Луи Буссенар
Из Парижа в Бразилию
Глава V
В тюрьме. – Похитители наследства. – Перед военным судом. – Опереточные генералы. – Обвинение. – Притворная уступка председателя. – Курьер в Лиму. – Письмо к французским представителям. – Пытка сластями. – Нет вам воды! – Ужасные страдания. – Военный суд, состоящий из одного человека. – Пли! – Кто эти новые лица! – Поиски метиса. – Бумага, вследствие которой можно взорвать город и опустошить целую провинцию. – Scottia. – Ультиматум. – Десять минут срока. – Динамитный патрон. – Эстеван и тюремщик. – Начальник полиции прижат к стене. – На корвете. – Ночь на корабле. – Качка. – Прощание с английскими офицерами. – В Лиме. – Озеро Титикака. – Оригинальное топливо. – Морская болезнь побеждена. – Прибытие в Чуквизаку.
Камера, в которую заперли Жака и Жюльена с их метисом, представляла довольно опрятную комнату с оштукатуренными стенами и одним окном наверху.
Беглый осмотр помещения скоро утвердил французов в мысли, что заперты они крепко и убежать отсюда невозможно.
Когда миновал первый приступ гнева и изумления, друзья постарались хладнокровно обсудить то положение, в котором они оказались.
Жак полагал, что все это лишь недоразумение, которое очень скоро разъяснится. Он верил в добросовестность перуанской администрации, у которой не было причин сомневаться в подлинности их бумаг.
Жюльен недоверчиво качал на это головою. Он не разделял оптимизма своего друга.
– Припомни, – говорил он, – припомни состояние умов в нашем обществе во время страшной войны с Германией. Мы дошли до такой подозрительности, что в каждом иностранце, в каждом человеке с не совсем чистым произношением или одетым не как другие видели шпиона.
– Что же из этого следует?
– А то, что Перу находится в таком же положении, как и мы во время войны с Пруссией. Перуанцам не хочется признаваться в своих поражениях. Они лихорадочно мечутся, кидаются во все крайности, обвиняют и Бога, и людей, и чилийцев, одним словом – ищут козлов отпущения, чтобы утолить раздражение толпы.
– Ты прав, Жюльен. Дело наше плохо, тем более что подлецы-американцы через этот город проехали недавно…
– И, по-видимому, в нашем обличье.
– Украв у меня бумажник с документами и бросив нас в больницу для прокаженных.
– Да, слов нет, ловкачи. Их план очень прост: они едут на пароходе в Рио-де-Жанейро, направляются в гасиенду Жак-кари-Мирим и вступают во владение наследством.
Во время этого разговора снова отворилась форточка, и голос мрачного сторожа глухо произнес:
– Господа, приготовьтесь явиться перед военным судом.
Вслед за тем в комнате послышался звук вращающегося вала.
Правая боковая стена камеры качнулась и медленно поднялась вверх, точно занавес в театре, открыв ярко освещенную многолюдную залу, отделенную от камеры толстой железной решеткой.
На подиуме за столом, покрытым черным сукном, сидели члены военного суда, пятеро чопорных господ, преисполненных сознания своей избранности. Их роскошные мундиры представляли верный слепок с военной формы французских генералов, но только богатое шитье, сверкавшее на них, было добыто не в честных боях за родину, а в междоусобицах и крамолах.
Генерала, не служившего в действующей армии, не нюхавшего пороха в битвах, видно сразу. Нет у него того достоинства, той военной выправки, той величаво-спокойной простоты движений, которая отличает истинного солдата.
В качестве комиссара от правительства при суде состоял сам господин начальник полиции, облаченный в мундир простого полковника. Напротив со своим помощником восседал секретарь, тучный каноник с толстым, красным лицом, двойным, если не тройным, подбородком и маленькими хитрыми зелеными глазками.
Помощник секретаря, длинный, тощий, сухой монах, с вечно опущенными глазами, являл резкую противоположность своему начальнику.
