Михаил Пыляев
Старый Петербург
Были, впрочем, и такие добрые люди, которые на чужом несчастии не созидали своего, но с опасностию для своей жизни спасали других. Так, один мужичок в продолжение нескольких часов спас 14 душ; затем Соколов, секретарь Российской академии, живший в верхнем этаже, спас 15 человек погибающих, подавая им веревки.
Содержавшиеся в исправительном доме преступники во время наводнения были выпущены на свободу, но не все захотели ею воспользоваться и с самоотвержением бросились спасать утопавших в соседнем доме старых бедных женщин и по пояс в воде выносили их.
Генерал Бенкендорф сам перешел через набережную, где вода доходила ему до плеч, сел не без труда в катер, которым командовал мичман гвардейского экипажа Беляев, и при опаснейшем плавании, продолжавшемся до 3 часов ночи, успел спасти множество людей. Полковник Герман, получив высочайшее приказание отправиться в Коломну, в казармы гвардейского экипажа, для рассылки судов на помощь погибающим, поехал из дворца в курьерской тележке, но должен был бросить ее на дороге и сесть верхом на лошадь, которую вскоре переменил, и наконец с величайшим трудом и опасностью доехал в лодке до казарм и исполнил возложенное на него поручение. В шесть часов вечера он возвратился во дворец пешком, по пояс в воде, поддерживаемый отправленным с ним матросом. Мичман Миллер спас 12 человек, ездя от Галерной улицы к Исаакиевскому мосту и по Неве, принимая погибающих к себе на катер. Капитан Скрыдлов на небольшом судне спас 100 человек. Государь наградил Бенкендорфа бриллиантовой табакеркой. Герман получил Св. Анну 2-й степени, Миллер и Беляев – Св. Владимира 4-й степени. Часовой лейб-гвардии Преображенского полка Михаил Петров не оставлял во время наводнения своего поста у Летнего сада, пока не приказал ему того ефрейтор Фома Малышев, подвергавшийся сам опасности для спасения его, потому что должен был брести к нему по пояс в воде и бороться с яростью валов, покрывавших тогда набережную.
Другой гвардейский солдат, посланный с заставы с донесением, проходя Сенную, слышит плач ребенка, плавающего на столе в нижнем этаже. Служитель останавливается, борется несколько времени с обязанностью службы и с состраданием, но последнее чувство берет верх; он, перекрестясь, кидается в воду и спасает ребенка. Между тем вода прибывает; он, не колеблясь, кидает свой кивер, сажает ребенка на голову и таким образом выносит его из опасности.
Сострадание к утопающим во время наводнения в Петербурге особенно ярко высказывалось между простолюдинами. Так, крестьянин Иван Сысин видит, что в квартире Степана Морейского вода была вышиною более двух аршин и что там погибают четыре женщины, и в числе последних старуха 90 лет; он верхом на лошади подъезжает к дому, выбивает стекла в окнах и спасает погибающих.
Шкипер шхуны, принадлежавшей купцу Бруну, подавал помощь весь день утопающим и спас 23 человека. Аудитор Климов спас от потопления 12 человек. Плотники казенного Чугунного завода, бывшие в одном доме на Петергофской дороге, пообедав, легли отдыхать; двое из 14 человек пошли спать на чердак. Когда вода стала прибывать, 12 товарищей стали кричать; крики, к счастью, разбудили двух спавших на чердаке, которые тотчас принялись за топоры и, прорубив отверстие в потолке, вытащили их на чердак одного за другим, и потом все спаслись на крыше.
Купец Ларионов, живший в Чекушах, видя близкую гибель своего жилища, сколотил наскоро из бревен и досок плот, на который и перебрался с женою и двумя малолетними детьми. Плот этот понесло бурею прямо к дому брата его, но вдруг порывом ветра он неожиданно разделяется, и на одной половине остались дети, которых и понесло через Неву к заводу Берда; здесь их спасают заводские рабочие, а другую половину плота принимает брат Ларионова.
К происшествиям, заслуживающим особенного внимания, нельзя не отнести и следующего случая. Бедная вдова, жившая в Гавани в низеньком домике, при наступлении воды должна была со всеми детьми влезть на крышу, но, к ее ужасу, вскоре она увидела большое судно, с быстротою несшееся прямо на их дом. Вдова, видя неминуемую смерть, уже отчаивалась быть живой, как вдруг, на их счастье, судно засело вблизи от них между большими деревьями и стало для них так удачно, что защитило их не только от волн и наноса других судов, но даже от ветра.
