Марина Владимировна Брагина
Неформат
ему не было с ней стыдно! Этот вопрос ему никто не задавал. А задали бы, так Савченко покрылся
бы испариной стыда. А с ней? А с ней всё просто и легко, и он, даже не пытаясь соврать, сказал:
– Напускное отсутствие аппетита – это комплекс провинциала. Понимаешь, во всяких
Изотовках бытует мнение, что есть много неприлично и провинциально, особенно перед особами
противоположного пола. Вот я и пытаюсь соответствовать. Там ещё могут ответить на уговоры
поесть: «Ну ладно, только чтоб хозяйку не обидеть». Вот я и думаю, например, что скажут твои
родители, если узнают, что я накинулся на угощение, будто приехал с Голодного мыса?!
– Я всегда могу взять вину на себя. Так что не комплексуй. Я тут, знаешь, на днях
наткнулась на меткое выражение Пушкина, кoму-то он в альбом его записал, кажется: «Желудок
просвещённого человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и
благодарность». Классная фраза, да? Так что хороший аппетит не противоречит образу столичного
жителя, даже напротив. У меня есть для вас сюрприз, товарищ студент. Интересная книга на языке
параллельной математики, то бишь на английском. Допивай чай – и я попытаюсь объяснить тебе,
сколько будет дважды два в этой параллельной системе счёта.
Она шутливо, но настойчиво сунула ему под нос чашку с чаем и аккуратно, двумя
пальчиками подала ещё одну «плачинду». Требовалось отвлечь его внимание. Книгу, как капкан
на зверя, загодя приготовлили в чаще спальни. Пока он послушно пил чай за столом, Ляля тихо,
беззвучно, как охотник, появилась в дверном проёме с книгой за спиной и сказала отчётливым
шёпотом так, что он не мог не обернуться:
– Дровосек, закрой глаза, пожалуйста. И не открывай без моей команды.
Он послушно закрыл глаза, и Ляля, поймав его ладонь, потянула его со стула за собой по
простору комнаты, будто в детской игре, стараясь сбить его с толку и вращая в слепых пируэтах, пока она аккуратно, не щёлкая выключателем, гасила общий свет и снова зигзагами и кругами
влекла его всё настойчивее в угол комнаты, в кресло под торшером, который мигнул ей в глаза
мягким оранжевым светом.
– Не открывай глаза! – повелительно шепнула она, роняя его в широкое кресло и
усаживаясь к нему на колени. – Я раздобыла самый главный учебник жизни. Такого ты в своём
МАИ не сыщешь! – тихо и торжественно воскликнула она. – Открывай глаза и смотри!
Мимо него, куда-то в счастливую и неведомую даль с акварельной бумаги незнакомых
заморских страниц смотрели Он и Она, и становилось ясно, что сейчас их тела встретятся, и его
пиратская борода будет щекотать её груди, и его рука потянется туда, где художник небрежными
быстрыми мазками обозначил лобок с треугольником тёмных волос, таких же тёмных, как и в её
подмышках, а его член войдёт туда, где кончались эти нарисованные волоски. У Вадима стала
бешено пульсировать в висках кровь, и он сквозь нарастающий шум в ушах едва улавливал её
горячечный шёпот:
– Это учебник секса – от арифметики до высшей математики, – шептала ему Ляля,
протягивая раскрытую книгу. – Это сборник рецептов, только не по кулинарии, а того, что ты
можешь делать со мной, если, конечно, захочешь. У нас сегодня первое семинарское занятие, и
общая обзорная тема.
Её голос звучал всё тише и загадочнее, и она всё сильнее прижималась к его боку всем
телом, одной рукой торопливо листая страницы, а другой забираясь между пуговицами его
рубашки и скользя вниз.
– Видишь, меню всех блюд на французском – cassolette, patters d’araignée, soixante–neuf,
flanquette, postillionage, cuissade, saxonus, pompoir.
Она, как в бреду, с тайным удовольствием сыпала этими французскими названиями, ни
одного из которых он прежде не слышал и тем более не мог понять, но ей нестерпимо хотелось
поразить его – в кои-то веки оказаться на недосягаемой для него вышине.
