Литтмегалина
Черная вдова
– Завтра этого желания не будет.
– Наверное. Я надеюсь… – ее голос сошел на нет. И вслед за ним ушли все звуки. В дом Делоре вернулась тишина. Делоре чувствовала, как комната вращается вокруг нее.
– Я ушла от него, и он умер от горя, – сказала Делоре. – Сам виноват, – она засмеялась, вздрагивая всем телом, и таблетки, соскользнув с ее живота, попадали на одеяло. – И все-таки я обдолбалась, – пробормотала она, запрокидывая голову. Смех оставил в ее теле затихающую болезненную пульсацию. – Нилус, скажи мне, когда будет двенадцать. Я хочу начать свой праздник вовремя.
Темнота просочилась сквозь ее кожу, проникла в кровь, растворила кости, пропитала ее собой. Делоре стала с ней одним целым…. В темноте время не шло. Оно лишь накапливало новые слои, в которые голоса вмерзали, как в льдину.
Слабый скрип двери – здесь? там? Делоре слышала, как Нилус ходит из угла в угол (кухни?), долго-долго. Только его шаги и тихое дыхание спящих. Звуки, отделенные в пространстве… различные по уровню громкости… ей они слышались одинаково отчетливо. И иногда чей-то выдох заглушал слова, которые тихим шепотом сползали с губ Нилуса. Затем раздался шум выдвигающегося ящика, звяканье столовых приборов. Шаги – по лестнице вверх, решительно и быстро (Делоре ощутила вибрацию прогибающихся под тяжестью Нилуса досок), им в перекрест чьи-то еще.
– Почему ты… – сонно пробормотала его жена.
И он ее ударил (ничего страшного; что может быть пугающим в одном глухом коротком звуке?). Она бы упала, но он подхватил ее и осторожно положил на ступеньки. Шаги, шорох, следующий удар. Никогда Делоре не была так спокойна, и он тоже. Удар и вскрик, который сразу обрывается еще одним ударом. Затем топот маленьких ног, и за ними торопливые шаги Нилуса. Нилус говорит что-то, Делоре не может разобрать слова – как будто их и нет вовсе, только растянутые гласные звуки. Ребенок плачет и что-то бормочет, но на этот раз Делоре даже не пытается расслышать. К чему выслушивать жертву, если ты в любом случае ее не пожалеешь?
– Заткни его, – выдохнула она. – Они только делают нас еще грустнее. Все.
Ее веки были неподвижны… Ей нравилось это пустое ощущение в сердце… свободное пространство.
Нилус плакал. Тот – из прошлого; а этот дотронулся до ее ладони. Делоре сжала его руку, но она была как мягкая глина, и пальцы Делоре проникли внутрь, легко продавив дряблую кожу. От сладкого запаха гниения защекотало в носу. Ухватив рассыпающуюся руку Нилуса за предплечье, Делоре подтянулась и села.
СР. С днем рождения, Делоре!
Ее ноги по щиколотки погрузились в воду, такую холодную, что пальцы свело. Делоре почувствовала, как ломаются под ступнями хрупкие льдинки. Она включила свет. Вода не исчезла. По поверхности бежала мелкая рябь. Наверное, Делоре должна была что-то подумать, что-то почувствовать. Но не подумала и не почувствовала. Она взяла с верхней полки шкафа косметичку с лекарствами, отыскала пузырек снотворного и пересыпала мелкие белые таблетки из него в карман.
Дверь отворилась без усилия – сопротивления воды не ощутилось. Делоре наклонилась и зачерпнула горсть. Вода утекла сквозь пальцы, льдинка осталась, и Делоре сжала ее в кулаке. Мелкие осколки быстро растаяли, оставив несколько капель – не очень чистых, с плавающими в них мелкими черными крупицами, похожими на песчинки.
По темному коридору Делоре прошла в кухню, где горел свет. Вот Милли за столом. Вот коробка с тортом, окруженная россыпью фантиков. Делоре улыбнулась, положив на стол ладони (вода поднималась, осторожно, постепенно, уже добралась до коленей).