Другой чиновник, живший в той же Гавани, был вынужден во время наводнения со всем своим семейством перебраться на чердак, куда успел также втащить и необходимые вещи. Вода, впрочем, все прибывала и уже касалась потолка. Несчастные стали помышлять перебраться на крышу, как вдруг увидели несшееся на них судно; ужас объял их, и они уже ждали гибели; но судно набегает на дом и, к общей радости, срывает только крышу с потолком…
В той же местности бедный чиновник, отправляясь на службу, оставил больную жену с большим семейством в убогой лачужке, приказав для плотников, которые придут для поправки крыши, поставить в печь большой котел с картофелем. Печь еще не истопилась, как вода наполнила хижину; все семейство успело перебраться на печь, бедная мать ежеминутно видела с ужасом, как вода все более и более прибывала и готовила ей с детьми неизбежную смерть. Дети стали просить есть, мать вспомнила про картофель и с трудом достала его из печки. Утолив голод, дети уснули. К счастью, вода не дошла на полвершка до того места, где они сидели, и скоро сбыла. Настало уже утро, но никто не приходил освободить их, тщетно они кричали и просили помощи. Наконец на третий день крики их услышали, и они были спасены отцом, который уже отчаивался их найти в живых, так как вся та местность была завалена хламом и развалинами домов, так что не видно было и следов домика, и только через двое суток он мог до него добраться. Дети и жена его все время заточения питались картофелем.
Жена одного солдата пошла за покупками в рынок и заперла комнату, оставив там двух малюток своих. По дороге она была застигнута водою и принуждена искать спасения в чужом доме. С рассветом, на другое утро, спешит она домой и с горестью думает, что не найдет в живых своих детей. Но, отворяя двери, к величайшей радости и счастью, она находит своих малюток, спящих на столе посредине комнаты. Приход матери разбудил детей, которые ей рассказывали: «Мама, мы играли в комнате, и как вода стала входить сюда, то мы вскочили на стул, а потом на стол. Нас очень забавляло, как стол начал плавать по комнате, а когда он стал подыматься, то мы не могли устоять на нем, а легли и проспали, покуда ты не пришла к нам».
В одной из частей, более других потерпевшей от наводнения, жили три сестры, снискивавшие себе пропитание рукоделием. Две из этих сестер долго трудились, отказывая себе часто в необходимом для того, чтоб отложить что-нибудь для своей младшей сестры на приданое. Таким образом они сберегли и накопили в небольшом сундуке несколько нужных вещей из белья и деньгами до 2000 рублей. Неожиданное бедствие умчало и разрушило все ими накопленное богатство. Полуразвалившаяся их светелка, кое-как державшаяся на нескольких бревнах, была прибита волнами к берегу, где под разным хламом был найден сундучок, по раскрытии которого увидели чистое белье, платье и деньги, бережно завернутые в узелок, но кому принадлежал сундучок, не было признака; в вещах, впрочем, еще было найдено Евангелие, на белом листе которого видна была отметка, что оно подарено такой-то. И вот эта-то надпись и дала возможность полиции отыскать владелиц сундучка и возвратить его им в целости.
Рассказам после наводнения не было конца. П. А. Каратыгин в своих воспоминаниях говорит о скряге Копейкине, проживавшем на Каменноостровском проспекте (дом Копейкина стоял на площади, где теперь Большой проспект), что он во время наводнения сидел у себя на заборе с багром в руках и, пользуясь даровщинкой, ловил приплывающие к нему дрова; иные несчастные, застигнутые водою на улице, искали спасения и карабкались на его забор, и он не только не подавал им помощи, но с жестокостью спихивал их багром в воду. Этот отвратительный скаред не остался, однако, без наказания: по приговору суда он был посажен в тюрьму и лишен доброго имени.