– Мы с тобой всё это испробуем. Хочешь? Хочешь? – ещё более горячо шептала она. –
Только не сразу. Не сразу, но всё! Обязательно всё! Испробуем всё-всё-всё!!! – как заклинание
повторяла она.
Он потрясённо молчал – у него перехватило дыхание, потому что её рука как раз
справилась с пуговицами и проникла ниже – туда, где бунтовала и рвалась наружу его плоть. Она, почувствовав это, одним прыжком вскочила с кресла, почти выкрикнув ему в лицо шёпотом: «За
мной!» – и потащила его в спальню, где горела уютная лампа-ночник в углу и было
предусмотрительно откинуто одеяло на кровати. Ляля, хватая обеими руками за рубашку так, что
чуть не оторвала пуговицы, опрокинула его спиной на кровать и сама ринулась вперёд, мягко
падая на него сверху, чтобы почувствовать сквозь слои одежды его возбуждение.
Он попытался её обнять, но Ляля, словно пловчиха, выныривающая из глубины на
поверхность, подалась назад, выскальзывая юрким движением ящерки из остатков одежды и
оставаясь совершенно голой в свете ночника. Он снова сделал движение вперёд всем корпусом,
намереваясь то ли обнять её, то ли раздеться, но Ляля, давая волю своему звериному желанию,
снова толкнула его обеими руками вниз, на кровать. Этот рецепт, вычитанный в книге, это блюдо
готовила сегодня она одна, и она знала, чем пронять его, своего неопытного, но такого желанного
ученика. Она снова нырнула к нему и двумя руками, ловко и споро, одним движением стащила с
него джинсы вместе с трусами, небрежно и не оборачиваясь швырнула их на пол позади себя. Он
сделал робкую попытку закрыться рукой, чем чуть не насмешил её: как бы ему удалось закрыться
одной ладошкой?! Подавив улыбку и глядя то на его лицо, то на то, что он тщетно пытался
прикрыть рукой, она перенесла вес тела с коленок назад и оседлала своими влажными губками
его ногу.
Савченко резко поднялся ей навстречу и сел на постели – как раз в тот момент, когда Ляля
пружинно перекатилась со спины на коленки, которые она поджала под себя, и они чуть не
стукнулись лбами друг с другом.
Ляля опять, второй раз за последнюю минуту мягко повалила его своим телом вниз, но
теперь так, чтобы оказаться под ним и, широко раздвинув ноги, обхватила его лодыжками. Она
знала, благодаря женской интуиции и недремлющему сознанию, которое не отключается даже в
секунды самой проникновенной близости, что потом, когда забудется всё остальное, он будет
снова и снова вспоминать именно этот момент – самое первое своё ощущение, и потому
осознанно себя тормозила и делала движения точными и размеренными. «Это же мой подарок
ему, а подарки не вручают суетливо», – успела подумать она, и в этот момент он вошёл в неё и
застыл в каком-то оцепенении.
Глава 5
Хорошая книга
Книгу ей подсунула мать на второй день после возвращения Ляли с Чегета. Пухлый томик
был предусмотрительно завернут в по-школьному сложенную обложку из цветных журнальных
репродукций, и Валентина специально дождалась отсутствия Жоры, чтобы вручить его Ляле,
препроводив церемонию элегантной словесной увертюрой:
–Ну-ка, давай проверим глубину твоих познаний в английском языке. Скажи-ка мне, как
будет по-английски «хорошая книга»?
Ляля удивлённо уставилась на мать:
– Ну как иначе – a good book?!
– Во-первых, без «ну». – Валентина моментально вошла в роль строгой
преподавательницы. – А теперь скажи-ка: а что такое тогда the good book?
Ляля, осознавая подвох, молчала, перебирая в голове возможные варианты.
– Сдаюсь, – наконец сказала она. – Не томи душу. Что же это за «та самая хорошая книга»?
– Ну, не обязательно «хорошая», – назидательно произнесла Валентина с какой-то
внутренней рассеянностью, которая так контрастировала с её тоном, и не замечая, что сама стала
«нукать» по примеру дочери, – good ведь можно трактовать не только как «хорошая», но и как
«добрая» или, точнее, «добродетельная», «преисполненная добродетели». Итак, что же такое «та
самая, преисполненная добродетели книга»?
