Мэри Элизабет Брэддон
Тайна леди Одли
Глава 22. Маленький Джорджи покидает свой старый дом
– Я собираюсь забрать с собой вашего внука, мистер Мэлдон, – мрачно промолвил Роберт, когда миссис Плоусон удалилась со своим юным подопечным.
Пьяный кураж старика медленно рассеивался, как густой лондонский туман, сквозь который слабо пробивается солнечный луч. Далеко не блестящему уму лейтенанта Мэлдона понадобилось значительное время, чтобы пробиться сквозь туманные пары рома с водой; но наконец свет слабо замерцал сквозь тучи, и старик пришел в рассудок.
– Да, да, – согласился он слабеющим голосом, – забирайте мальчика от его бедного старого дедушки. Я так и думал, что этим кончится.
– Вы ожидали, что я возьму его с собой? – спросил Роберт, изучая его полупьяное лицо внимательным взглядом. – Почему вы так думали, мистер Мэлдон?
Винным парам снова удалось одержать верх над светом разума, и лейтенант тупо ответил:
– Так думал – потому что думал, и все тут.
Увидев, что молодой адвокат нетерпеливо нахмурился, он сделал еще одно усилие, и свет замерцал снова.
– Я полагал, что вы или его отец заберете его с собой.
– Когда я в последний раз был в этом доме, мистер Мэлдон, вы сказали мне, что Джордж Толбойс уплыл в Австралию.
– Да, да, я знаю, знаю, – смущенно ответил старик, почесывая свои редкие седые волосы трясущимися руками. – Я знаю, но он мог вернуться – не правда ли? Ему не сиделось на одном месте, и он бывал такой странный иногда. Он вполне мог вернуться.
Он повторил это несколько раз слабым, заплетающимся языком; с трудом найдя среди всякого хлама на каминной полке свою глиняную трубку, он набил ее и закурил сильно трясущимися руками.
Роберт посмотрел на эти морщинистые, трясущиеся руки, которые роняли кусочки табака на коврик перед камином. Затем, пройдясь несколько раз по комнате, он дал старику сделать в покое несколько затяжек от своей великой утешительницы.
Вдруг он обернулся к лейтенанту с мрачной решимостью на своем красивом лице.
– Мистер Мэлдон, – медленно заговорил он, внимательно наблюдая за эффектом своих слов, – Джордж Толбойс никогда не уплывал в Австралию – это я знаю точно. Более того, он никогда не приезжал в Саутгемптон, и ложь, которую вы сказали мне восьмого сентября прошлого года, была продиктована вам телеграфным посланием, полученным вами в тот день.
Грязная глиняная трубка выпала из трясущейся руки и разбилась о каминную решетку, но старик даже не сделал попытки взять другую, он сидел, дрожа с ног до головы и глядя, бог знает как жалостно, на Роберта Одли.
– Ложь была продиктована вам, и вы усвоили урок. Но вы так же видели здесь Джорджа Толбойса седьмого сентября, как я вижу его сейчас в этой комнате; вы думали, что сожгли телеграфное послание, но сгорела только часть его – уцелевшая часть находится у меня.
Лейтенант Мэлдон почти протрезвел.
– Что я наделал? – шептал он беспомощно. – О боже, что я наделал?
– В два часа дня седьмого сентября прошлого года, – продолжал безжалостный обвиняющий голос, – Джорджа Толбойса видели живым и здоровым в одном доме в Эссексе.
Роберт остановился, чтобы посмотреть, какое действие произвели его слова. В старике не было заметно никакой перемены. Он сидел все так же, дрожа всем телом, тупо глядя перед собой невидящим взглядом и потеряв дар речи от ужаса.
– В два часа в тот самый день, – повторил Роберт, – моего бедного друга видели, живого и невредимого, в… в доме, о котором я говорил. С того часа и по сей день, его не видел ни один человек. Я предпринял шаги, которые должны были бы принести известия о его местопребывании, будь он жив. Я проделал это терпеливо и тщательно, вначале даже с надеждой. Теперь я знаю, что его нет в живых.
Роберт Одли ожидал, что старик как-то отреагирует на его слова, но он совершенно не был готов к тому жестокому страданию, страшному ужасу, которые исказили лицо мистера Мэлдона, когда Роберт произнес последние слова.
