Марк Моффетт
Человеческий рой. Естественная история общества
Требования к памяти
Члены стада павианов или зеленых мартышек остаются достаточно близко друг к другу, чтобы встречаться каждый день, если не каждые несколько минут. Постоянные столкновения с одними и теми же знакомыми лицами должны превратить индивидуальное распознавание в легкую задачу. Тем не менее, поскольку с глаз долой – из сердца вон, а некоторые животные в сообществах со слиянием-разделением могут какое-то время находиться вдалеке от своих товарищей, вспоминание иногда может стать проблемой. Например, может пройти несколько месяцев с момента встречи, прежде чем биологи, наблюдающие за шимпанзе, смогут в следующий раз увидеть некоторых пугливых особей. Часто это бывают самки, которых бьют; они являются членами сообщества, но держатся уединенно в укромных уголках на территории сообщества. Почти наверняка другие шимпанзе тоже видят таких одиночек только изредка и через большие промежутки времени[109]. Совершенно очевидно, что шимпанзе нужна хорошая память.
Антропологи говорят, что нашему виду «не требуется постоянная пространственная близость», потому что мы не только помним других, но также сохраняем взаимоотношения с людьми, которых не видим в течение долгих периодов времени (и даже поддерживаем отношения с помощью посредников – друзей наших друзей и т. п.). Для нас доверие легко восстановить и так же легко вновь разжечь подозрения[110]. Такое «избавление» свойственно и другим млекопитающим, и члены сообщества мирно воссоединяются после продолжительного отсутствия. Существует множество данных о животных, которые узнают других, несмотря на произошедшие с возрастом изменения, и возобновляют отношения без промедления. Биолог Боб Ингерсолл вспоминал о своем посещении шимпанзе, которая не видела его больше 30 лет: «Сначала она действительно не узнала меня, а я – ее. Потом я спросил: “Мона, это ты?” И она сразу же показала мне знаками: “Боб. Обнимаю обнимаю обнимаю”»[111].
Воспоминания не всегда хранятся так долго. Лошади не вспоминают собственное потомство после полутора лет разлуки. К тому времени жеребенок или молодая кобыла уже будут связаны с сообществом – собственным табуном[112]. Возможно, у тех видов, в которых животные постоянно покидают сообщества, хорошая память была бы тратой умственной энергии и бременем.
Запросы к памяти требуют встраивания информации об особи в банк памяти других. В сообществе с индивидуальным распознаванием для того, чтобы тебя правильно идентифицировали, не говоря уже о том, чтобы идентифицировали как одного из группы, необходимо, чтобы тебя знали все. Присоединяющийся к сообществу чужак сталкивается с риском из-за своего первоначального статуса незнакомца: каждый, кто не узнает вновь прибывшего, может напасть. Как подчеркнул приматолог Ричард Рэнгем, для того чтобы обойти это препятствие, новичок, скорее всего, будет держаться рядом с теми, кто с ним уже познакомился, так что те животные, которые с ним еще не встречались, будут считать его принадлежащим сообществу: «друг нашего друга должен быть другом» или как минимум соплеменником.
Детеныши, родившиеся в сообществе, тоже не обходятся без таких же затруднений. Процесс превращения в знакомого начинается рано: мать отличает своего детеныша. Птицы различают своих птенцов к тому возрасту, когда может возникнуть путаница, например когда птенцы покидают гнездо и могут смешиваться с другими птенцами: так, у видов, образующих колонии, птицы могут отличить одного птенца от другого почти с момента вылупления[113]. Тем не менее, для того чтобы детеныш стал частью сообщества, не только мать, но и все остальные должны со временем научиться его идентифицировать. К счастью, сначала малыш безобиден, поэтому его игнорируют все, кроме матери. Проблемы начинаются, как только детеныш достигает возраста, когда другие особи могут ошибочно принять его за возможную угрозу со стороны. В группе карликовых мангустов все взрослые особи сообща смазывают молодых особей секретом своих анальных желез – видимо, это означает признание[114]. До тех пор, как иммигранты, детеныши каждого вида животных держатся рядом с теми, кто знает их лучше всего, безопасно представляясь «другом друга, который должен быть другом».
