Линда Летэр
Дым осенних костров
3. Чудо жизни
Из-под быстрых гибких пальцев выходила легкая шерстяная пряжа. Пламя в камине потрескивало, освещая просторный, увешанный гобеленами каменный зал. Хрустальный голос негромко напевал песню, уносящую по занесенным снегом горным лугам, сквозь ущелья и замерзшие водопады, туда, где танцуют снежинки над вечными скалами, а лес одет белым убором, зачарованный зеленым мерцанием небес. Лонангар подхватил припев. Внезапно замолчав, Айслин повернулась к мужу. Тот не отрывал от нее взгляда.
– Толкается, – улыбнулась она. Лонангар положил ладонь ей на живот. Айслин слегка передвинула его руку, наблюдая, как на лице его появляется тихая, теплая улыбка, которую знали лишь самые близкие. – Он узнает твой голос.
– Много ли на свете бóльших чудес?
Она положила голову ему на плечо.
Неясный шум на нижнем этаже сменился движением. На пороге зала появился слуга Лонангара Харгет.
– Господин… к вам пришли. Просят вас.
Оружейник поцеловал жену и поднялся.
– Я сейчас вернусь, – мягко сказал он. – Спой ему еще.
От него не укрылось смятение Харгета. Гостей в этот день не ждали. В холле у входа стоял раскрасневшийся от быстрой скачки королевский посланник с заплетенными песочными волосами и вышитым летящим вороном на тяжелом заиндевевшем плаще. На его ресницах таял иней. Дóлжно было пригласить гостя к столу, предложить хотя бы кубок вина, однако вид посла заставил отбросить добрую традицию. В ответ на поспешное приветствие Лонангар настороженно свел брови:
– В чем дело?
– Лорд, к Его Величеству только что прибыл гонец с юго-восточной границы. Орда Хроха не смогла отступить за Гвальскарэ́львен из-за обилия выпавшего снега. Теперь их накрыла зима. Терять им нечего; бои за предместья Сульгварета стали свирепы. Со дня на день орда прорвется к Тропе Дружбы. Тайр-лорд Тиральд убит.
– Да обретет дух его мир, – покачал головой Лонангар. – Он был доблестным командиром.
Айслин, заслышавшая взволнованный голос, прокралась к выходу на верхнюю галерею над главным залом, выходящим в холл, застыла под каменной аркой. Оттуда она с широко раскрытыми глазами ловила каждое слово.
– Снежно-сумеречный Альянс собирает подкрепление, – продолжал посланник. – Командиром войска альянса вместо тайр-лорда Тиральда назначены вы. Выступить необходимо сегодня же и как можно скорее.
– …Ах! – Айслин, прислушивавшаяся наверху в тревожном ожидании, согнулась от неожиданной боли.
Лонангар быстро повернул голову к лестнице.
– Стой здесь, – велел он посланнику и взбежал по ступеням.
Айслин, судорожно всхлипывая, зажала рот ладонью и отступила назад в каминный зал.
– Что?.. – отрывисто спросил Лонангар, разворачивая ее к себе и заглядывая в глаза. – Что случилось? – Брови его потрясенно изогнулись. – Ты слышала, да? – прошептал он.
– П-прости, – всхлипнула Айслин. Слезы покатились по ее щекам. Она вновь согнулась, ища рукой опору.
Лонангар бережно подхватил жену на руки.
– Лекаря! – закричал он вниз через перила галереи. – Госпожа готовится родить!
Весь дом пришел в движение. Вскоре узнали и об известиях, полученных господином, и о предстоящем походе. Мужская половина дома во главе с Харгетом сбивалась с ног, спешно готовя необходимое снаряжение и небольшие припасы, что могли понадобиться вне досягаемости обоза. Не забыли и поднести горячего вина гостю по нетерпеливому нервному жесту главы семьи.
– Но ведь мы ожидали не ранее старой луны! – растерянно восклицала юная помощница по кухне, поспешно ставя котел на огонь.
– От услышанного все существо госпожи пришло в потрясение, – говорила, наливая в котел воду, служанка Айслин. – Ох, как невовремя покидает нас господин!
