Мэри Элизабет Брэддон
Тайна леди Одли
Надо сказать, что леди Одли приобрела такую большую власть над своим мужем, что зачастую баронет буквально не сводил с нее глаз. Поэтому когда Роберт собрался уже вернуться в таверну, Люси достаточно было лишь слегка приподнять брови с очаровательным выражением утомления на лице, чтобы ее муж понял, как нежелательно сейчас представление ей мистера Джорджа Толбойса.
– Успеется, Боб, – остановил он его. – Моя жена немного устала. Приводи своего друга к нам обедать завтра, и тогда они с Алисией и познакомятся. А пока поздоровайся с леди Одли и мы поедем домой.
Госпожа была так утомлена, что смогла только мило улыбнуться и протянуть маленькую ручку в перчатке своему племяннику.
– Вы приедете к нам завтра обедать со своим другом? – промолвила она едва слышным усталым голосом. Люси привлекла всеобщее внимание на скачках и напрочь лишилась сил, очаровывая всех и каждого.
– Удивительно, как это она не угостила тебя своим бесконечным хихиканьем, – шепнула Алисия, склонившись к Роберту, чтобы пожелать ему спокойной ночи. – Но я полагаю, что она приберегает его на завтра, чтобы доставить тебе удовольствие. Что ж, ты так же очарован, как и все кругом? – придирчиво добавила она.
– Несомненно, она очень мила, – прошептал Роберт с холодным восхищением.
– Ну конечно! По-моему, это первая женщина, о которой ты сказал что-то членораздельное, Роберт Одли. Жаль, что ты можешь восхищаться только восковыми куклами.
У бедной Алисии было много столкновений со своим кузеном из-за его характера, благодаря которому он шел по жизни с полной невозмутимостью, относился ко всему спокойно и равнодушно.
«Чтобы ему самому когда-нибудь влюбиться, – думала иногда молодая леди, – то сама мысль об этом абсурдна. Если все прекрасные дамы на земле выстроятся в ряд, ожидая, пока его султанское величество бросит носовой платок, он только поднимет брови до середины лба и велит им драться, чтобы захватить этот трофей».
Но на этот раз Роберт был почти в восторге.
– Она самое хорошенькое маленькое создание, какое я когда-либо видел, Джордж, – восхищался он, когда коляска уехала и он вернулся к своему другу. – Такие голубые глаза, такая восхитительная улыбка, такая сказочная шляпка – точно анютины глазки, сверкающие в облаке газа. Джордж Толбойс, я чувствую себя героем французского романа, я почти влюбился в свою тетушку.
Молодой вдовец только вздохнул и глубоко затянулся сигарой. Возможно, он задумался о том давно прошедшем времени – в действительности немногим более пяти лет назад, но так. много всего случилось за этот срок, – когда он впервые встретил женщину, но которой еще три дня назад он носил траур. Они ожили вновь, эти старые незабываемые чувства. Он снова прогуливался со своими товарищами офицерами по ветхому причалу захолустного курортного городка, слушая оркестр, который ужасно фальшивил. Опять он видел, как она идет, легко и быстро, под руку со своим старым отцом и делает вид (с такой очаровательной серьезностью), что слушает музыку, и совершенно не замечает восхищения полудюжины офицеров, стоящих с открытыми ртами. Прежний образ ожил в его памяти – она слишком прекрасна, чтобы ступать по этой земле, и приблизиться к ней было все равно что взлететь и дышать более чистым воздухом. И она была его женой и матерью его ребенка. И именно она лежала сейчас на небольшом кладбище в Вентноре, где только год назад он заказал надгробие на ее могилу. Несколько слезинок безмолвно скатились из его глаз и упали на жилет, когда ему вспомнилось об этом в тихой темной комнате.
Леди Одли так устала, что когда они добрались до дома, она, извинившись, удалилась в свою комнату, в сопровождении горничной, Фебы Маркс.
Она была непостоянна в обращении с этой девушкой: иногда слишком доверялась ей, а иной раз была холодна, но, в общем, леди Одли была либеральной хозяйкой, и служанка оставалась вполне довольна своим положением в доме.
В этот вечер, несмотря на усталость, миледи была чрезвычайно возбуждена и с увлечением рассказывала о скачках и местном обществе.
– Я устала до смерти, Феба, – сказала она, – и должно быть, выгляжу настоящим пугалом, так долго пробыв на солнце.