Индивидуальное распознавание и размер сообществ
Все упомянутые мной сообщества млекопитающих имеют одну заметную общую особенность: они небольшие, часто состоят из 10 или 20 особей и редко насчитывают более 50 членов. Львы не проносятся по Серенгети в прайдах из тысячи особей, чтобы убить стадо гну. Луговые собачки никогда не устанавливают владычество над территорией в стиле человеческого государства, то есть так, что их норы разбросаны по всему ландшафту и население готово отражать атаки всех чужих луговых собачек. А другие человекообразные обезьяны не поднимаются на восстание целыми армиями, как в фильме «Планета обезьян».
В некоторых случаях это объясняется в основном экологическими факторами. Тысяча львов с трудом могла бы прокормиться изо дня в день, и такой огромный прайд голодал бы. Однако с уверенностью можно предсказать, что сообщества большинства наших дальних родственников, позвоночных животных, невелики по гораздо более прозаической причине: как признавал Данбар по отношению к дружбе, отслеживать множество индивидуумов, в данном случае иногда даже на минимальном уровне, тяжело.
За исключением людей с нашей удивительной способностью жить вместе, максимальная численность сообществ человекообразных обезьян достигает примерно 200 особей у шимпанзе. Большинство групп позвоночных, размер которых намного превышает эту цифру, представляют собой скопления – косяки рыб, стаи птиц, колонии, стада и т. п. (особи примыкают к ним и покидают безнаказанно), – а не сообщества, которые имеют постоянный состав. Однажды косяк сельди, обнаруженный недалеко от Манхэттена (и по размерам составлявший конкуренцию самому острову), насчитывал 20 миллионов рыб. Небо над Африкой закрывают кружащие стаи красноклювых ткачиков, состоящие из миллиона птиц, а по земле с грохотом несутся столь же многочисленные стада гну. Если же говорить о птицах во время гнездования, то, возможно, самой крупной является колония серых буревестников, гнездящихся на острове Гуафо, Чили, в которой насчитывается до 4 миллионов особей.
Такие группы состоят из оппортунистов. Пингвины сбиваются в толпу, но, за исключением связей между родителями и птенцами, им все равно, с кем собираться вместе. Во время миграций «собравшиеся гну – это толпа незнакомцев», как выразился один биолог[115]. То же самое можно сказать о карибу и американских бизонах, которые могут держаться рядом со своими детенышами и парой друзей, но присоединяются к стадам, состоящим из меняющегося скопления других незнакомых особей[116].
Сообщество млекопитающих, зависимое от индивидуального распознавания, сталкивается с ограничением числа других особей, будь то друзья или враги, которых каждое животное в состоянии отслеживать и вспомнить. Когда сообщества достигают этого максимума, возможности памяти исчерпываются, накладывая жесткое ограничение на размер сообществ[117].
Питающаяся растительным кормом гелада, похожая на павиана, надевшего маску в Хеллоуин, служит наглядным примером ограничений памяти. Поскольку несколько сотен животных собирают корм, объединившись в стадо, мы можем подумать, что гелады обладают легендарной способностью вспоминать других. Тем не менее, когда приматолог Тор Бергман понаблюдал за тем, как животные реагируют на записи вокализаций других гелад, он пришел к выводу, что гелады почти так же не знают тех, кто находится в толпе вокруг них, как и бизоны. Почти, но не совсем: их способность к распознаванию ограничивалась 20–30 особями. Бергман сделал вывод, что группы внутри стада, каждая из которых состоит из одного или нескольких самцов и нескольких взрослых самок, представляют собой истинную социальную организацию гелад, словом, их сообщества. Крупные стада формируются, когда десятки таких групп, формально называемых односамцовыми единицами, или гаремами, собирают корм на одной и той же территории[118]. По-видимому, альфа-самец гелады не знает никого за пределами своей группы. Такое незнание заставляет его угрожать многим посторонним самцам-холостякам, которые целый день слоняются вокруг в большом стаде, поскольку эти потенциальные ухажеры могут претендовать на его самок и на его общественное положение.
В связи с таким поведением гелады могут показаться неумными, но из этого следует важный урок. Животные, зависящие от взаимного узнавания, вынуждены по крайней мере в минимальном объеме знать каждого в своем сообществе, и это служит препятствием для общения в широких масштабах[119]. Наш собственный вид, Homo sapiens, уничтожил эти барьеры, характерные для других видов. Каким бы ни был наш интеллект, люди никогда бы не добились такого успеха без роста населения.