Ляля тупо смотрела на мать.
– Книга о светских манерах? – с надеждой спросила она, предполагая, что книгу ей
раздобыл отец, и недоумевая, почему он не вручил её сам. Жора обожал делать дочери такие вот, исполненные интеллектуального подтекста, подарки.
Валентина с сожалением, как на маленькую, посмотрела на дочь и отчеканила:
– Та самая преисполненная добродетели книга – не что иное, как Библия, Евангелие, –
после секундной паузы, как непонятливой ученице, повторила она. – Запомни и не путай, ради
бога, а то опозоришься где-нибудь в разговоре с американцами. Они, между прочим, набожные.
На мудрость эту я с размаху налетела сама по молодости лет – так что не повторяй моих ошибок.
– Так ты мне даришь Библию на английском? – почему-то всё ещё недоумевая,
переспросила Ляля.
Валентина сделала какое-то неловкое движение плечами, будто поправляя на себе платье:
– Нет. The good book – это не по моей части. Это тебе мог бы подарить и отец. У него,
кажется, есть Библия короля Якова – каноническая английская версия. А я хочу тебе дать просто a good book – что-то типа кулинарной книги. По крайней мере, она построена по лекалам
американских поваренных книг.
И с этими словами Валентина раскрыла обложку, чтобы Ляля могла прочитать заглавие –
«The Joy of Sex». Ляля была так поражена, что даже не успела покраснеть. И вдруг увидела, как
прямо на глазах краснеет мать. Валентина поспешно нарушила её молчание, как будто продолжая
урок английского:
– Стандартное английское выражение – «узнать о птичках и пчёлках». Вот и тебе давно
пора узнать о птичках и пчёлках – и не в общих чертах, а в подробностях. Подробностей здесь
будет хоть отбавляй. Вся интимная жизнь расписана в духе кулинарной книги. Как заниматься
любовью. – Она как-то поёжилась при этих словах. – Пособие для гурманов: закуски, ингредиенты, основные блюда…
Чем больше и торопливее Валентина говорила, тем раскрепощённей она себя чувствовала,
и Ляле показалось, что с погружением в детали, чем дальше, тем более пикантные, мать с
облегчением уходила всё дальше и дальше от чего-то, что её беспокоило. А Валентина тем
временем продолжала перечислять, стараясь заполнить тишину комнаты своим голосом, но при
этом не сбиться на скороговорку:
– Ну и как же гурманам обойтись без французской терминологии? Её тут тоже хватает:
всякие там cassolette, pattes d’araignée, soixante-neuf, flanquette, pompoir… Не буду переводить на
русский – слишком пошло звучит, во всяком случае для меня. Посмотришь в словаре. Короче, всё
это под девизом «Cordon Bleu sex».
Французские слова Валентина произносила с некоторым усилием и жёстким, на
английский манер акцентом, и Ляля снова остро ощутила, как непросто даётся матери этот
разговор. Ей захотелось помочь Валентине выйти из неловкой ситуации, сказать что-то, что
угодно, лишь бы снять напряжённость, и она, не раздумывая, спросила первое, что пришло на ум:
– Тебе эту книгу подарили?
Вопрос почему-то разозлил Валентину, и она с неприсущим ей ехидством парировала:
– Нет, в районной библиотеке взяла! Конечно, подарили. Бывшая ученица с курсов, только
что из командировки вернулась из Скандинавии. Отцу говорить о том, что я тебе эту книгу
показывала, необязательно. Он о ней знает, но армянские корни ему мешают с дочерью говорить
на эти темы. Тем более что там рисунки, и весьма откровенные. Читай, но ему не докладывай –
нам ещё одного инфаркта не хватало! Книгу из дому не выносить, подругам не давать и с ними не
болтать! Ставить в книжный шкаф на место – в заднем ряду, за томами «Истории Второй мировой
войны». И обёртку не вздумай снимать!
