Литтмегалина
Черная вдова
ПН. 2 дня до…
Доброе утро, Делоре! Чудесное утро, которое встречает тебя болью, серым светом еще не расцветшего, но уже вялого дня и жуткими предположениями о том, что доведет тебя до отчаянья сегодня. Ей не хотелось раскрывать глаза. Только одно заставило веки подняться – сны, еще мелькающие под ними. Гадкие сны. И чужие. Того человека, должно быть. Карнелиуша Нилуса…
Медленно спустив ноги на пол, Делоре потянулась к упаковке таблеток на прикроватном столике. Взяла сразу пять штук (разжевать их, не запивая водой; это как во время секса позволить кончить в себя – отчетливее осознание произошедшего). Наверное, поглощать такое количество обезболивающих вредно для здоровья. Да плевать, даже если бы она точно знала, что каждая таблетка сокращает жизнь на месяц. Впрочем, тогда она была бы давно мертва…
Снова понедельник… Нужно разбудить Милли, накормить ее завтраком, если только удастся найти в этом доме хоть какую-то еду… Состояние заторможенное – двигаешься так, будто приходится преодолевать сопротивление вдруг уплотнившегося воздуха. И дышать трудно…
В холодильнике все-таки отыскалась уполовиненная упаковка яиц.
Прислонившись бедром к краю стола, Делоре наблюдала за Милли, без всякого энтузиазма ковыряющей вилкой яичницу. Сама Делоре завтракать не стала – в животе так тесно от заполняющей его боли, что еда туда уже не поместится. «Пусть все идет как идет, – тупо думала она. – Все равно».
– Когда мы уедем?
– Завтра, может быть. Или послезавтра.
Радостное восклицание.
– Честно?
– Нет, конечно, – не нужно столько раздражения, Делоре, спрячь. – Мы так скоро не соберемся.
– Но хотя бы куда? – в голосе досада, которую Милли еще не умеет скрывать. – В Льед? В Торикин?
– А куда тебе хочется?
– Домой.
– Хорошо. Тогда в Льед.
– А маме тоже хочется домой?
– Какая разница. Очень скоро маме станет совершенно все равно, где она и что с ней, – ответила Делоре, и Милли внезапно начала рыдать, исправляя слезами недосоленную яичницу.
Чтобы ее успокоить, потребовалось много времени. «Перестань, Милли, пожалуйста, хватит», – повторяла Делоре лишенным и намека на эмоциональность голосом и на большее была не способна. Боль довлела над ее сознанием.
С облегчением сбагрив Милли в садик, Делоре шла к библиотеке очень медленно – видимо, злоупотребление таблетками все-таки сказалось. На работу она опоздала почти на сорок минут. Селла встретила ее удивленным хохотком.
– Ну ты и умертвие. Неудачные выходные?
Делоре не нашлась, что ответить.
– А это что? – Селла указала на ее забинтованную руку.
– Слегка порезалась.
– У мужа был день рождения, а у меня как следствие – готовка, готовка, готовка, – сообщила Селла. – Приковали к плите.
– Я тоже готовила, – задумчиво сообщила Делоре. – Пыталась испечь пирог.
– Почему «пыталась»?
– Не допекла. Испугалась соли.
– А чего бояться? Одна маленькая щепотка, больше не надо.
– Одна щепотка точно была бы лучше, чем целая банка.
Глаза Селлы стали круглые, как у совы.
– Я выбросила тесто, – поспешно объяснила Делоре.
Селла фыркнула.
– Делоре, с тобой все в порядке?
– В порядке, да, – Делоре ухватилась за стол, потом неуверенно села. Головокружение. Больше никогда пять сразу, тем более что толку от них нет. Не нужно показывать Селле, в каком она состоянии. Это не дело Селлы, вот уж точно. Ближайший стеллаж вдруг сместился влево, затем вернулся на место. Делоре зажмурилась.
И потом потянулись часы; и люди – в основном школьники; и книги; и бланки; и чашки чая; и между ними снова школьники. Ничего не случалось. Ребенок, книга, очередная чашка чая и печенье в хрустящей обертке, еще сколько-то рутинно проведенного времени. И вот тогда случилось.