– Не смотри так мрачно и грустно. Ведь сегодня у нас праздник! – подбодрила она дочь и пожалела, что не купила вина. Вино и таблетки не рекомендуют совмещать, но, если они так не нравятся друг другу, то это проблемы вина и таблеток. Делоре сняла с коробки крышку. Торт был действительно так себе. Лучше бы взяла тот второй, с вишнями. Эти жирные кремовые розы… ядовито-красного цвета, как лак для ногтей. Но Делоре не стала бы наносить такой оттенок на ногти. Вульгарно.
Делоре достала тарелки, нож и разрезала торт, старательно кромсая розочки.
– У твоей мамочки день рождения. Изобрази радость.
Милли сморщила лицо. Подавляя внезапно накативший импульс ударить дочь, Делоре сжала пальцы на ручке ножа.
– Почему мы не уехали? – спросила Милли.
Делоре рассмеялась и уронила нож на пол. С плеском он исчез под водой, уже достигшей середины бедра.
– Разве что ты, – проговорила она сквозь смех. – Я вот уехала дальше некуда. Тортика хочешь?
– Не хочу, – Милли начала плакать.
Делоре невозмутимо положила кусок торта на тарелку и придвинула к ней.
– Давай же. Съешь за мамочку.
– Я не могу. Меня тошнит.
– Ты… ты слишком часто позволяешь себе не подчиняться мне.
– Мне не нравится этот торт, – прохныкала Милли. – Я хочу домой!
– Прекрати рыдать, – холодно приказала Делоре.
Но Милли продолжала топить себя в слезах. У Делоре это ничего не вызывало, кроме ожесточения.
– Прекрати!
Милли закрыла лицо руками, подобрала ноги и сжалась на стуле в клубок.
– Ты опять не слушаешься, – заговорила Делоре сердито и быстро. – Ты всегда меня не слушалась. Все время только и доносится от тебя – папа, папа, папа. На маму тебе плевать, маленькая идиотка?
Плач Милли перешел в рев.
– Прекрати. Мне нисколько тебя не жалко – как тебе не жаль меня. Думаешь, все умерло в тот день, когда он умер? А вот и нет! – Делоре ударила кулаком по торту. Сладкие брызги так и разлетелись, попали ей на одежду. Красные капли крема… мерзость. Горло Делоре сжалось. – Уверена, ты бы хотела, чтобы это я умерла, – распаляясь, продолжила она. – Я, плохая мать, а не твой любимый папочка!
– Нет! – закричала Милли.
Делоре зажмурилась.
– Не ври мне. Мерзкий ребенок. Вы всегда были с ним заодно, всегда против меня, – ноги замерзли до бесчувствия. Холод поднимался выше, заполняя все тело, и Делоре хотелось злиться еще больше – только ярость сможет согреть ее. Так почему бы не разнести здесь все вдребезги?! – С чего бы я должна беспокоиться о тебе, если тебе нет до меня дела? Почему я должна заботиться о тебе, если ты оставишь меня при первой же возможности?
Маленькие руки обвили ее бедра, но Делоре оттолкнула дочь. Милли всхлипнула и снова вцепилась в нее. Вспышка боли – и белый свет в глазах. Делоре застонала. Милли тесно прижималась к ее ногам. «Неужели она не видит и не чувствует воду? – удивилась Делоре. – Никто, кроме меня… странно».
Делоре вымученно улыбнулась и положила ладонь на макушку Милли.
– Прости меня, – выдавила она. Неубедительно. – В действительности я так не думаю. Этот город действительно плохой. Здесь с нами случаются дурные вещи. Сядь, Милли, сядь, – Делоре мягко отстранила дочь. – Есть одно средство… И спустя полчаса ты окажешься очень далеко отсюда.
Милли попыталась поймать взгляд матери, но тот ускользал.
– Хотя бы попробуй торт, – Делоре вложила в руку Милли чайную ложку.
Глядя, как дочь осторожно пробует красный крем, Делоре чувствовала, как в ее теле перемещаются снизу вверх обжигающе холодные огоньки. Она достала таблетки снотворного из кармана и положила их на край тарелки, возле куска торта.
– У меня ничего не болит, – сразу возразила Милли.
– О нет, это не лекарство. Это намного лучше.
– Не надо, – сказала Милли, смутно чувствуя, что происходит что-то не то. Делоре успокаивающе погладила ее по волосам.
– Ты же хочешь домой, Милли. Это твой волшебный билет.
– Я не понимаю.