Прежде чем перейти к людям, мы продолжим наше исследование природы и обратимся еще к одной вершине социальной эволюции – сообществам насекомых. Эти артроподы включают не просто большое число живущих в сообществах организмов, но среди их колоний есть такие, что по масштабам и сложности действительно колоссальны и которые, как я полагаю, проливают свет на наши собственные общества. Вот загадочный анонс выводов, которые ждут нас дальше:
Шимпанзе нужно знать всех.
Муравьям не нужно знать никого.
Людям нужно знать лишь кого-нибудь.
И в этом все дело.
Часть II
Анонимные общества
5
Муравьи и люди, яблоки и апельсины
Когда я впервые, еще юношей, отправился в дождевой тропический лес, больше всего меня поразили не обезьяны, попугаи или очаровательные орхидеи, а парад с кусочками листьев размером с монету, которые несли муравьи в строю шириной около 30 см и длиной с футбольное поле.
Не обязательно любить энтомологию, чтобы быть любителем муравьев. Мы, современные люди, генетически, может быть, и близки к шимпанзе и бонобо, но муравьи – это животные, на которых мы похожи больше всего. Сходства между нашим видом и видами муравьев многое говорят нам о сложных обществах и о том, как они появляются. Существуют разные варианты образа жизни среди более 14 000 видов муравьев и еще больше среди общественных насекомых в целом: к этой категории также относятся термиты, социальные пчелы и некоторые виды ос.
Муравьи-листорезы, обитающие в тропиках на Американском континенте, служат примером потенциала муравьев в том, что касается сложности социальной организации. В их гнездах «знамена» из зеленых листьев перерабатываются в субстрат, на котором муравьи выращивают свою продовольственную культуру – грибы, за которыми они ухаживают в сферических садах размером с бейсбольный или футбольный мяч. Есть муравьи, ведущие кочевой образ жизни, даже со слиянием-разделением, но видов с оседлым образом жизни, таких как муравьи-листорезы, огромное количество. Базирование с проведением операций по фуражировке из гнезда или центрального логовища редко встречается среди сообществ позвоночных животных, за исключением видов, которые прячут своих детенышей в логове, или стад приматов, которые постоянно возвращаются к дереву для сна, но это обычное явление у муравьев. Поселения муравьев-листорезов могут быть гигантских размеров: например, в дебрях влажных вечнозеленых лесов Французской Гвианы я наткнулся на гнездо площадью с теннисный корт. Такой мегаполис имеет тот же недостаток, что и человеческие города: привлечение достаточного количества ресурсов означает огромный транспортный поток и множество ежедневных перемещений из одного места в другое. Из дальних уголков этого большого гнезда берут начало полдюжины скоростных шоссе, по которым рабочие, несомненно, перевозят сотни килограммов свежей листвы ежегодно. Для того чтобы откопать всего лишь часть другой колонии рядом с Сан-Паулу, мне однажды пришлось нанять шесть человек с киркомотыгами и лопатами. Несмотря на множество кровоточащих укусов, которые мне пришлось выдержать на той неделе, я все равно чувствовал себя как археолог на раскопках цитадели. Сотни садов находились в камерах, расположенных вдоль многометровых, великолепно организованных тоннелей, часть которых залегала на глубине не меньше шести метров под землей. В человеческом измерении такая система тоннелей находилась бы на глубине нескольких километров.
Избыток активности в гнезде любого вида муравьев заставляет даже случайного наблюдателя понять, что общественные насекомые получают множество разнообразных выгод от совместного проживания. Рабочие муравьи следят за территориями, тщательно собирают корм даже с наших обеденных тарелок и растят свое потомство в сложных надежных убежищах. Общительные, настойчивые, трудолюбивые, готовые к сражениям и риску высокоорганизованные муравьи, будь то агрономы, пастухи или охотники-собиратели, формируют совершенную рабочую силу из превосходных бойцов и прилежных домохозяек, мастеров по защите и обеспечению своих колоний. Муравьи-листорезы, например, бесспорно имеют более сложные сообщества, чем любые другие животные, за исключением человека, и массово занимаются сельским хозяйством в придачу[120].