– Нет, нет, нет, – снова и снова повторял лейтенант высоким пронзительным голосом, – нет, нет! Бога ради, не говорите этого! Только не мертв, что угодно, но не мертв! Возможно, скрывается, может, его подкупили, чтобы не мешал, но не мертв, не мертв, не мертв!
Потеряв самообладание, он громко выкрикивал эти слова, бил себя кулаками по седой шевелюре, раскачивался, как маятник, на стуле. Его слабые руки больше не дрожали.
– Я убежден, – продолжал Роберт тем же мрачным, неумолимым тоном, – что мой друг никогда не покидал Эссекс, и я убежден, что он умер седьмого сентября прошлого года.
Несчастный старик, все еще колотя себя руками по голове, сполз со стула и скорчился у ног Роберта.
– О нет, нет, бога ради, нет! – хрипло кричал он. – Нет! Вы не знаете, что говорите, о чем просите меня думать, вы не сознаете своих слов!
– Я слишком хорошо осознаю их значение и весомость, так же, как и вы, мистер Мэлдон. Помоги нам Бог!
– Ох, что я делаю? Что я делаю? – обессиленно бормотал старик, затем, с усилием поднявшись на ноги, он выпрямился во весь рост и произнес в несвойственной ему манере, не без достоинства – достоинства, которое всегда должно быть неотделимо от невыразимого горя, в какой бы форме оно не проявлялось, – мрачно произнес:
– Вы не имеете права приходить сюда и пугать человека, который выпил и немного не в себе. Вы не имеете никакого права это делать, мистер Одли. Даже офицер, офицер, сэр, который… который… – Он не заикался, но его губы так сильно дрожали, что слова, казалось, разбились на кусочки от этой дрожи. – Повторяю, офицер, сэр, который арестовывает вора или… – Он остановился, чтобы облизнуть губы и остановить таким образом эту дрожь, но ему это не удалось. – Вора или убийцу… – Голос изменил ему, и только по его трясущимся губам догадался Роберт о значении последнего слова. – Предупреждает его, сэр, что он не может сказать ничего, что повредило бы ему или… или… другим людям. Закон… закон, сэр, милостив к… к подозреваемому преступнику. Но вы, сэр, вы… вы приходите в мой дом в такое время, когда… когда вопреки обыкновению, так вам и все кругом скажут, я обычно трезв, вы приходите и увидев, что я… что я немного не в себе, вы используете эту возможность, чтобы устрашить меня, и… и это неправильно, сэр, это…
Его дальнейшие слова остались невысказанными; задыхаясь, как будто они душили его, он упал на стул, уронил голову на стол и громко разрыдался. Возможно, среди всех злосчастных семейных драм, которые разыгрывались в этих убогих домишках, среди всех ничтожных страданий, позорного стыда, жестокого горя, горького бесчестья, никогда не было такой трагедии. Старик, спрятав лицо от дневного света, безудержно рыдал. Безнадежно и жалостно созерцал Роберт эту сцену.
«Если бы я знал, – подумал он, – я бы пощадил его. Возможно, было бы лучше пощадить его».
Убогая комната, грязь, беспорядок, фигура старика, его седая голова на заляпанной скатерти среди остатков не очень изысканного обеда, – все это расплывалось перед глазами Роберта Одли, когда он вспоминал другого человека, почти такого же возраста, но столь отличающегося во всем! И который мог испытать такое же или даже более мучительное страдание и проливать еще более горькие слезы. Это мгновение, когда слезы подступили к его глазам и затуманили жалкое зрелище, было достаточно долгим, чтобы вернуть его обратно в Эссекс и показать образ дяди, пораженного стыдом и горем.
«Почему я продолжаю это? – размышлял он. – Как я безжалостен, и как неумолимо влечет меня мой жребий. Это не я, это та рука, что манит меня все дальше и дальше по темной дороге, о конце которой я не смею даже думать».
Он думал об этом, пока сидел, спрятав лицо, борясь со своей жестокой болью и не в силах успокоить ее.