– Мама! – сын Селлы заглянул всего на секунду, но Делоре узнала его. Не по лицу, ведь она видела его впервые. По той частице его души, которую отобрала в тот вечер. Ей словно прошептали на ухо: «Вот он, один из тех» – да так уверенно, что у нее и тени сомнения не возникло.
Селла искала какую-то книгу и пока не шла к нему. Делоре невозмутимо расстегнула свою сумку, достала конфеты (время награждения!), встала, прошла мимо очередного школьника, вытянувшегося возле стола столбиком, как суслик, и вышла из зала в прихожую.
Он уставился на нее чересчур нагло, учитывая его предыдущие делишки (впрочем, зачинщик и должен быть наглым). Обычный вихрастый мальчишка. Круглые блекло-голубые глаза, как у Селлы. Широкий курносый нос, который Делоре не понравился: так и тянет по нему щелкнуть. Или – еще лучше – ударить.
– Ну привет, – ледяным тоном произнесла она. – Уже нет смысла устраивать официальное знакомство, правда? – и, широко улыбнувшись, звонко шлепнула его по плечу, игнорируя боль в изрезанной ладони.
Он попятился, выкатывая глаза, изображая удивление или вроде того.
– Я вас не знаю.
– Знаешь. Знаешь достаточно для того, чтобы придумать подходящую для меня гадость.
Он посмотрел на дверь на улицу, потом в другую сторону, на дверь в зал, из-за которой доносился разговор Селлы со школьником.
– Что ты, дорогой, не надейся расстаться так быстро, – Делоре схватила его за предплечье. – Мне хотелось бы поговорить с тобой. Но сначала – подарок. Он долго тебя ждал.
Удерживая мальчишку одной рукой, другой она начала запихивать пакет с конфетами ему в рот. Мальчишка рвался, мгновенно впав в истерику, но злость придала Делоре сил, чтобы удержать его. Он сначала заревел, потом закричал, и потом его крик сменился хрипом. Маленькая тварь, ты сожрешь эти конфеты вместе с обертками, и тебя до вечера будет рвать ими. Его лицо стремительно багровело.
– Что ты делаешь! – завизжала Селла прямо в ухо Делоре.
Делоре остановилась – скорее растерянная, чем испуганная внезапным появлением Селлы. Конфеты рассыпались по полу, сверху спланировал порванный обслюнявленный пакет. Селла толкнула ее так, что Делоре ударилась спиной о стену. Однако улыбку Делоре это не погасило.
– Значит, вот как, Селла.
Из глаз Селлы вылетали белые молнии. Хрипы стали громче. Делоре перевела взгляд с разъяренной Селлы на ее сына. Руки обхватили шею, рот широко раскрыт. Теперь его глаза лезли из орбит более чем убедительно. «Получи», – подумала Делоре. Ее трясло от ярости.
– Сопляк, мразь малолетняя.
Делоре развернулась на каблуках (Селла так судорожно вцепилась в сына, будто он уже уносился от нее в мир иной) и ушла в зал. Школьник, подслушавший скандал, метнулся к выходу, даже книги забыл.
Сев на край стола, Делоре скрестила руки и слушала, как хрипы и плач постепенно затихают. Ей было так плохо, что уже хорошо. Виноватой она себя не чувствовала.
После десяти минут тишины, нарушаемой лишь короткими всхлипами, вошла Селла. Делоре спокойно наблюдала ее медленное приближение своими фиолетовыми, как ягоды, глазами. Впервые Делоре видела на щеках Селлы слезы. Это зрелище ей понравилось. Косметика размазалась, губы кривятся, во взгляде гнев. Наконец-то это лицо выражает искренние эмоции.
Селла, видимо, не могла придумать, как начать. Молчание между ними было прямо-таки леденящим. Делоре усмехнулась. Ее было очень больно, точно ее набили битым стеклом, и вместе с этим… спокойно. Совершенная невозмутимость. Все понятно, все ясно, все равно.
– Не стесняйся, Селла, скажи что думаешь. Мы давно знакомы. Хотя, как выяснилось, не слишком-то хорошо друг друга знали. От людей так и жди сюрпризов, все время, от всех.
– Тварь, – процедила Селла сквозь зубы.
– Ну, на фоне вас двоих я особо не выделяюсь.
– Как ты могла позволить себе такое! Он ребенок!
– Дурных детей наказывают. Иначе они становятся хуже и хуже.
