Марк Моффетт
Человеческий рой. Естественная история общества

Полная версия

Распределение работ в империи муравьев

Разделение труда у большинства видов высших листорезов не похоже ни на что иное. В результате резкого роста некоторых личинок появляется каста солдат, которые охраняют других обитателей гнезда. Крупные солдаты также действуют как команда для выполнения тяжелых дорожных работ: они расчищают шоссе, чтобы обеспечить равномерный поток корма, материалов и персонала. Здоровенные листорезы, которые надрезали мою кожу, пока я раскапывал колонию в Сан-Паулу, принадлежали именно к касте солдат.

Для ухода за своими садами муравьи создают конвейеры, в которых задействованы все, кроме солдат^[136]. Муравьи средних размеров срезают листья и передают их муравьям чуть меньшего размера для того, чтобы те доставляли листву в гнездо в длинном строю. Когда зелень выгружают в садовой камере, муравьи размером меньше предыдущих разрезают листья на кусочки, которые муравьи еще меньших размеров измельчают в кашицу. Затем те муравьи, что еще мельче, укладывают передними ногами получившуюся мульчу в сады, где совсем крошечные муравьи «высаживают» гифы гриба и затем, по прошествии времени, подрезают их. Самые крошечные (по сравнению с остальными) муравьи тщательно пропалывают сады, удаляя несъедобные грибы и источники инфекций. Муравьи также применяют в своих садах свой вариант пестицидов, вырабатываемых их телами, для поддержания высокого урожая. Необходимость всех этих операций, от посадки до ухода за садом и сбора урожая, будет понятна любому работнику, занятому в сельском хозяйстве. Никакие позвоночные животные, за исключением человека, не важно, насколько они умны или многочисленны, не сделали даже крошечного шажка к приручению своего источника пищи, тогда как листорезы и несколько других видов насекомых сделали подобное много раз^[137].

Одна из проблем, связанных с массовым производством, заключается в управлении отходами. Этот вопрос даже не придет в голову шимпанзе, уверяю вас. И не должен: как и в редких человеческих общинах Тибета, где никогда не было необходимости в туалетах и привычный способ действий – удалиться в лес^[138], экскременты шимпанзе исчезают в почве до того, как они могут накопиться и превратиться в катастрофу, угрожающую здоровью. Но гнездам муравьев-листорезов необходимы круглосуточно работающие команды по удалению отходов^[139]. Более того, гнезда листорезов построены так, чтобы обеспечить непрерывную циркуляцию свежего воздуха. По прошествии свыше 150 миллионов лет эволюции колоний муравьи стали инвестировать в общественную безопасность и мероприятия по переработке отходов гораздо большую часть своего валового внутреннего продукта, чем мы.

Сложность организации в сообществах, больших и малых

В муравьях замечательно то, что сложно устроенные сообщества, подобные сообществам листорезов, можно сравнить с колониями видов, живущих очень просто. Некоторые колонии действительно малы, как, например, у имеющих челюсти-капканы муравьев Acanthognathus teledectus: их колонии состоят всего из пары десятков рабочих^[140]. Каждая колония занимает полую сердцевину ветки в лесной подстилке тропических дождевых лесов Нового Света – муравьиный аналог пещеры. Шоссе, сборочный конвейер или сложноорганизованные команды нужны такой колонии не больше, чем они необходимы такого же размера клану гиен, стае волков или небольшому племени людей, за исключением, может быть, объединения нескольких индивидуумов для расчленения добычи. Эти муравьи не сталкиваются с кризисами, связанными с доставкой товаров или управлением отходами, и, когда возникает опасность, они просто убегают. За исключением царицы, все они одинакового размера и занимаются одним и тем же. Для выполнения всех необходимых колонии дел каждый из этих муравьев обладает анатомической структурой, сравнимой со швейцарским армейским ножом, встроенным в челюсти. «Челюсти-капканы» – это длинные мандибулы, заканчивающиеся шипами; фактически каждый муравей представляет собой медвежий капкан, приспособленный самостоятельно убивать и извлекать добычу. У этого вида муравьев специализация минимальна, и дело не только в том, что в колонии слишком мало особей, чтобы выполнять разные роли, но и в том, что излишняя специализация опасна в маленькой группе. Эскадрилья, потерявшая своего единственного радиста, может быть обречена. Колония муравьев с челюстями-капканами мала настолько, что ее рабочие должны быть универсалами. В многонаселенных обществах существует излишек рабочей силы, который предоставляет возможность для более узкой специализации, как показывает сравнение перечней вакансий в Нью-Йорке и в деревне.

