматривать забор по периметру.
Лазы-таки существовали, причем со всех трех сторон! За глухой стеной дома, которая когда-то окнами смотрела на Волгу, а теперь на трехэтажный коттедж, в новеньком добротном заборе тоже обнаружился лаз. Он был лишь прикрыт досками, легко сдвигающимися, которые Зоя Васильевна сразу и сдвинула. Сдвинула – и тут же птахой вспорхнула вверх: на нее внимательно смотрели два карих любопытных глаза, расположенные на огромной – баскервильской! – собачьей башке. Монстр негромко сказал «гав», и в слове явственно звучал вопрос.
Взлететь-то Зоя взлетела, благодаря шквальному выбросу адреналина, но земного притяжения пока еще никто не отменял, и в следующую секунду она шлепнулась на копчик, приготовившись к худшему. Утверждают, что в последний миг перед глазами человека успевает промелькнуть вся жизнь. В мозгу у Зои Васильевны крутился лишь стишок из какой-то сказки: «Ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня?». Еще она успела подумать, что либо утверждающие подобное врут, либо это еще не последний миг ее жизни.
У Люси реакция всегда была отменной, но ситуация складывалась настолько экстремальная, что она превзошла себя: как только Зайка вертолетом взлетела над землей, Люся, не видя, что происходит, поскольку стояла спиной к забору, нутром почуяла опасность и автоматически сдвинула доски на место, тем самым врезав чудовищу по носу. Вследствие эффекта неожиданности и болевого шока с собакой случилось то же, что с Зоей Васильевной: обе не издали ни звука. Зажмурившись, Зоя с Люсей ждали, что пес сейчас пойдет на штурм забора или – как манны небесной – что он ограничится осатанелым лаем, но тут вдалеке раздался женский вопль: «Дик, свинья этакая, ты опять полез в клубнику ср…ть?», и Дик помчался на зов. Потом донеслось поскуливание безвинно оклеветанного Дика: то ли пес безуспешно пытался доказывать свою лояльность на предмет клубники и прочих обвинений, то ли рвался к забору разобраться, но не имел возможности.
Осмотр дома, наконец, завершился. Людмила Ивановна обещала подумать, посоветоваться с детьми, прикинуть, так сказать, финансовые возможности, и, если надумает, придти за адресом и номером телефона хозяев.
– Как тебе покупательница? – спросил дражайшую половину Федор Игнатьевич. Как оказалось, старания Милы обаять бабулю потерпели крах: Зинаида Григорьевна за долгую многотрудную супружескую жизнь научилась чуять фальшь животом. Она была бескомпромиссна и задумалась лишь на миг.
– Стерва! – сказала она, и это был окончательный вердикт.
* * *
Если к дому Тихановича подруги «скакали», то к их обратному пути был более применим термин «шлепали»: устали, да и припекало все сильнее. Пора было по домам.
– Ну, куда вы несетесь? – поскуливала Мила.
Подруги притормаживали, потом незаметно опять наращивали темп. Ванилин выветрился, и мошка лютовала все сильнее.
– Когда же ее потравят чем-нибудь? – злилась Людмила Петровна. – В космос летаем, а с этой гадостью справиться не можем!
– Закон экологического равновесия, – объяснила пыхтевшая сзади Мила.
– «Ах, лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной да пыль, не комары да мухи», – процитировала Зоя, намекая, что проблемы существовали во все времена.
– Пес смердящий, – сказала Людмила Ивановна, и в голосе ее прозвучало даже некоторое восхищение.
– Кто такой? – уточнила Зоя Васильевна.
– Федя! Даже за талию подержаться успел!
– Долго искал? – заинтересовалась Людмила Петровна.
– Кого? – не поняла Людмила Ивановна.
– Талию ту, – невинно пояснила Зоя Васильевна.
– Ну, заразы! Небось, обзавидовались?
– А то! – вздохнули завистницы.
– Давайте лучше подведем итоги, – сменила тему Людмила Ивановна.
– Какие итоги? Я вообще не пойму, в чем смысл всего? – сварливо сказала Людмила Петровна.
– Зайка, ты что, тоже не понимаешь?
– Я понимаю отчасти: на твоем горизонте возник новый «крендель» – архитектор из столицы, отсюда и твоя бурная деятельность.
– Девочки, вы очумели, что ли? Все к одному сводите! Сами озабоченные!