– Ты… напала на него! – Селла судорожно зарыдала.
– Да я придушила бы его с радостью, – огрызнулась Делоре.
– Гадина!
– Куда мне до него.
– Сравнила бы ваши силы!
– О да, он такое беззащитное дитя. Поэтому, чтобы забросать кого-то камнями, ему приходится собирать компанию – а ну как жертва из своей омерзительной гнусности вздумает защищаться. Он от тебя узнал, что я задержусь на работе в тот день? Ты знала, Селла. Знала, – в холодном голосе Делоре прозвучало удивление. – А я еще рассказывала тебе о случае с куклой. И ты меня успокаивала, хотя тебе было прекрасно известно, что эту шуточку устроил твой собственный сын!
– В тот день я еще не знала.
Делоре вгляделась в лицо Селлы. Выражение кристальной честности. Очередной обман.
– Знала.
Селла поджала губы.
– Допустим, я знала. И что? Мальчик решил немножко разлечься. Если он никому не навредит всерьез, так почему бы и нет?
Терпение Делоре лопнуло.
– Да какой тут вред! – воскликнула она, вскидывая руки. – Издевайтесь над Делоре, пугайте ее, бейте окна ее дома…
– Я… он сказал мне, что разбил окно случайно… он целился в открытую форточку…
– …нападайте на нее стаями на темных улицах. Если Делоре не очень-то дура, то она поймет, что вы не желаете ей ничего плохого! И потом, она такая веселая! Она будет смеяться вместе с вами!
– Не надо истерики, Делоре, – прервала ее Селла, натянуто улыбаясь.
– Какая истерика. Не происходит ничего такого, к чему я не была бы привычна. Только, кажется, всего это уже стало слишком много. Я не говорю, что надо мной нельзя издеваться. Можно. Но безропотно терпеть я не намерена. Нападайте, пожалуйста. Если себя не жалко – потому что кусаться я умею. И буду.
Селла хмыкнула.
– Надоело прикидываться хорошей, Делоре?
– Из нас двоих прикидывалась ты.
– Как ты можешь говорить мне такое? А я еще помогла тебе устроиться на эту работу, общалась с тобой, тогда как все остальные гнали тебя, словно паршивую собаку!
– Я думаю, что ты притворяешься, что ты моя подруга, – вдруг произнесла Делоре спокойным тоненьким голоском. После случившегося эта фраза звучала просто смешно. Может быть, это была такая странная шутка. – Нет, я почти уверена, что ты лжешь мне, Селла.
Она посмотрела на часы – три с хвостиком. Почти два часа до окончания рабочего дня. Но если очень хочется, то можно завершить его досрочно. «Все в порядке», – сказала она себе и потянулась за сумкой.
– Я вдруг вспомнила, что сегодня должна быть дома пораньше. Счастливо оставаться.
– Убей себя, Делоре! – выпалила Селла ей в спину.
Делоре поморщилась.
– Это уже было. Попробовала бы расстроить меня как-нибудь пооригинальнее, – и спокойно прикрыла за собой дверь.
В прихожей Делоре переобулась, упаковалась в свое темно-зеленое пальто, как в броню. За секунду до того, как она вышла на улицу, Селла закричала из зала:
– Как ни пытайся, до слез мне тебя не расстроить… Палач не плачет, и ты тоже, Делоре! Все знают, что ты убила своего мужа!
– Заткнись! – огрызнулась Делоре.
– Он не любил тебя, и за это ты его убила. Никто не любил тебя, потому что ты…
– Заткнись, – повторила Делоре. – Заткнись!
Делоре захлопнула дверь, отделяя от себя визгливый голос Селлы, и побежала по улице. Никакого волнения, только все та же боль и желание бежать. Ее не задели слова Селлы, нет-нет. Ей все равно – главное, регулярно напоминать себе об этом.
Бежать, бежать… В голове пусто. И все вокруг такое странное – не изменившееся, но ужасно не прежнее (какая чушь, она сама-то понимает, что хочет сказать? А то, что кричала Селла, – неправда). Зеленовато-серые улицы, словно водой затопленные; люди – без лиц, но взглядами так и вонзаются. Делоре замедлилась. Ей не четырнадцать лет, она не бегает по улицам сломя голову. Делай что хочешь – но только когда тебя никто не видит.
