Максим Горький
Последний день
– И буду. Очень жаль, что никто не догадался вовремя, какой я интересный человек, какой оригинал, – торопливо и задыхаясь говорит Паморхов.
За окном черно. В сумраке комнаты, в углу неприятно выделяются изломанные очертания филодендрона, воздушные корни, точно длинные черви, чёрные листья, как уродливые ладони с расплющенными пальцами.
– Ещё в отрочестве, – тяжело кипят слова хозяина, – меня, так сказать, взял в плен вопрос – почему нельзя? И я всю жизнь пытался найти последнее нельзя, дальше которого – некуда идти…
Доктор искоса, сквозь дым смотрит в лицо хозяина внимательно и недоверчиво, взглядом следователя, а Капитолина, глядя в огонь, дремотно улыбается.
– Мои якобы безобразия – только попытки понять – а почему нельзя?
– Ты что читаешь? – спросил доктор.
– Читаю? – удивился Паморхов, но, тряхнув головою и хрипло смеясь, сказал: – Ага, ты думаешь, что я из книг? Ну, брат, я не глупее писателей…
– Продолжай, – попросил доктор, спокойно вытягивая ноги к огню. – Только не философствуй. Факт – выше философии.
– Я иду к фактам… Мне, брат, сегодня хочется говорить про себя – это моё право!
Он угрожающе выкатил глаза, багровое лицо его возбуждённо лоснилось, глядя через плечо доктора в сумрак зала, он покачивался и говорил:
– В юности я был очень дерзок, может быть – зол. В зубах разных «нельзя» не почувствуешь себя добреньким, а? То-то! У инспектора гимназии жила девчонка, лет пятнадцати, года на два моложе меня – какая-то дальняя родственница; инспектор держал её в позиции горничной, хотя она тоже училась, гимназистка. Однажды, во время большой перемены, я вижу – её обнимает в сарае некий семиклассник, эдакая, знаешь, революционная шишка, эдакий… Чернышевский, что ли. Ну, нигилист и… вообще я его не любил. Его фамилия – Брагин, Павел Брагин…
Доктор поднял брови, вынул сигару изо рта, как будто желая спросить о чём-то, но промолчал.
– Весна, девушка, мне – девятнадцать лет, я был солидно осведомлён по амурной части, а тут ещё – человек противный. Почему же он может, а мне – нельзя? Изо всего этого в сумме получился скандал, чёрт их возьми! Зная, что девушку держат строго, я поймал её и предъявил серьёзные требования, а иначе, говорю, ваше дело – швах! Я был парень видный, и меня очень удивило, что она заартачилась, мы поссорились, и нечаянно я разорвал ей кофточку на груди. Конечно – крик, люди, заседание педагогического совета, и меня – исключили… да. А этот осёл – остался.
– Брагин? – спросил доктор.
– Ну да.
– А девочка? – спросила Капитолина.
– Ей, вероятно, пришлось солоно… Я тогда же перебрался в юнкерское…
Он нахмурился, задумавшись, сердито оттопырив губы. Потом налил коньяку, выпил и пошёл к двери, шаркая туфлями.
Взглянув на его отражение в зеркале, женщина, краснея, опустила глаза, доктор взял её руку и потянул к себе, она, покорно склоняясь, прошептала:
– Ой, не надо…
Не спеша, властно доктор прижался губами к её губам, потом встал и начал шагать, громко стуча каблуками.
– Зачем ты позволяешь ему пить? – тихонько спросила женщина.
– А тебе не всё равно?
– Ночью у него будет припадок, я не люблю возиться…
– Скоро конец.
– Фи, как ты говоришь?
– Как?
– Странные вы, мужчины…
– Да?
– Страшные…
– Вот как…
Капитолина закинула руки за голову и сказала вполголоса:
– А ты, ты – положительно способен на преступление.
Доктор взглянул на неё, говоря:
– Испортила ты себе голову разным вздором. Ну что ж, напишет он завещание в твою пользу, да?
– Не знаю…
– Если ты не сумеешь заставить его написать завещание – будет глупо. Что ты будешь делать, когда он умрёт?
– С тобой жить.
– А жену – отравить прикажешь?
Капитолина засмеялась тихонько:
– Ты – удивительный! Ты даже и говоришь, как преступник…
– Слушай, – сердито сказал доктор, глядя в зеркало, где отражалась дверь, – если ты не сумеешь обеспечить себя…
– Ах, перестань! Ну, сделаюсь кокоткой – это очень интересно, почитай-ка…
– Вздор!
– По-твоему, и madame Дюбарри – вздор? И Диана де-Пути? – спросила женщина.
Доктор, загнув бородку к носу, молчал, а она говорила с удивлением:
– Просто ужас, какой ты невежда, как мало знаешь историю и женщин… Когда мы будем жить вместе, я тобою займусь. Нужно читать, а то и говорить не о чем, согласись…
В стёкла бил дождь. Сухо скрипел паркет под ногами доктора. Отражение огня, ползая по ножкам стола, странно оживляло его, казалось, он раскачивается и сейчас тоже пойдёт по комнате, звеня рюмками и стаканами.
– Я попробую поговорить с ним о завещании, – говорил доктор. – Но он относится ко мне подозрительно. Он сильно болен. Следовало бы его уложить…
Усмехаясь, Капитолина сказала:
– Уложить – это говорят преступники. Я его уложил, уложу…
Пошатываясь и мыча, вошёл Паморхов, высоко подняв брови, прислушиваясь и спрашивая:
– Вы – о чём?
– Капитолине Викентьевне необходим массаж, если она не хочет полнеть.
– Да, я не хочу. Уж я и так кубышка…
– Э-с, – сказал Паморхов, опускаясь в кресло, – массаж, да… Не перейти ли в гостиную?
– Здесь больше воздуха, – заметил доктор. – И во всех хороших романах беседуют у камина – так? – спросил он женщину.
