Мари Мишель
МирЭМ
Не выспавшись за ночь должным образом, Маруся поднялась разбитой, к горлу подошла тошнота. Заварив себе чаю, она присела на мягкий кухонный табурет, собираясь с мыслями. А за окном расходилась субботняя жизнь. Кололи дрова постукивая топорами, звенели ведрами, голосили громко соседские дети. Выпив чаю на скромной кухоньке и уняв тошнотворность, она приободрилась для домашних хлопот. Покормить Алмаза, склоняющегося по двору ни свет ни заря, приготовить завтрак дочерям и мужу, прибраться и многое другое.
Во всем доме, кухня единственное место, которое располагало ее к творчеству, где она свободно придавалась чувствам в драгоценные минуты, когда в просторной избе все спали. Предаваясь мыслями о Жене, думая о нем бесконечно и утром, и ночью, она радовалась тому, что люди не умеют читать чужие мысли. И все, о чем она думает, о чем мечтает сохранится под семью печатями. Любовь, взявшись из ниоткуда, без всякий мотиваций и условностей, без претензий и притязаний сравнима лишь с классической музыкой, где в роли дирижера становятся двое влюбленных, руководя своим внутренним оркестром. «Можно ли увидеть любовь?» Чувствуя эту неосязаемую энергию, она видела, как от нее расходятся кругами чистые и прозрачные как воздух волны. В такой любви присутствует нежность, доброта, мироздание, шепот, счастье и радость. С Женей она бы общалась при помощи исходящего света от глаз и души, без затрачивания ненужных слов…
Минуты личного счастья закончились, когда проснулись дочери и окружили на кухне Марусю, напоминая ей о родительском долге. Рыжеволосая Соня первым же делом влезла на коленки к маме обнявшись с ней.
– Что будете на завтрак? – спросила Маруська у дочерей.
– Оладьи! – не раздумывая, пожелали девочки.
– Можно и оладьи, на домашних яичках! – воскликнула многодетная мама, расправляя свои крылья.
– Марта передала? – сообразила Арина, взрослая умом не по годам.
– Да, угостила вчера.
– Мама, а у меня родительское собрание, в понедельник, шесть вечера, – протараторила Яна, сообщая впритык.
– Приду, конечно, а тебе придется посидеть с Соней.
Янка ухмыльнулась манерно, от предстоящего бремени сидеть с младшей сестрой.
– Нагуляешься непременно, за всю жизнь то…, – изрекла Маруся, принимаясь замешивать тесто.
На кухню подтянулся Влад: – и мне оладьи! – напомнил о себе он, взлохмаченный после сна.
– Всем хватит, – ответила Маруся, наливая на сковородку первый блин, который давно не комом.
После завтрака, Влад уехал работать, а Маруся каким-то необъяснимым чутьем поняла, что она беременна. И заговорило в ней сердце о прочной нити, что связала великим чудом мать и сына. Растет под сердцем, развивается, питается полезными веществами. Кроха по сроку беременности, а такую прочную связь возымел с ней. Овеялась Маруся душевным счастьем от зародившейся божественной жизни, что благословили ее небеса.
– Арина, пожалуйста, присмотри за Соней, я до Марты сбегаю, – попросила она старшую дочь, в желании переговорить об этом с подругой.
– Ну я гулять! – собралась старшая дочь, прихорошившись. Кожа упруга, молодой взгляд, стройность тростинки.
– Я быстро, милая.
– Иди, уговорила! – согласилась Арина, стараясь по большей части идти на встречу матери.
Маруся вышла из горницы. Алмаз завилял хвостом. – Я скоро вернусь и дам тебе чего-нибудь вкусненького, – потрепала она пса за ухом. Глаза молодого пса глядели смиренно, провожая любимицу до кустов. И солнышко вытянуло свою голову сквозь плотные серые портьеры, чтобы посмотреть, что такое занятное происходит у Маруськи?
Запыхавшись от счастья, Маруся поднялась в дом. – Занята? – застала она Марту в полном здравии.
– Не совсем. Ты что такая, полыхаешь огнем?
– Я беременная!
– Ну и новость! – уставилась на нее шокированная Марта, – что делать будешь?