Книга уже перекочевала из её рук в руки Ляли, и той не терпелось заглянуть в текст и, паче
того, в рисунки, но она усилием воли старалась не опускать глаза вниз и продолжала смотреть на
мать.
– Знаешь, зачем я хочу тебя с этой книгой познакомить? – вдруг спросила Валентина и
впервые прямо, в упор посмотрела на дочь. Вопрос не предполагал ответа, конечно, и Ляля
смиренно ждала, как послушница в монастыре ждёт назиданий от матери-настоятельницы.
Валентина опять перешла на английский, стараясь произносить все слова раздельно и предельно
отчётливо: Chef-grade cooking doesn't happen naturally… It's hard to make mayonnaise by trial and error… Cordon Bleu sex, as defined here, is exactly the same situation – высокая кулинария по наитию
не получится… Если по-русски: «Сложно приготовить майонез методом проб и ошибок… С сексом
по высшему разряду, как мы его называем здесь, совершенно такая же ситуация». Если бы ты
знала, сколько женщин несчастливы в этом… Посмотри на их лица по утрам в синем московском
троллейбусе. Что ты видишь? Вот то-то! Вот о чём Окуджава не поёт! А я хочу тебе счастья. И в
этом тоже. – Она вдруг изменила тональность голоса, как будто певица, перешедшая в
совершенно иной регистр звучания, и сказала тихо и проникновенно: – Знаешь, самое главное, что
я из этой книги сама почерпнула пока? Послушай: Sex is the most important sort of adult play. If you can't relax here you never will. Секс – это самая важная разновидность игр, в которые играют
взрослые. Если ты не в состоянии расслабиться здесь, значит, не расслабишься никогда. Знали бы
это те самые тётки в троллейбусе!
Валентина с облегчением закрыла дверь в спальню, оставляя Лялю наедине с опасной
книгой. «Британской музы небылицы тревожат сон отроковицы…» Она улыбнулась, вспомнив
портретные изображения автора строк – курчавого шалопая, который, по слухам, испытал те
самые запретные радости секса в соседнем Тригорском – и с матерью, и с дочкой.. Юный
шалопай… Что-то в этом было… Особенно для матери. Такой же шалопай и наглец, как этот,
который и подарил ей на прошлой неделе заветную книжку. Да и как подарил! Мысль о том, что
произошло там, в пустой аудитории после окончания занятий, когда все студенты уже разошлись,
затемно, при потушенном свете, до сих пор бросала её в сладкую дрожь. А она на него,
признаться, и внимания не обращала. Да и мало ли их, студентов, которым она с разной степенью
успешности втолковывала за все эти годы парадоксальную мысль о том, что завершённое время –
всё-таки настоящее! Даром что всё прошло и быльём поросло, а вот поди ж ты, если что-то было в
прошлом, а говоришь ты об этом сейчас, то и время по формальным признакам настоящее!
Но он был упрям и напорист. Всегда! И тогда, полтора или два года назад, когда занимался
у неё. Брал язык если не талантом, то трудом и напором. Так, как он попытался взять её в
прошлую среду. И этот шарф, небрежно обмотанный вокруг воротника-стойки его длинного, до
пят, очень европейского на вид пальто… И кепка – настоящая британская кепка, столь вычурная и
неуместная в московский февральский морозец! Она с удивлением уставилась на него, когда тот
этаким ярким, нездешним петухом нарисовался в проёме двустворчатой двери.
Вначале ей показалось, что это один из ухажёров, поджидающих очередную студентку
после конца занятий. Но все юные девы уже исчезли в гулком конце коридора, а он, широко
раскинув руки и ещё шире улыбаясь, устремлялся к ней, с видимым удовольствием восклицая её
имя и отчество.
Валентина, внутренне недоумевая по поводу столь бурных эмоций с его стороны, умело
изобразила на лице смесь радости и любопытства. Последовал разговор – оживлённый и
бестолковый, с радостным перескакиванием с одной темы на другую, с любопытными
подробностями.