– Мистер Мэлдон, – произнес Роберт Одли, немного помолчав. – Я не прошу вас простить меня за то, что навлек на вас, так как мной владеет столь сильное чувство, что рано или поздно оно должно было проявиться. Есть такие… – Он замолчал в нерешительности. Рыдания не прекращались: они становились то тише, то громче, то разражались с новой силой, то на мгновение затихали, но не прекращались. – Есть такие вещи, которые, как говорится, нельзя спрятать. Все тайное рано или поздно становится явным. Я думаю, сколь мудры эти старые, как мир, истины, которые люди постигали из собственного опыта, а не из книг. Если бы я и смирился с тем, что мой друг останется навеки в своей неизвестной могиле, весьма вероятно, что какой-нибудь незнакомец, который никогда не слышал имени Джорджа Толбойса, может по чистой случайности наткнуться на тайну его гибели. Возможно, завтра, или лет через десять, или даже в другом поколении, когда рука, поразившая его, будет так же холодна как и его собственная. Если бы я мог оставить это дело, если бы я только мог покинуть навсегда Англию, и намеренно избежать возможности когда-нибудь найти другой ключ к разгадке этой тайны, я бы сделал это, даже с радостью, но я не могу! Рука, которая сильнее, чем моя, манит меня вперед. Мне не хотелось воспользоваться своим преимуществом перед вами, но я обязан идти дальше, я обязан продолжать, если существует кто-нибудь, кого бы вы предупредили, сделайте это, предостерегите этого человека. Если тайна, к которой я постепенно, час за часом, приближаюсь, касается кого-либо, в ком вы заинтересованы, дайте ему ускользнуть прежде, чем я дойду до конца. Пусть они покинут эту страну, пусть покинут всех, кто их знает, всех, кому угрожает их зло, пусть они удалятся – их не будут преследовать. Но если они пренебрегут вашим предупреждением, попытаются сохранить свое нынешнее положение, не считаясь с тем, что вы намерены им сказать, – то пусть они берегутся меня, ибо когда час пробьет, клянусь, им не будет пощады.
Старик впервые за все время поднял голову и вытер свое морщинистое лицо грязным носовым платком.
– Заявляю вам, что я вас не понимаю, – произнес он. – Со всей ответственностью заявляю вам, что не могу понять ваших слов, и я не верю, что Джордж Толбойс мертв.
– Я бы отдал десять лет своей жизни, если бы мог увидеть его живым, – печально ответил Роберт. – Мне жаль вас, мистер Мэлдон, мне жаль всех нас.
– Я не верю, что мой зять мертв, – повторил лейтенант. – Я не верю, что бедный парень умер.
Миссис Плоусон вошла в комнату, ведя маленького Джорджи, чье сияющее лицо показывало, что могут сотворить желтое мыло и мытье с человеческим лицом.
– Боже мой! – воскликнула миссис Плоусон. – О чем это вы тут беседовали? Даже наверху были слышны ваши рыдания.
Маленький Джорджи подбежал к дедушке и погладил своей пухлой ручкой его мокрые от слез щеки.
– He плачь, дед, – утешил он его, – не плачь. Ты возьмешь мои часы в чистку, и добрый ювелир одолжит тебе денег, чтобы заплатить налог, пока он чистит часы. Пойдем к ювелиру, ты же знаешь, он живет на Хай-стрит, на его двери нарисованы золотые шарики, чтоб было всем понятно, что он – из Ломбард-Ломбардшира, – лепетал ребенок, произнося название через черточку. – Пойдем, дед.
Мальчик вытащил из-за пазухи драгоценную игрушку и направился к двери, гордый тем, что является обладателем столь полезного талисмана.
– В Саутгемптоне водятся волки, – объяснил он Роберту Одли, свысока кивая головой, – дедушка говорит, что когда он берет мои часы, он отпугивает волков от двери. А там, где вы живете, есть волки?
Молодой адвокат не ответил на вопрос ребенка, но остановил его, когда тот потянул деда к двери.
– Твоему дедушке сегодня не нужны часы, Джордж, – мрачно промолвил он.