– Рожать! – пронзила ее Маруся без всяких сомнений. – Я прикинула, получается примерно уже два месяца… Мне даже не в намек, как так получилось. Сейчас лишь дошло до меня! – светилась Маруся от чуда, произошедшего с ней.
– Так это здорово Маруська! Я так рада! Влад знает? – улыбаясь глазами, спросила она.
– Нет, нет. Мне и говорить ему не хочется. Он сразу напьется на радостях, песни начнет распевать свои. Ты же знаешь, я его пьяным терпеть не могу! По мне, так пусть месяца три не знает!
– Точно. Кому, кому, а ему поистине пить нельзя…Таким идиотом становится, даже не знаю, как ты умудряешься терпеть это.
– Сама на знаю…, – зажмурилась Маруся, отсекая мысли о муже. – Да, и на свое вино уж тоже не зови! Пусть стоит до лучших времен!
– Бросила ты меня, подруга. Мы и так редко собирались… Ладно, будем отныне пить один чай, – сдалась Марта, войдя в положение подруги.
– Денис то дома? Удалось по поводу работы узнать у него? Мне любая сойдет, лишь бы срочно, пока живот не вырос, – сострила Маруся.
– Не переживай, Денис спит, как встанет спрошу.
– Ой, надеюсь. Ну все подруга, побежала обратно.
– Давай, Маруська! Береги себя, не перетруждайся хлопотами!
– Буду стараться!
19
В полуденное время Маша сидела на кухне за интересной книгой, в ожидании, когда проснется Майкл. Благодаря ее заботе, широкоплечий, рослый молодой человек, проспав сутки, выздоровел к утру от вредного недуга. Замотанный в простыню, он встал пред Машиным взором похожий на большую белую глыбу с черным гребнем, вполне окрепшим, хоть и с припухшими веками.
– Доброе утро, Маша, можно к тебе на «ты?» – разрезал его голос квартирную тишину.
– Доброе, Майкл. Не возражаю. Как ты себя чувствуешь? – приветливо улыбнулась Маша, и ее глаза, цвета голубики заиграли свежестью утра в росе. Она поднялась с табурета и закрыла форточку, чтобы не продуло полуголого огромного человека, влажным, осенним воздухом.
Майкл присел рядом и вымолвил, немного мявшись: – признаюсь, не поверил тебе, а потом как стало худо… С жизнью успел попрощаться, – выдохнул он и затих. – Даже, мотоцикл свой задарил приятелю, думая, что он мне уже точно не понадобится… Между двумя мирами побывал. И до чего странная штука, проснулся я сейчас каким-то другим человеком, что ли, с другим мировоззрением… – выговорился Майкл, вздрагивая тяжеловесными плечами.
– В слабости нету веры… – методично заключила Мария. – Посему и перестала я практически помогать пьющим. Пусть простит меня за это матушка. Но, я рада, что ты окреп. Кашу будешь? Тебе необходимо поесть, – залепетала она, с усладой женской.
– Буду! Спасибо, – пошелестел он книгой, что читала до него Мария.
Целительница незамедлительно поставила перед Майклом двойную порцию каши с маслом и навела ему крепкий чай. Ее «живой» гость ел с явным аппетитом, быстро опустошая тарелку.
– Маша, можно я тебе задам нескромный вопрос? – обратился он, насытившись едой.
– Задай, – ответила Маша и у окна толстый, невысокий холодильник закряхтел вдруг, словно истаскался и выдал человеческое – «пф», покачнувшись вместе с электрическим сверкающим самоваром, что восседал на нем.
– Как ты смотришь, если я день, два поживу у тебя, пока не решу вопрос с мотоциклом? – и черная скала уставилась на хозяйку вопросительно.
– Располагайся, и пусть тебя не смущает, что мне завтра на работу, – уверила она его с блеском добрым голубых глаз, а губы ее так и стремились улыбнуться каждый раз.
– Спасибо. Мне повезло, что я встретил тебя, – поблагодарил он, собираясь помыть за собой тарелку.
– Все устроиться, – ответила Мария, не давая ему это сделать, ощущая как исполин вознесся над ней, – в гостях не моют.
– А помыться? – скромно спросил он, с запашком тины.