Вначале ей показалось, что он слегка пьян – настолько била в нём эта безудержная
эйфория. И только исподволь, аккуратно и как бы между делом расспрашивая его о подробностях
и узнав, что он только днём прилетел в Шереметьево, она сообразила, что это вовсе не алкоголь –
это упоение, которое он испытывал от той, нездешней жизни, упоение, которое не мог погасить
мрак крадущегося московского вечера. «Я так и думал, что вы по-прежнему преподаёте здесь по
вечерам – если, конечно, не в загранкомандировке!» – по-детски восторженно восклицал он, и
было видно, что само упоминание такой командировки, даже чужой, доставляет ему какую-то
щенячью радость. Чем дольше длился этот разговор, тем любопытнее становился ей этот парень.
Она теперь вспомнила, что тогда, два года назад, он поедал её глазами на занятиях, а
потом, в день выпуска кажется, притащил ей букет сирени. Как его звали? Фазиль?! Ну конечно
Фазиль. «Угораздила меня нелёгкая – всё время выносит на пылких сынов юга!» – внутренне
усмехнулась Валентина.
Впрочем, вид у него был не южный, а вполне себе космополитичный, этакий
среднеевропейский. Он очень поменялся к лучшему –загранкомандировка, да к тому же сразу в
Скандинавию, а не в какую-то богом забытую Дагомею, безусловно, пошла ему на пользу. Как
будто корабль, прежде окрашенный унылым суриком, покрыли блестящей ослепительно-белой
краской и превратили в океанский лайнер! Он, кажется, и сам это чувствовал: этот новый прилив
свободы и раскрепощённости, этот яркий огонь в душе среди тусклой московской зимы – и болтал
без умолку, напирая на подробности разговорной английской речи, которые открылись ему за
время командировки:
– Я очень хотел привезти вам сувенир в компенсацию за все те мучения, что доставлял вам
на занятиях.
– Ну, уж прямо-таки «мучения», – великодушно усмехнулась она. – Вы далеко не самый
безнадёжный из моих питомцев. В вас есть настойчивость, желание покорить язык – то, что
американцы называют «драйв». И вы не мямлите, а смело строите фразы, не боясь ошибок. Так
что у вас хорошая будущность. Я говорю только о языке, конечно, – усмехнулась она несколько
иронически. – А насчёт сувенира, это напрасно. Не тратьте валюту – поберегите её для своей
будущей избранницы.
– Валентина Евгеньевна, вы даже представить себе не можете, как мне приятно было
выбирать для вас этот сувенир! – Он продолжал говорить с пылом средневекового идальго, и этот
неугасающий энтузиазм стал её внутренне томить. Валентина ещё раз очень внимательно
посмотрела ему в лицо и увидела его сияющие глаза. – И когда я увидел эту книгу в Стокгольме на
книжной полке в магазине, я сразу подумал о вас!
Он вытащил из-под полы пальто плотный кирпичик, обёрнутый в нездешнюю по виду
горчичного цвета бумагу и добавил на английском языке с какой-то загадочной интонацией:
«Любимой учительнице от её верного ученика». Только не разворачивайте сейчас – пусть это
будет для вас сюрпризом!»
Галантно передавая книгу правой рукой, левой он аккуратно взял её кисть с длинными,
«фортепианными» пальцами и, церемонно поднося к своим губам, слегка поцеловал их в
полупоклоне, отчего сходство с образом идальго ещё усилилось.
Она, по-прежнему внутренне томясь и удивляясь чему-то, сказала тоном взрослой
светской женщины:
– Фазиль, вы меня просто сражаете наповал своими европейскими манерами. Вы точно
посетили Стокгольм, а не, скажем, Париж или Варшаву? Руки женщинам целуют поляки.
– Светским женщинам руки будут целовать не только шведы, но даже и немцы, – радостно
отозвался он и с проворностью юного пажа ринулся к её пальто, которое свешивалось со спинки
стула. Роскошным, избыточно широким жестом он распахнул полы её пальто, и Валентина,
повинуясь этому жесту и невольно стараясь выглядеть стройнее, чем была за секунду до этого,
вытянула поочерёдно руки, движением светской дамы, без усилий попадая в рукава. Он
заботливо поправил на ней одеяние и, продолжая это движение, легко, как куклу, повернул к
себе.
