Мэри Элизабет Брэддон
Тайна леди Одли
Глава 26. Расследование прошлого
Заканчивался январь, медленно влача свои тоскливые дни. Пронеслись рождественские праздники, а Роберт Одли оставался в Лондоне, все так же одиноко проводя свои вечера в гостиной на Фигтри-Корт, прогуливаясь солнечным утром в садах Темпла, рассеянно наблюдая за игрой ребятишек и слушая их болтовню. У него было немало друзей среди обитателей старинных домов в Темпле, друзья ожидали его и в уютных сельских уголках, где для него всегда была наготове свободная комната, а у веселого огня каминов стояли предназначенные для него удобные легкие кресла. Но, казалось, он напрочь потерял интерес к обществу, развлечениям и занятиям своего класса со времени исчезновения Джорджа Толбойса. Пожилые старшины юридической корпорации с шутливой снисходительностью посматривали на бледное мрачное лицо молодого человека. Они полагали, что тайная причина этой перемены кроется в какой-нибудь безответной привязанности. Ему советовали воспрянуть духом и приглашали на вечеринки, на которых джентльмены пили за здоровье «прекрасной женщины, со всеми ее недостатками, благослови ее Бог»., проливая при этом слезы и пребывая весь вечер в слезливом хмелю. У Роберта не было настроения проводить время за бокалом вина или дружеским пуншем. Им овладела одна навязчивая идея. Он был рабом одной-единственной мрачной мысли, одного страшного предчувствия. Над домом его дяди сгустились тучи, и по его сигналу должен грянуть гром и разрушить эту жизнь.
– Если бы она только послушалась моего предупреждения и скрылась – говорил он временами сам себе. – Видит бог, я дал ей такую возможность. Почему она не использует ее?
Иногда он получал известия от сэра Майкла или от Алисии. Письма молодой леди содержали лишь несколько коротких строк, что папа здоров и с ним все в порядке и что леди Одли как обычно весела и легкомысленно развлекается, не обращая никакого внимания на окружающих.
Из письма мистера Марчмонта, директора школы в Саутгемптоне, Роберт узнал, что у маленького Джорджа все хорошо, но он немного отстает в учении и не преодолел еще рубикона слов из двух слогов. Капитан Мэлдон заходил проведать своего внука, но ему было в этом отказано в соответствии с инструкциями мистера Одли. Позже старик послал мальчику пирожные и конфеты, но их не передали ему по причине несъедобности.
В конце февраля Роберт получил письмо от кузины Алисии, которое поторопило его навстречу своей судьбе, заставив вернуться в дом, откуда он был в какой-то степени изгнан благодаря проискам дядиной жены.
«Папа очень болен, – писала Алисия, – не опасно, хвала Господу; но он прикован к постели приступом жестокой лихорадки, которая явилась следствием сильной простуды. Приезжайте и навестите его, Роберт, если вы хоть немного беспокоитесь о своих ближайших родственниках. Он несколько раз спрашивал о вас, и я уверена, он будет рад вам. Приезжайте тотчас, но не говорите об этом письме.
Любящая вас Алисия».
Смертельный ужас пронзил сердце Роберта Одли, когда он прочел это письмо – неясный, но ощутимый страх, который он не осмеливался облечь в слова.
«Поступил ли я правильно? – подумал он, мучаясь этим новым ужасом, – Поступил ли я правильно, вмешиваясь в правосудие и сохраняя в тайне мои сомнения в надежде, что защищаю от горя и позора тех, кого люблю? Что мне делать, если я увижу, что он болен, очень болен, быть может, умирает – умирает на ЕЕ груди? Что мне делать?».
Одно было ясно: нужно немедленно ехать в Одли-Корт. Он собрал чемодан, прыгнул в кэб и уже через час после получения письма Алисии был на железнодорожной станции.
Тусклые огни деревни слабо мерцали в сгущающихся сумерках, когда Роберт добрался до Одли. Он оставил чемодан на станции и не спеша направился по узкой дорожке между живыми изгородями к уединенному тихому Корту. Деревья качали над его головой своими голыми ветвями, причудливыми в сумеречном свете. Ветер с воем проносился над полями и лугами, заставляя трепетать эти сучковатые ветви на фоне темного серого неба. Словно призрачные руки сморщенных, высохших гигантов, они манили Роберта к дому дяди. Казалось, будто эти призраки в холодных зимних сумерках негодуют и грозятся, чтобы он поторопился. Длинная аллея, столь уютная и красивая, когда благоухающие липы разбрасывали по дорожке свои светлые цветы, а в летнем воздухе кружились лепестки шиповника, выглядела суровой и заброшенной в этот мрачный период междуцарствия, отделяющий домашние радости Рождества от подступающей весны с ее бледным румянцем – мертвый сезон, когда Природа в оцепенении спит чутким сном в ожидании чудесного пробуждения, когда придет пора распуститься листьям на деревьях и зацвести цветам.
Печальное предчувствие прокралось в душу Роберта, когда он приближался к дому дяди. Ему был знаком здесь каждый уголок, каждый изгиб деревьев, каждая причудливая ветка, каждая неровность в живой изгороди из боярышника, карликового конского каштана, низкорослых ив и кустов ежевики и орешника.
Сэр Майкл был вторым отцом молодому человеку, великодушным и благородным другом, серьезным советчиком, и, быть может, самой сильной сердечной привязанностью Роберта была его любовь к седобородому баронету. Но эта любовь была настолько частью самого Роберта, что редко выражалась словами, посторонний человек и представить не мог глубины его чувства, которое бурлило глубоким мощным потоком под спокойной вялой поверхностью характера адвоката.