Лонангару едва удалось побыть с женой; он перенес ее на постель и, как только вернулась служанка из кухни, начал переодеваться в походное платье. Королевский посланник ждал внизу, обязанный покинуть дом лишь вместе с командиром. Где-то там войско нордов терпело потери от рассвирепевшей от безысходности орды. Жестоким испытанием было оставить Айслин, особенно сейчас. Едва ли застанет он рождение их первенца, и не знает, вернется ли домой, если не смог этого даже командир Тиральд. Быстрым шагом направляясь в оружейную, Лонангар старался думать лишь о предстоящем походе, однако впервые выдержка воина подводила его.
Прибыла лекарь с помощницей: узнав о леди Фрозенблейд, они гнали лошадей сквозь метель от самой лечебницы. Айслин справилась бы и одна, но единственное, чем мог сейчас утешить ее Лонангар – обеспечить всей возможной, пусть хотя бы чужой, поддержкой. Окно спальни открыли. Снежинки закружились, падая на каменный пол. Со своим первым вздохом ребенок должен принять воздух гор и леса, среди которых явился на свет и с которыми отныне будет связан. Вскоре в спальню вошел Лонангар, уже в песцовом плаще и подбитых оленьим мехом сапогах, вооруженный и готовый в путь. Прислуга и лекарь почтительно отступили, когда хозяин дома, высокий, статный, исполненный внутренней силы и прекрасный, словно расцветший посреди зимы золотой цветок, опустился на колено у постели.
– Пусть беспокойство не посещает тебя ни на мгновение, – заговорил он, не давая горлу предательски сжаться. – Не зря получал я воинские почести. Под Сульгваретом и со мной достойные эльнарай. Мы вернемся с победой. Думай о себе и о нашем ребенке.
– Как же… – тело Айслин свела болезненная судорога. – Как могу не думать я о его отце?
Лонангар склонился совсем низко. Его не волновало присутствие лекаря или слуг, но мгновение это принадлежало только им двоим.
– Утренняя заря моя, зимнее утро, ясная звездочка. Сердцем я всегда с тобой. Ничто не разлучит нас, а лучшим утешением в походе мне будет твой душевный покой. Ведь мы с тобой одно целое…
Он взял жену за руку. Лицо его внезапно заострилось; скулы напряглись, а сжатые губы побелели. Дыхание Айслин стало ровным.
– Не надо… – прошептала она. Складка между ее тонкими, с кисточками, бровями разгладилась. Свободную руку она протянула, чтобы погладить его по лицу. – Мой зимний день, не трать себя, побереги силы… Они понадобятся тебе на каждом шагу…
– Вместе зачали, – возразил Лонангар, – как же оставлю тебя сейчас, когда пришло ему время увидеть мир? Вместе разделим и этот труд.
– Не перед походом, – мягко возразила она. – Прошу, подумай, как будем мы нуждаться в тебе вскоре.
– Мой господин, – виновато проговорил Харгет, вновь появляясь в дверях, – прошу простить меня… Посланник Его Величества спрашивает о вас.
Сосредоточенно нахмурившись, Лонангар опустил ресницы. Мгновения падали в тишине, и лишь за открытым окном выла метель. К ночи все дороги заметет наглухо. Лонангар уткнулся лицом в плечо Айслин, поцеловал хрупкие белые пальцы. Отпустил руку и быстро, не оглядываясь, направился к выходу. Вслед ему донесся тихий всхлип, пронзивший сердце кинжалом.
Тяжкий камень лежал на душе лорда, когда он спустился во двор, отдал последние краткие распоряжения вышедшим провожать слугам, погладил собак и крепко сжал в объятиях Эйруина.
– Позаботься о них, – глухо сказал Лонангар.
– Я сделаю все, брат. Ты же береги себя.
В потемневшем небе полыхало безмолвное зеленое пламя. Оно переливалось от бледно-нефритового до глубокого изумрудного, дрожало среди звезд, свершая свой извечный непостижимый танец.
Разжав объятия, Лонангар развернулся и пошел по занесенной снегом дорожке к воротам. Ее успели слегка протоптать лишь его конь да снаряжавший конюший. С каждым шагом дальше от дома, навстречу морозной тьме, ледяным ущельям, судьбоносной схватке. Он гнал прочь головокружение и зыбкую пустоту в солнечном сплетении. Ладонь немного ослабла, а пальцы дрожали. Королевский посланник приблизился, сочувственно опуская глаза.
Он поставил ногу в стремя.