Наконец, справа и слева стоял взвод солдат при оружии. Внешний вид их был довольно непрезентабельный, и в них никак нельзя было узнать тех воинов, которые во всех сражениях – надо отдать справедливость перуанской армии – выказывали чудеса храбрости…
При появлении арестантов солдаты подобрались и взяли ружья к ноге, готовые при первой же необходимости кинуться на защиту расфранченного опереточного генералитета, восседавшего за судейским столом.
Предложив подсудимым сесть, его превосходительство господин председатель военного суда задал им протокольные вопросы о звании, имени и фамилии и прочее.
Секретарь уселся поудобнее в своем кресле и задремал, предоставив своему помощнику записывать вопросы и ответы по его усмотрению.
Затем председатель, перелистывая составленный начальником полиции обвинительный акт, инкриминировал[29] подсудимым нелепую басню, превращавшую безобидных французских путешественников в преступных авантюристов. Затем он сделал заключение по этому делу и в итоге предложил подсудимым во всем признаться и подписать протокол.
Странный ход процесса поразил Жюльена. Пылая негодованием, он произнес горячую речь, в которой доказывал, что они действительно французские путешественники, ссылаясь на паспорта, находящиеся при них.
– Я уже говорил вам, синьор, – перебил речь Жюльена начальник полиции, – что паспорта можно подделать. Да и кто, гисонец, докажет, что вы не похитили их у подлинных владельцев?..
– Скажите, господин начальник полиции, – произнес с глубочайшим презрением Жюльен, – скажите, дорого ли заплатили вам те два негодяя, которые опередили нас здесь? Я говорю о настоящих Бобе и Бутлере, преображению которых вы, очевидно, содействовали… за хорошие деньги, разумеется.
Начальник полиции позеленел и заскрежетал зубами.
– Ты лжешь, иностранец-собака! – вскричал он вне себя от бешенства.
– А! Вот как!.. Я очень рад. «Собака-иностранец»? Прекрасно. Слово сказано, а в нем-то и вся суть. Сознавайтесь же прямо и откровенно, что в этом и заключается главное обвинение. За последние дни вы, вероятно, получили дурные вести с театра военных действий. За неимением реальных побед вы удовлетворяете раздраженное общество юридическими расправами над иностранцами. Вам нечем сгладить свои поражения, нечем оправдаться в собственных ошибках, вот вы и кричите: «Смерть шпионам-иностранцам! Казнить их!..» Реляций о победах нет, так вместо них вы развлекаете тупую чернь кровавыми спектаклями…
В это время снаружи, через окна ворвался в залу гул собравшейся перед зданием толпы. И словно эхо после восклицания Жюльена, донеслись выкрики:
– Смерть изменникам!.. Смерть иностранцам!..
– Что я говорил! – иронически-торжествующим тоном продолжал граф де Кленэ, между тем как члены суда смущенно молчали. – Разве я не оказался прав? О, я все отлично понимаю. Я вижу вас насквозь. Вы просто гонитесь за дешевой популярностью. Но только вы не особенно удачно выбрали нас в качестве жертв на заклание. Мы – слышите вы это? – мы не намерены платить за ваши политические и военные промахи.
– Смерть шпионам! – ревела толпа. Послышались глухие удары в двери здания.
– Что же вы молчите, господа судьи? Что ж не произносите свой правый приговор? Посылайте же нас на казнь: это зрелище с успехом может заменить бой быков… Нет? Вы не хотите? Отчего? Сказать вам? Да просто оттого, что вы не смеете.
Опереточные генералы заволновались. За судейским столом послышался ропот, разбудивший каноника-секретаря.
– Да, я повторяю вам это в лицо: вы не смеете. Не смеете потому, что вы твердо убеждены в том, что мы французы. И вы наивно полагали, что мы подпишем какой-то там подложный протокол, который вы нам подсовываете! Да с чего вы это взяли? Правда, в данную минуту мы в ваших руках, но ведь существует же международное право, которое служит нам защитой. Не думаете ли вы в самом деле, что наши следы потеряны от самого Гуаякиля? Успокойтесь. Нас найдут, и дипломаты потребуют вас к ответу за нашу гибель. Поэтому предъявляю вам ультиматум: немедленно возвратите нам свободу или бойтесь последствий злодеяния.