Зажженные свечи стояли по обеим сторонам зеркала, перед которым леди Одли расстегивала платье. Она пристально смотрела на свою горничную, ее голубые глаза блестели, розовые детские губы изогнулись в улыбке.
– Вы немного бледны, госпожа, – ответила девушка, – но прекрасны, как всегда.
– Это так, Феба, – произнесла она, садясь на стул и откидывая назад свои пышные волосы, которые ее горничная готовилась уложить на ночь. – Знаешь, Феба, говорят, что ты и я похожи?
– Я тоже об этом слыхала, госпожа, – спокойно ответила девушка, – но они, должно быть, глупы, так как ваша светлость – красавица, а я бедная простая девушка.
– Вовсе нет, Феба, – с превосходством возразила маленькая госпожа. – Ты действительно похожа на меня, черты твоего лица правильны, им только недостает красок. Мои волосы светлые с золотым отливом, а твои – серые; мои брови и ресницы черные, а твои – не хочется даже говорить – почти белые, моя дорогая Феба; твои щеки бледные и желтые, а мои розовые. Немного краски для волос, какую недавно рекламировали в газетах, баночка румян – и ты будешь такая же хорошенькая, как и я, Феба.
Она еще долго болтала в том же духе о всяких безделицах, высмеивала общество, которое было на скачках, чем немало развлекла свою горничную. Ее падчерица зашла пожелать спокойной ночи и нашла служанку и госпожу громко смеющимися над каким-то забавным приключением. Алисия, которая никогда не была фамильярна со слугами, удалилась, испытывая отвращение к легкомыслию госпожи.
– Продолжай расчесывать мои волосы, Феба, – говорила леди Одли всякий раз, когда девушка почти заканчивала ее прическу. – Мне доставляет такое удовольствие болтать с тобой.
Наконец она отпустила свою горничную, но тут же позвала ее обратно.
– Феба Маркс, – велела она, – я хочу, чтобы ты оказала мне услугу.
– Да, госпожа.
– Я хочу, чтобы ты завтра утром первым же поездом поехала в Лондон и выполнила для меня небольшое поручение. Позже ты можешь взять выходной; я знаю, что у тебя есть друзья в городе, и я дам тебе пять фунтов, если ты сделаешь, что мне нужно и не будешь это ни с кем обсуждать.
– Да, госпожа.
– Пойди проверь, плотно ли закрыта дверь и сядь на эту скамеечку у моих ног.
Девушка все выполнила. Размышляя несколько мгновений, леди Одли погладила ее блеклые волосы своей белой, полной ручкой.
– А теперь послушай, Феба. То, что тебе нужно сделать, очень просто.
Леди Одли потребовалось всего пять минут, чтобы рассказать, в чем дело, и затем она удалилась в свою спальню и уютно свернулась калачиком под пуховым стеганым одеялом. Это хрупкое создание всегда мерзло, и любило закутываться в мягкие меха и атлас.
– Поцелуй меня, Феба, – попросила она, когда девушка поправила занавески. – Я слышу шаги сэра Майкла, ты встретишь его, когда будешь выходить из комнаты и можешь сказать ему, что завтра утром едешь забрать мое новое платье от мадам Фредерик.
На следующее утро леди Одли спустилась к завтраку поздно – в десять часов. Пока она пила маленькими глотками свой кофе, слуга принес запечатанный пакет и книгу, в которой нужно было расписаться.
– Телеграфное послание! – удивилась она (более удобное слово «телеграмма» еще не было в ходу). – Что могло случиться?
Она взглянула на мужа широко раскрытыми испуганными глазами и не решалась взломать печать. Конверт был адресован мисс Люси Грэхем, его переслали из деревни, от мистера Доусона.
– Прочти его, дорогая, – предложил сэр Майкл, – не бойся; вряд ли там что-нибудь серьезное.
Послание было от некоей миссис Винсент, содержательницы школы, которая давала ей рекомендацию при поступлении на работу к мистеру Доусону. Она была серьезно больна и умоляла свою старую ученицу навестить ее.
– Бедняжка! Она всегда хотела завещать мне свои деньги, – заметила Люси, печально улыбнувшись. – Она не знает о переменах в моей жизни. Дорогой сэр Майкл, я должна поехать к ней.
– Ну конечно же, любимая. Если она была добра к моей бедной девочке в дни невзгод, об этом нельзя забывать. Надевай свою шляпку, Люси, мы как раз успеем на экспресс.