Уподобление людей муравьям может вызывать негодование. Сравнение людей с другими млекопитающими воспринимается проще, потому что мы сами – млекопитающие, о чем свидетельствует наш волосяной покров, теплокровность и способность вырабатывать молоко. И все-таки во время просмотра документального фильма о природе и сообществах млекопитающих вы, вероятно, не воскликнете: «Эврика! Они так похожи на нас!» Существующие сходства могут быть едва уловимы. Гораздо чаще нас поражают различия, особенности: например, тот факт, что самцы слонов – изгои, то есть, строго говоря, не являются членами ни одного сообщества. Что касается наших родственников, шимпанзе и бонобо: насколько мы на них похожи? Физически мы похожи и на тех, и на других благодаря генетической близости наших видов. Но что насчет нашего образа социальной жизни? Большинство сходных черт, которые являются предметом обсуждения, зачастую в контексте эволюционной психологии и антропологии, в большей степени касаются различных аспектов познания, чем элементов социальной организации обезьян, которые в противном случае мы считали бы свойственными только людям[121].
Такие сходства редко бывают действительно настолько значительными или исключительными, как может показаться. Поскольку шимпанзе и бонобо думают – так же, как мы, – параллели часто проводят и с другими животными. С одной стороны, оба вида приматов, как и мы, узнают себя в зеркале; но, с другой стороны, на это способны дельфины, слоны, сороки и даже, согласно одному весьма спорному утверждению, муравьи[122]. Одно время считалось, что кроме человека среди животных только шимпанзе изготавливают орудия, например используют веточки, чтобы поймать термитов. Однако теперь нам известны и другие изготовители орудий, такие как дятловые древесные вьюрки, которые веточками выковыривают насекомых[123].
Шимпанзе действительно похожи на нас в том, как они разрешают конфликты. Например, некоторые индивидуумы добиваются влияния с помощью мускулов, а другие – полагаясь на свой ум. Рассмотрите такую ситуацию: самка шимпанзе может предотвратить использование камня в борьбе между разгневанными самцами, опередив их и отобрав камень, и сделает это несколько раз, если понадобится[124]. Такие политические маневры по меньшей мере могут показаться уникальными для шимпанзе, бонобо и людей, но в действительности они, скорее всего, таковыми не являются. Открытие подобных особенностей – прямой результат того, что мы полагаем, будто эти обезьяны, которых мы признаем родственниками человека, заслуживают пристального изучения, то есть, как выразился один ученый, специалистам свойствен «шимпоцентризм»[125]. Наглядным примером служит убийство альфа-самки «40F» в волчьей стае на пике Друидов в Йеллоустонском нацпарке. Данные свидетельствуют о том, что стая восстала и убила эту самку после того, как она свирепо напала на двух других волков. Исследователи, наблюдавшие за этими действиями, писали: «Ее жизнь и смерть можно выразить одной фразой, которая часто применима к тиранам-людям: все, взявшие меч, мечом погибнут»[126][127]. Политика в волчьем царстве может быть действительно сложной. Если такого рода исследования провести во всем мире животных, несомненно, будут обнаружены виды, которые превосходят человекообразных обезьян и волков в своем мастерстве плетения интриг.
Дело в том, что, хотя у нас 98,7 % общих генов с шимпанзе и бонобо, больше всего поражают именно наши различия[128]. На самом деле мы так же отличаемся от них, как яблоки от апельсинов. У обоих видов приматов взаимоотношения определяются строгой иерархией, которая у шимпанзе превращается в тиранию, особенно у самцов[129]. Повзрослев, самки обоих видов оставляют друзей детства и родственников ради другого сообщества и никогда не возвращаются. Самки готовы к спариванию только иногда, и это состояние становится заметным по припухлости половой кожи. Самцы довольно часто бьют или игнорируют самку шимпанзе, за исключением тех редких дней, когда она находится в эструсе, и в этот период ей часто насильно навязывают спаривание. Неудивительно, что ни шимпанзе, ни бонобо не формируют узы в паре и не живут расширенными семьями, а матери почти не получают поддержки от отца – или вообще от кого-нибудь – при выращивании детенышей[130]. Самки тоже не очень-то умеют устанавливать отношения друг с другом; замученная мать-шимпанзе должна рожать в укромном месте, чтобы ее малыша не убили.