– Пожалуйста, правда твои футболка и носки постираны, и не просохли, – хлопотала Мария, вручая ему чистое полотенце и широкий халат, что должен был подойти на такую махину. – Хорошо бы брюки твои постирать…
– Брюки? – я их сам постираю, не хочу затруднять тебя, побагровел он, смутившись, скрываясь в ванной.
По стеклу забил дождь. Певуче захлопал, зацарапал серебристыми косыми каплями. Ветер, подбивая клинья, прилеплял к окну пожухнувшие желто-зеленые листочки дуба.
Посвежевшего Майкла было не узнать. Лучистый взгляд, розоватые скулы. Чистые влажные волосы гладко лежали зачесанными назад, открывая простодушное лицо, черные, большие глаза и колоритную небритость. Маша соскользнула глазами на мужские голые пятки: – сейчас поищу тапочки, ноги так застудишь…
Вечером они пили чай. Майкл предложил Маше, если она пожелает, называть его просто Мишей.
– Значит ты Михаил? – уточнила она приятные подробности.
– Михаил Михайлович Усов, если точнее, – достоверно представился он, улыбаясь и покачиваясь, потер своими большими руками себе глаза, – ну я привык, что друзья зовут меня просто Майклом.
– А что же твоя семья?
– Семья, семья, – нету никого, если так можно сказать…, – равнодушно проговорил он своими губами, а глаза его, утопические, недоговаривающие, ускользнули от Марии.
– Как нет никого? – переполошилась Маша, и чуть ли не зашло ее сердце.
– Ну как…? Конечно, родители есть. Но, видать я шибко разозлил их, что они выгнали меня из дома. Моя мама, которая гордится своими аристократическими корнями, отреклась от меня, за то, что я пью беспросыпно, упрекнув меня, что позорю их род, – оскорбленным голосом признался Майкл. – После этого я не мог остановиться… И раз никому не нужен, не мучался совестью. Выходит, приехал сюда к приятелю, неотъемлемо полоскаться в трясине.
– Ты и сейчас обижаешься на маму?
– Не знаю…, – ответил Миша, – где-то я сам виноват может… Я не мог справиться с сосущим чувством, где-то вот здесь, – указал он жестом на свой кадык. – Утром просыпаюсь, и уже сосет, на мозг давит. А я бессильный был против этого и мужества не хватало признаться себе, – выдал он, не кривя душой.
В эти минуты, она прониклась к нему, и от ее сердца протянулась к нему невидимая алая нить. Лицо непроизвольно запылало, – «от горячего чая» – подметила она про себя, смущенно сглотнув слюну, а произнесла тепло:
– Надо мириться!
– Я же, Маш закончил институт международных отношений, – приподнял он смуглую, черноволосую голову от пола и ворвавшись глядеть на Машу немигающим взглядом повествовал далее: – А в общежитии контингент разный, студенты со всего света, там и приобщился к выпивке, а как получил диплом, так сорвался окончательно. Мои родители живут в Москве, и отец запланировал меня к себе пристроить, а я вот, поступил подло. Взял и уехал к бабушке с дедушкой, а тут старые друзья, ну соответственно и выпивка. Каждый день врал родителям, что скоро буду и деньги выпрашивал. Стыдно за самого себя.
– Сколько тебе?
– Двадцать шесть, в декабре мне двадцать семь исполнится.
– Прости себя за все, родителей и непременно попроси у них прощения, – поддержала его Маша, советом.
– Спасибо что выслушала, так и сделаю…, – откликнулась его душа, подхватившая алую ленту и лицо озарилось дружеской улыбкой.
– Пожалуйста, ну, мне кажется, что пора спать. Мне завтра на работу, – напомнила она и в глазах замерцал сон.
– Засиделись мы… конечно. Ты ложись на своей кровати, а я на полу лягу, мне не привыкать.
– Пошли тогда стелиться?
– Пошли.
На следующий день, Маша рано утром ушла на работу, оставляя Майкла на собственное попечение. Утро медленно редело, наполняясь светом, не обернувшись к обеду полным превосходством. Солнце запротестовало и не соизволило показалось, прячась за тучными портьерами.