История муравьев-листорезов становится еще более выдающейся, поскольку эти виды развивали агротехнические приемы, избрав почти тот же путь, что и человечество. Как показывает анализ генетического материала муравьев и выращиваемых ими грибов, предки листорезов сделали первый шаг к садоводству 60 миллионов лет назад^[141]. Муравьи, живущие так же, как предки листорезов, до сих пор существуют, и уровень сложности их социальной организации почти столь же невысок, как и у муравьев с челюстями-капканами. Такие сообщества включают от нескольких десятков до нескольких сотен рабочих, выращивающих сады с дикими грибами; во многом они похожи на маленькие человеческие племена, которые часто выращивали дикорастущие виды, взятые в дикой природе и только те, что были им необходимы, на маленьких участках земли рядом с простыми жилищами. Двадцать миллионов лет назад, задолго до появления Homo sapiens, некоторые из этих едва заметных муравьев ввели в культуру свой гриб – он стал зависеть от попечения муравьев^[142]. Модифицированный таким образом гриб перестал размножаться в дикой природе, но теперь его можно было выращивать в культуре в невероятных объемах; численность населения колоний резко возросла, почти так же, как выросло население в человеческих обществах после перехода к земледелию в таких местах, как, например, долина Нила, благодаря обеспечению за счет введенных в культуру злаков.

Многие обычные элементы подобных больших обществ, такие как инфраструктура и системы управления отходами, являются практически необходимым требованием, когда множество индивидуумов селится в одном месте. Тем не менее сложность и численность не обязательно взаимосвязаны, как свидетельствует пример аргентинского муравья, инвазивного вида. Большинство «суперколоний» аргентинских муравьев состоит из гораздо большего числа особей, чем любое гнездо листорезов, но у них все рабочие одного размера, без специализации, не способны к формированию сборочных конвейеров или сложной командной работе и не возводят монументальных центральных жилищ. Поскольку аргентинские муравьи полагаются на свою привычку бродить в поисках пищи, похожую на поведение пятнистых гиен или бонобо, слияние-разделение у них достигло невероятных масштабов. Распространяясь во все стороны, они превращают любой подходящий уголок территории одновременно и в часть гнезда, и в место для поиска корма. Простота суперколонии напоминает нам о том, что, хотя мы точно не увидим Эмпайр-стейт-билдинг в племенной деревне – уровень сложности может быть только таким, который могут создать и поддерживать несколько человек, – не в каждом крупном городе будут небоскребы или хорошая водопроводная система.

Несмотря на простоту социальной организации аргентинских муравьев, представление о той эффективности, с которой каждая суперколония остается идентифицируемой как единое целое, может помочь нам ответить на вопрос, каким образом люди формируют действительно огромные общества. Об этом мы поговорим далее.

6
«Крайние националисты»

Хотя вопрос о том, когда насекомые создали первое сообщество, все еще обсуждается, современные общественные насекомые, бесспорно, являются мастерами построения общества. Насекомые достигли в этом успеха, несмотря на то что они обладают крошечной нервной системой. Как бы то ни было, многие аспекты познания не требуют наличия большого мозга. Вполне вероятно, что насекомые могут переживать субъективный опыт, то есть способны к целостному восприятию мира, которое рождает чувство собственного «я», даже если это «я», с нашей точки зрения, является простым. Поскольку у нас нет возможности прочитать их мысли, мы не можем знать этого наверняка^[143]. Частично триумф насекомых можно отнести на счет непосредственно наблюдаемой особенности: эффективного подхода к различению сообществ. Ни один вид не может служить более наглядным примером, чем аргентинский муравей^[144].