Ноги сами привели ее к морю.
Сегодня оно оказалось еще более беспокойным, чем накануне. Такое же черное, как ее тревоги. Боль приутихла на минуту, перестала вгрызаться в ее внутренности. Делоре спустилась к воде, вдохнула ее терпкий запах, и в голове немного прояснилось…
Может быть, она уже пришла сюда с этой идей, не сформулированной в словах. Делоре даже не заметила, как расстегнула пальто и бросила его на камни – подальше, чтобы не достал прибой. Чуть-чуть прохладно, но и только-то. Секунду помедлив, она стянула свитер. «А ведь все это уже было, – подумала она. – С женщиной, похожей на меня. Она жила в доме на берегу моря».
Это было как озарение, и перед Делоре предстал размытый силуэт: женщина, стоящая у кромки прибоя, волны набегают на ее ступни. «Я хочу увидеть ее лицо», – подумала Делоре с неясной тоской. Когда женщина шагнула в море, Делоре последовала за ней. Вода была такая ледяная, что дух захватило, и Делоре зажмурилась на секунду. Когда она открыла глаза, женщина исчезла из виду. Но Делоре ощущала ее присутствие, угадывала ее движения. Вода объединила их: Делоре и призрачная женщина стали частью одного огромного целого. Они были одинаково одиноки, грустны и потеряны. Одержимы чужими личностями. Втянуты в истории, оказавшиеся для них слишком сложными.
– Подойди же ко мне, – прошептала Делоре, продвигаясь вглубь.
У нее вдруг возникло мучительно-сильное, сладко-горькое, почти эротическое чувство к своей воображаемой компаньонке. «Может, я тайная лесбиянка? – подумала Делоре, хихикнула и зажала рот (внутри горечь от морской воды). На самом деле ей было очень весело; с самого утра. – Нет, женщины меня не привлекают. Особенно Селла».
И женщины вдруг показались ей очень мерзкими. Еще более мерзкими, чем мужчины, а мужчин она никогда не ненавидела так, как сейчас. Они все слабаки, ничтожества; ни одному из них не хватит сил и смелости остаться с ней. Они не хотят погружаться в холодную темную воду.
А Делоре хочет. Хотя кто ее спрашивает.
Волны захлестывали ее, едва не сбивая с ног. Делоре прошла еще несколько шагов, оттолкнулась от дна и поплыла. Она больше не чувствовала вторую женщину. Она осталась одна среди вздымающихся и опускающихся волн. В воде тело стало легким-легким, как и душа, ощущался лишь вес тоски, которая однажды-таки утянет ее на дно. Делоре так долго не плавала, но сейчас вспомнила нужные движения.
С берега ее намокшие, ставшие совсем черными волосы были едва заметны, сливаясь с темной водой; иногда Делоре совсем исчезала среди вздымающихся волн. Холод обернулся теплом, теперь совсем не хотелось назад. Недостижимое дно под водяной толщей, и берег далеко позади, и ей казалось, что она за пределами этого мира, в пространстве, где лишь море и небо, и она, Делоре, на плоскости их соприкосновения. Навстречу ей неслась волна, и спустя секунду Делоре накрыло с головой.
(Не надо стремиться к поверхности, не надо назад, к берегу. Какой смысл, если давно уже одно море. Смирись и положись на чью-то милость, а если ее не достанется, то просто успокойся и умри.)
Никто не будет скучать по ней. Всю жизнь она сама по себе, никого у нее нет. Даже Милли, папина дочка, не принадлежит ей. Некоторое время они с Ноэлом пытались завести второго ребенка, а по отсутствию результата прошли медицинское обследование. Как выяснилось, организм Делоре просто не функционирует правильно. Доктора так и не смогли ей помочь или хотя бы объяснить, что с ней. «В конце концов, – мягко напомнил один лекарь-аптекарь, – ребенка можно и усыновить». Впрочем, горький опыт с Милли доказал, что она не создана для того, чтобы быть матерью. Она родилась, чтобы страдать и умереть.
Скоро она заплывет так далеко, что у нее не хватит сил вернуться.
(Но тот день еще не настал…)
Она согласна все сделать сегодня.
(Ты дала себе обещание. Ты запланировала все не так.)