Точно такою же бессердечностью отличался еще житель Выборгской стороны, купец Семилоров. Тот же Каратыгин рассказывает, что он утром на следующий день пошел по улицам Петербурга – многие заборы были повалены, с домов снесены крыши, на площадях были барки, гальоты, катера, улицы загромождены бревнами, дровами и разным хламом; на дворе стоял сильный мороз, что, конечно, увеличивало бедствие обитателей нижних этажей; сырые стены обледенели, печки разрушились, и бедные страдальцы дрожали от холода. Правительство приняло тогда самые энергичные меры для облегчения участи этих несчастных, в каждой части города были устроены комитеты, в члены которых были избраны следующие особы: граф Кутайсов, Хитрово, Уваров, Болгарский, Кушелев, князь Куракин и Энгель. Для пособия пострадавшим развозили по улицам хлеб и теплую одежду, учреждены временные приюты в больницах и частных домах. Государь пожаловал миллион рублей для раздачи бедным безвозвратно, примеру его последовали и многие частные лица; всего собрано было в пользу пострадавших 4 066 486 рублей 62 копейки серебром, розданы эти деньги 53 529 беднякам. По словам других очевидцев, бедствие было тем более ужасно, что рабочих рук, кроме домашних, трудно было достать, в особенности требовались печники, стекольщики, плотники, и их-то ни за какие деньги найти было нельзя, платили таким рабочим по 6 рублей в день; также и необходимый материал для работ был в недостатке: стекло перебито, глина размыта, кирпич засырел, доски на лесных дворах были большею частью унесены Невою в море. Даже очень богатые люди чувствовали недостаток, белый хлеб в Петербурге появился только на четвертый день, также и другая необходимая провизия, как, например, картофель, огурцы и капуста. Приготовленные же припасы на зиму в домах все были перемешаны со всякой вонючей нечистотой и с подземной дохлой гадиной.
В. А. Каратыгин, который во время наводнения был с товарищами на репетиции, рассказывал, что, между прочим, их забавляла в театре возня подпольных крыс и мышей, которые подняли пронзительный писк, прыгая по креслам, лезли на стены и искали спасения в верхних ложах{65}. Наводнение, как ватерпас, ясно обозначило низменную и возвышенную местности Петербурга. Так, например, на Невском проспекте вода поднялась не более полуаршина, за Аничковым мостом количество воды было весьма незначительно, за Троицким переулком ее уже почти не было, на Песках и на Охте никто и не подозревал этого бедствия. Зато на Петербургской и местами на Выборгской стороне она возвысилась более сажени, а в Галерной гавани доходила до крыш домов. Особенно сильно бушевала вода на Смоленском поле и кладбище, представляя картину полного разрушения.
Вода хлынула на кладбище со страшною силою, все кладбищенские заборы были свалены, мосты и мостки уничтожены; кресты с могил унесены на Выборгскую сторону, где в морском госпитале всю зиму ими топили печи; также земляные насыпи на могилах смыты, каменья и металлические надгробные плиты сдвинуты с места и занесены землею.
Деревянная церковь была размыта, в большой каменной вода влилась в подвал и уничтожила хранившиеся там церковные документы. Вода затопила и богадельню; три старушки думали спастись на печке и потонули, другие убежали на чердак и там спаслись.
11 ноября император Александр I, осматривая следы разрушения на Смоленском кладбище, вошел в церковь, в которой, установленной во всю ширину гробами, служили вечерню. Государь приложился к образу и вышел на паперть, утешал пострадавших от наводнения богаделенок и приказал снабдить их теплою одеждою{66}.
На Смоленском кладбище также и многие свежие могилы были размыты водою, и множество гробов всплыло. Рассказывали, как передает П. А. Каратыгин, что одна молодая вдова, проживавшая в одной из линий Васильевского острова, накануне похоронила на Смоленском своего старого супруга, над прахом которого не расположена была долго плакать и терзаться, потому что покойный сожитель мучил ее своею ревностью. Проводив его на место вечного упокоения, она также думала найти наконец душевное спокойствие, но каков же был ее ужас, когда вечером рокового дня она увидела гроб своего сожителя у самого крыльца ее дома! Нечего делать, пришлось бедной вдовушке вторично хоронить своего неугомонного супруга.
После наводнения весь утонувший скот в Петербурге был отвезен на Смоленское поле, где и курилась огромнейшая жертва Посейдону-истребителю; всего скота: свиней, лошадей, коров, быков – в Петербурге погибло 3600 голов. Между 4-й и 5-й линиями на Васильевском острове затонуло целое большое стадо черкасских быков.
Известный поэт того времени, граф Хвостов, почтил четвероногих утопленников следующим стихотворением:
…Свирепствовал Борей,
И сколько в этот день погибло лошадей!..