Делоре поцеловала ее в щеку, затем приобняла за плечи.
– Ты проглотишь эти таблетки и уснешь. И потом проснешься в Льеде. Или в Торикине. Где захочешь.
– Правда? – недоверчиво спросила Милли.
– Конечно. Разве мамочка может соврать?
Милли вырвалась из объятия Делоре, отстранилась и внимательно посмотрела на нее. «Какой чистый взгляд, – отметила Делоре. – Но не надейся, что тебе удастся меня разжалобить». Ее безразличие было так же холодно, как вода, затопившая дом.
– Ну же, – мягко поторопила она. Возможны и более грубые методы. Стиснуть шею… выждать, ощущая под пальцами угасающую пульсацию. Но что-то мешало. Неужели какие-то запреты еще сохраняли свою значимость? Она потянулась к дочери – медленно, медленно – и отпрянула, будто обжегшись.
Милли проглотила первую таблетку. Чувствовалось, что она боится, но не решается возразить. Воля матери сдавила ее, как удав кролика.
– Продолжай, – Делоре налила стакан воды и поставила его перед дочерью.
Шести таблеток оказалось вполне достаточно. Вскоре Милли уронила голову на стол.
– Посиди пока, – Делоре усадила дочь поудобнее. Та, обмякшая, походила на тряпичную куклу. Казалось, ее руки можно согнуть под любым углом.
В ванной Делоре включила воду. Проверила рукой – не слишком ли горячая? Хотя, в сущности, какая разница? Ожидая, пока ванна наполнится, Делоре присела на стиральную машинку, зажав ладони между коленями. Собственное спокойствие было столь же приятным, сколь и удивительным. Ее взгляд коснулся стены там, где раньше было зеркало… Ничего вместо него, просто прямоугольник зияющей пустоты…
От воды поднимался пар. Мысли Делоре тоже были как пар, не имели четкой формы, рассеивались. Она ощущала присутствие Нилуса, но не могла понять, одобряет он или же осуждает ее действия. Ванна наполнилась, и Делоре выключила воду. Вышла, оставив дверь открытой. Ноги привыкли к холоду воды, пальцы больше не сводило.
Дотащить дочь до ванной оказалось нелегко – Делоре совсем ослабла. Исходящее от детского тельца тепло показалось промерзшей Делоре жаром.
С облегчением положив Милли в ванну, Делоре присела на край, вглядываясь в лицо дочери сквозь слой прозрачной воды. Изо рта Милли вырвались несколько пузырьков. Волосы поднялись к поверхности и походили на водоросли. Делоре припомнилось, как в детстве она купала свою куклу – могла бросить ее в ванну и так оставить на час. «Но Милли не кукла, и сейчас все так реалистично, – подумала Делоре. – Как будто происходит на самом деле».
Милли дернулась, и Делоре прижала ее ладонями ко дну ванны. Переждать всего-то три минуты, а затем мозг начинает умирать – она где-то читала об этом. Сама Делоре, по рассказам матери, родилась вся синяя. Докторам пришлось повозиться, чтобы заставить ее задышать. Вероятно, ее мозг был значительно травмирован. Ведь должно же быть какое-то объяснение, как она может совершать такие ужасные вещи. Ведь если только задуматься… так страшно.
Милли, как маятник, раскачивалась между желанием выжить и тяжелым химическим сном, то дергаясь, то замирая. Делоре закрыла глаза, пытаясь не замечать поднимающуюся внутри волну сопротивления. Она должна избавиться от дочери… Зачем? Потому что она мешает. Потому что он убил их. Но зачем, проклятье, зачем?! Ее зрачки метались под веками. Это чувство… как будто падаешь в обморок… все непонятное и черное, и вдруг – квадраты белого кафеля… и вьюга, составленная из красных точек… и потом все стало красным.
Милли кричала – не по-настоящему, конечно. Какой крик возможен там, где нет воздуха? Кричала только ее душа, не задействуя связки и горло, но Делоре все равно услышала. Так Милли не вопила даже на той лесной прогулке, когда возле самого ее носа вдруг свесился огромный серый паук, раскачивающийся на паутинке…
– Хватит, – раздался знакомый низкий голос.
Слово задело ее, но ее чувствительность была слишком низкой, чтобы оно смогло ее потревожить.