– Тогда почему он грустный? – наивно спросил Джорджи. – Когда ему нужны часы, он всегда печальный и вот так бьет себя по лбу, – мальчик остановился, чтобы показать это своими маленькими кулачками, – и говорит, что она, то есть красивая леди, использует его, и он не может прогнать волка от двери, и тогда я говорю: «Дедушка, возьми часы», – и он берет меня на руки и говорит: «О, мой благословенный ангелочек! Как я могу украсть у моего ангелочка!» – и потом он плачет, но не так, как сегодня, не так громко, только слезы текут по его щекам.
Роберту Одли было тяжело слушать болтовню ребенка, но, казалось, она принесла облегчение старику. Он не слушал, о чем мальчик говорил; несколько раз прошелся он по небольшой комнате, пригладил свои всклокоченные волосы и позволил миссис Плоусон привести в порядок галстук.
– Бедный старый джентльмен, – вздохнула она, глядя на Роберта. – Что его так огорчило?
– Его зять умер, – ответил мистер Одли, не сводя глаз с сочувствующего лица миссис Плоусон. – Он умер спустя полтора года после смерти Элен Толбойс, которая похоронена на кладбище в Вентноре.
Она почти не изменилась в лице, но отвела глаза в сторону, когда он заговорил, и еще раз пришлось миссис Плоусон облизнуть свои побелевшие губы, прежде чем ответить ему.
– Бедный мистер Толбойс умер! – удивилась она. – Это действительно плохие новости, сэр.
При этих словах маленький Джорджи задумчиво взглянул ей в лицо.
– Кто умер? – спросил он. – Джордж Толбойс – это мое имя. А кто умер?
– Другой человек, которого зовут Джордж Толбойс, Джорджи.
– Бедняга! Его положат в яму?
У мальчика было простое представление о смерти, которое мудрые взрослые обычно внушают детям и которое не простирается дальше открытой могилы.
– Мне бы хотелось увидеть, как его положат в яму, – заметил Джорджи, немного помолчав. Он уже побывал на нескольких детских похоронах по соседству и весьма ценился как плакальщик. Он относился, таким образом, к церемонии погребения, как к мрачному празднику, основными атрибутами которого были пирог, вино и поездка в экипаже.
– Вы не возражаете, если я заберу мальчика с собой, мистер Мэлдон? – спросил Роберт Одли.
К этому времени старик успокоился. Он нашел другую трубку за аляповатой рамой зеркала и пытался раскурить ее от клочка скомканной газеты.
– Вы не возражаете, мистер Мэлдон?
– Нет… нет, сэр, вы – его опекун и имеете полное право забирать его куда угодно. Он был большим утешением для меня в моей одинокой старости, но я был готов расстаться с ним. Я… я, возможно, не всегда выполнял свои обязанности по отношению к мальчику, сэр… что касается школы и… ботинок. Количество ботинок, которое изнашивают мальчики его возраста, сэр, не всегда доступно уму таких молодых людей, как вы; возможно, его не всегда пускали в школу, и он временами носил потрепанные ботинки, когда мы не располагали большими средствами, но его не обижали. Нет, сэр, расспрашивайте его хоть неделю, вы не услышите, что его бедный старый дедушка хоть раз сказал ему грубое слово.
И тут Джорджи, почувствовав, что его старый защитник в отчаянии, громко заплакал и заявил, что никогда не покинет его.
– Мистер Мэлдон, – промолвил Роберт Одли наполовину печальным, наполовину сострадательным тоном, – когда я рассматривал свое положение прошлой ночью, я не думал, что оно окажется еще более тягостным, чем я полагал. Я могу сказать только одно – да смилостивится Господь над всеми нами. Я чувствую, что моя обязанность – забрать мальчика, и сразу же из этого дома я отвезу его в лучшую школу в Саутгемптоне и даю слово чести, что не буду, пользуясь его невинной простотой, выпытывать у него ничего, что могло бы… я имею в виду, – он резко остановился, – я имею в виду следующее – я не стану разгадывать тайну через него. Я… я не детектив и не думаю, что даже самому образованному детективу хотелось бы получить информацию от ребенка.
Старик ничего не ответил, он сидел, прикрыв лицо рукой и безжизненными пальцами другой, зажав потухшую трубку.
– Уведите отсюда мальчика, миссис Плоусон, – попросил он, немного помолчав, – уведите и оденьте его. Он поедет с мистером Одли.