– Вы поедете со мной?
– Несомненно, дорогая. Неужели вы думаете, я отпущу вас одну?
– Я была уверена, что вы поедете со мной, – промолвила она задумчиво.
– Ваша подруга прислала адрес?
– Нет, но она всегда жила в Бромптоне, на Кресчент-Вилла, и наверняка все еще там.
Леди Одли едва успела надеть шляпку и шаль, когда услышала, что экипаж уже подан и сэр Майкл зовет ее.
Апартаменты Люси, как я уже говорила, представляли собой ряд смежных комнат, в конце которых находилась большая восьмиугольная прихожая, увешанная картинами. Невзирая на то что времени было мало, леди Одли задержалась у дверей этой комнаты, закрыла замок на два оборота и положила ключ в карман. Пройти в комнаты миледи теперь было невозможно.
Глава 8. Перед бурей
Итак, обед в Одли-Корт был отложен, и мисс Алисии пришлось подождать, пока ее представят красивому молодому вдовцу Джорджу Толбойсу.
Говоря откровенно, желание юной леди познакомиться с Джорджем было отчасти притворным; но если бедная Алисия хотела зажечь искру ревности в груди своего кузена, то она недостаточно хорошо знала нрав Роберта Одли. Ленивый, красивый и равнодушный адвокат относился к жизни, как к абсурдной ошибке, и считал, что разумный человек не может воспринимать всерьез все происшествия этой глупой жизни.
Его хорошенькая смуглолицая кузина могла в него влюбиться по уши, могла твердить ему об этом в своей очаровательной женственной манере по сотне раз на день в течение всех 365 дней в году; но до тех пор, пока она не дождется того единственного 29 февраля и не скажет ему прямо: «Роберт, ты женишься на мне?» – он даже и не будет догадываться о ее чувствах.
С другой стороны, даже если бы он сам влюбился, то его чувство было бы сродни смутному, слабому ощущению; он мог бы прожить всю жизнь, испытывая лишь легкое недомогание – то ли любовь, то ли несварение желудка.
Итак, совершенно напрасно скакала моя бедная Алисия по дорожкам вокруг Одли все те три дня, что молодые люди провели в Эссексе; зря тратила время, надевая хорошенькую амазонку и шляпу с плюмажем в надежде случайно повстречать Роберта и его друга. Черные локоны (не пушистые завитки леди Одли, а тяжелые блестящие локоны, обрамляющие стройную смуглую шею), розовые капризные губки, прямой нос, смуглое лицо с ярким румянцем, который вспыхивал на нем при виде апатичного кузена, – все это напрасно бросалось к ногам скучного зануды Роберта Одли, и лучше бы ей было спокойно отдыхать в прохладной гостиной Корта, чем напрасно загонять лошадь под жарким сентябрьским солнцем.
Рыбная ловля – не самое веселое времяпрепровождение, и неудивительно, что в день отъезда леди Одли молодые люди (один из-за своей сердечной раны был просто не способен ничему радоваться, другой же вообще не нуждался в развлечениях), итак, молодые люди начали уставать от тенистых лип и извилистых ручьев вокруг Одли.
– На Фигтри-Корт, конечно, не веселее, – размышлял Роберт вслух, – но в целом, я думаю, лучше, чем здесь; там, по крайней мере, рядом табачная лавка, – добавил он невозмутимо попыхивая отвратительной сигарой, которую ему доставил хозяин таверны.
Джордж Толбойс, который согласился на поездку в Эссекс, только чтобы не противоречить своему другу, совсем не возражал против немедленного возвращения в Лондон.
– Я с радостью вернусь, Боб, – говорил он, – так как хочу съездить в Саутгемптон, я не видел моего малыша почти месяц.
Он всегда называл своего сына «малыш» и говорил о нем скорее с печалью, чем с надеждой. Казалось, мысль о мальчике не утешает его. Он чувствовал, что мальчик никогда его не полюбит, даже более того, у него было смутное предчувствие, что он не доживет до той поры, когда Джорджи станет взрослым.
– Я не романтик, Боб, – говорил он иногда, – и поэзия для меня – пустой звук, но после смерти жены у меня такое чувство, как будто я стою на пустынном берегу, сзади надо мной нависли огромные страшные скалы, а к моим ногам медленно, но верно подбирается волна. Кажется, что с каждым днем этот мрачный безжалостный поток все больше приближается, не набрасывается на меня с ревом и воем, нет, но ползет, подкрадывается, скользит мне навстречу, готовый сомкнуться над моей головой, когда я меньше всего ожидаю конца.