– Но, синьор, – возразил смущенный и несколько даже напуганный председатель суда, – я все это и сам хорошо понимаю. Однако примите во внимание и наше неловкое положение. Неделю тому назад в Трухильо сели на пароход два иностранца, ехавшие в Бразилию. Они носили ваши имена и были снабжены документами, удостоверяющими их личности. Разумеется, им дали свободный пропуск в силу того же международного права, на которое ссылаетесь вы.
– Довольно! – резко перебил Жюльен председателя. – Довольно, ваше превосходительство. Скажите мне одно: есть у вас в Перу правосудие или нет? И сами вы кто – слуги закона или убийцы?
– Что вы хотите этим сказать?
– В Лиме есть французский резидент и начальник французского порта адмирал Дюперрэ. Оба меня знают. Прикажите отправить в Лиму курьера с письмом от меня. Вот все, что я пока требую от вас, господа судьи, во имя правосудия и вашей военной чести.
– Хорошо, синьор. Ваша просьба будет удовлетворена. Завтра утром в Лиму отправляется курьер. Господа, заседание закрыто.
Снова опустилась подъемная стена, отделив арестованных от залы судебного заседания.
Решение председателя было встречено громким ропотом.
– Ваше превосходительство, что вы сделали? – с волнением подбежал к председателю начальник полиции. – Неужели вы вправду пошлете курьера?
– Конечно, пошлю.
– И он доедет до Лимы?
– Он должен доехать, чтобы передать посланнику и адмиралу письмо. В этом наша гарантия.
– Не понимаю вас, ваше превосходительство. А вдруг они окажутся невиновными?
– Это все равно. Когда вернется курьер, будет уже поздно.
– Почему?
– Потому что до Лимы полтораста миль и десять дней пути, а подсудимые виновны или нет, сознаются во всем раньше этого срока.
– Вы думаете?
– Убежден.
– Как же вы добьетесь этого дознания?
– О, конечно, мерами самыми кроткими, – многозначительно закончил председатель.
После допроса пленники получили через сторожа-негра чернила, перо и бумагу, и Жюльен немедленно написал письма к французскому посланнику в Лиме и к начальнику французского порта в Кальяо.
Сторож сообщил путешественникам постановление военного суда, предписывавшее немедленно выпустить на свободу метиса Эстевана, потому что тюремными правилами не дозволяется заключенным иметь при себе прислугу.
– Хорошо, – спокойным голосом отвечал Жюльен, подавляя легкую дрожь.
Сторож ушел, а метис громко зарыдал, до глубины души огорченный разлукой с теми, ради кого он готов был пожертвовать всем.
– Дураки! – сказал граф де Кленэ тихо Жаку. – Этой мерой они, вероятно, хотят усилить строгий режим нашего заключения и вернее соблюсти тайну…
– Удалив лишнего свидетеля, – перебил друга Жак.
– Очень может быть. Во всяком случае, в этом распоряжении содержится и положительная для нас сторона. У нас теперь явилась возможность послать в Лиму собственного курьера.
– Это верно.
– Следовательно, Эстеван отправится в Лиму, но, разумеется, не с казенным курьером, а отдельно от него. Этим властям не следует слишком много доверять.
Прошло два часа, в течение которых Жюльен успел дать метису самые подробные и точные наставления. Затем снова явился тюремщик, принеся два больших закрытых сосуда с пищей для заключенных.
– Хорошо, – холодно произнес Жюльен. – Письма наши готовы, возьмите их кстати для передачи курьеру.
Затем, обращаясь к метису, граф прибавил:
– Можешь идти… Счастливец: ты на свободе!.. Прощай.
– Прощайте, синьор, – произнес, рыдая, молодой человек. – Я никогда не забуду вашей доброты ко мне.
– Раб! – сердито проворчал негр, презрительно пожимая плечами и выталкивая метиса в коридор.
– Вот так потомок дяди Тома! – сказал Жак. – Нечего сказать, хорош… Но, однако, в желудке у меня черт знает что делается. Надо поскорее попробовать, чем здесь кормят.