– Должна сказать, что очень некрасиво со стороны джентльмена забирать у бедного деда его любимца, – вдруг воскликнула миссис Плоусон полным негодования голосом.
– Тише, миссис Плоусон, – жалобно ответил старик. – Мистеру Одли виднее. Я… мне недолго осталось жить, я больше никого не побеспокою.
Слезы медленно просачивались и стекали по его грязным пальцам, которыми он прикрывал красные глаза.
– Бог свидетель, я не причинял вреда вашему другу, сэр, – продолжал он, когда миссис Плоусон вышла вместе с Джорджем, – или желал ему зла. Он был хорошим зятем. Я никогда не причинял ему умышленного зла, сэр. Я… я тратил его деньги, может быть, но я сожалею об этом, сейчас я очень сожалею об этом. Но я не верю, что он мертв, нет, сэр, нет, я не верю этому! – воскликнул старик, опустив руку и глядя в глаза Роберту. – Я не верю этому, сэр! Как… как он может быть мертв?
Роберт оставил без ответа этот страстный призыв. Он печально покачал головой и, отойдя к окошку, смотрел на небольшой участок пустоши, где беспорядочно росла герань и играли ребятишки.
Возвратилась миссис Плоусон с маленьким Джорджем, укутанным в пальто и шарф, и Роберт взял мальчика за руку.
– Скажи своему дедушке «до свиданья», Джорджи.
Маленький человечек бросился к старику и, прижавшись к нему, целовал грязные слезы на его увядших щеках.
– Не плачь обо мне, дедушка, – говорил он. – Я пойду в школу, чтобы стать умным, и я буду навещать тебя и миссис Плоусон, не так ли? – добавил он, повернувшись к Роберту.
– Да, дорогой, конечно.
– Заберите его, сэр, уведите его, – рыдал мистер Мэлдон, – вы разрываете мне сердце.
Малыш, совершенно довольный, потопал рядом с Робертом. Ему очень хотелось пойти в школу, хотя он был довольно-таки счастлив со своим старым, вечно пьяным дедом, который испытывал сентиментальную привязанность к ребенку и сделал все, чтобы избаловать Джорджи, ничем не ограничивая его; вследствие этой снисходительности у мистера Толбойса появилось пристрастие к поздним часам, горячим неудобоваримым ужинам и глоткам рома с водой из стакана дедушки.
Он поведал о своих чувствах и привычках Роберту Одли, когда они шли в гостиницу «Долфин», но адвокат не поддерживал разговор.
В таком месте, как Саутгемптон, нетрудно было найти хорошую школу. Роберт Одли отправился вверх по Хай-стрит к академии Марчмонта для юных джентльменов, оставив Джорджи на попечении добродушного официанта, которому, казалось, нечего было делать, кроме как смотреть в окно и вытирать невидимую пыль с блестящих полированных столов.
Роберт встретил группу опрятных, хорошего поведения юных джентльменов, которые шли гулять в сопровождении двух младших учителей.
Он рассказал директору школы, что маленький Джордж Толбойс был оставлен на его попечение другом, который отбыл в Австралию за несколько месяцев до этого и которого, по его мнению, уже не было в живых. Он доверял его особой заботе мистера Марчмонта и попросил, чтобы к мальчику пускали только тех посетителей, у которых будет от него письмо. Договорившись обо всем, он вернулся в гостиницу за Джорджем.
Он обнаружил, что мальчик успел подружиться с изнывающим от безделья официантом, и оба с интересом следили, что происходит на улице.
Бедный Роберт очень мало знал о потребностях ребенка. В детстве его интересовали гусеницы, морские свинки, канарейки и собаки, но у него никогда не было необходимости заботиться о юном создании пяти лет от роду.
Он попытался вернуться на двадцать пять лет назад и вспомнить, чем он питался в возрасте пяти лет.
«Мне смутно представляется, как я получал много хлеба и молока и еще вареную говядину, – вспоминал он. – И еще довольно смутное воспоминание о том, как я не любил их. Интересно, любит ли этот малыш хлеб, молоко и вареную говядину».
Он стоял, подергивая себя за пышные усы и задумчиво глядя на ребенка.
– Осмелюсь заметить, что ты проголодался, Джордж, – вымолвил он наконец.