Роберт Одли пристально посмотрел на своего друга в немом изумлении, и немного подумав, сказал:
– Джордж Толбойс, я мог бы понять это, если бы вы имели обыкновение плотно ужинать. Холодная свинина, да еще пережаренная, могла бы произвести такое действие. Вам нужна перемена, дорогой мой, – свежий ветерок Фигтри-Корт и умиротворяющая атмосфера Флит-стрит. Погодите-ка, – неожиданно добавил он, – нашел! Вы курили сигары нашего любезного хозяина, это все объясняет.
Они повстречали Алисию Одли полчаса спустя после того, как твердо решили покинуть Эссекс рано утром на следующий день. Молодая леди была весьма удивлена и разочарована, услыхав о решении кузена, и именно по этой причине притворилась, что это ей глубоко безразлично.
– Уж больно быстро вы устали от Одли, – заметила она беззаботно, – но, конечно, здесь у вас нет друзей, кроме родственников в Корте, а в Лондоне, без сомнения, у вас самое блестящее общество и…
– Хороший табак, – перебил Роберт Одли свою кузину. – Одли – замечательный старинный уголок, но когда приходится курить сушеные капустные листья, то знаете ли, Алисия…
– Так вы уезжаете завтра утром?
– Совершенно верно – экспрессом, который отбывает в десять пятьдесят.
– Тогда леди Одли упустит возможность быть представленной мистеру Толбойсу, а мистер Толбойс не увидит самую хорошенькую женщину в Эссексе.
– В самом деле… – пробормотал, запинаясь, Джордж.
– Самая хорошенькая женщина Эссекса вряд ли дождется восхищения от моего друга, Джорджа Толбойса, – заметил Роберт. – Его сердце в Саутгемптоне, где его ждет маленький кудрявый мальчишка, ростом не выше его колен, который называет его «большой джентльмен» и просит у него леденцы.
– Я собираюсь сегодня писать своей мачехе, – сообщила Алисия. – В своем письме она особенно интересовалась, как долго вы намерены здесь оставаться, и успеет ли она вернуться, чтобы принять вас.
Мисс Одли вынула письмо из кармана своей амазонки восхитительный блестящий кусочек бумаги необыкновенного кремового оттенка.
– Вот что она пишет в постскриптуме: «Непременно сообщи о мистере Одли и его друге, а то ты такая забывчивая, Алисия!»
– Какой у нее красивый почерк! – заметил Роберт, когда его кузина сворачивала записку.
– Да, хорош, не так ли? Взгляните, Роберт.
Она дала ему письмо, и он лениво рассматривал его несколько минут, пока Алисия похлопывала по изящной шее своей гнедой кобылки, которой не терпелось пуститься вскачь.
– Сейчас, Аталанта, сейчас. Давай записку, Боб.
– Это самая хорошенькая, самая кокетливая маленькая ручка, какую я когда-либо видел. Честное слово, Алисия, даже если бы я никогда не видел тетушку, я бы узнал, какова она, по этому кусочку бумаги. Да, вот оно, все здесь – пушистые золотистые локоны, словно очерченные карандашом брови, аккуратный прямой носик, победная детская улыбка – все это угадывается в этих изящных завитках. Взгляни, Джордж.
Но рассеянный и мрачный Джордж Толбойс не слышал их – он успел отойти на несколько шагов и, стоя у края леса, бил тростью по камышу.
– Не обращайте внимания, – в нетерпении произнесла юная леди. – Давайте письмо и позвольте мне уехать, уже больше восьми часов, а я должна послать ответ с вечерней почтой. Вперед, Аталанта! До свидания, Роберт, до свидания, мистер Толбойс. Счастливого пути.
Гнедая кобыла резво поскакала легким галопом, и мисс Одли успела скрыться из вида, прежде чем две крупные слезы, которые ее гордость все время загоняла внутрь, заблестели в ее глазах.
– И это мой единственный родственник, ближайший после папы, – негодовала она. – Ему нет до меня никакого дела!
Но по чистой случайности Роберт и его друг не уехали на следующий день, поскольку наутро молодой адвокат проснулся с ужасной головной болью и попросил Джорджа дать ему самого крепкого зеленого чаю, и больше того, чтобы они отложили свой отъезд на день. Джордж, конечно, согласился, и Роберт Одли провел весь день, лежа в комнате с задернутыми шторами и читая старые газеты.