Орнитологи-любители называют любую невзрачную птицу «маленькой коричневой птичкой». Если бы среди муравьев существовал такой «маленький коричневый муравей», то им был бы этот вид, родом из Аргентины, но в результате случайного завоза агрессивно распространившийся по всему миру. Когда я жил недалеко от Сан-Франциско, аргентинские муравьи цвета слабого чая постоянно совершали набеги на мою кладовую, как они делают это в миллионах домов в районе Залива. Эти надоедливые существа, не обладающие мощными челюстями, лишенные даже жала, не казались какими-то выдающимися. И тем не менее этот вид представляет собой вершину социальной эволюции. Я мог бы поймать аргентинского муравья в моем доме в Беркли, отвезти его за 800 км к мексиканской границе, выпустить его там, и он бы прекрасно себя чувствовал. Этот муравей по-прежнему находился бы дома в прямом смысле слова. Каким бы это ни казалось невероятным, муравьи, кишащие вокруг подошв ботинок таможенников, проверявших мой паспорт, были бы жителями того же муравьиного государства, что и муравьи, заполонившие мою кухню к северу от этого места.

С другой стороны, если бы я отвез того же муравья примерно на 60 км к северу от мексиканской границы, к пригородам Сан-Диего, и поместил его на 1–2 см за черту, которая ничего не значит для нас, но которая отделяет жизни муравьев, для этого муравья все обернулось бы иначе. Там он, слишком маленький и скрытый травой, чтобы быть замеченным жителями пригорода, встретился бы с муравьиным пограничным патрулем. В результате мой муравей, скорее всего, пополнил бы груду из крошечных трупиков, накапливающихся вдоль узкой границы, которая проходит квартал за кварталом ниже уровня травы на подстриженных газонах и где каждый месяц погибают свыше миллиона муравьев, вероятно, на самом крупном поле сражения всех времен.

К западу от этой границы находятся земли колонии озера Ходжес, царство муравьев того же вида (аргентинский муравей), которое занимает площадь свыше 50 км². На владения к востоку от этой границы заявляет права Большая колония, как прозвали ее специалисты, единое социальное образование, чья территория простирается от мексиканской границы до Калифорнийской долины, мимо Сан-Франциско. Учитывая, что на любом заднем дворе в Южной Калифорнии может находиться миллион аргентинских муравьев – один шаг даже на самый крошечный газон расшевелит целые толпы муравьев, – Большая колония, очевидно, состоит из миллиардов рабочих. Неудивительно, что энтомологи называют эти муравьиные республики суперколониями.

В Калифорнии известны четыре суперколонии: две упомянутые выше и две другие. При должном уровне влажности ничто, как кажется, не способно остановить их продолжающийся рост, кроме сражения, которое ведется вдоль оспариваемых зон контакта, простирающихся на километры и напоминающих о траншеях на Западном фронте во время Первой мировой войны. Как оказалось, Homo sapiens – не единственный империалист. Ошеломляет период времени, в течение которого колонии находятся в состоянии войны. Вид, о котором сразу же сообщили в газетах, появился в Калифорнии в 1907 г. Каждая суперколония началась с нескольких муравьев, вероятно попавших в почву горшечных культур в отдельных поставках комнатных растений. В последующие десятилетия аргентинские муравьи расширяли свои владения, вытесняя другие виды муравьев, до тех пор, пока эти колонии не оказались граничащими друг с другом. Тогда началось сражение. Линии фронта смещаются, скользя, месяц за месяцем, сначала на несколько метров в одну сторону, затем в другую.