Всё произошло быстро, на опережение мыслей и чувств – через мимолётное касание
руками её красиво подстриженных волос до нежного, какого-то птичьего касания губ. Он без
усилий привлек её к себе и стал с мальчишеской страстью целовать её лицо, закрывая поцелуями
её глаза и нежно зарываясь ладонями в волосы. Она ошеломлённо молчала, боясь открыть глаза
и цепенея от неожиданности происходящего. В мозгу снова замаячил образ юного влюбчивого
идальго в непомерно длинном стильном пальто и сеньоры, на тенистой авениде где-то в
Гвадалахаре благосклонно внимающей его таким жадным, ненасытным юношеским ласкам. Боясь
прервать это волшебство, она больше из чувства долга шепнула ему: «Вы с ума сошли! Что вы
делаете?» Он распахнул пальто и прижал Валентину к себе, отчего её груди под свитером
напряглись. Она знала, что его нужно бы оттолкнуть. Здравый смысл требовал разыграть
негодование, возмущение, может быть, даже дать ему пощёчину. И уж, конечно, решительно
вырваться из его объятий… Но какое-то десятое чувство несколько отстранённого любопытства и
острое ощущение опасного приключения не давали ей это сделать. И Валентина, вопреки
здравому смыслу, прижималась к нему ещё теснее.
Она боялась открыть глаза, понимая, что тогда эта сумасшедшая магия сразу же кончится,
и, как бы глядя на себя и на него со стороны мысленным взором, продолжала шептать ему
дежурные фразы: «Это же безумие! Я же замужем! А вы, вы просто мальчишка! А я…»
У неё не хватило духу произнести что-нибудь типа «вам в матери гожусь». Он продолжал
целовать её, шепча что-то несвязное и при этом называя на вы, отчего она вновь и вновь
чувствовала себя донной, сеньорой. Именно это «вы» и эти поцелуи стали возбуждать её не на
шутку. Она испугалась своих ощущений и совсем уже решила вырваться, но в этот момент он
наконец прильнул к её губам, и ощущения понеслись вскачь, как лошади по обрыву, и она
ответила на его долгий, страстный поцелуй, обхватывая двумя руками его голову, отчего его
британская клетчатая кепка упала куда-то вниз, в пропасть.
Она почувствовала, как его рука юркнула к ней под свитер и начала ласкать грудь. Она
отвечала на его поцелуи всё более и более страстно. Он легко, снова как куклу, приподнял её с
пола и понёс к двери.
– Куда вы? Перестаньте! – Она наконец оторвалась от его губ, но по-прежнему боялась
открыть глаза. Он щёлкнул выключателем и в наступившем полумраке пустой аудитории легко,
без усилий подхватил её двумя руками и стал кружить в каком-то быстром, бесшумном вальсовом
вращении. Перед её открывшимися глазами полетел круговорот теней от предметов, а он кружил
её в этом странном танце и шептал, заглядывая ей в глаза в наступившем полумраке:
– Милая моя! Вам снятся сны? А мне снятся. И в них – вы. – Он наконец поставил её на пол
и заботливо поддержал, потому что комната перед её глазами всё ещё вращалась, как детская
карусель.
Он снова прильнул к ней и шепнул:
– Надеюсь, вам понравится моя книга-подарок. Можно попросить вас о чём-то?
Она потихоньку отходила от сумасшествия, которое охватило всё её существо, и более
твёрдым голосом, с большей степенью решимости сказала:
– Наверное, нет. Боюсь, что я не могу дать того, что вам сейчас нужно. То есть я в этом
уверена, – торопливо и невпопад добавила она. – Уходите сейчас же, слышите?! Нас могут
увидеть!
Он всё-таки был пьян, хотя она не чувствовала запаха алкоголя. Или это тот самый, запретный западный мир бушевал в нём с такой силой?! Переходя на горячечное бормотание
идальго-любовника, он прошептал, касаясь губами мочки её уха и переходя вдруг на английский,
как будто пересказывал выученный текст:
– I am asking you for one kiss… Just one…I want to kiss you… there… on your other lips. –Я
прошу вас об одном поцелуе… всего лишь одном… Я хочу поцеловать вас… там… в те губы.