Он снял крышку с одного из сосудов, попробовал и состроил гримасу удивления. В нем оказалось какое-то желе, густое и плотное.
– Черт возьми!
– Что такое?
– Да ведь это варенье! И, надо сказать, превкусное.
– Очень вкусное, – подтвердил Жюльен, отведав в свою очередь поданного яства. – Только ведь это не питание.
– Еще бы! Вместо обеда – один десерт.
– Но так как нам больше ничего не несут, то придется довольствоваться и этим, памятуя, что сахар в соединении с растительными веществами составляет все-таки некоторый суррогат пищи.
Наевшись густого желе, французы, естественно, захотели пить и обнаружили, что в камере нигде нет воды.
– Должно быть, забыли, – проворчал Жак. – Виданное ли дело: тюрьма без классических хлеба и воды.
Они принялись звать тюремщика, стучали кулаком в стену. Но на их зов не откликалась ни одна живая душа.
Бесцельно потратив силы, друзья растянулись на постелях и впали в забытье.
Ночь была длинная. Томимые жаждой, с пересохшим горлом и воспаленными губами, заключенные пребывали в мучительном состоянии полусна, полуяви.
На другой день рано утром в камеру опять вошел негр с двумя точно такими же сосудами как и накануне.
– Воды! Воды давай нам! – закричали французы, лишь только он показался в дверях. – Что ж ты вчера нас без воды оставил?.. А это что такое? Опять варенье? Так неужели нас все время здесь будут кормить этой гадостью?
– О синьоры, – с самым любезным видом возразил сторож, – у вас будет самый разнообразный стол.
– Разнообразный?
– Да. Извольте заметить: сегодня варенье другое.
– Как, негодяй?.. Другое варенье? Ты смеешься над нами?
– Смею ли я, синьоры?.. Нет, в самом деле: вчера вам давали лимонное желе, а сегодня кокосовое…
– А воды?
– У нас в тюрьме заключенным не полагается вода, – отвечал негр, оскаливая белые зубы, которым позавидовал бы любой волк.
– Как, негодяй! Не даешь воду? Что ж это такое? Или нас хотят довести до бешенства? Ну хорошо же: ты ответишь за всех.
Но негр проворно шмыгнул за дверь и запер ее на ключ. Жак, вне себя от гнева, принялся сыпать самые злобные ругательства, которые, впрочем, были столь же бесполезны, как и его удары кулаками и ногами в запертую накрепко дверь…
Прошло два, три, четыре дня. Страдания бедных французов становились с каждым днем невыносимее.
Тщетно силились они не дотрагиваться до приносимых сластей. Жажда была настолько сильна, что временами искушение брало верх, и узники съедали несколько ложек сладкого сока, надеясь этим обмануть жажду.
Но чем чаще они поддавались искушению, тем сильнее хотелось им пить.
На это и рассчитывали гениальные изобретатели особого рода пытки – «пытки сластями».
Да не сочтет читатель все это нашей выдумкой. Подобные факты случались в Перу во время чилийской войны и засвидетельствованы иностранными консулами.
При виде очередного кушанья Жак разразился ругательствами. Боже, что у него был за голос. Хриплый, глухой, точно замогильный.
Вдруг до слуха друзей донесся гул пушечного выстрела со стороны моря.
Друзья прислушались. Первым заговорил Жюльен.
– Чу!.. Слышишь, какие-то крики, суматоха?.. Барабанный бой. В тюрьме беготня. Нет, определенно что-то случилось.
Послышался опять звук вертящегося вала.
Как и пять дней тому назад, внезапно поднялась та же стена, отделявшая камеру узников от зала судебных заседаний.
Французы вновь увидели толстую железную решетку. За нею стоял взвод солдат.
Но судей в зале не было. Страх – чувство, очень хорошо знакомое генералам крамол и интриг.
За столом на подиуме был один начальник полиции. При нем находился помощник секретаря.
Вероятно, по перуанским понятиям, этих двух лиц было вполне достаточно, чтобы признать судебное заседание состоявшимся.