И представлялась страшная картина, как:
…По стогнам валялось много крав,
Кои лежали там, ноги кверху вздрав…
Император Александр Павлович изыскивал все способы, чтобы облегчить и утешить несчастных, пострадавших от этой страшной катастрофы. Мартынов пишет, что он видел на Чугунном заводе ужасы опустошения, которые превосходили ужасы Галерной гавани; здесь государь открывал трупы семейств, потонувших на этом заводе: «какими потоками слез орошал ангел наш, при вопле и рыдании окружавших его несчастливцев, переживших наводнение, как он утешал их, сам неутешный». Мартынов рассказывает{67}, что это зрелище было тем трогательнее, что трупы не походили на обыкновенных утопленников и были как живые; особенно на щеках детей, казалось, играл еще румянец.
Объезжая наиболее пострадавшие прибрежные места на Петергофской дороге, Александр I посетил одно селение, которое было совершенно уничтожено наводнением. Разоренные крестьяне собрались вокруг императора и горько плакали. Вызвав из среды их старичка, государь велел ему рассказывать, кто и что потерял. Старик начал по-своему: «Все, батюшка царь, все погибло: вот у афтово домишко весь унесло и с рухлядью, и с животом, а у афтово двух коней, четырех коров затопило, у афтово» и т. д. «Хорошо, – сказал император, – это все у Афтова, а у других что погибло?» Тогда объяснили государю, что старик употреблял афтово вместо этого. Посмеясь своей ошибке, государь приказал выстроить на высокой насыпи нынешнюю красивую деревню и назвать ее «Афтово».
Тысячи семейств, пострадавших от наводнения, тотчас же получили помощь; дом военного губернатора был немедленно открыт и обращен в приют несчастным, лишившимся крова; одного хлеба в первый же день было роздано на 3500 рублей. Каждый день сюда приходило до 500 человек и жило более 250 человек. Разоренным наводнением также щедро выдавались и денежные пособия. По поводу щедрой выдачи денег рассказывают следующий забавный случай. Одна дама является к графу Милорадовичу, вся в слезах. «Верно, вы не получили вспоможения?» – спрашивает ее военный губернатор. «Нет! На нас Бог прогневался, – отвечает рыдающая дама. – У всех вода была, а у нас ее не было; все получили вознаграждение, а мы не имели этого счастия!..»
Мартынов в своих письмах говорит: «Чрезвычайно замечательно то обстоятельство, что нашлись люди, которые наперед предчувствовали общее бедствие – одни с помощью инстинкта, другие с помощью примет, третьи при пособии наук. Аптекарь Имсен за два дня до наводнения перебрался из нижнего этажа в верхний. Приятель спрашивал, зачем он это делает, и стал над ним подшучивать. “Я буду смеяться, когда вы будете плакать”, – услышали от него в ответ. Тогдашний физик и механик Роспини за несколько дней до наводнения увидел, что барометр его упал так низко, как он никогда не слыхал. Это обстоятельство его так встревожило, что он чуть не помешался в уме».
Одна дама передавала Мартынову, что в августе 1824 года, гуляя на Петровском острове, она заметила, что муравьи необыкновенно высоко сделали свои запасные магазины, именно на верхней перекладине ворот. «Что это значит?» – спросила она прогуливавшегося с нею старого начальника брандвахты[37] Лебедева. «Это весьма дурно, сударыня, – отвечал старик. – В тот год, когда быть наводнению, муравьи всегда делают гнезда свои на местах возвышенных. В нынешнем году быть большой воде; советую вам поселиться как можно выше».
В одном доме кошка, окотившаяся за несколько дней до наводнения, перенесла своих котят накануне наводнения на ту ступеньку лестницы, до которой вода не возвысилась.
Приводим главные отметки высоты воды: на Елагином острове от 7 до 10 футов; на Каменном острове – от 6 до 9 футов; на Крестовском – от 3 до 8 футов; на Аптекарском – 6 и 7,6 фута; на Петербургской стороне, у лазарета Гренадерского полка, – 7 футов; у встречи Большого проспекта и Каменноостровского – 7,6; у второго кадетского корпуса – 5,3; на Васильевском острове, у больницы Марии Магдалины, – 7 футов; в Галерной – 10,8 фута; у биржи, в сквере, – 6,5 фута; у Академии художеств – 5,4; на левой стороне Невы, у Адмиралтейства, – 5 футов; на Невском, против Казанского собора, – 4,1; у Большого театра – 5 футов; на набережной Фонтанки, при начале, у Училища правоведения, на 5 футов; у Чернышева моста на 6 футов; на Садовой улице и Сенной площади – 5,3 фута; у станции Царскосельской железной дороги – 5,4; в конце Обводного канала и Эстляндской улицы – 6,3 фута.