20
Майкл открыл веки, а вслед за ним тут как тут, проснулось и тело, сладко потягивающееся под одеялом в милом цветастом пододеяльнике. Пройдясь глазами по знакомой обстановке, с задернутыми шторами, что пропускали струйку приглушенного уличного просвета, он прочувствовал совершенную радость. А на душе освобождение от мук и сомнений, и так примечательно выспался, впервые за несколько лет. Здравая, светлая голова легкая в мыслях, задышала вместе с телом в унисон. Жизнь в нем забила ключом с новой силой, верою в будущее и свои силы.
После завтрака он дошел до пожелтевшего жасминного куста, за которым его приятель, Лелик Мартынов, восседавший за самодельным столом, предназначенным для игры в домино, уселся накатить с такими же собутыльниками, каким он и сам являлся.
– Что отмечаете? – раздался бархатный баритон Майкла, и подмерзшие жасминовые листочки подлетели к общему столику, около которого вытоптали да безжизненного состояния землю. Теперь там и муравья не встретишь, в хорошую погоду.
– Отмечаем крутой моцик! – слащавым голосом признался Лелик, сидящий спиной к вопрошающему, облизывая губы в предвкушении удовольствия, от непочатой бутылки.
– Гонщик вернулся за ним! – произнес Майкл, как заклинание.
– Ты живой? – удивился Лелик, не поверив своему скептическому взгляду, приметив дружка из прошлого.
– Восстал из ада! – просветил его Миша, пройдясь по другу из недалекого прошлого шальными черными глазами.
Косяк из трех гулях, приглашенных самим Леликом, с невеселыми лицами, многозначительно замигали по Майклу красными лупасиками, нервно покуривая. «Если он с ними, пусть проставляется, на всех не хватит».
– Господь с тобой! – воскликнул маленький Леля, с жиденькими волосами, – лежал прямо тут, коньки откинул, – жестом руки указал он около лавочки, хихикая ртом, с редкими зубами. – Прихожу утром – нет трупа, а я засобирался уже в морг звонить!
– Что ж, получается, ты – упырь, бросил меня здесь умирать? – вспылил грубовато Майкл, обдавая своего приятеля испытывающим светом настойчивых глаз. И резко поднявшийся ветер раскидал его смольные волосы.
– Я-то сам еле доковылял до кровати, ужрался в доску! Думал, что не проснусь утром. Чем бы я помог тебе? – прочесал языком ныне уж бывший собутыльник, у которого жгло несмоченное горло. – Присаживайся лучше, отметим твое воскрешение!
– Ну – ну… Ковыляй намеченным маршрутом, а меня мой мотоцикл интересует, верни его, я домой возвращаюсь! – вырвалось у Майкла сотрясая землю накаленным голосом.
Собравшиеся в кучку сотоварищи засверкали на него трезвыми, голодными глазами оборотней. «Не хочет, пусть не задерживается и проваливает!» – уловил он их настроение.
– Задарил, теперь забираешь! А я уже покупателя нашел, залог взял! – возмутился Лелик сузив притворные глаза, поправляя на себе новенькую куртку, словно она спадала с плеч, приобретенную утром на рынке на задаток.
– Раз уж мне господь жизнь даровал, то и мотоцикл возвращай! – напирал Миша, – а то я твою бутылку размозжу тебе об голову! – замахнулся он бутылем.
Мужики горячо взмолились, раскрывая веки на пять копеек, как бы говоря: – «будь милосерден».
– За подлянку с тобой было связываться, кто из нас упырь! – разгорячился Лелик, которому неудобно было перед людьми, приготовившимися отметить, можно сказать его дивиденд, в виде мотоцикла.
Теряя самообладание, Майкл рявкнул – ры! – вскидывая свои огромные руки над низкорослым Леликом.
– Ладно, ладно, не рычи! С тобой только связываться! Надо было расписку с тебя взять! – сдался приятель, жалея, что делец из него никакой. – Без меня не начинайте! – выкрикнул алкашам Лелик, зашагав в сторону гаража, обходя мелкие лужи. – Забирай, пока я добрый! – распахнул он свой гараж.
– Гони ключи!
– Держи, восставший из ада! – подкинул ему Лелик связку, и сплюнул тут же горечь утраты, пожалев, что связался с глыбой.