Едва ли собирался когда-нибудь суд более единодушный.
Между тем Жюльен, до сих пор постоянно призывавший Жака к спокойствию, вдруг сам почувствовал страшный прилив гнева при виде изобретателя гнусной пытки.
В порыве ярости он потерял всякую способность рассуждать и владеть собою.
Голод и жажда часто доводят человека до подобного состояния.
Бледный, с налитыми кровью глазами, он бросился к решетке, с яростными криками навел револьвер прямо на начальника полиции.
Тот побледнел и, спрятавшись за скамью, как за редут, скомандовал солдатам:
– Стреляйте в обоих!.. Пли!..
Громко звякнули ружья.
В эту самую минуту раздался страшный грохот, посыпалась штукатурка, треснула стена.
Но к великому изумлению узников они оба были живы.
Напуганные не менее их солдаты сбились в беспорядочную кучу.
Оказалось, что взрыв произошел не в самом здании, а за его пределами. Когда смолкли последние отзвуки взрыва, в коридоре послышался быстрый и мерный топот идуших строем людей.
Затем раздалась команда на каком-то иностранном языке, произнесенная звучным, твердым голосом, и лязг оружия.
Шумно распахнулась боковая дверь в залу, и тот же голос звучно скомандовал по-английски…
Начальник полиции, монах-секретарь и солдаты застыли в ужасе и изумлении.
Жак и Жюльен были удивлены не менее их.
Слова команды были следующие:
– Долой оружие!.. Я вас всех беру в плен!..
* * *
Получая с театра военных действий известия о беспрестанных поражениях своей армии, перуанское правительство в панике изыскивало все возможные способы занять чем-нибудь общественное мнение и отвлечь его от постыдной действительности.
Схватить невиновных, ложно обвинить их в шпионстве и расстрелять ничего не стоило для бесчестных перуанских чиновников. Этим они думали показать обществу: вот как мы заботимся о вас, как бдительно охраняем общественную безопасность.
Жюльен догадывался, что именно такую штуку и собирались проделать перуанские администраторы, и потому снабдил своего метиса самыми точными инструкциями на этот счет.
Прежде всего ему было приказано сделать все возможное для того, чтобы пробраться морем из Трухильо в Лиму.
Метис пошел отыскивать контору одной из местных пароходных компаний, чтобы взять себе билет.
На набережной, где находилась эта контора, он увидел здание, над которым развевался флаг. Посланцу французов показалось, что он уже встречал такой флаг над иностранными консульствами в Квито и Гуаякиле, и, полагая, что нашел искомое, вошел в подъезд.
Приемная здания была не заперта. Метис вошел в нее. У стола, заваленного бумагами, сидел без сюртука, в одном жилете, толстый-претолстый господин и курил сигару, потягивая при помощи соломинки какой-то напиток из стакана.
– Что вам угодно? – добродушно спросил толстяк молодого человека.
– Съездить на пароходе в Лиму, – робко отвечал метис.
– Вы ошиблись адресом, молодой человек. Здесь не пароходная контора. Здесь английское консульство… со вчерашнего дня.
Эстеван вежливо извинился. Толстяк продолжал с прежним добродушием:
– Ничего, любезный, это не беда… А скажите, пожалуйста, вы очень торопитесь в Лиму?
– О да, сударь, очень тороплюсь.
– Ну, так вы опоздали. Вчера ушел американский пароход, а французский отходит через две недели.
Видя, как его собеседник изменился в лице, толстяк пожалел бедного парня. Он предложил ему присесть и отдохнуть, затем осведомился, не болен ли он.
– Ах, сударь! – воскликнул метис, вдруг разражаясь рыданиями. – Что ж теперь будет!.. Мои господа теперь погибли!..
– Ваши господа?..
– Да, сударь… Мои господа – французские путешественники. Перуанцы посадили их в тюрьму и хотят умертвить.
– Вот как! Они французы!.. Расскажите-ка, расскажите. Это меня интересует, хотя я и англичанин. Но международное право в цивилизованных странах в равной мере распространяется на всех.