– Хватит, – повторил голос. Повелительно, с нажимом.
Делоре замерла. Сквозь стекло воды на нее смотрели широко раскрытые, полные ужаса глаза дочери. Делоре огляделась. Никого. Впрочем, она не могла быть уверена в объективности того, что видит в данный момент. Возможно, где-то существует реальная версия этой ванной комнаты, где под ногами не плещет ледяная черная вода и над плечом Делоре нависает торикинец, шокированный происходящим. Кто знает? Для Делоре все заслоняли видения.
– Давай, быстро! – пулей вонзилось в ее затылок.
Делоре подскочила, как пружина.
– Мы должны вытащить ее! – голос торикинца исходил прямо из пустоты.
Милли все еще смотрела со дна ванны, но теперь куда-то в сторону от Делоре. Искаженный водой, изумленный, ничего не понимающий, сонный взгляд. Уже пустеющий. Делоре всхлипнула и рывком потянула дочь на себя. На этот раз тело Милли как будто бы вовсе не имело веса. Нилус, вдруг возникнув поблизости, коснулся плеча Делоре мягкими, холодящими пальцами, безмолвно выражая свое разочарование.
– Уйди, пожалуйста, – сказала Делоре глухо. – Я прошу тебя, оставь меня в покое.
И он отступил. Если бы Делоре могла плакать, она бы плакала. Мысленно же она ревела как ребенок.
Она сама не поняла, каким образом Милли оказалась на диване в гостиной, извергая потоки воды на зеленую обивку. Нужно что-то делать. Принести одеяло? Вызвать скорую? Делоре была перепугана как никогда в жизни и двигалась суетливо и бессмысленно. У нее дрожали руки. В голове меркло.
Затем она обнаружила себя в машине – свернулась клубком на сиденье. Темнота была прозрачна, ровно светили фонари. Но Делоре казалось, что машина движется сквозь клубы черного дыма. Ее свитер и джинсы были мокрыми насквозь, и только ступни – сухими. Делоре обернулась и увидела на заднем сиденье Милли, закутанную в одеяло.
Запомнилось обрывочно: золотистая лампочка над входной дверью захудалой местной больницы, длинный коридор с лампами дневного света. Все загадочно и нереально, словно во сне явилось. Впервые в жизни Делоре просияла при виде врачей. Мужчина и женщина… Тяжелые, вопрошающие взгляды. Делоре едва соображала, что ей говорят, но понимала, что объясняться придется. Когда Милли забрали у нее, она с облегчением подумала: «Все будет хорошо… теперь… когда Милли не со мной».
Вконец обессиленная, Делоре села на обтянутый искусственной кожей диванчик в коридоре и наклонилась к коленям, не способная удерживать собственную голову.
В больницах словно параллельное измерение, где время идет иначе – одна минута тянется как пять. Особенно когда ждешь новостей, опасаясь за чью-то жизнь. Вот бы проснуться… обнаружить, что ей все только приснилось. Что она не сделала ничего плохого. Что Ноэл жив, пусть они больше не вместе, но жив. И по выходным они по-прежнему прогуливаются в парке втроем – хотя бы ради Милли. «Если Милли… если она…» – думала Делоре, даже мысленно не решаясь произнести это слово. Ее знобило от страха. Ладони и пальцы белые, словно из гипса… этими руками она убивала свою дочь. Какая она мать после этого? И дыхание делалось частым-частым… Ее тянуло, волокло к краю, но она не позволяла себе рухнуть в истерику. Не сейчас, Делоре, потом. Дыши ровно.
Пару-другую вечностей спустя подошла медсестра. Делоре посмотрела на нее с безмолвной надеждой – сначала снизу вверх, сидя на диване. А потом она встала, и прямые взгляды соединили их, как прочные веревки. Все в порядке. Девочка спит, но она проснется. Теперь Делоре предстоит ответить на несколько вопросов. Как так получилось, что ребенок наглотался таблеток и уснул в ванне? Глаза медсестры метали молнии: «Попытайся найти убедительное объяснение».
Но Делоре ничего не могла придумать, поэтому просто смотрела на медсестру. У той были вьющиеся, как у Селлы, светлые волосы. Круглые голубые глаза. Она походила на принцессу. Одну из тех, что были изображены в книжках, которые Делоре покупала для Милли. Прошла минута или две. Делоре все так же пялилась на принцессу и молчала.