На Майкла смотрел его великолепнейший «Хонда голд винг». «Родненький» – подумал он. Заведя мотоцикл, он рванул до дома Марии, где вечером Машу ожидал ужин, состоящий из отварных сосисок и картошки в мундире. Доведя неприхотливое кушанье до ума, они дружно поужинали. Ранним утром Майкл уехал к себе, а Мария заскучала, не зная: прибудет ли когда-нибудь к ней ее «спящий красавец…» Через некоторое время включая утюг в розетку, она обратила внимание на исправность таковой. Легкая улыбка подняла уголки ее губ, – «спасибо».
21
Марусе повезло. Денис устроил ее к своему знакомому в придорожный мини-маркет. Там ей выдали фирменный чепчик и фартук. В обязанности входило работать за кассой, вести расчет с покупателями, и по возможности помогать в зале выкладывать текущий товар, забивая пустые полки. Отвозя Маруську утром до работы, и попрощавшись до вечера, Владислав заезжал в течении дня, с желанием настигнуть воочью бесстыжего любовника своей жены, прячущегося где-нибудь в укромной подсобке существующего всего-навсего в его обостренном уме. «И, если что…, безжалостно размозжить ему морду». Маруся его осаживала в стороне, – «не глупи, люди смотрят!»
Быстро привыкнув и освоившись на новой работе, Маруся жила в двух измерениях. В реальном мире она научилась жить механически, выработав автоматический триггер буквально во всем, тогда, когда в нереальном измерении ее душа всецело была поглощена мыслями о Жене. Ее сердечная зацикленность не препятствовала механическим навыкам, навеивая поэтические строчки о своей любви к любимому…
«Любовь – небесная сестрица,
Да птицею в душе томится.
Так молчалива и кротка,
И посеребрена, злата.
Олицетворенная зерном,
Играет солнечным вином.
Клубится пересветом птичьим,
И умолчит о чем-то личном…»
В первую же рабочую неделю в магазин заехал Денис:
– Ну как ты? – спросил он, – освоилась?
– Нормально. Коллектив дружный, работа устраивает, – заверила она брата.
– Я нынче заехал, узнать. Донесла Марта весточку, это правда, что ты беременна?
– Да, правда. Владу только не говори. Пусть как можно позже узнает!
– Комедию не ломай! Он все-таки отец твоих детей, перед самыми родами собралась ему сказать, поди? – скользко вырвалось у Дениса, серьезно поведя бровью.
– Но точно не сегодня!
– Обрадуй мужа то, языка своего жалко? – с насмешкой надавил он, перебарщивая.
– Обрадую, – заверила она холодной интонацией.
Празднуя неожиданную заветную новость, Влад пьянствовал всю ночь, надрывая свою глотку распевая жуткие, безнравственные песни. Не зная куда деться из-за развеселого шума, разнесшегося по всей избе, Маруся с трудом заснула под утро, сумев поспать каких-то два часа.
– Ты снова решил бросить работать и засесть пить? – спросила она вечером Влада, когда вернулась домой.
– Подумаешь, перепил маленько, завтра поеду работать. У меня как-никак сын родится, надо подготовится как следует! – оправдался трепетно Влад.
– А если девочка снова?
– Сына давай! Пожалей уж меня на этот раз!
Не споря с ним, Маруся, не обронив ни слова, ушла отдыхать, тут же засыпая.
Иногда на Влада нападала дикая ревность. Уже беременную он ревновал ее ко всем пуще прежнего, цепляясь за любую зацепку, не ведая, что творится в Маруськиной душе.
– Нам надо поговорить, – заявил он громогласно, встречая ее после работы.
– О чем? Говори сразу!
– Вернемся домой и поговорим!
– Я не люблю, когда ты тянешь. Говори сейчас, что стряслось, – настаивала Маруся по пути, не теряя контроля над ситуацией.
– Раз настаиваешь, могу и сейчас, … Я прочитал твою тетрадь со словечками из орфографического словаря, и наткнулся на стихи…
Маруся ощутила в подушечках пальцев нервные покалывания: – и, что?
– Мне не понятно, кому ты их пишешь? – спросил Влад устрашающе. – Вот, например, одно из них ясно запомнил: -
«Когда в краю, где дом – далеко,
Ты думай только обо мне.
Когда дожди идут с востока,
Ты думай только обо мне.
Когда найти решенье сложно,
Ты думай только обо мне.