– Это из-за сигар, Джордж, – все время повторял он. – Пусть хозяин не попадается мне на глаза до нашего отъезда, иначе будет кровопролитие.
К счастью, мир в Одли был сохранен, так как в Челмсфорде был рыночный день, и достойный хозяин таверны уехал за покупками для своего дома – среди прочего, возможно, за новым запасом тех самых сигар, что имели такое роковое воздействие на Роберта.
Молодые люди провели день скучно и бездарно, и ближе к сумеркам мистер Одли предложил прогуляться до Корта и попросить Алисию показать им дом.
– Это поможет нам убить время, Джордж, и все-таки жаль покидать Одли, не показав тебе старую усадьбу, а там, поверь мне, есть на что посмотреть.
Солнце клонилось к закату, когда они, пройдя коротким путем через луга, вошли в аллею, ведущую к арке, – мрачный, зловещий закат и мертвая тишина кругом, испугавшая птиц, собравшихся было запеть; вместо них в канавах квакали несколько лягушек. В неподвижном воздухе зловеще шелестели листья, но не от ветра; хрупкие ветви содрогались и трепетали в предчувствии надвигающейся бури. Те самые причудливые часы с одной стрелкой, которая перескакивала с одного часа на другой, показывали семь, когда молодые люди проходили под аркой, но на самом деле было уже около восьми.
Они нашли Алисию в липовой аллее: она гуляла в тени деревьев, с которых плавно опускались на землю увядшие листья.
Как ни странно, но Джордж Толбойс, редко что-нибудь замечавший, обратил особенное внимание на это место.
– Это напоминает кладбище, – заметил он. – Как мирно спали бы мертвые под этой мрачной сенью! Хотел бы я, чтобы кладбище в Вентноре было таким.
Они прошли дальше, к разрушенной стене, и Алисия рассказала им старую легенду, связанную с этим местом, – мрачную историю, одну из тех, без которых не обходится ни один старый дом, как будто прошлое – это одна сплошная темная страница горя и преступлений.
– Нам бы хотелось увидеть дом, прежде чем стемнеет, Алисия, – сказал Роберт.
– Тогда нам следует поторопиться, – ответила она. – Пойдемте.
Она провела их через открытое французское окно, модернизированное несколько лет назад, в библиотеку, а оттуда в холл.
В зале они прошли мимо бледной горничной госпожи, которая украдкой, из-под белесых ресниц, бросила быстрый взгляд на молодых людей.
Когда они поднимались наверх, Алисия обернулась и заговорила с девушкой:
– После того как мы побываем в гостиной, мне бы хотелось показать этим джентльменам комнаты госпожи. Они в порядке, Феба?
– Да, мисс, но дверь прихожей заперта, и по-моему, миледи забрала ключ с собой в Лондон.
– Забрала ключ! Невозможно! – удивилась Алисия.
– Да, мисс, но я думаю, это так. Я не могу найти его, он всегда был в двери.
– Клянусь, – промолвила Алисия в нетерпении, – это так похоже на госпожу, одна из ее глупых причуд. Она, видно, боялась, что мы заберемся в ее комнаты и будем рассматривать ее красивые платья и рыться в ее драгоценностях. Это весьма досадно, так как лучшие картины висят в той прихожей. Там есть и ее собственный портрет, незаконченный, но очень похожий.
– Ее портрет! – воскликнул Роберт Одли. – Я бы отдал что угодно, чтобы увидеть его, поскольку не рассмотрел хорошенько ее лицо. Можно проникнуть туда каким-нибудь другим путем, Алисия?
– Другим путем?
– Да, через другие комнаты?
Его кузина покачала головой и повела их в коридор, где висело несколько семейных портретов. Она показала им обитую гобеленами комнату, где огромные фигуры на выцветшем полотне выглядели угрожающе в свете сумерек.
– Похоже, тот парень с боевым топором не прочь размозжить Джорджу голову, – заметил мистер Одли, указывая на свирепого воина, чья поднятая рука виднелась из-за темной головы Джорджа.
– Пойдем отсюда, Алисия. Эта комната сырая, и здесь водятся привидения. Сдается мне, все привидения – результат сырости. Вы спите в сырой постели – и неожиданно пробуждаетесь посреди ночи, дрожа от лихорадки и видите, что у изголовья постели сидит старая леди в придворном костюме времен Георга Первого. Старая леди – результат несварения желудка, а лихорадка – это влажные простыни.