Принцесса нахмурилась.
– Пойдемте со мной, – сказала она. – Вам следует дождаться приезда полиции. В подобных случаях мы обязаны уведомить их.
Но Делоре мотнула головой.
– Не могу. У меня срочные дела.
И, развернувшись, быстро-быстро зашагала мимо белых дверей по длинному коридору с голубым полом. Принцесса не отставала. Тогда Делоре побежала. Вперед, до темно-синей двери на лестницу.
Захлопнув за собой дверь, Делоре спустилась по лестнице – не торопясь, спокойно восстанавливая дыхание (едва ли медсестра рискнет сцепиться с ней врукопашную – они примерно одного веса). Привычная темнота…
Стоя возле машины, Делоре сунула руку в карман, но ключа не нащупала. Дернув дверь машины на себя, обнаружила, что та не заперта. Ключ торчал из замка зажигания. Делоре включила свет в салоне, пытаясь отогнать от себя тоску, выползающую из мрака. Пригладила волосы. Завела машину и поехала медленно и торжественно, точно вела катафалк. В каком-то роде так оно и было, ведь женщина в машине была без нескольких часов мертва.
У Делоре еще не было четкого плана, но, вероятно, он как-нибудь сам собой сложится. Машина скользила плавно, мягко. Как по вате. Невыносимо тихие улицы… Как будто ночь не закончится никогда, как будто дневного света и вовсе не существует. Она дрожала от холода в своем все еще влажном свитере. Надо заехать домой за пальто.
Что-то не так, почувствовала Делоре, приближаясь к плотно закутанному в темноту дому. По крыльцу стекала вода… что происходит? Делоре припомнила, что оставила свет на кухне включенным, но сейчас все окна были черны. Она приложила к двери ухо и прислушалась. Ни звука. Сквозь дверь сочился мокрый холод.
Не решившись войти, Делоре прошла по саду и заглянула в окно. Среди непроглядной черноты она улавливала движение там, внутри. «Вода?» – подумала Делоре, и что-то белое проползло (провели ладонью?) по внутренней поверхности стекла. Делоре сдавленно вскрикнула, отпрыгнула и побежала прочь. Темнота впивалась в нее, как сотни ос.
Ее сознание менялось, все меньше принадлежало ей, и все больше – чему-то большому, беспокойному, черному. В то же время какой-то крошечный участок ее разума оставался прежним. Сравнивая прежнее и новое, Делоре понимала, что сошла с ума. Этот вариант куда вероятнее того, что ее дом действительно наполнен водой. Меня затопило до самой крыши!
– Ну ладно, – пробормотала Делоре и сунула руки в карманы джинсов.
Что еще она могла сказать? Безумие всегда неожиданно. Не успеваешь приготовить хоть сколько-то сносную приветственную речь. Оно напоминает скольжение по обледенелым склонами… ниже и ниже, и все попытки задержаться, остановить падение, приводят лишь к тому, что ударяешься больнее.
Хотя какая разница? К чему Делоре цепляться за нормальность, если ей уже не сохранить даже саму себя? У мертвых нет психики. Да и вообще все просто и банально до жути. Сумасшествие – это как воскресная газета. Кто-то читает ее, кто-то не читает. Если ранее Делоре не получала воскресную газету, это вовсе не значит, что существование газеты противоестественно и странно, верно? И если по ошибке почтальон бросил газету в ее почтовый ящик, то это просто невезение, но никак не ее личное, Делоре, прегрешение. Она просто прочла газету, может быть, только несколько первых страниц. Разве можно винить ее за это? Кажется, нет…
О чем она вообще? Запуталась… оборванные нити в голове изнуренно повисли.
Спрятавшись от уличного холода в машине, Делоре посмотрела на себя в зеркало над ветровым стеклом. В тускло освещенном салоне тени, пролегшие под ее глазами, казались фиолетовыми, как синяки. Лохматые волосы торчат во все стороны. Настоящая ведьма.