Поэтому, хотя на следующих страницах я подчеркиваю захватывающее сходство между человеческими обществами и сообществами других позвоночных – часто исходя из того, какие преимущества дает нахождение в сообществе и как такие сообщества взаимодействуют, – социальная жизнь других млекопитающих, включая наших родственников приматов, по большей части может казаться очень странной, даже откровенно жестокой. А теперь рассмотрите в сравнении с ними странности нашей социальной жизни как млекопитающих: ни один шимпанзе не должен иметь дело с правилами движения по скоростным шоссе или содержанием и ремонтом усадьбы. Ему также не приходится бороться с пробками, сталкиваться с проблемами общественного здравоохранения, сборочными конвейерами, сложной командной работой, распределением труда, рыночной экономикой, управлением ресурсами, масштабными военными действиями или рабством. Какими бы чужеродными ни казались нам насекомые с точки зрения их внешнего вида и интеллекта, только сообщества определенных видов муравьев и человеческие общества занимаются подобными вещами, так же как и ряд других общественных насекомых, таких как медоносные пчелы и некоторые термиты[131].
Формирование большого общества: опыт муравьев
Параллели между определенными общественными насекомыми и современными людьми проводят в основном потому, что у нас есть одна общая особенность: наши общества густонаселены. Ученые, занимающиеся исследованиями поведения животных, слишком часто концентрируют свое внимание в узких рамках эволюционных взаимоотношений между видами, тогда как многие характеристики сообществ больше связаны с масштабированием – огромное количество, – чем с родословной[132]. Рассмотренные нами сообщества позвоночных животных, в том числе и человекообразных обезьян, за исключением человека, насчитывают самое большее несколько десятков особей. Большое гнездо муравьев-листорезов служит приютом для рабочей силы из нескольких миллионов.
Когда популяция достигнет таких размеров, могут появиться все типы сложности – в действительности они часто должны появиться, чтобы работа выполнялась. По сравнению с тем, каким сложным образом некоторые хищные муравьи организуют охоту, координация действий, наблюдаемая в охотничьих группах сообществ шимпанзе или луговых собачек, непостоянна настолько, что, можно сказать, желаемое принимается за действительное. У муравьев некоторые рабочие преграждают путь добыче, другие наносят смертельный удар, а третьи разбирают труп жертвы на кусочки плоти, которые переносят действующие согласованно команды. У большинства позвоночных нет рабочей силы, которая взяла бы на себя выполнение таких особых ролей; позвоночные и не должны действовать подобным образом для того, чтобы члены сообщества получили необходимую пищу.
Такая же ситуация наблюдается в том, что касается строительства и инфраструктуры. Норы луговых собачек могут быть очень сложными: они соединяют подземные ходы с камерами для спячки и тупиками, преграждающими путь хищникам. Тем не менее по сравнению с монументальной архитектурой гнезда листорезов или пчелиного улья жилища этих грызунов кажутся пережитком каменного века в мире животных.
Но – я предвижу ваши возражения – люди-охотники никогда не ловили добычу таким способом, как это делают муравьи, и ни одно человеческое жилище не похоже ни на одно из их гнезд. Любые два объекта, включая яблоки и апельсины, обладают бесконечным числом общих характеристик и таким же неизмеримым количеством различий. Что интересует человека, сходства или различия, зависит от его точки зрения. Одинаковые близнецы не выглядят одинаковыми в глазах их матери, а представители одной расы – хотя чужаки, возможно, и не способны различать их – не кажутся друг другу похожими, и это важно с точки зрения психологии. По крайней мере, запомните: сравнивать одинаковые вещи ужасно скучно. Сравнения наиболее продуктивны, когда обращают внимание на параллели между идеями, объектами или действиями, которые обычно воспринимаются как совершенно разные. Поэтому рабство у муравьев, когда особи, оказавшись в другом сообществе, работают вопреки собственным интересам, отличается от формы рабства, которая существовала у американцев, а та, в свою очередь, отличается от отношения древних греков к потерпевшим поражение в войне.