Тем не менее внутри суперколоний все работает бесперебойно и в таком огромном масштабе, что по сравнению с ними кажется, будто люди – с их привычкой вмешиваться не в свое дело, резкими расхождениями во мнениях, мошенничеством, эгоизмом, откровенной агрессией и убийствами – совершенно не способны функционировать нормально в рамках государств^[145].

До того как ученые случайно наткнулись на зону военных действий рядом с Сан-Диего, куда бы специалисты ни отправились, они везде обнаруживали, что аргентинские муравьи благоденствуют, и в результате таких наблюдений ученые пришли к выводу, что все эти муравьи принадлежат к одной счастливой семье. Так было до 2004 г., когда исследователи отобрали образцы, взяв муравьев из разных районов, которые по чистой случайности находились в границах территорий двух разных суперколоний. Ученые были потрясены, когда сразу же после объединения собранных муравьев началось ожесточенное сражение, в результате которого многие муравьи погибли. Настоящий переворот в представлениях ученых об аргентинских муравьях, к которому привело это наблюдение, свидетельствует о том, насколько может быть трудно судить о сообществах в дикой природе.

Несведущий муравей

Если обладающие крупным мозгом позвоночные, как правило, способны сохранять и поддерживать сообщества, состоящие только из нескольких десятков особей, то что дает возможность муравьям с минимальным количеством нервной ткани в крошечной голове справляться несравненно лучше? Трудно разобраться с гнездом муравьев-листорезов, вмещающим миллион жителей, но империи аргентинских муравьев сводят с ума своей невероятностью.

Совершенно ясно, что каждый муравей не может быть знаком с каждым членом своего сообщества так, как знакомы волки и шимпанзе с представителями своих сообществ. Дело не в том, что насекомые не способны распознавать друг друга как индивидуумов. Например, североамериканская бумажная оса Polistes fuscatus отличается тем, что может превосходно распознавать лица, подобно тому как это делают люди. Взаимное узнавание играет важную роль, когда эти осы впервые объединяются для постройки гнезда, поскольку упорная борьба между ними определит, кто будет размножаться^[146]. Позднее в этом же сезоне колония может вырасти до 200 особей, и это большое количество лиц, которое необходимо вспомнить. Но к тому времени бороться почти не за что, и, по всей вероятности, осы уже не отслеживают каждую особь.

Как бы то ни было, бумажная оса – это исключение, и у большинства общественных насекомых отсутствует индивидуальное распознавание. Рабочие у муравьев и медоносных пчел никого не знают как индивидуумов^[147]. Объединения муравьев, например команды, которые ловят сторонников врага, безличны. Самое большее, что рабочий может сделать, – отличать типы особей, например муравьев-солдат от рабочих, личинок от куколок и, что важнее всего, царицу от всех остальных^[148]. Муравьи, конечно, могут проявлять индивидуальные различия. Так, некоторые рабочие прилагают больше усилий, чем остальные, но эти благодетели и их вклад остаются незамеченными. Это означает, что муравьям удается избежать противостояния с соперниками и создания альянсов внутри сообществ, подобных тем, что характерны для нас, позвоночных: за исключением царицы, ни один муравей не выбирает любимчиков, и все рабочие в колонии действуют заодно. Для муравья только сообщество, а не индивидуум имеет значение.

Тот факт, что муравьям не нужно знать друг друга, объясняет, почему можно переместить аргентинского муравья куда угодно в его суперколонии и он сразу же вступит во взаимодействие так же, как и до этого, но теперь уже со случайными представителями своей колонии, которые окажутся в этом месте. Насколько известно ученым, аргентинский муравей, не имеющий центрального гнезда, беспорядочно блуждает по территории своей суперколонии до дня своей смерти. Если муравьи – вечные незнакомцы, проходящие через толпу других незнакомцев, как они могут определить, где заканчивается их сообщество и начинается другое?