Делоре макнула голову в воду. Успокаивающий мрак. Если бы парой дней позже…
«Идиотка, – сказала она себе. – Даже думать не смей! Не стоит радовать злопыхателей. И как же Милли? Разве не чудо, что Милли вообще зародилась в твоем бесплодном теле? Может, ее рождение было знаком, что все не так уж и плохо? Что у тебя есть шанс на нормальную жизнь? Как же холодно… Эй, Делоре, что на тебя нашло? Ну-ка, поворачивай назад».
Делоре очень сердилась на себя.
К тому времени, как она приблизилась к берегу достаточно, чтобы увериться, что не утонет, она совершенно выдохлась. Но, как выяснилось, у берега-то ее и подстерегала настоящая опасность: на глубине волны ощущались спокойнее, а здесь били хаотично – то толкали к суше, то отбрасывали назад, в глубину. Ступни Делоре коснулись скользкого каменистого дна, но накатившая волна подхватила ее, как щепку, и она снова потеряла твердь под ногами.
Везде вода, со всех сторон… Делоре попыталась вынырнуть… глоток воздуха… и снова вода. Нелепость; море решило не отпускать ее. Вот так и помрешь в пяти метрах от берега. Волна резко схлынула, Делоре ударило о камни, и в раскрывшийся в крике рот хлынула вода… Делоре уже не понимала, в какую сторону ей плыть, где дно, а где небо. Она задыхалась.
Кто-то схватил ее и поволок к берегу. Воздух… Делоре жадно задышала… Вода ударила напоследок по ногам, а затем отпустила. Жесткая галька под ступнями… Пальцы, сжимающие ее предплечья, были твердые и холодные, как льдинки. Расслабились, разжались, отпустили. Делоре тяжело дышала, не глядя на своего спасителя. И так понятно, кого она увидит.
– Развлекаетесь? – недовольный, саркастичный тон.
Зубы Делоре выбивали громкую дробь.
– Вроде того, – выдохнула она с третьей попытки и побрела по берегу к своей одежде, которую разбросало ветром.
– Ветер дует в сторону моря. Знаете, в такую погоду волны могут унести вас на глубину, и вы просто не выплывете. Я уже не говорю о переохлаждении.
– Не… ваше… дело, – выговорила Делоре в перерывах между стуками. Она была близка к припадку бешенства.
– Да вот думаю, еще как мое.
Делоре пыталась одеться, но ее так трясло, что не получалось. Торикинец дотронулся до ее спины, и истерика выплеснулась из Делоре, как чернила из осьминога.
– Не прикасайся! – закричала она. – Извращенец!
Как будто сама она выглядела нормально, прыгая по октябрьскому берегу в нижнем белье.
– С чего вы взяли? – удивленно рассмеялся торикинец.
– Вы преследуете меня! Следите за мной! Что вам нужно от меня?! Убирайтесь прочь!
– Делоре, оденьтесь. Вы так воспаление легких заработаете.
Он шагнул к ней, и Делоре отбросило назад.
– Стойте где стоите! – вскрикнула она и с удивлением расслышала в своем голосе визгливые панические ноты.
– Хорошо-хорошо, – торикинец поднял ладони и замер. Он был весь вымокший. Брюки облепили ноги. Вид такой жалкий, что, будь сама Делоре в лучшем состоянии, она бы рассмеялась.
Делоре запрыгала на одной ноге, пытаясь натянуть джинсы. Джинсы липли к мокрой коже и надеваться не хотели.
– Чего вы уставились на меня? – огрызнулась она. – Отвернитесь.
– Откуда у вас эти синяки? На спине, плече.
Зря он указал на них. Из зрачков Делоре засочилась болезненная, униженная злоба.
– А вам так интересно?
– Да.
– У меня есть еще интересности. Я вообще вся интересная, – ухмыльнулась Делоре, поднимая руку и с эксбиционистким удовольствием демонстрируя полосы шрамов, белеющие на коже.
Лицо торикинца окаменело, и Делоре стало немного странно оттого, что он испугался. Разве ее повреждения, такие привычные для нее, действительно пугают?
– Что, неприятно? Как так? Разве это не красиво?
– Нет.
– Разве не забавно?
– Нет! – возразил он сердито. – Хватит. Оденьтесь. Вы можете простудиться.