Эстеван рассказал о своих отношениях с Жюльеном и Жаком, о цели их путешествия, ложном обвинении и, наконец, о цели своей несостоявшейся поездки в Лиму.
Англичанин слушал рассказ молча, потягивая свой сироп и посасывая сигару.
– Вы, следовательно, везете письма к адмиралу и посланнику?
– Да, сударь.
– Я британский консул и в Трухильо являюсь единственным представителем европейских стран. Поэтому покажите мне бумаги, которые вы везете: мне не помешает с ними ознакомиться.
– Извольте, господин консул, – отвечал с готовностью метис. – Вот они.
Консул распечатал конверт и вынул из него несколько бумаг. Взгляд его упал на одну из них, написанную по-английски и с приложенною к ней большой печатью.
Консул развернул бумагу и быстро пробежал глазами.
Он вздрогнул, точно по его телу пробежал электрический ток.
То был известным нашим читателям охранный лист, выданный Жюльену английским министром лордом Б.
– Ну, мой милый, у вас такая рекомендация, какие мало у кого имеются. Тут есть из-за чего взорвать на воздух целый город и опустошить целую провинцию. – Молодой человек, ваши господа спасены!
– О, господин консул! – воскликнул метис. – Как вы добры, как великодушны!
– Тут не о доброте вовсе речь и не о великодушии. Я исполняю только долг. В силу этого документа я обязан министерским приказом взять немедленно ваших господ под высокое покровительство Ее величества Королевы Великобритании. Оставайтесь пока у меня, а я приму меры… Впрочем, какие же тут нужны особенные меры? Просто потребую освобождения – вот и все.
– Ну, а если вам откажут, господин консул?
– Мне-то откажут? Консулу Ее величества? Это немыслимо!
– Если прямо не откажут, начнут тянуть время… и потихоньку отравят их… Граф де Кленэ именно приказывал не поднимать тревоги, покуда мы не будем в силе.
– Покуда не будем в силе! – вскричал консул, засмеявшись. – Да, пожалуй, вы правы. Но через неделю, даже раньше, мы будем в большой силе. Я ожидаю на днях военный корабль Ее величества.
* * *
Наступил пятый день.
Эстеван, все время с тоской всматривавшийся в морскую даль, влетел, как пуля, в кабинет консула:
– Корабль!.. Пароход!..
– Какой флаг? – спросил консул.
– Не знаю… кажется, такой же, как здешний.
И метис указал рукою на потолок. Консул подошел к окну. К пристани подходил стройный корабль. На буг-шприте его гордо развевался английский военный флаг.
– Ура!.. – вскричал консул. – Это тот самый корабль, которого я ждал: корвет «Scottia», под командой сэра Колина Кэмбля. Кричите и вы «ура», молодой человек. Ваши господа спасены. Теперь уж можно сказать наверное, что спасены.
Корабль между тем выбрал место для стоянки и бросил якорь.
Консул уложил бумаги Эстевана в герметическую жестяную коробку и предложил метису отправиться с ним на пристань и вместе сесть в бочку.
Капитан корвета, молодой стройный офицер, белокурый, матово-бледный, с голубыми глазами, бесстрастно взирал на торжественное путешествие консула в бочке на корабль.
Ступив на борт корвета, тот приблизился к капитану и отвесил ему глубокий и церемонный поклон.
– Имею честь засвидетельствовать свое почтение сэру Колину Кэмблю.
– Добро пожаловать, дорогой мистер Гоуитт. Очень рад вас видеть. Оказывается, вы уже водворились на этом негостеприимном берегу.
– Берег действительно негостеприимный. Он даже хуже, чем вы предполагаете. Я ожидал все-таки найти здесь цивилизованных людей, а между тем это какая-то дикая орда.
– Что вы! Неужели вам здесь не оказали уважения, соответствующего статусу дипломатического представителя Ее величества?
– Тут не обо мне, собственно, речь… но это все равно. Дело такое, сэр Колин, что вашим пушкам, быть может, придется заговорить. Удивительного в этом ничего не будет.