В гостиной зажгли свечи. В Одли-Корт никогда не было новомодных ламп. Комнаты сэра Майкла были освещены толстыми восковыми свечами, стоящими в массивных серебряных подсвечниках.
В гостиной мало что можно было увидеть, и вскоре Джордж Толбойс устал рассматривать красивую современную мебель и картины.
– А нет ли какого-нибудь потайного хода или старинного дубового сундука, ну что-нибудь эдакое, а, Алисия? – спросил Роберт.
– Ну конечно же! – оживилась мисс Алисия. – Почему я не вспомнила об этом раньше? Как глупо, разве нет?
– Почему глупо?
– Потому что, если вы согласны проползти на четвереньках, то можете увидеть комнаты госпожи, ведь именно этот ход ведет в ее гардеробную. Я думаю, она сама о нем не знает. Представляю, как бы она поразилась, если бы однажды вечером, когда она укладывала волосы перед зеркалом, перед ней вдруг появился невесть откуда вор-взломщик в маске и с фонарем!
– Посмотрим, что за тайный ход, Джордж? – спросил мистер Одли.
– Давай, если хочешь.
Алисия провела их в комнату, которая когда-то была ее детской. Теперь она пустовала, за исключением тех редких случаев, когда в доме было много гостей.
Роберт Одли приподнял угол ковра, согласно указанию кузины, и открыл грубо вырезанную дверцу люка в дубовом полу.
– А теперь послушайте, – сказала Алисия. – Вы должны спуститься в ход, он высотой около четырех футов, наклоните голову и идите вдоль него до поворота налево, и в самом конце его увидите небольшую лесенку и люк, похожий на этот, который вы откроете; дверца открывается в полу гардеробной госпожи, прикрытом только персидским ковром. Понятно?
– Разумеется.
– Тогда возьмите свечу, – мистер Толбойс последует за вами. Я даю вам двадцать минут на осмотр картин – по минуте на каждую – и в конце этого срока буду ждать вашего возвращения.
Итак, уже через пять минут они стояли посреди живописного беспорядка гардеробной леди Одли.
Она покинула дом в спешке, и все ее блестящие туалетные принадлежности были разбросаны на мраморном туалетном столике. В комнате было нечем дышать из-за густого запаха духов, пузырьки с которыми стояли открытыми. Букет оранжерейных цветов увядал на маленьком письменном столике. Несколько красивых платьев кучей лежали на полу, в открытых дверях шкафа виднелись его сокровища. Драгоценности, расчески из слоновой кости, изысканный китайский фарфор были разбросаны тут и там по комнате. Джордж Толбойс увидел в зеркале свое бородатое лицо, высокую тощую фигуру и удивился, как неуместно он выглядел среди этой роскоши.
Из гардеробной они прошли в будуар, а оттуда в прихожую, где, как сказала Алисия, находилось двадцать ценных картин, помимо портрета госпожи.
Портрет госпожи стоял на мольберте, покрытый мягкой зеленой тканью в центре восьмиугольной комнаты. Фантазия художника изобразила ее стоящей в этой же самой комнате, на фоне тех же, увешанных картинами стен. Боюсь, что молодой человек принадлежал к братству прерафаэлитов, поскольку он потратил много времени, тщательно выписывая мельчайшие детали картины – начиная от завитков волос и кончая тяжелыми складками ее пурпурного бархатного платья.
Молодые люди осмотрели сначала картины на стенах, оставив незаконченный портрет «на закуску».
К этому времени стемнело. Свеча, которую нес Роберт, оставляла за собой яркое пятно света. В широком незашторенном окне виднелось бледное небо, на котором мерцали последние холодные блики угасающих сумерек. Ветки плюща бились о стекло с тем же зловещим трепетом, от которого дрожал каждый лист в саду, предчувствуя надвигающуюся бурю.
– А вот и неизменные белые лошади нашего друга, – сказал Роберт, останавливаясь перед Воуверманом. – Пуссен, Кейп… Гм. Ну а теперь к портрету.
Он помедлил, взявшись рукой за покрывало, и обернулся к своему другу.
– Джордж Толбойс, – начал он. – У нас только одна свеча, этого явно недостаточно, чтобы рассмотреть полотно. Не согласишься ли ты осмотреть картину по очереди: самое неприятное – это когда кто-нибудь стоит сзади и дышит тебе в затылок, в то время как ты занят созерцанием.