– Пора… – поторопила себя Делоре и нервно втянула воздух. Ей хотелось, чтобы ночь закончилась – сколько еще вязнуть в этом чернильном мраке. Ей хотелось сигарету. Ей хотелось заплакать. А-а, неважно. Руки так и тянулись к волосам. Зубы вонзались в нижнюю губу. Ну что не так, Делоре? Ведь знаешь – хуже не будет. Почему тогда не можешь успокоиться?
Обогнув дом, она заметила торикинца. Вероятно, он давно находился здесь, но не счел нужным обнаружить себя. Неподвижный, окруженный темнотой, он походил на собственный призрачный фантом. Он молчал. Делоре попыталась расслышать, о чем он думает, но его мысли оказались слишком хаотичными и обрывочными, чтобы разобраться в них. Все, что она поняла: он спорит. Приводит аргументы и сам же разбивает их в пыль. Его сомнения, должно быть, ощущались как боль.
Делоре смотрела на него и знала, что и он смотрит на нее – выжидающе, вопрошающе, отчаянно. «Останови меня, – мысленно попросила она. – Только ты и можешь остановить. Если ты этого не сделаешь, это будет все, конец. Тебе же будет так жаль…»
Она свернулась клубочком на дне глубокой ямы ожидания. Одну минуту… только минуту… минута прошла. Торикинец молчал и не двигался с места.
Она была слишком усталой, чтобы сожалеть или злиться. Поэтому просто опустила окно и сказала:
– Пока, – а затем надавила на газ. Вот молодец, вежливая девочка. «Прощай» было бы уместнее, но это слово вызывало у нее отвращение. Не только сейчас. Всегда.
Торикинец остался позади, провожать ее взглядом; исчез из поля зрения, пропал из ее мира. И сразу стало так одиноко. Пусто и гулко, как в доме после того, как его жильцы съехали, оставив строение под снос.
А городок очень мил в свете фонарей. Тесноватый, но симпатичный. Такие вот провинциальные ровеннские городишки всегда тесноваты (или это Делоре так кажется после гигантизма Льеда?), но зато в них очень чисто. До того чисто, что любая грязь, устыдившись себя, устремляется прочь. Вот и Делоре устремилась… Но и в Роане она не нашла покоя, жила как в изгнании. Вроде и не хотелось вернуться, но постоянно чего-то не хватало. Да и Ноэл в последние годы больше походил на безразличного наблюдателя, чем на спутника жизни.
(Ты уже совсем его не любишь… после некоторого количества совершенных по отношению к человеку мерзостей привязанность к нему блекнет, а уж после того, что ты сделала, Делоре, ты должна вспоминать о нем с отвращением и неприязнью – потому что он вечное напоминание о том, какая же ты дрянь.)
Не надо Ноэла. И снова пусто; и почти не страшно. Делоре осознала, что уже добралась до выезда из города. Окно все еще открыто, наверное, холодно, но она этого не чувствует, так что без разницы, разве что пальцы неприятно онемели.
Развилка впереди. А вот что жизнь оставила ей хоть какие-то варианты, Делоре не была уверена. Она потеряла дочь, дом, ее физическое состояние ужасно и продолжает ухудшаться, разум едва теплится. Так не стоит ли просто закончить эту безнадежную историю сейчас, не дожидаясь драматичной кульминации? Но что ей сделать с собой? Ее первоначальный план наглотаться таблеток и утопить себя в ванне сейчас мало осуществим. У нее нет пистолета, нет яда, нет ножа. Ей доступно море – почему бы не растворить себя в нем, словно таблетку в стакане воды. Но, во-первых, что-то не позволяло ей вернуться назад, к побережью, а во-вторых, даже мысль о том, чтобы захлебываться в ледяной, соленой до рвоты, воде казалась нестерпимо отвратительной…
Продолжая обдумывать варианты, Делоре наугад развернула машину направо.
Тающий в темноте асфальт… Однообразие вида, движение и легкая тряска вызывают состояние, близкое к трансу… не реальность… не сон… а где-то на грани, на нейтральной тропинке, проходящей между ними. Зубы застучали о зубы… Все-таки замерзла. Свитер так и не высох. Конец октября… ночь…
(А тогда был день.)
Пожалуйста, пожалуйста, можно я не буду вспоминать об этом сейчас, когда темно, будто в кошмарном сне, и до смерти еще слишком много времени?