Валентина отшатнулась и, вспыхнув, покраснела в полумраке:
– Фазиль! Опомнитесь! – яростным шёпотом воскликнула она. – Вы мне этого не говорили,
а я этого не слышала. Вы поняли? – Она тут же пожалела о своём резком тоне и, стараясь сделать
вид, что ничего не произошло и всё возвращается в обычное, предсказуемое русло, добавила
примирительно в темноту, туда, где она из-за тени не могла разобрать выражение его лица: – Вас
нельзя, кажется, пускать в Европу. И оставлять наедине с женщинами старше вас. И то, и другое
плохо на вас влияет. Мы с вами сегодня расстанемся добрыми друзьями и впредь встречаться не
будем. И эти… это всё останется только между нами. Умоляю, выбросьте это из головы. Хотя, не
скрою, я польщена вашим вниманием.
Он, кажется, утратил запас юношеской наглости и молчал в темноте. И она с внезапно
вспыхнувшим женским тщеславием поняла, что оказалась сильнее, чем он. Валентина вдруг
остро, до щемящего сожаления, представила, что он в конце концов обязательно уедет в тот,
другой мир, где можно говорить такие слова на английском языке малознакомым женщинам, и
сюда уже не вернётся. Уедет при первой возможности, потому что никогда не впишется в эти
серые стены этой серой жизни. Он уже отравился тем запретным и таким манящим миром. И он
выдумал её себе – выдумал, как пришелицу из того, свободного и такого опасного мира, и захотел
её именно поэтому. Иначе, зачем он попросил её об этом? Неужели у него женщин не было? Она
вспомнила его ласки и невольно тряхнула в темноте головой. Он через это хочет вырваться из
серости, хочет снова, без виз и разрешений, попасть в то царство иллюзорной свободы, где
женщина способна на сумасшествие. И он каким-то чутьём угадал, что она такая женщина. Знал
бы он, что никогда и ни для кого она этого ещё не делала…
Валентина уже совсем отошла от пережитого шока, но благоразумно решила не включать
свет в аудитории. Непринуждённо взяв его за руку, она вывела его, как маленького, в коридор и
сказала голосом классной дамы:
– Вы можете проводить меня до метро. И мы можем поболтать с вами о разной
интереснятине из английского языка. Ну, например, как артикль субстантивирует любую часть
речи, то есть превращает её в существительное. Знаете, как в анекдоте про Чапаева: «Белые в лесу
– Не до грибов сейчас, Петька!» Так вот, слово «белые», которым в английском языке будет
предпослан определённый артикль, превращается из прилагательного в существительное.
Он покорно шёл рядом, как нашкодивший ученик, и старался не встречаться с ней
взглядом. Кажется, опьянение Стокгольмом выветривалось, и он трезвел на глазах. Валентина
украдкой взглянула на него, и ей вдруг стало жалко этой порушенной, неосуществлённой
сумасшедшей мальчишеской мечты. «Может, надо было?..» – мимолетно мелькнула в голове
мысль, и она тут же с ожесточением отогнала её.
Шарнирные двери вестибюля метро выбрасывали им в лицо потоки тёплого воздуха с
запахом просмолённых шпал. Она повернулась к нему, и они впервые после полумрака той
комнаты оказались лицом к лицу.
– Удачи вам во всём, Фазиль, – теплее, чем намеревалась, выдохнула она вполголоса. – Не
сердитесь на меня. Всё самое главное у вас впереди. Я благодарна вам за… (она на секунду
запнулась) за ваше внимание. И за книгу-подарок. Хотите американскую мудрость на прощание?
Держите: «Будьте осторожны в своих желаниях, ибо они имеют обыкновение сбываться». Она
слегка усмехнулась и впорхнула в вестибюль, к турникетам, прежде чем дверь на возвратном
махе успела задеть краешек её пальто.