Через дорожку из окна спальни вьюга донесла до ворот незнакомый, тоненький протяжный крик.
Оттолкнув посланника, Лонангар бросился назад, к дому. Рванул на себя дверь и, ничего не видя, взбежал по ступеням, задыхаясь от волнения.
Ребенка едва успели обмыть в приготовленной лохани. Служанка Айслин собиралась обтереть его, но обернувшись на шум, взволнованно улыбнулась.
– Мой господин…
Лонангар почти не заметил женщины. Все внимание его было приковано к новому обитателю дома. С нетерпением, затаив дыхание, принял он на руки беззащитное, хрупкое существо и завороженно склонился над ним.
– Наследник… – прошептал Лонангар.
Ребенок появился на свет здоровым, но совсем маленьким, от обрамленного золотистым пушком волос личика до крошечных розовых пальчиков. Он перестал кричать и с изумлением рассматривал проясняющимися глазами новое лицо, первое в своей жизни. Лонангар опустился рядом с Айслин и бережно передал ей сына.
– Мое зимнее утро…
Айслин, которой уже помогли опереться на подушки, обняла одной рукой ребенка, а другой коснулась щеки мужа.
– Ты успел…
– Небо было милостиво к нам. Теперь ни о чем не тревожься. Я вернусь, и вернусь с победой. Чудо видел я, и более того… – он смеялся и плакал. – Чудо жизни не зря было явлено перед этим походом. Оба вы в сердце моем. Посмотрев в ваши глаза, невозможно мне теперь проиграть…
Осторожно высвободив обе руки, Айслин потянулась к волосам Лонангара. Это не займет и минуты. Отделила прядь у виска и привычными движениями начала заплетать тонкую золотую косу.
4. Поступь весны
Две луны спустя, когда Лонангар вернулся, разбив орду шала Хроха, ребенка показали всему роду, а спустя еще луну – друзьям. Оба раза в особняке Фрозенблейдов празднование не смолкало до утра, яичный ликер, таргли́нт и бреннви́н лились рекой, а гости поднимали тосты за наследника и произносили ему пожелания. Златокудрый малыш удивленно, но без страха, с любопытством рассматривал незнакомые лица, а быстро освоившись, начинал ворковать, одаривая гостей очаровательной беззубой улыбкой.
И у Лонангара, и у Айслин не было сомнений в том, что ребенок особенный. Первое имя дали ему из языка людей Изумрудного острова, соседей Юных Королевств, слегка переделав его на свой лад. Славным, выдающимся звали его, и звучало это мягко и славно, со смягченным на горно-нордийский манер «л» на конце. Это была новая пометка в Книге Путей, где уже на следующий день после его рождения записали, что в 1314-м году Золотой Эпохи, в середине месяца долгой ночи, когда Солнце проходило через созвездие Лучника, при молодой луне, под Небесными Кострами у королевского оружейника Третьего Дома лорда Лонангара, сына Мадальгара, из рода Фрозенблейдов появился наследник. Второе имя эльф мог получить с возрастом, при проявлении определенных особенностей или черт храктера.
Плод любви Лонангара и Айслин был златокудрым, как все рожденные в Доме, и все более походил на отца, но Эйверет смотрел на него с теплом сквозь горечь, потому что это был ребенок его любимой. Каждый раз, посещая особняк Фрозенблейдов, Эйверет старался принести маленькому Налю какой-нибудь гостинец или поиграть с ним; он смирился, что не будет для него ребенка дороже этого.
* * *
С тех пор, как отца не стало, Наля преследовал страх, что прошлое забудется, затеряется во времени среди тысяч других образов и звуков. С утратой пришло осознание, что незначительных моментов в жизни нет. Он часто повторял про себя оставшиеся с детства, хрупкие воспоминания, чтобы те никогда не выветрились из памяти, и они оживали – туманными или яркими, но неизменно дорогими.
Самые ранние картины – отец берет его на руки и, смеясь, подкидывает к потолку. Отцовские руки сильные и твердые; он подолгу работает в кузнице, и на ладонях у него загрубевшая кожа и постоянные мозоли. От него пахнет свежей еловой хвоей, металлом и табаком, но Наль не знает, что последнее неправильно, и заливисто смеется вместе с отцом, хотя от полетов каждый раз захватывает дух.