О том, как она и Ноэл…
***
Белые, как молоко. Ну и как снег, конечно. Скалы действительно походили на сугробы. Под ногами каменная поверхность, слишком гладкая, чтобы Делоре чувствовала себя уверенно. Она не понимала смысла этой поездки – удовольствия от окружения и общества друг друга они явно не получали.
И вообще, с чего бы эта несвойственная Ноэлу суета? В пятницу он проснулся еще до рассвета и слонялся по кухне, наполняя ее сигаретным дымом (двенадцать окурков в пепельнице; да, Делоре пересчитала, неврастеничка безмозглая). Затем вдруг выдал предложение: «Съездим куда-нибудь вместе». Он даже готов взять отгул на работе. Отгул? Серьезно? Ноэл не брал отгулы.
К вечеру он не отступился от своего намерения, вернувшись с работы с готовым планом. Они отправятся в Белый Камень. Посмотрят знаменитые белые скалы, пару дней поживут в гостинице, где-нибудь поближе к природе. Делоре никуда не хотелось ехать (у нее болела голова, зуб мудрости и что-то еще), но в итоге она сидит в машине и припоминает насмешливую улыбку матери Ноэла. Та согласилась принять Милли, выдав напутствие: «Насладитесь компанией друг друга». Эта стерва умеет подколоть.
Первый же час пути убедил их, что следовало остаться дома. Звон нервов заглушал шум двигателя. Ноэл даже не пытался завязать разговор, и Делоре ужасно злилась на него, так, что самой становилось плохо.
Белые скалы ей не понравились. Здесь… как во сне. Причем сон из тех, что начинаются относительно мирно, а к финалу преображаются в кошмар. И все белое-белое, как мукой обсыпанное. Глаза Делоре устали от белизны, но отдохнуть им не на чем – Ноэл вырядился в тот же раздражающий цвет. Делоре же схватила первые попавшиеся вещи: черные футболку и джинсы. «Может, в этом все дело?» – подумала она.
Ноэл в белом, Делоре – в черном. Он много работает. Она целыми днями слоняется из угла в угол, не зная, чем себя занять. Он так продуктивен. Она так никчемна. Ей надо было найти его, чтобы осознать всю степень своей ничтожности. Он здоров и ухожен. У нее вечно больной и сонный вид. Было бы с чего! Она же просыпается не раньше десяти, и все равно чувствует себя измотанной. Утро Ноэла начинается в шесть. Когда он уходит, она еще спит. Когда приходит – уже спит. Его как будто и вовсе нет в ее жизни. Несостыковка графиков… несоответствие во всем.
Делоре знала, что уши могут разболеться от шума, но и от тишины, как выяснилось, тоже. Она впилась взглядом в спину Ноэла, бредущего впереди. «Скажи что-нибудь. Что рад быть со мной. Что все еще любишь меня – хотя бы чуть-чуть, в глубине души». Ни единого слова от Ноэла. Даже не оглянется посмотреть на нее.
Делоре вспомнила, что в начале отношений Ноэл всегда брал ее за руку на улице. Нет, лучше не вспоминать – слишком уж неприятен контраст между тем, что было, и тем, что есть. «Я его больше не знаю, не понимаю, – изумленно осознала Делоре. – И даже не доверяю, пожалуй. Может, это просто кризис? Женщина и мужчина, столько лет вместе – периоды охлаждения и конфликты неизбежны. Но неужели какой-то кризис может вмещать в себя такое… отчуждение?» На секунду она увидела Ноэла новым взглядом, очищенным от фильтров надежд и заблуждений. Вот он: замкнутый, недоступный, едва способный терпеть ее присутствие.
«Мы на грани слома», – обреченно призналась себе Делоре и скрестила руки, ощущая под пальцами выступившие на предплечьях бугорки. В солнечный летний день она задрожала от холода.
Когда они ссорились, Ноэл никогда не показывал Делоре своей обиды, раздражения или грусти. Он просто уходил в другую комнату и плотно прикрывал за собой дверь. Даже ночью, когда они лежали на одной кровати – каждый под своим одеялом, – он оставался мысленно отдаленным. Он переживал свои чувства в одиночестве, успокаивался и возвращался к ней. Но в последние годы для этого требовалось все больше времени. И однажды… он не вернулся, что случилось не сегодня, не вчера, и даже не месяц назад – просто Делоре не хватало мужества признать это. Она отчетливо увидела перед собой стену: гладкий цемент, скрывающий кирпичную кладку, давно высохшая побелка. Как будто двери никогда и не было.