– Объясните ваши слова, мистер Соуитт, – бесстрастно возразил капитан, в глазах которого, однако, как будто что-то блеснуло.
– Прежде чем приступить к объяснению, я прошу вас просмотреть вот эти документы. Шесть дней тому назад мне передал их молодой человек, приехавший со мною на корвет… Не угодно ли?
Командир корвета «Scottia» пересмотрел поданные ему бумаги.
– И этот джентльмен, – заговорил сэр Колин Кэмбль, складывая бумаги, – просит британской помощи?
– Да, капитан, и не без основания, потому что положение обоих путешественников отчаянное, как это вы сами можете видеть из писем…
– Ну, из этого неприятного положения они выйдут менее чем через три часа, за это я вам ручаюсь, мистер Гоуитт, – ручаюсь, хотя бы для этого мне пришлось обратить весь город в груду развалин и пепла… Лейтенант, прикажите выставить боевые сигналы… Канониров к орудиям. Сорок человек морской пехоты приготовить к высадке… раздать по двести патронов на человека.
– Но, капитан, ведь это объявление войны… Нужно сначала послать ультиматум.
– Ультиматум?.. Передайте его вы лично и возвращайтесь в консульство. Я буду следить за консульским флагом: если вы его спустите, я открою огонь.
– All right!
Сэр Колин Кэмбль удалился в свою каюту, пробыл там с четверть часа и вернулся наверх уже в полной парадной форме, держа в руках только что составленную бумагу, которую и передал Гоуитту.
Это был ультиматум властям города Трухильо с требованием немедленного освобождения французских путешественников.
– Теперь вы знаете, что вам делать, любезный мистер Гоуитт. Отправляйтесь в консульство, надевайте мундир, а тем временем мои люди высадятся на берег под началом одного из офицеров и сопроводят вас до города. Слуга французских джентльменов покажет вам дорогу в тюрьму, если местные власти не исполнят нашего требования добровольно. Ступайте и знайте, что всякое ваше требование я энергично поддержу.
Солдаты морской пехоты, радуясь предстоящей переделке, на которую они смотрели как на развлечение, с большой готовностью выполнили команду. Но когда консул поспешил к властям, чтобы сообщить об ультиматуме, то ни одного человека он на месте не нашел. Все в испуге попрятались, так что никого нельзя было отыскать.
Подвернулся только один начальник полиции. Ему-то консул и изложил свои требования.
Будучи человеком хитрым, начальник полиции не отказал ему, но попробовал выиграть время.
Он попросил полчаса сроку. Мистер Гоуитт великодушно подарил ему десять минут.
– Десять минут – хорошо! – сказал негодяй и поспешно удалился.
Эстеван, зорко следивший за ним, подглядел, что тот поспешил прямо в тюрьму.
– Господин консул, – взмолился метис, – ради Бога, что вы делаете!.. Зачем вы дали этому негодяю отсрочку? Ведь он побежал прямо в тюрьму. У него наверняка дурной умысел против моих господ.
– Возможно, этот человек очень смахивает на мерзавца. Ну что ж, мы тоже можем следовать к тюрьме. Как ваше мнение, лейтенант? – обратился он к офицеру, командовавшему отрядом.
– All right! – лаконично отвечал офицер.
На городской башне пробило пять часов, когда английские солдаты подошли к массивной тюремной двери.
Лейтенант постучал в дверь эфесом своей сабли. Никто не отозвался.
– Нельзя ли выломать эту дверь? – спросил консул.
– Нет ничего легче, – отвечал лейтенант. – Займет полминуты.
Он подозвал к себе унтер-офицера и сказал ему пару слов. Тот вынул из ранца металлический цилиндр в тридцать сантиметров длины и толщиною в руку.
Из цилиндра с одного конца торчал фитиль.
Лейтенант велел солдатам отступить на несколько шагов, положил цилиндр у порога двери, зажег фитиль сигарой и пояснил консулу:
– Динамитного патрона достаточно для какой угодно двери.
В ту же минуту грянул взрыв, разнесший дверь в щепки.
Путь был свободен.