Когда совсем уж невозможно,
Ты думай только обо мне…» – остановился Влад, забыв, что там было дальше… – О ком ты? У тебя кто-то завелся, я чего-то не знаю, может и ребенок не от меня? Кто должен думать только о тебе!? Говори как на духу, я порубаю его на куски! – разгневался Влад, не отрывая сощуренного взгляда от дороги, почувствовав неладное.
– В таком случае, порубай себя, – осторожно намекнула Маруся, не выдавая волнения.
– Что это значит, себя порубать?! Ответь!!! – заорал он свирепым голосом, побледнев от злости.
– Все свои стихи я посвящаю лишь тебе одному, – ответила она, не раскрывая истины.
– Да!? Ты сейчас не морочишь мне голову, точно мне? – отходчиво уточнил Владислав, притихнув голосом.
– Тебе, – исчерпывающе указала Маруся.
– Фу, – обрадовался ее муж, остужаясь, – я-то думал… – Так-то сходится, я постоянно вне хаты. Ладно, верю охотно! Но, смотри у меня, мне все доложат, если хоть одна гадюка подкатит к тебе!
– Тамара Ильинична – дозор твой, от чьих глаз ничто не ускользает?
– Она тоже свой человек. За тобой тут все следят! Запомни! – пригрозил он ей пальцем, выстрелив им куда-то в воздух.
– Да пусть хоть инопланетяне будут следить! А лучше пусть заберут тебя к себе! Ты им там и песни споешь, и станцуешь! И если ты мне сейчас окончательно испортишь настроение, то неделю будешь готовить себе сам и стирать свои вещи!
– Все… все, – не буду, Маруся, Марусечка! Я же тебя так люблю! – с ласковым привкусом проговорил Влад, останавливая машину возле двора.
Несдержанно хлопнув автомобильной дверцей, Маруся задержалась мыслью о тетраде, что забыла убрать подальше от поспевающего мужа. «На ее спасение, Влад принимает все что она ему говорит – за чистую монету, или же слышит, как ему нравится».
Алмаз завилял хвостом, приветствуя свою любимую хозяйку. – Кормила тебя Арина? – спросила Маруся у пса, – ну раз ластишься, значит сытый. – Все, хватит, хватит. Облизал меня всю усердно. Покормлю тебя утром, – прикоснулась она к собачьей морде губами, причмокивая его, заряжаясь от него прекрасным настроем.
22
Маруськина прародительница, бабушка Паулина еще при жизни давала ей дельный совет: – «умалчивай от мужа про свои сбережения». И только со временем, Маруся приняла к сведенью, что хотела этим бабушка сказать, столкнувшись с тем, что Влад, принося зарплату, тут же выклянчивал ее под разными предлогами. «Вручая правой рукой, отбирал левой». У незадачливого мужа поводы бывали самые разные, происходящие в независимости от него, пребывающем круглогодично в полосе невезения. Так что, «бабушкин совет» не работал в ее семье, хоть и имел рациональный смысл. Собирая и откладывая деньги по крупицам, она не успевала и моргнуть, как сдувалось все скопленное под чистую ее же мужем.
Маруська была выходная. Варив свой традиционный борщ, она глядела на бурлящий котел, настроившись излучением куда-то далеко… Туда, куда могла беспрепятственно проникнуть взором, наблюдая в непосредственной близости Женю, проецируя его своими пространственно-глубокими глазами. И пока она тут стоит у плиты, он возможно в этот же самый миг тоже угощается борщом, сваренным кем-то с любовью, или спит безмятежно, или сидит на кровати в замыслах о будущем, а близко с ним его девушка, радостно щебечущая о чем-то, обнимает и целует его?
На улице среагировал Алмаз, заливисто подавая голос, извещая приход хозяина, особенно, если того «муха укусила».
– Беда! – закричал с порога Влад и Маруську передернуло в сердцах.
– Что? Какая беда? Где твоя машина? – встревожилась Маруся, с готовностью в глазах к худшему.
– На заправке я пошел в магазин, – забубнил Влад, переведя дух, – не прошло и минуты…, – сглотнул он воздух, рассказывая полнозвучно: – буквально купил себе сигареты и кофе, выхожу, а стекло разбито! Из бардачка вытащили планшет и деньги, пять тысяч рублей! Всю утреннюю выручку! Планшет рабочий. Да придется за свой счет стекло поставить. Ты должна мне помочь! – обязывал он к помощи свою жену, почти рыдая.