Лонангар качает его перед сном, поменявшись с Айслин, носит на руках по дому и двору, попутно беседуя с друзьями или чужими эльнарай, раздает указания прислуге, свободной рукой раскатывает и тасует чертежи у себя в кабинете. Не спуская маленького Наля с рук, спорит с кем-то над картами, пригубляет вино, все смеются своим непонятным шуткам. Налю не бывает скучно. В ушах отца серьги, которые чуть слышно звенят при раскачивании, если в них мелкие камешки или металлические подвески – одна короткая и одна длинная. Иногда серьги состоят из ряда простых колец или одной подвески, и не звенят, но всегда интересно, какие будут на нем в новый день. На шее отца серебряный медальон. Наль то и дело тянет его в рот. Медальон не очень вкусный, кисло-сладкий и металлический, но привычный и красивый. Его может дополнять камень на отдельной цепочке. Металлы и камни естественны и важны для Наля, как игрушки и колыбельные матери.
Границы мира расширяются. В нем все больше действующих лиц, деталей и сложностей. Лонангар возвращается из военного похода, он хмур и молчалив, на усталом бледном лице лежит тень. Но проходит совсем немного по пути со двора в дом, и он словно оттаивает, обнимает мать и маленького Наля, губы трогает теплая улыбка. Из походов он обычно привозит подарки: металлические, глинянные или вырезанные из камня фигурки эльфов, лошадей, животных и птиц, парящих драконов с крыльями из тончайшей бумаги, деревянное оружие, редкие в Северных Королевствах сладости. Матери он дарит украшения и собранные за стенами города цветы, которые уговаривал распуститься и в самую ненастную пору.
Еще воспоминание: вечер в кругу друзей. Здесь воины-лорды, кто-то из гильдии кузнецов, придворные короля. Отец в массивном резном кресле, набивает трубку. Отблески камина освещают его. Струящиеся по плечам тяжелые золотистые локоны переливаются, словно по ним пробегает пламя, а в глазах сверкают веселые искры. Мать все время подле отца, смеется с ним, временами они берутся за руки. Наль на шкуре у камина слушает, затаив дыхание, и забывает про свои игрушки. Многое из обсуждаемого еще непонятно, но так интересно, что не хочется пропустить ни слова.
Изображение меняется: Лонангар разворачивает Наля к себе, соболиные брови сурово сдвигаются: «Ты действительно взял из кабинета рог единорога без разрешения? Не лги мне! Сын лорда не может быть лжецом!»
Многие образы размывались, сливались, как в плавильном горне, и оставляли после себя лишь налет горечи и пустоты.
* * *
В 136-м году Темных времен, на закате Золотой Эпохи, Налю исполнилось пять зим. Девять лун вынашивали эльнайри своих детей, но взрослели те не как человеческие. По достижении первых четырех зим жизни в росте маленьких эльфов проявлялось постепенно усиливающееся замедление. Этот разлад между жизненным опытом, накапливающимся на фоне еще детского устроения души, все более опережая телесное развитие, а позднее проявлявшийся в тяжком грузе прожитых лет при молодом теле и юношеском духе, неизгладимо запечатлелся в складе характера и культуры эльфийских народов. Твердость, мужество и даже жесткость сочетал он с весельем и жизнерадостностью. Эльфы любили праздники, танцы, песни, игры и смех. Искренно смеялись они за играми и танцами, искренно и скорбели, неся утраты и наблюдая ход времен. Мудрые в одном, в другом они могли до преклонных лет сохранять юношескую незрелость, и чувства порой брали верх над разумом.
Отец вернулся из похода глубокой ночью. Не ранее следующего полудня Наль смог наконец обнять его и, от спешки сбиваясь и проглатывая слова, изложил самые важные события за его отсутствие. Большой деревянный меч сломался, но не нарочно. На Звонком Лае и Лавине можно ездить верхом. Кузен Адруин научился ходить по лестнице. Клант из рода Холодного Камня говорит, что тмеры могут перелезть ночью через стену и попасть в город, а они не могут, потому что на стене горят факелы. Ледяной замок на главной площади растает весной, а хорошо бы не растаял. Внимательно выслушав все, Лонангар спустил Наля со своих коленей на пол, спрятал за спиной что-то с каминной полки и присел на корточки перед сыном, чтобы глаза их оказались на одном уровне.