Сказал как отрезал, даже Делоре не может не подчиниться. Он не отвернулся, но снял очки и, отыскав у воротника свитера сухой клочок, начал протирать стекла.
Делоре застегнула пуговицу на джинсах, натянула свитер, и стало не так обжигающе холодно. Она подобрала свое пальто, рядом с которым валялась поспешно сброшенная куртка торикинца. «Никакой благодарности я к нему не испытываю, – решила Делоре. – И правильно».
Под пальто тело немного согрелось, но душа продолжала свое превращение в лед. Делоре не смотрела на торикинца. Когда посмотрела, увидела, что он снял свитер и выжимает из него воду. Без одежды он выглядел пугающе массивным. Его выпуклый живот, мощные грудь и плечи покрывала сине-красная татуировка. Сплетающие змеи…
Делоре точно под дых ударили. Ей стало страшно. Растяпа-неудачник? Если бы… Она попятилась. На секунду ее голову заполнили смутные, пугающие образы. Они не были частью ее памяти или тем, что она позволила бы себе представить.
– Кто ты? – пробормотала она. – Кто?
И, развернувшись, пошла прочь от него. Он – разумеется – за ней, след в след. Ей хотелось бежать сломя голову, но так унижаться она не станет. Горло сжалось. Ей не хватало воздуха, тепла, еще чего-то. Ее жизнь медленно сползала к краю бездны, и Делоре уже ощущала холод, поднимающийся из зияющей пустоты. Она была измучена, растерзана. Ничего не хотела знать.
– Делоре, – он схватил ее за руку.
– НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! – выкрикнула она, оборачиваясь. Ее лицо было белым, точно неживым, но глаза так и вспыхивали от злости. Она чувствовала (или ей казалось, что чувствует), что страх и неуверенность бьются в нем, как птицы в клетке. У него было такое грустное лицо, что прежде ей, возможно, стало бы его жаль. Но сейчас она была готова кусать всех без разбора, и его тоже. Особенно его, потому что он подобрался к ней слишком близко.
Но теперь он отступал.
– Боишься меня? – издевательски рассмеялась Делоре, и боль резанула ее изнутри. – Вы все боитесь! Скоро вы начнете разбегаться, едва меня увидев, точно от бешеной собаки.
– Нет, – возразил он. – Я просто растерян. Хотя… я понимаю, что мне следует соблюдать с тобой осторожность.
– Я могу сделать так, чтобы ты заболел. Хочешь? Нет? Я сделаю, если ты не оставишь меня в покое.
Он улыбнулся осторожно и криво.
– Это ты меня боишься.
Делоре смотрела с немой угрозой.
– Дай мне сказать, – попросил торикинец. – Дай мне одну минуту.
– Только минуту, – едва пошевелила губами Делоре.
– Я знаю о твоей жизни больше, чем кто-либо еще. И она по-настоящему страшная.
Делоре ухмыльнулась.
– Ну что вы. Все, как у всех. Серая обыденность.
– Я приехал сюда, чтобы… разобраться с этим. О тебе сообщила мать. Случай с твоим мужем окончательно убедил ее, что ты смертельно опасна. Она не знала, к кому ей обратиться, поэтому позвонила в полицию. Там ее не восприняли всерьез. Лишь после ее гибели – непростительная халатность – сообщение было передано куда следует. Расследование поручили мне – чистая случайность. Хотя… может быть, судьба? Собирая сведения о тебе, я нашел среди документов твою фотографию… еще школьную. Такой грустный взгляд… Мне стало жаль тебя.
Делоре поморщилась. Последнее, чего она хотела для себя – так это его жалость. Тем не менее перебивать торикинца, чтобы озвучить свои возражения, она не стала. Его слова замирали возле ее ушей, подрагивая, как колибри, не проникая внутрь.
– Но кроме жалости, возникло и другое чувство… непонятное. Ты по-настоящему зацепила меня. Я запросил твои медицинские карты. Мне пришлось провести около двух недель в ожидании. Ответ пришел… Аутоагрессия, боли непонятного происхождения. С тобой определенно творилось нечто жуткое. И я поехал к тебе. Некоторое время я наблюдал, не позволяя заметить себя. Потом решился приблизиться.