– Я!? Почему я? Отработаешь и отдашь им!
– А как мне работать? Я не могу без навигатора в планшете! Не сомневаюсь даже, что у тебя есть деньги! Дай мне на новый. Уже завтра я буду в строю. Все до копейки отдам и даже больше! Клянусь Маруся, выручай, больше некому!
– Невозможно с тобой! У меня не за горами декрет, ребенок родится, а я ничего отложить не могу!
– Обещаю, все купим! Кроватку беру на себя, пеленки всякие. Выручи. Работать буду, не разгибая спину! – нервозно уговаривал муж, держа Марусю в напряжении.
– Твоя контора не может выделить тебе новый планшет?
– О чем ты? Машина на мне! – хмурился Влад, давя на жалость.
«Ну что за человек?» – думала про себя Маруся, – «день ото дня с ним не легче!» – Сколько надо? – уступила Маруська.
– Двенадцать!
– У меня только восемь. Ищи, где можно купить за восемь или спросишь может у кого-нибудь и добавишь себе. Больше я ничем не помогу тебе! – вошла Маруся в положение Влада.
– Сгодится, выкручусь теперь. Что там варишь? Борщ готов?
– Готов.
– Наливай мне!
Вечером ее муж вернулся с гаджетом и пивом, оставив свою рабочую машину в сервисе.
– Полдела сделано, – сказал он, сгорбившись от измождения. Выпивка развязывала у Влада словоохотливость. Разглагольствуя с невидимым собеседником, его лицо обезобразилось жесткими чертами, голубые глаза залились черной свирепостью. Грозно сжимая кулаки, он потрясал ими в воздухе, готовясь безжалостно размозжить голову всем своим врагам, бранившись при этом на всю хату:
– Я найду этих чертей, гребаных! Они пожалеют, что родились на белый свет! Лично выслежу каждого, кто покусился на мой пирог! Урою в землю по самые уши, как только раздобуду себе «Тульского Токарева»!
– Успокойся уже Влад! – прикрикнула на него Маруся, не выдерживая его лексические выражения, – дети спят, имей совесть!
Посмотрев навылет остекленным шельмоватым взглядом, он попросил Марусю, умолкая:
– Поставь чайник, попью чаю и лягу спать!
23
Ноябрь забелил потолок плотной штукатуркой, отделившись от солнца стеною. Заметался снежок, подбираясь к земле пока слабоватыми, но созерцательно-атмосферными снежинками, оповещая о скором приходе реальной зимы, сближая людей от мала до велика предновогодним настроением.
Весь день Мария на работе составляла букеты. Пышные, классические, эконом и для широкого кошелька. С приходом зимнего сезона спрос на букеты падал, сказываясь на личных продажах, но радовал ленивым потоком до самого Татьяниного дня, когда бум на цветы разяще опустошал запасы.
За пределами магазина раздался рев подъехавшего мотоцикла. Увидев молодого человека в защитном шлеме, Мария навострилась всем своим существованием.
– Здравствуйте, я хотел бы приобрести у вас букетик для своей девушки, – официально обратился мотоциклист.
– Здравствуйте, – поздоровалась Маша, предугадывая знакомую речь, – в продаже есть розы, тюльпанчики, лилии, ирис. – Может вы знаете предпочтения вашей девушки? – уточнила она, замешкавшись, глядя на высокую фигуру.
– Думаю она любит розы, – утвердительно сказал покупатель, освобождая голову от шлема.
– Майкл! Привет! А я думаю, ты или не ты? – засветились у Марии глаза приятным огоньком, подмечая, что он подстригся, побрился, и даже прибавил в росте, чем был.
– Здравствуй, Маша! Рад, что застал тебя! – поприветствовал Майкл, радуясь встречи, – Мне нужно купить букет, попышнее, – пояснил он, указывая на красные розы.
– Восемьсот рублей такой.
– Держи, сдачи не надо! – расплатился Миша и загадочно посмотрев на Машу, удалился из магазина с охапкой роз, оставляя ее в еле сдерживаемом волнении. Вернувшись через минуту с открытой широкой улыбкой, он вручил ей только что купленный букет, восклицая: – самой прекрасной девушке на земле!