По плану Петербурга, хранящемуся в правлении первого округа, с отметками высоты поднявшейся воды и очертанием, где была граница наводнения, черта последнего, начиная с северо-востока, проходила следующим образом: на Выборгской стороне, вдоль Большого Сампсоньевского проспекта, еще переходя несколько чрез него; потом, огибая Медико-хирургическую академию, по Ломаному пер. и Нижегородской улице, черта проходит по нынешней Самарской улице, приближаясь к Неве, потом продолжается вдоль Симбирской улицы и несколько выше Нового арсенала сливается с берегом Невы; к северу черта пересекала Сердобольскую улицу на половине, так что на Ланском шоссе спасался от воды скот. На левой стороне Невы черта наводнения отделялась от Невы у самого перевоза, у Смольного монастыря; далее черта идет прямо вниз по Неве, между нею и Воскресенскою набережною, и у Литейного проспекта отходит от Невы по Гагаринской улице. Здесь площадь наводнения быстро уширилась, и граница шла прямо к выдающемуся углу Фонтанки, где Екатерининский институт, и далее захватывала более половины Семеновского плаца, перерезывая угол, где от Обводного канала отделяется Введенский канал, позади Егерской церкви. Границею наводнения на левой стороне Невы были: Сергиевская улица, у штаба генерал-фельдцейхмейстера, и Невский проспект, у Аничкова моста, на правой стороне Фонтанки.
Высокие места города, где воды не было: Охта, Пески, Литейная, Александро-Невская и Московская, отчасти Адмиралтейская, 1-й участок. Некоторые места Александро-Невской и Московской частей возвышаются над поверхностью воды более двух сажен. Известно, что почва Петербурга при постройке города постепенно возвышалась; так, еще в павловское время, во время работ у Исаакиевской церкви найдено насыпи 14 футов; при рытии водопроводных труб, у Полицейского моста, к дому Росмана, не могли отыскать материка на 9 футов глубины; у Владимирской церкви найдено насыпи 3 1/2 фута, у Знаменья, как и у церкви Рождества, так и по всей Ямской, нет нисколько насыпи (отсюда даже вывезено, со времени существования Петербурга, несколько миллионов кубических саженей песку).
В 1842 году считалось, что с основания Петербурга Адмиралтейская часть поднялась на 4 1/2 фута, Литейная и Рождественская – на 7 футов, Васильевская – от 2 до 4 футов, Петербургская и Выборгская – на 2 1/2 фута.
На Невском проспекте, против Казанского собора, в 1861 году была открыта бревенчатая дорога на 1 1/2 аршина ниже нынешней поверхности улицы.
После наводнения 1824 года гибельной высоты воды в Петербурге уже не было, хотя за последние шестьдесят лет она и возвышалась несколько раз. Так, 29 июня 1827 года, в 12 часов ночи, она поднялась на 4 фута 11 дюймов, но вскоре, через час, начала сбывать. Такое возвышение воды в июне месяце было необыкновенное.
Обыкновенная эпоха наводнений в Петербурге – вторая половина осени и редко в первой половине августа.
В 1830 году, декабря 15-го в 12 часов утра, вода возвышалась до 5 футов и одного дюйма, недоставало 11 дюймов, чтобы вода сровнялась с берегами.
Через три года, 17 августа, при сильном ветре вода сильно пошла на прибыль и достигла уже 5 футов, как вдруг ветер переменился, и вода быстро сбыла.
Затем возвышение воды в Петербурге, принадлежащее к числу выдающихся по своим размерам и последствиям, случилось дважды в семидесятых годах. Во время первого наводнения она держалась около суток на высоте более 3 футов против ординара, а в 1879 году вода достигла высшего предела – 6 футов 8 дюймов. В этот день Галерная гавань была затоплена до 17-й линии; на Смоленском поле бушевали волны, и гаванские чиновники на челноках разъезжали довольно свободно. Большой и Средний проспекты, на протяжении Смоленского поля, представляли одно сплошное водное пространство. Елагин, Крестовский и Каменный острова были потоплены, на Большой Неве, против Горного корпуса, вода тоже выходила из берегов и затопляла часть сложенных товаров на берегу.
Несчастий с людьми в последнее наводнение не было: в городе были приняты надлежащие меры предосторожности, и ежеминутно учащавшаяся пальба с Петропавловской крепости давала знать об угрожавшей опасности жителям подвальных и нижних этажей.