– Минута прошла. И даже больше, – отчеканила Делоре. Она развернулась в сторону лестницы, но торикинец схватил ее за руку.
Электрическое прикосновение. Превосходящая сила. Делоре яростно рванулась, и он отпустил.
– Я хочу помочь тебе! – воскликнул торикинец. – Почему ты так равнодушна?
– Потому что мне плевать, чего ты хочешь, – объяснила Делоре. – И мне не нужна помощь – ни твоя, ни чья-либо еще. Ничего ни от кого. Убирайся.
– О нет, я останусь. Даже при том, что никогда еще не ощущал себя более бесполезным. Мое беспокойство о тебе перестало быть частью работы… оно стало личным. Я… – он посмотрел на нее. Глаза широко раскрыты. Его простодушный добрый взгляд лишь сердил Делоре еще больше. – Я был в твоей квартире в Льеде. Под шкафом в спальне я нашел твой дневник. «Когда мне плохо, я пишу об этом. Если бы я могла кому-то рассказать… но некому. Поэтому я пишу – чтобы успокоиться, чтобы отдать все это и после сделать вид, что оно не имеет ко мне ни малейшего отношения. Просто буквы».
Делоре молчала, не способная даже удивиться. Она надеялась, что ее неопределенное молчание мучает его больше, чем любые слова.
– Да, я его прочел. Я познакомился с тобой еще до того, как увидел. И ты оказалась именно такой, как я тебя представлял. Это нечто необъяснимое… – он рассмеялся, заполняя секунды растерянности. – Какая-то одержимость… Делоре, в тебе утонуть можно.
– Какой бред, – пробормотала Делоре. – Оставь меня в покое. Перестань ковыряться во мне.
– О да, Делоре, – усмехнулся торикинец. – Это то, что я мог бы сделать: перестать в тебе ковыряться. Абстрагироваться. Начать воспринимать тебя как общественно опасный объект, требующий устранения.
– Устранения? – Делоре подняла на него вопрошающий взгляд.
– Я мог бы просто свернуть тебе шею. Одно движение руки – и ты больше никому не угрожаешь, – хладнокровно пояснил торикинец. – Вместо этого я ищу, ищу способ спасти тебя… Я изучил всю историю этого города с момента его основания. У меня в голове мешанина из событий и людей. Хотя я, кажется, нащупал решение. Одна проблема – оно дает тебе минимальный шанс выжить. Если вообще дает. Все это сложно, Делоре. Суеверия порождены хаотичным сознанием множества людей. Поэтому они нередко противоречат друг другу. Ты можешь противопоставить действие одного из них действию другого, но ты не можешь предсказать наверняка, какое из них окажется сильнее и сработает.
Он говорил что-то еще – быстро, сбивчиво. Взгляд Делоре остекленел. Она слово проваливалась в сон, делающий ее бесчувственной и спокойной, в то время как весь ее прежний мир рушился. Тот мир был вещественным, постоянным, рациональным. В этом, формирующемся на руинах предыдущего, будто и нет ничего материального, за что можно ухватиться, чтобы задержаться среди мчащегося потока, сложенного из чужих слов, мыслей, сомнений, страхов и предрассудков, в которых постепенно растворяется ее собственная личность.
– Однако, даже если это выход в никуда, он, возможно, единственный. Ты в комнате с опускающимся потолком. То, что тебя раздавит – лишь вопрос времени. И потом… мы должны позаботиться о других людях.
– Хватит, не могу это больше слушать, – безразлично произнесла Делоре. Она облизала губы. Они были сухие и соленые. А с волос все еще капала вода. – К чему этот ничего не меняющий разговор? Только один вопрос… касательно «выхода»… Должна ли я?..
Он смотрел на нее и моргал.
– Отвечайте, – устало потребовала Делоре, замечая, что снова перешла на «вы».
– Вероятно, вам все же придется. Но это нужно сделать правильно.
Она кивнула, подняла воротник пальто и начала подниматься по лестнице.
– Не провожайте меня.
Люди на улице удивленно косились на нее. Она могла представить себе, как выглядит сейчас, с мокрыми спутанными волосами, синевато-бледным лицом и расплывшейся косметикой. И она слышала их шепот. Слова тянутся, соединенные в длинные нити, оплетают ее, словно паутина. Этот город ждет ее смерти… даже торикинец сказал, что ей придется… значит, они правы? Что ж. Ну и ладно.