– Ноэл, – позвала она дрожащим голосом.
– Что? – спросил Ноэл, не оборачиваясь.
– Ничего, – пробормотала Делоре и пнула камень, попавшийся под ноги.
Тропинку, петляющую среди скал, покрывала пыль, белая, как известка. Оседая на ее черных кроссовках, пыль была видна очень отчетливо. «Как будто прогулялась по огромному пирогу, посыпанному сахарной пудрой», – рассеянно отметила Делоре и ощутила готовность атаковать.
– Зачем это все, Ноэл?
– Что – это все?
Неужели так сложно посмотреть на нее?
– Зачем мы сюда приехали? В целях разнообразия: не обращал на меня внимания там, а теперь не обращаешь на меня внимание здесь?
Он остановился. Делоре тоже. Их разделяло пять шагов – или пять тысяч, смотря в каком смысле.
– Я надеялся, что, вдали от будничных проблем, мы снова сможем общаться друг с другом. Вспомним, как хорошо нам было вместе. Нащупаем нить из этого лабиринта неприязни.
– Мы не смогли, – горько усмехнулась Делоре.
– Да, не смогли, – Ноэл развернулся к ней. – Все не так. Все тщетно. Я сдался на полпути. Я просто не знал, как сказать тебе об этом.
– С каких это пор ты чего-то не знаешь, Ноэл?
Он наконец-то посмотрел на нее – спокойно, холодно, и в мире Делоре возникли первые искажения. Вероятно, уже в тот момент ей стало страшно. Большинство женщин чутко предугадывают тот момент, когда их бросят. Самые умные даже успевают бросить первыми. Все же Делоре возразила – с таким упорством, будто сама себе верила:
– Мы всего-то проходим черную полосу. Не стоит придавать значения временным трудностям. Если сейчас ты сорвешься, ты пожалеешь о своих словах позже, – она уже не считала, что молчание – это плохо. Бывают еще более неприятные разговоры…
– Это не черная полоса. Это зола, оставшаяся от наших отношений.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
– У нас нет ни единого шанса что-то исправить, Делоре.
– Ну хватит, Ноэл, – улыбнулась Делоре. – К чему этот пессимизм?
– При чем здесь пессимизм? – возразил он с раздражением. – Ты слышишь, что я пытаюсь тебе сказать? Мы должны остановиться.
Солнце замигало, словно перегорающая лампочка. В прерывистом свете лицо Ноэла искажалось, кривилось. Стало неузнаваемым.
– Остановиться? – тупо переспросила Делоре.
– Мы должны расстаться.
– Ты уезжаешь? Снова командировка?
– Нет, Делоре. Развестись, – недовольно объяснил он, и в его глазах мелькнуло колючее: «Ну как ты не понимаешь?»
И сразу стало очень тихо. Делоре вглядывалась в его лицо.
– Пожалуйста, не надо, – пробормотал Ноэл, отворачиваясь от нее.
– Что – не надо?
– Не смотри на меня так, будто я тебя убиваю.
– Ты меня убиваешь.
– Нет, Делоре. Это ты меня убиваешь. И знаешь об этом.
– Нет, – Делоре заплакала – мелкие, мелкие слезы, но они посыпались ей на щеки, как бисер. – Нет! Я люблю тебя.
– Да. И убиваешь одновременно.
Изнутри, из самой глубины ее души, поднималась паника, заполняя, подчиняя себе все ее существо.
– Как ты можешь… бросить меня? Когда ты… когда я…
– Пожалуйста, не плачь, Делоре… Делоре, это не может так продолжаться. Это страдание, ты понимаешь?
– Но я люблю тебя! – закричала она.
– Но ты меня убиваешь! – Ноэл шагнул к ней, и Делоре отшатнулась. – Даже сейчас, когда ты смотришь на меня так печально, я замечаю твою ярость. Ты как яд, Делоре. Как кислота. И ты меня разъедаешь.
Делоре по-детски всхлипнула. Когда Ноэл потянулся к ней, она со вскриком оттолкнула его. Она уже вся была сплошной болью, и ей было невыносимо его ранящее прикосновение.