Английские солдаты во главе с офицером устремились в зияющее отверстие. Эстеван указывал дорогу к камере, где сидели заключенные французы.
Тут-то и произошла описанная выше сцена, когда лейтенант вбежав в залу, где собирались расстреливать французов, крикнул громовым голосом:
– Долой оружие!.. Я вас всех беру в плен!
Английский офицер немедленно велел разоружить перуанских солдат, которые до того были удивлены неожиданным нападением, что совершенно растерялись и даже не подумали оказать сопротивление.
К начальнику полиции и монаху-секретарю он приставил четырех солдат.
– Отступать нам придется среди разъяренной толпы, – сказал он, – поэтому не худо иметь двух таких важных заложников.
Тем временем освобожденные узники с мольбой простирали к своим спасителям руки через решетку и кричали:
– Воды!.. Ради Бога, воды!
– Выломать двери! – крикнул офицер.
Солдаты бросились исполнять приказание, как вдруг с другого конца коридора послышалась злобная перебранка.
Это Эстеван ругался с тюремным сторожем.
С самого начала операции, схватив одно из ружей, отобранных у перуанцев, он пошел разыскивать негра-тюремщика и скоро нашел его забившимся в угол коридора.
Метис потащил его к двери, угрожая штыком. Весь серый от страха, тот едва мог шевелить ногами. Эстеван, решив, что негр упирается, бранил его на чем свет и покалывал слегка концом штыка.
– Дверь, черномазый!.. Отпирай живо дверь! – скомандовал метис у порога камеры.
Негодяй дрожал всем телом так, что не мог вложить ключа в замок. Тогда Эстеван вырвал у него связку и с треском отворил дверь сам.
– Воды!.. Воды!.. – продолжали взывать французы.
Два солдата побежали во двор к колодцу, наполнили водой свои манерки и бегом вернулись обратно.
Жак и Жюльен едва могли выговорить «спасибо» и жадно, как дикие звери, набросились на воду.
Утолив жажду, французы, наконец, взглянули с благодарностью на своих спасителей, узнали английские мундиры и воскликнули в один голос:
– Спасибо!.. Вы нас спасли!..
Офицер молча вложил саблю в ножны, вежливо поклонился в сторону Жюльена и Жака и произнес, указывая на консула, затянутого в парадный мундир:
– Мистер Ричард Гоуитт, консул ее величества королевы Англии.
Французы поклонились.
– Сэр Эдмунд Брайтон, лейтенант корвета «Scottia», – в свою очередь консул представил офицера.
Жак и Жюльен поклонились опять.
Затем путешественники в свою очередь совершили церемонию взаимного представления, и лишь после этого все четверо обменялись крепким английским шекхэндсом[30], от которого обыкновенно чувствуется ломота во всей руке от кисти до плеча.
– А ведь мы немного знакомы, мистер Гоуитт, – сказал Жюльен консулу. – Но, по правде сказать, когда я наблюдал вашу высадку на здешний берег, то никак не предполагал, что в скором времени вы явитесь нашим освободителем.
– Ао! – произнес толстяк с громким смехом. – Это вы про бочку… Не правда ли, это было смешно?
Отряд двинулся, окружив освобожденных узников, которые так ослабели от перенесенных физических и нравственных страданий, что едва могли двигаться.
Но судьба, все последнее время неумолимо их преследовавшая, вдруг сжалилась и вскоре после выхода из ворот тюрьмы послала им навстречу великолепную карету, запряженную парой сильных лошадей. В карете ехало какое-то туземное «превосходительство».
– Черт возьми! – воскликнул офицер. – Как кстати! Э! Не угодно ли выбраться вон! – обратился он без дальних околичностей к сановной особе тоном военного, привыкшего к немедленному повиновению.
Перуанский генерал тоже на повышенных тонах заговорил о международном праве, ссылаясь на то, что карета является его собственностью.
Офицер не стал его слушать и сделал своим солдатам знак, произнеся лишь одно слово:
– Взять!
Две пары дюжих рук вытащили особу из кареты и бросили прямо на пыльную мостовую, словно тюк блестящей мишуры.