– Смотри, что у меня есть для тебя! – и, к неописуемому восторгу Наля, протянул ему настоящий, в тисненых кожаных ножнах, небольшой кинжал с инкрустированной перламутром, бирюзой и кораллами рукоятью.
– Он не заточен, – заметил Лонангар, перехватив слегка встревоженный взгляд Айслин, когда Наль забегал по залу, восторженно размахивая извлеченным из ножен подарком. – Ребенку пора привыкать к настоящему оружию.
А когда в окрестностях сошли снега, а воздух потеплел и наполнился птичьим щебетом, Лонангар велел конюшему сменить свое седло и присел перед игравшим во дворе Налем.
– Собирайся, мы поедем на прогулку.
Настоящая прогулка с отцом по весеннему лесу, что могло быть замечательнее! Обняв на прощание Айслин и сгорая от нетерпения, малыш устроился в седле перед Лонангаром. Сначала они ехали рысью, потом городские ворота остались позади, и отец пустил коня галопом. Восторг захватил Наля целиком. Кусты, деревья, валуны стремительно неслись навстречу, а конская спина ходила ходуном, норовя подбросить маленького седока и скинуть под копыта, но безграничное доверие отцу, как когда тот подбрасывал его к потолку, заставляло чувствовать себя окрыленным. Это и вправду более всего походило на полет.
Когда-нибудь он тоже научится так ездить.
– Можешь взять поводья, – неожиданно сказал Лонангар.
А ведь только что Налю казалось, что бо́льшее счастье уже невозможно!
Отец не полностью отпустил поводий, чуть заметно придерживая снизу, но этого было достаточно, чтобы Наль ехал практичеки сам.
– Легко, – звучал над ухом близкий и надежный голос. – Чувствуй коня и стань продолжением его движения. Он сам знает, как идти, ты только направляешь.
Они выехали на обширную равнину. Позади и по правую руку расстилался Сумрачный лес. Каменные волны поросших мхами и лишайником низких сглаженных скал тянулись далеко вперед. По левую руку вставали непостижимые громады гор, вершинами касающиеся редких низких облаков, еще покрытые зимними снегами.
– Вон там, – показал Лонангар, – Край Полуночного Солнца, последний рубеж Северных Королевств. Несколько дней непрерывной езды, и мы достигли бы Плато Буранов. Далее идут Вечные Снега. Зима никогда не уходит оттуда. Справа, у края леса, отсюда еще не видно, лежит озеро Деларскре́н. В горах этих обитают тролли. Многие века назад мы изгнали их из окрестностей наших королевств, однако недалеко. Здесь они охотятся на пещерных медведей. Дозоры должны следить, чтобы ни те, ни другие не приблизились к поселениям.
От услышанного у Наля захватило дух и со сладкой тревогой засосало под ложечкой.
– А тролли не придут сюда?
– Нет; они избегают открытых пространств, особенно засветло.
– А ты встречал их? А пещерных медведей?
– Встречал, – усмехнулся Лонангар.
– А!
– Об этом расскажу позже, а сейчас смотри и слушай лес, небо и скалы.
Наль повиновался. Он никогда еще не оказывался так далеко от дома, и сгорал от любопытства. Небо над головой было немыслимо бескрайним, горы грозными, а плоскогорье бесконечным, теряющимся в далекой сизой дымке. Ему казалось, что из теней в горных уступах, каменных трещин на склонах, за ними наблюдают тролли. Было захватывающе гулять на самом краю опасности.
Спешившись, пошли неторопливо, оглядывая величественный суровый пейзаж. Со стороны озера донесся клекот журавлей. Наль, весело подпрыгивая, обегал мшистые кочки, пытался охватить взглядом все сразу, и сам не понял, как споткнулся о небольшой скалистый выступ и упал.
Детский вскрик долетел до Лонангара; сердце сжалось, как сжималось с каждым криком сына, начиная с самого первого, хотя тогда молодого отца охватил целый шквал счастья. Он резко обернулся, оценивая ситуацию. Наль заплакал: коленки и ладошки не успели зажить после прошлого падения, но он знал, что в такие моменты появляются родители или кто-то еще из близких, поднимают, и любящие ласковые руки дают утешение и чувство защиты. Но в этот раз отец отчего-то замешкался. Всхлипывая, малыш поднял голову и увидел Лонангара. Тот стоял шагах в десяти с совершенно непроницаемым лицом, и тоже смотрел на него. Это так удивило маленького Фрозенблейда, что тот даже перестал плакать. В детское сердечко закрались недоумение и тревога. Это действительно папа? Что если они забрели в опасное место, и пока Наль отвлекся, место папы занял Другой? Но ведь еще светло…
Нелегко было Лонангару ждать, оставаясь наблюдателем, однако он заставил себя выразить бесстрастие. Сынишка уже замолчал, хотя в глазах еще стояли слезы.