– Вееееееееедьма, – обвилось вокруг нее кем-то брошенное слово.
Делоре даже и не посмотрела в сторону злопыхательницы. Она задумалась о ведьмах. Они казались ей женщинами, заслуживающими сочувствия. Никто и не знает, как это – носить в себе такое зло. И как поступали ведьмы до нее и как будут поступать после, Делоре расправила спину и подняла повыше подбородок. Приняла надменный вид. Вы меня ненавидите? А я вас – презираю.
В доме было тихо и сумрачно. Делоре разделась прежде, чем дошла до ванной, бросая одежду на пол. В прошлом она так не поступала, но в настоящем, когда ее жизнь стремительно ускользает от нее, странно беспокоиться о таких мелочах, как порядок.
В ванной она задвинула занавеску (белая, с синими рыбками) и включила душ. Такой горячий, какой только может выдержать. Согревающие потоки заскользили по ее промерзшему, покрытому мурашками телу. Она почти наверняка простудилась… Колени дрожали. Делоре села, подтянула ноги к груди и обвила их руками. Опустила усталую голову. Капли били ее по затылку и спине. Боль, как кошка, свернулась клубочком, спрятав когти на время. Минута покоя, после которой мир Делоре продолжит разрушаться – расплываться по осколкам, как большая растрескавшаяся льдина.
Она вовсе не страдает. Она только внушила себе, что это так, но на самом деле она совершенно бесчувственна – гвоздь вколоти, она и не заметит. Они ошибаются, если думают, что смогут расстроить ее по-настоящему. Делоре потерлась щекой о коленку. Все равно. Убедив себя в этом, можно пережить что угодно. В голове было мутно, жарко, и мысли медленно плыли, похожие на багровые облака – кажется, она и в самом деле заболела.
Они начали расследование. Зачем? Какое преступление она совершила? Устроила обвал в горах силой мысли? Торикинец не из полиции. Тогда откуда? Он уже долго следит за ней. А она не замечала…
Делоре припомнилось, как невозмутимо он рассуждал о том, чтобы свернуть ей шею, и даже сейчас, под ливнем горячей воды, вдоль ее позвоночника растекся холод. Неуклюжий добродушный простак с плохим зрением – все обман. Лишь способ ближе подобраться к жертве.
Возникшие в ее воображении образы были очень четкими, приходили как будто бы извне. Скользкая кровь – сначала на его пальцах, потом разводами вокруг стока кухонной раковины. Он был хладнокровен? О да, он был очень хладнокровен. Он знал этих людей? Или видел их впервые? Он убивал по личным причинам? Или следуя приказу? О чем он думал до, во время и после? Он испытывал чувство вины, отвращение? Вряд ли. Иначе он не смог бы сохранить этот чистый, внушающий доверие взгляд. Он предпочитал холодное оружие или собственные руки. Стрельба не позволяет по-настоящему прочувствовать, что дело сделано.
Теперь Делоре боялась его. Немного. Совсем чуть-чуть. Следы его прикосновений, не поддающиеся воде, все еще оставались на ней, распространяя жгучие волны желания по истерзанному, саднящему телу.
Поэтому он не осуждает ее? Потому что знает, как это, когда ты… Убийца понимает убийцу. Делоре шумно задышала. Она не убийца. Никто не докажет обратного.
(Прикончив его, ты была так довольна собой. Ведь ты смогла отомстить ему с той же безжалостностью, с какой он оставил тебя.)
Делоре накрыла голову руками. Мокрые плотные волосы. Она никого не убивала. И ей не больно. Правда.
Селла сказала, палачи не плачут. Да. У них все слезы кончились.
Когда Делоре вышла из ванной, ее лицо было уже не бело-синим, а красным. Она высушила волосы феном, заглотила таблетки (всего-то три штуки) и, даже губ не накрасив, отправилась за Милли.
Ближе к ночи у нее поднялась температура. Делоре достала уже початую бутылку вина из холодильника и ушла в свою спальню, прижимая бутылку к животу нежно, как маленького звереныша. Пользуясь тем, что никто не гонит ее, Милли до трех часов ночи смотрела в гостиной телевизор и с почти истерическим оживлением заглатывала печенье, которое некому было отобрать.