Джордж сразу же согласился. Портрет госпожи интересовал его не более, чем все остальные тяготы этого суетного света. Он отошел в сторону, и прислонившись лбом к оконному стеклу, устремил взор в темноту ночи.
Когда он обернулся, то увидел, что Роберт поставил мольберт поудобнее, а сам уселся на стул перед ним, чтобы на свободе вдоволь насмотреться на картину.
Он встал, когда Джордж обернулся.
– Теперь твоя очередь, Толбойс, – промолвил он, – Это необычное полотно.
Он занял место Джорджа у окна, а его друг уселся на стул перед мольбертом.
Да, художник явно был прерафаэлит. Только прерафаэлит мог так тщательно выписать каждый волосок этих пушистых локонов, отливающих золотом. Только прерафаэлит мог так выделить каждую деталь этого тонкого лица и придать ему мертвяще бледный цвет, а глубоким голубым глазам странный зловещий блеск. Только прерафаэлит мог дать этим хорошеньким надутым губкам тяжелое и почти зловещее выражение, какое у них было на портрете.
Он был похож и в то же время не похож, как будто перед лицом госпожи вспыхнуло странное пламя и высветило новые черты и выражение лица, каких раньше не бывало у нее. Совершенство черт, великолепие красок, все это было; но я полагаю, что художник рисовал так много необычных средневековых чудовищ, что однажды увидел в госпоже что-то от прекрасной дьяволицы.
Ее алое платье, необычайно яркой окраски, как и все в этой картине, окружало ее фигуру мягкими складками, похожими на пламя; ее прекрасная головка показывалась из этого неистовства красок, как из бушующего горнила. Действительно, пурпурное платье, солнечный свет на лице, золотисто-красный отсвет на светлых волосах, ярко-розовая окраска губ, пылающие краски каждой детали на заднем плане – все это, вместе взятое, производило впечатление, которое никак нельзя было назвать приятным.
Но несмотря на всю свою странность, портрет не мог бы произвести более сильного впечатления на Джорджа Толбойса: он просидел перед ним в течение четверти часа, не проронив ни звука, не отрывая от него глаз, судорожно сжимая правой рукой подсвечник, другая же рука бессильно повисла вдоль туловища. Он пребывал в этом состоянии так долго, что Роберт, наконец, обернулся.
– Джордж, я думал, ты уснул.
– Да, почти что.
– Ты наверно простудился в той сырой комнате с гобеленами – хрипишь, как ворон. Но пойдем же.
Роберт Одли взял свечу из его руки и пополз обратно через потайной ход, за ним Джордж, внешне спокойный, но едва ли такой, как обычно.
Алисия ждала их в детской.
– Ну и как? – поинтересовалась она.
– Мы все успели. Но мне не нравится портрет, в нем что-то странное.
– Да, это так, – согласилась Алисия. – Но у меня свое представление о нем. Я думаю, что художник под воздействием вдохновения способен увидеть в обычном лице нечто другое, невидимое простому глазу. Мы никогда не видели у госпожи того выражения, что на портрете, но я полагаю, она могла бы быть такой.
– Алисия, – взмолился Роберт Одли, – не будь такой романтичной!
– Но, Роберт…
– Не надо, если ты любишь меня. Картина – это картина, а госпожа – это госпожа. Я воспринимаю все именно так, и я не метафизик: не разубеждай меня.
Он повторил это несколько раз с ужасом, вполне искренним и затем, позаимствовав зонтик на случай грозы, покинул Корт, ведя за собой молчаливого Джорджа Толбойса. Единственная стрелка причудливых часов перескочила на девять, когда они дошли до арки, но прежде чем пройти под ее тенью, им пришлось отступить в сторону и пропустить экипаж, проехавший мимо них. Это была пролетка из деревни, хорошенькое личико леди Одли выглядывало из окошка. Несмотря на темноту, она разглядела две темные фигуры.
– Кто это? – спросила она, высунув голову из окошка. – Это садовник?
– Нет, моя дорогая тетушка, – ответил смеясь Роберт. – Это ваш самый преданный племянник.
Они с Джорджем остановились у арки, пока пролетка подъехала к дверям и удивленные слуги вышли встретить господ.
– Я думаю, сегодня вечером дождя не будет, – сказал баронет, взглянув на небо. – Но завтра наверняка разразится гроза.