Анонимность

В 1997 г. два химика занимались выращиванием в лаборатории аргентинских муравьев и тараканов в рамках исследований по борьбе с вредителями. Ассистент решил, что тараканы станут подходящим кормом для аргентинских муравьев, и в результате чистая случайность помогла сделать важное научное открытие. Однажды муравьи начали убивать друг друга вместо того, чтобы поедать тараканов. Причину быстро выяснили: тем утром лаборант попытался накормить муравьев тараканами другого вида, вредителями из Африки. Любой муравей, который хотя бы притронулся к этим коричневополосым тараканам, без промедления был убит своими сородичами^[149].

Проблема была в запахе. Коммуникация у насекомых в основном осуществляется с помощью химических веществ, феромонов, которые выделяются специализированными железами и сигнализируют об опасности или указывают путь к пище. Принадлежность к колонии тоже обозначается с помощью химических сигналов. Хотя муравьи не различают особей по их индивидуальному запаху так, как это делают хомяки, они действительно распознают друг друга как жителей одного гнезда – или как чужака, – используя запах в качестве общего признака идентичности. До тех пор, пока муравей демонстрирует правильную эмблему – правильно пахнет, то есть обладает верной комбинацией молекул углеводородов на поверхности своего тела, – сородичи в колонии принимают этого муравья за своего. Запах (или вкус, если вам угодно так называть, поскольку муравьи определяют эмблему путем прикосновения) подобен значку с флагом, который каждый муравей должен носить. Муравья, которого не должно быть в колонии, быстро выявляют по его чужому запаху. Поскольку у муравьев нет белого флага, сигнализирующего о капитуляции, чаще всего чужака убивают, как несчастного аргентинского муравья, нарушившего территориальную границу. Вероятно, по случайному совпадению коричневополосые тараканы обладают теми важными компонентами в составе аромата, которые служат для муравьев сигналами, отмечающими представителей их колонии и чужаков. Когда муравей дотронулся до таракана, которого ему дали в качестве корма, он перенес эти молекулы углеводородов на свое тело – фактически надел мундир противника – и был неверно идентифицирован как враг.

Именно эти идентифицирующие маркеры дают возможность общественным насекомым выйти за рамки, характерные для большинства позвоночных животных и связанные с необходимостью непосредственно знать друг друга. Идет ли речь о нескольких муравьях с челюстями-капканами, собравшихся тесной группой внутри ветки, или о миллиарде аргентинских муравьев, распространившихся повсюду, членам колоний нет необходимости встречаться или даже приближаться друг к другу, не говоря уже о том, чтобы вспоминать друг друга. Виды, обозначающие свою общую идентичность, образовывают то, что я называю анонимными обществами (сообществами, если речь идет о животных)^[150].

Маркеры могут иметь разное происхождение. Пример с тараканами свидетельствует о том, что окружающая среда может влиять на идентичность колонии, но, скорее всего, не все члены суперколонии существуют в одной общей окружающей среде. Тот факт, что границы соседних суперколоний определены с точностью до сантиметра для территорий площадью в сотни километров и с разными условиями окружающей среды, указывает на то, что важнейшую роль должна играть генетика. Действительно, углеводородный состав запаха закодирован в генах, и рацион, как правило, на это не влияет^[151].

Легко предположить, что действия муравьев, включая их реакцию на маркер колонии, генетически детерминированы в фиксированном, упрощенном виде. В действительности в большинстве аспектов поведения, независимо от того, к какому биологическому виду принадлежит индивидуум, имеется врожденная составляющая, даже в такой человеческой деятельности, как овладение языком, которое у наших малышей происходит естественно. Социальный психолог Джонатан Хайт описывает такие врожденные характеристики как сформировавшиеся в преддверии опыта^[152]. Когда живое существо, скорее всего, может встретиться с целым рядом ситуаций, план строения его нервной системы – ее организации в преддверии опыта – должен предусматривать пластичность. Для общественных насекомых, так же как и для других животных, это означает меньшую пластичность по сравнению с человеком. Но не стоит быстро сбрасывать их со счетов. Какими бы крошечными ни были насекомые, им свойственна гибкость поведения.