Мальчик кивнул, а официант еще раз вытер невидимую пыль со стола, уже готовясь постелить скатерть.
– Может, ты хотел бы что-нибудь съесть на ланч? – предложил мистер Одли, все еще подергивая свой ус.
Мальчик рассмеялся.
– Ланч! – закричал он. – Но уже полдень, и я обедал.
Роберт Одли почувствовал, что зашел в тупик. Чем же можно было подкрепиться мальчугану, который три часа дня называл полднем?
– Ты поешь хлеба с молоком, Джорджи, – сказал он вскоре. – Официант, хлеб с молоком и пинту рейнвейна.
Мистер Толбойс скорчил рожицу.
– Я никогда не ем хлеб с молоком, – заявил он. – Я не люблю их. Мне нравится то, что дедушка называет «что-нибудь пикантное». Я бы не прочь съесть телячью котлетку. Дедушка рассказывал мне, как он однажды здесь обедал, и телячьи котлеты были выше всяких похвал. Пожалуйста, можно мне телячью котлету с яйцом, ну, вы знаете, и лимонный сок? – добавил он, обращаясь к официанту. – Дедушка знает здешнего повара. Повар такой хороший джентльмен, он однажды дал мне шиллинг. У него одежда лучше, чем у деда, даже лучше вашей, – сказал мистер Джорджи, пренебрежительным кивком, указывая на пальто Роберта из грубой ткани.
Роберт Одли ошеломленно замер. Как ему следовало обращаться с этим пятилетним эпикурейцем, который отвергал хлеб с молоком и просил телячьи котлеты?
– Я скажу тебе, что мы сделаем, Джорджи, – решился он. – Я дам тебе обед.
Официант проворно закивал головой.
– Честное слово, сэр, – одобрительно заметил он, – я думаю, что юный джентльмен знает, как управиться с ним.
– Я дам тебе обед, – повторил Роберт, – немного жульена, тушеный угорь, котлеты, дичь и пудинг. Что ты на это скажешь, Джорджи?
– Не думаю, что молодой господин будет возражать, когда увидит все это, сэр, – улыбнулся официант. – Угорь, жульен, котлеты, дичь, пудинг – пойду скажу повару, сэр. На какое время, сэр?
– Ну, скажем на шесть часов, и мистер Джордж попадет в новую школу ко времени отхода ко сну. Вы не сможете пока занять чем-нибудь ребенка? У меня еще есть одно дело, которое нужно уладить, и я не смогу взять его с собой. Я буду ночевать здесь сегодня. До свидания, Джорджи, позаботься о себе сам, и пусть твой аппетит будет готов к шести часам.
Роберт Одли оставил мальчика с официантом и направился к морю, выбрав уединенный берег, который вел вдоль разрушенной городской стены к небольшой деревне у узкой речки.
Он нарочно избегал общества ребенка и долго брел сквозь летящий ему в лицо снег, пока тьма не опустилась на землю.
Он вернулся в город и на станции выяснил расписание поездов в Дорсетшир.
«Я отправлюсь завтра рано утром, – размышлял он, – и повидаю отца Джорджа прежде, чем наступит ночь. Я расскажу ему все – все, за исключением имени интересующей меня подозреваемой особы, и ему решать, что делать дальше».
Мистер Джорджи воздал должное обеду, который заказал Роберт. Он пил слабый эль в количестве, изумившем его опекуна, и получал огромное удовольствие от жареного фазана и хлебного соуса, которые, несмотря на свой юный возраст, сумел оценить. В восемь часов в его распоряжение была предоставлена двуколка, и он отбыл в наилучшем настроении с совереном в кармане и письмом от Роберта к мистеру Марчмонту, в котором был чек на обмундирование юного джентльмена.
– Как здорово, что у меня будет новая одежда, – радовался он, прощаясь с Робертом, – потому что миссис Плоусон уже столько раз чинила старую. Теперь она может отдать ее Билли.
– Какому Билли? – спросил Роберт, смеясь болтовне ребенка.
– Билли – младший брат бедной Матильды. Он, знаете ли, простой мальчик. И Матильда была простая, но она…
Но в этот момент возница взмахнул кнутом, старая лошадь тронулась с места, и Роберт Одли больше ничего не услышал о Матильде.