– А теперь – вставай, – проговорил Лонангар спокойно и твердо. – И иди сюда.
Странное чувство не отпускало Наля. Быть может, его разлюбили за неловкость? О таком и помыслить было невозможно, но он не понимал происходящего.
– Давай, – голос отца звучал также требовательно и ровно.
В растерянности хлюпая носом, Наль оперся на вновь ободранные при падении ладошки и встал. Коленки саднило, но недоумение пересиливало боль.
– Иди ко мне, – велел отец.
Поколебавшись, Наль сделал маленький неуверенный шажок, не сводя с Лонангара глаз. Затем другой, третий… Он шмыгнул носом и потер кулачками глаза.
– Иди сюда, – Лонангар широко раскинул руки.
Жест внушил некоторое успокоение. Близкие часто делали так, когда звали к себе или, играя, Наль подбегал к ним сам.
Еще несколько шажков, огромные детские глаза не отрываются от взрослых, таких же больших, глубоких, искристо-синих, как чистейшие сапфиры на снегу.
Лонангар кивнул и чуть заметно приободряюще улыбнулся.
Когда до отца оставалось совсем немного, тот опустился на колено и протянул руки к Налю. Доверие окрепло. Шаг, еще шаг, и Лонангар крепко прижал сынишку к груди.
Отец опять стал совсем своим, надежным, теплым, понимающим.
Когда маленькие ручки обвили его шею, Лонангар закрыл глаза. Пушистые золотистые волосы щекотали щеку. Сынишка всхлипнул еще несколько раз, но слезы уже кончились. А ведь впереди будет еще много падений, потом борьба с оружием и без, а всего через сорок зим – настоящие сражения, кровавые, жестокие, без правил и гарантий…
Наконец Наль немного отстранился, заглядывая отцу в лицо.
– Папа, ты рассердился на меня?
– Нет, маленький.
– Когда я упал.
– Нет; просто тебе нужно учиться подниматься самому, без всякой помощи. Даже если больно, даже если страшно.
– Почему?
– Ты вырастешь и станешь смелым и сильным воином.
– Как ты?
– Да.
– А тебе было больно на войне?
– Да; много раз.
– А страшно?
– Бывало иногда. Но в битве плакать нельзя. Потом – можно, но если испугаешься, заплачешь, опустишь руки и будешь ждать, пока придет помощь, то не сможешь защитить ни себя, ни других. А помощь… не всегда успевает вовремя.
– Я хочу стать, как ты, – прошептал Наль.
– Я научу тебя. Не торопи жизнь, маленький. Она движется вперед безудержно, не поймаешь и не замедлишь. Все случится в свое время. Менестрели сложат о тебе песни, и доблесть твоя засияет не менее, чем у праотцов Адальбранта, Лайзерена, Рейдара и Деруина, в честь которого ты получил имя.
Внезапное предчувствие пронзило Лонангара. Налетело горьким острым запахом полыни, гари и тления, заставив вновь быстро обнять малыша, чтобы не напугать, изменившись в лице. Наль почувствовал, как часто застучало сердце отца, но не понял причины, и просто доверчиво прильнул к нему. Глаза Лонангара расширились. Он замер, вглядываясь в нечто, едва доступное внутреннему взору, призрачное и изменчивое, как дым от костра на ветру. «Так ли? – одними губами прошептал он, прижимаясь щекой к макушке сына. – Так ли, и если да, то какой ценой?» Он вздрогнул: высокий трубный клекот пролетающих над озером журавлей вывел его из оцепенения.
Лонангар помог Налю отряхнуть разбитые коленки. Ребенок должен научиться самостоятельно справляться с болью и страхом. Тем не менее, первый урок свой он выдержал хорошо. Теперь он нуждался лишь в любви и принятии.
– Пойдем; здесь еще много всего, что ты должен увидеть. А маме скажем, что ты становишься взрослым.