Люди и муравьи по-разному решают одинаковые общие проблемы, иногда используя совершенно разные подходы; но опять же так могут поступать и разные человеческие общества или разные сообщества муравьев. Мы в одних частях света ездим по левой стороне дороги, а в других – по правой. На дорогах с интенсивным движением в колониях обитающих в Азии муравьев-мародеров прибывающий поток движется по центру шоссе, тогда как покидающие гнездо муравьи двигаются по боковым сторонам дороги. Такой способ движения по трехполосной проезжей части у людей не встречается ни в одном регионе мира. Обе модели движения свидетельствуют о важности безопасной и эффективной доставки товаров и услуг в нужное место, когда от них зависит огромное население, и не все занимаются и, вероятно, не все могут заниматься добычей продовольствия.
Задумайтесь о распределении товаров и услуг. У людей встречается множество различных моделей: общества, основу которых составляет марксистский подход, справляются с проблемами иначе, чем капиталистические. У муравьев есть собственные решения. Например, у муравья огненного импортного красного[133] движение товаров регулируется исходя из того, что имеется и что необходимо, то есть используется рыночная стратегия спроса и предложения. Рабочие наблюдают за пищевыми потребностями других взрослых муравьев и расплода и изменяют свои действия в соответствии с ситуацией. В гнезде, заполненном пищей, разведчики и мобилизованные ими муравьи «рекламируют» товар, срыгивая образцы «покупателям» в гнездовых камерах, а те, в свою очередь, блуждают по гнезду и разносят пищу всем, кому она нужна. Если эти посредники выяснят, что их покупатели пресытились мясом (например, мертвыми насекомыми), они внимательно изучают рынок в поисках других товаров, пока не найдут, возможно, продавца, предлагающего нечто сладкое. Когда рынок становится перенасыщенным и продавцы больше не могут разносить свой товар, и продавцы, и покупатели переключаются на другую работу или отправляются вздремнуть[134].
Как осуществляется разделение труда у муравьев? Определенные виды работ могут перепоручать специалистам, которые или занимаются исключительно этой работой, или выполняют ее чаще и аккуратнее, чем остальные. При определении частоты выполнения той или иной работы играет роль возраст: поскольку молодые муравьи по-прежнему нередко находятся рядом с расплодом в гнездовых камерах, где растили их самих, они начинают в качестве нянек, занимаясь уходом за личинками и их кормлением в интересах своей матери. (У человека обратная последовательность: пожилые люди помогают растить внуков[135].) Но все может быть еще сложнее. Точно так же, как детали внешности людей дают подсказки о роде их занятий – человек в костюме с портфелем в руках вполне может оказаться юристом, люди в касках и с ланч-боксами, вероятно, могут быть строителями, – разделение труда у муравьев тоже может быть связано с внешним видом. Оставим в стороне вопрос о справедливости человеческих стереотипов, касающихся роста и комплекции офисных работников (длинные и тонкие), но у многих видов муравьев размеры и пропорции тела разных рабочих действительно отличаются: они должны соответствовать выполняемой роли.
Самая основная специализация у муравьев и большинства других общественных насекомых не имеет подобия у людей и в действительности ближе к ситуации, наблюдаемой у волков и сурикатов: обычно только одна самка (царица у общественных насекомых) размножается. Эта особенность жизненного цикла муравьев, в соответствии с которой несколько поколений молодых муравьев растят своих братьев и сестер, превращает группу, к которой они принадлежат, в нечто большее, чем обычная семья, и поэтому заслуживающее называться «сообществом».
Больше того, сообщества муравьев – это сестринская община (поэтому я часто описываю рабочих, используя местоимение «она»). Подобное встречается и у позвоночных животных: у саванных слонов все взрослые члены сообщества, или «ядра», – самки, хотя и не всегда сестры. Тем не менее у многих муравьев пол особи почти не имеет значения, потому что рабочие не могут размножаться; яичники рабочих муравьев-листорезов не функционируют. А муравьи-самцы, как трутни у медоносных пчел, в социальной жизни бесполезны, поскольку их единственный вклад заключается в том, что они спариваются и умирают. В то же время у термитов существует паритет полов: в гнезде имеется царь, а также царица и рабочие обоего пола.