– Мне!? Спасибо! – растрогалась Мария, подумав сначала, что не для нее розы.
– Маша, – продолжил Майкл, – есть отличное предложение прокатиться на моем мотоцикле, – ты как?
– Хм…, в целом, не против, но я заканчиваю в восемь.
– Пойдет! Подъеду к восьми, – заключил мотоциклист, оставляя продавщицу с букетом роз летать в мечтательных облаках.
В восемь, когда она закрыла магазинчик, ее уже поджидал рыцарь на железной хонде.
– Каталась раньше?
– Нет!
– Одевай шлем! – вручил ей Миша защитное обмундирование. – Тебе идет!
– Шутишь?
– Нет. Садись и решительно держись за меня, обнимая. И ничего не бойся, доверься мне полностью, – проинструктировал Майкл, внушая спокойствие.
Ухватившись как следует, Маша, зажмурив глаза и робея с непривычки, млела изнутри, словно младая козочка.
Трогаясь с места, мотоцикл заревел и ускорился, полетев навстречу ночным ноябрьским ветрам. По пустой мглистой дороге, они проносились мимо вдоль раскинутых одиноких пашен, пропуская лесные густые массивы, притулившиеся в многотонном мерцающем сне. Луна и та, не проглядывалась на своде через белую завесу. Веяло холодом и сыростью. Под покровительством ночи рыцарь на железном коне, сворачивая на проселочную непроглядную дорогу, через пару километров съехал в сторону сказочной местности с остывшим озером.
– Приехали! – сказал Майкл, снимая шлем, оставляя фары включенными. – Здесь прекрасное местечко, и в это время никого! А утром приходят рыбаки за уловом и занимают почти весь периметр.
Маша, преисполненная чувствами, ничего не ответила, завороженно осматриваясь. Полоска яркого света, пробежавшаяся через озерцо, угасала у противоположной кромки.
– У меня есть чай в термосе, будешь? – предложил Майкл, – и даже шоколадка в запасе. Тебе надо подкрепиться, а то я нагло украл тебя голодную после работы.
– Буду, – не отказалась Мария, заморить червячка.
Достав откуда-то небольшой термос, Майкл налил в отвинчивающеюся крышку теплый, но крепкий чай.
– Держи шоколад.
– Тоже крепкий?
– Нет, засмеялся Майкл, – шоколад молочный.
– А если кабан пробежит или волк? – спросила она пугливо.
– Я сам как волк…
– Могуч? – шутя предположила Мария.
– Не прям так чтобы, но в обиду тебя точно не дам, – утверждающе проговорил он.
Маша допила чай и замерзшей рукой вернула ему чашку.
– Замерзла? – спросил Майкл, распахивая свою куртку, – иди ко мне, погрею! – и без лишних слов прижал ее к себе. Мария вдруг забылась, теряясь в сильных объятиях. «С любимым и шалаша не надо», – подумалось ей, лишь бы приникнуть к любимому, вплотную прижавшись. Майкл неторопливо прикоснулся к Марии своими губами, заключая ее в первом терпком поцелуе, вкуса – крепкого чая. Они целовались без устали, в этой призрачной тишине, в этом уединении…
После ночной поездки к озеру, Майкл привез Марию к дому. – Ты не зайдешь? Где ты ночуешь? – забеспокоилась Маша, поцеловав его на прощание.
– В гараже у одного друга.
– Который пьет?
– Нет, этот как раз всегда трезвый. Предложил мне у него в гараже мотоциклы чинить. Так что, я тут, завтра заеду, если ты не против?
– Буду рада видеть! – счастливо заверила она, – если, конечно, не замерзнешь в гараже? – По ночам -то минус.
– Обещаю, приеду в целости и сохранности, – уважил влюбленный Майкл, провожая Марию взглядом, скрывшуюся в подъезде. Сердце у Марии мечтательно-смущалось, горячо разливаясь кровью по телу.
24
В комнату, через окно попадал скучный дневной свет и достигая двуспальной кровати, рассеивался у платяного шкафа. Маруся стояла у гардероба, домовито перебирая свои вещи. Брюки, в которых она ходила на работу, несколько поджимали ей живот. А за неимением средств надо было что-то придумать, в чем бы можно было ей доходить до конца срока беременности.