У муравьев эта гибкость может проявляться в том, как они приходят к узнаванию своего «национального» запаха. Наглядным примером служат муравьи-рабовладельцы, которые применяют способ, используемый муравьями для усвоения своей идентичности, для захвата рабов, выполняющих всю бытовую работу в рабовладельческих колониях. Рабовладельцы совершают агрессивные набеги на другие гнезда, чаще всего принадлежащие муравьям другого вида. Взрослые особи их не интересуют: «националисты» до самой глубины души, взрослые муравьи умрут, но не перейдут под чужие знамена. Рабовладельцы похищают расплод колонии и отдают предпочтение куколкам, то есть насекомым, находящимся в стадии покоя, предшествующей превращению их во взрослых муравьев. Куколки еще не имеют запаха колонии. Обычно муравей появляется из куколки в гнезде своей матери-царицы и быстро усваивает запах собственного сообщества, считая его единственно приемлемым в течение всей оставшейся жизни. Однако похищенного муравья одурачивают: у него происходит импринтинг^[153] на поработителей, подобно тому как вылупившийся цыпленок будет импринтирован на вас, если первым объектом, который он увидит, окажетесь вы, а не его мать. Появившись на свет в рабовладельческом гнезде и не зная, что все идет неправильно, похищенный муравей воспринимает запах местной колонии в качестве своего «гражданства» и начинает усердно трудиться, безучастный к существующим различиям между рабом и рабовладельцем в размерах или цвете, которые кажутся нам более важными. Тем не менее иногда рабы понимают: что-то идет не так – и пытаются сбежать, но обычно поработители силой заставляют их вернуться^[154].

Благосклонное восприятие рабовладельца рабом – это лишь малая часть. Важная роль способности муравьиного мозга к адаптации проявляется в следующем: чтобы избежать социального краха, каждый раб и каждый рабовладелец должны так же радушно принимать всех остальных рабов в гнезде, и не важно, из скольких колоний они были похищены. Несмотря на различия в запахе, выделяемом каждой особью, ни рабовладелец, ни раб не испытывают затруднений с идентификацией других в качестве членов «своего» сообщества. Основу такой способности к адаптации составляет груминг^[155]. У приматов груминг служит для установления связей с дружески настроенными особями, но специалисты предполагают, что у муравьев груминг упрочняет привязанности на уровне сообщества за счет смешения запаха обитателей одного гнезда, которое гарантирует, что они приобретут стандартный запах. Поэтому запах рабовладельцев частично передается молодым рабам, и таким образом их помечают как часть колонии, а рабы тоже модифицируют запах всех остальных. Смешивание ароматов приводит к неожиданным результатам. Если раб случайно столкнется со своей родной колонией – той, к которой он на самом деле принадлежит, – его атакуют как врага. Это история с элементами греческой трагедии^[156].

Обретение маркера «гражданина» подобно получению ключей от города: все возможно. Во фруктовом саду в Австралии я разворотил гнездо муравья-портного, чтобы найти представителя паукообразных оранжевого цвета и длиной 5 мм. По прошествии некоторого времени, вытерпев множество болезненных укусов муравьев, я определил вид: Myrmaplata plataleoides, паук, который не плетет сети, но присоединяется к муравьям-портным так, будто он сам является жителем их колонии. Такая кража идентичности происходит, когда паук абсорбирует запах колонии, похитив расплод. Прикрываясь зловонием национализма, паук беспрепятственно проникает в гнездо и поедает еще больше личинок, выхватывая их у рабочих-нянек. После обретения идентичности колонии восьминогий лазутчик добивается успеха. Но существует и риск: если он отправится из этого гнезда к другой колонии муравьев-портных, то его атакуют, но не как паука, а как вторгнувшегося муравья^[157].