Она примчалась домой за десять минут до прихода Жоры и, незаметно от дочери юркнув в
ванную комнату, привела себя в порядок. Некоторая взвинченность от пережитого, которую не
мог не заметить Жора, легко объяснилась позднее вечером, когда они остались одни в спальне,
содержанием книжки – книжки, любезно привезённой ей из загранкомандировки её лучшей
студенткой, да, да, конечно, лучшей студенткой, а кем же ещё? – которой повезло с выездом в
Скандинавию… Валентина целомудренно предложила подождать, пока дочь заснёт у себя в
комнате, и Жора нетерпеливо, с всё возрастающим желанием листал те самые безмолвные
страницы с картинками, которые, слава богу, надёжно хранили её тайну сегодняшнего дня.
Валентина ещё по пути домой предусмотрительно разорвала обёртку на ней и аккуратно
заглянула в оглавление, прижимаясь к двери вагона метро и держа книжку около груди, как игрок
в покер держит карты, чтобы содержание и, не дай бог, картинки не увидели случайные
пассажиры.
«Клиторальное наслаждение», «Соблазнение», «Работа ртом для неё» – все эти запретные
темы бросались в глаза со страниц книги, и она снова и снова вспоминала прикосновения его губ
всего за каких-то тридцать минут до этого, поглядывая то в книгу, то вокруг себя на мрачных,
измотанных жизнью пассажиров в однообразной бесцветной одежде, и снова мысленно
убеждалась в том, что он, тот, не останется здесь, он точно уедет. А то, что произошло между
ними, казалось теперь просто интересным приключением: как будто она, никого не спросив,
тайком на каких-то два часа выехала из страны, минуя всех пограничников и все посты, на встречу
с глубоко законспирированным агентом, чтобы теперь, вернувшись, с самым невинным видом
ехать в этой серой толпе, сохраняя свою важную тайну, известную только им, да ещё этой книге.
«Мальчишка, – подумала она и невольно улыбнулась, – мальчишка! Наглый и
самоуверенный, как все они!» Помнить будет, не забудет! – как разбитная народная присказка,
как вытатуированная надпись мелькнула у нее в голове фраза. Валентину вдруг непреодолимо
потянуло сказать самой себе какую-то скабрёзность, словесную похабщину, и она пристыдила
себя за это, такое нетипичное для неё, желание. Она невольно плотно скрестила ноги в бедрах, от
самой промежности, и инстинктивно ухватилась за поручень над головой, чтобы не упасть, пока
поезд метро, стремительно набирая скорость от платформы, вонзался в темноту туннеля.
Глава 6
«Всё это словно сон, сказочный сон…»
– Знаешь, твои розы произвели впечатление. Пришлось отбиваться от расспросов.
Оказывается, родители – самые любопытные люди на свете!
– И что ты им сказала?
– Сказала, что через двадцать лет мы будем летать из Шереметьево на самолётах СА-104,
ну или СА-62, и СА – это, конечно, сокращение от фамилии Савченко.
Он посмотрел на неё серьёзно, отчего Ляля сразу почувствовала себя несмышлёной
девчонкой.
– Да уж… дай бог нашему теляти волка съесть. По-моему, у меня не та фамилия для
самолётов. КБ Туполева – да, это фирма! Не говоря уже о КБ Королёва. А вот КБ Савченко…
простовато звучит. Чего-то в этом блюде не хватает. Какой-то соли с перцем…
Ляля украдкой поглядывала на него, пока он размышлял вслух. Ирония ситуации была в
том, что у неё случился разговор с отцом – и притом на ту же тему – после того, как ей давеча
пришлось изображать невинность перед родителями и объяснять, откуда букет роз и мармелад в
вазочке. Жора, всегда чуткий к потенциальным угрозам своему благополучию, как, впрочем, и к
возможностям его приращения, шутливо, но настойчиво стал выпытывать у Ляли биографические
подробности её нового знакомца:
– Как, говоришь, фамилия твоего Дон Гуана? Савченко? Простонародно, и даже очень.
Впрочем, сейчас это приветствуется, и весьма. На коллегии министерства всё время поднимают
тему воспитания выходцев из рабочей среды, которые бы продолжали традиции ленинской
внешней политики… Да… Династии чужаков-лоялистов, всех этих остзейских немцев и евреев-
выкрестов, как, впрочем, и обрусевших армян (он тонко улыбнулся своей восточной улыбкой),