«Что станет с этим местом, если моему дяде суждено умереть? – думал он, приближаясь к увитой плющом арке и спокойному водоему, холодно-серому в сумерках. – Будут ли другие люди жить в старом доме, сидеть под низкими дубовыми потолками хорошо знакомых комнат?»
Предчувствие грядущей боли наполнило грудь молодого человека, когда он подумал, что рано или поздно наступит день, и закроются дубовые ставни, и скроют солнечный свет от дома, который он так любил. Ему доставляло мучение даже подумать об этом, как и всем людям тягостна мысль о том, какой короткий отрезок времени отмерен нам на этой земле. Разве удивительно, что некоторые путники ложатся спать под изгородями, не испытывая желания продолжить свой нелегкий путь к жилищу, где их никто не ждет? Разве удивительно, как терпеливо, покорно и спокойно ожидаем мы то, что предстоит нам на другом берегу темной бурной реки? Слоит ли удивляться, что люди стремятся стать великими ради величия, по любой причине, но не из простой добросовестности? Если бы Роберт Одли жил во времена Томаса Кемписа, он бы наверняка соорудил себе хижину отшельника в густом лесу и провел бы свои дни в тихом подражании известному автору «Имитации». Но, пожалуй, Фигтри-Корт тоже уединенное жилище в своем роде, а католические требники (со стыдом должна я признаться) молодой адвокат заменил на Поль де Кока и Дюма-сына. Но сии грехи столь неважны, что ему было бы легко обратить их в добродетели.
В длинной галерее окон, обращенных к арке, светилось лишь одно, когда Роберт проходил под мрачной тенью плюща, беспокойно шелестевшего на ветру. Он узнал это освещенное окно в большом эркере дядиной комнаты. Когда он в последний раз видел этот старый дом, он был полон веселых гостей, каждое окошко светилось, как звездочка в темноте; а теперь, темный и безмолвный, он глядел в зимнюю ночь, словно мрачное баронское обиталище, из своего лесного уединения.
Лицо слуги, который открыл дверь неожиданному гостю, просияло, когда он узнал племянника хозяина.
– Увидев вас, сэр Майкл приободрится, – радостно сказал он, впуская Роберта Одли в освещенную только огнем камина библиотеку, казавшуюся заброшенной от того, что кресло баронета на коврике перед камином пустовало.
– Принести вам сюда обед, сэр, прежде чем вы подниметесь наверх? – спросил слуга. – Пока болеет хозяин, госпожа и мисс Одли рано обедают, но я могу вам что-нибудь принести, если желаете, сэр.
– Я ничего не буду, пока не увижу дядю, – поспешно ответил Роберт. – То есть если я могу сразу же пройти к нему. Полагаю, он не слишком болен и сможет принять меня? – беспокойно добавил он.
– О нет, сэр, не слишком. Прошу сюда, пожалуйста.
Он провел Роберта вверх по короткой дубовой лестнице в восьмиугольную комнату, в которой Джордж Толбойс так долго сидел пять месяцев назад, устремив отсутствующий взор на портрет госпожи. Теперь картина была закончена и висела на почетном месте напротив окна среди Кейпа, Пуссена и Воувермана, чьи краски поблекли рядом с красочным шедевром современного художника. Когда Роберт приостановился на минутку, чтобы бросить взгляд на памятную картину, на него посмотрело яркое лицо, обрамленное сиянием золотистых волос, с усмешкой на губах. Несколько мгновений спустя, пройдя через будуар и гардеробную госпожи, он уже стоял на пороге комнаты сэра Майкла. Баронет спокойно спал, его руку крепко держали изящные пальчики его молодой жены. Алисия сидела на маленьком стульчике у камина, в котором яростно горели крупные поленья. Вид этой роскошной спальни мог послужить богатым материалом для художника. Массивная мебель, темная и мрачная, кое-где оживлялась кусочками позолоты; изящество каждой детали, в которой богатство было подчинено тонкому вкусу, и, наконец, самое важное, хрупкие фигуры двух женщин и благородные черты пожилого мужчины, являлись достойным объектом изучения для художника.
Люси Одли, в бледном ореоле отливающих золотом волос вокруг ее задумчивого лица, с летящими линиями ее мягкого муслинового халата, ниспадающего прямыми складками к ее ногам, с агатовым браслетом, обхватившим ее запястье, могла бы послужить моделью для средневековой святой в одной из маленьких часовен, укрывшихся в уголках старинного собора, которых не изменили ни Реформация, ни Кромвель; и какой мученик Средних веков мог иметь более святой вид, чем мужчина, чья седая борода покоилась на темном шелковом покрывале величественной кровати?
Роберт помедлил на пороге, боясь разбудить дядю. Обе дамы услышали его шаги, хотя он старался ступать как можно тише, и подняли головы. Лицо госпожи, наблюдающей за больным, хранило печать беспокойной серьезности, что делало его еще более прекрасным; но, узнав Роберта Одли, оно мгновенно лишилось своих нежных красок и стало испуганным и бледным в свете лампы.
– Мистер Одли! – вскрикнула она слабым дрожащим голосом.
– Тсс! – предупредительно шепнула Алисия. – Вы разбудите папу. Как хорошо, что вы приехали, Роберт, – добавила она, пригласив своего кузена занять свободный стул у кровати.
Молодой человек уселся на указанное ему место в изножье кровати напротив госпожи, сидящей рядом с подушками. Он долго и пристально смотрел в лицо спящего; затем еще дольше и пристальнее в лицо леди Одли, на щеки которой постепенно возвращался румянец.
– Он был не очень болен? – спросил Роберт, как и Алисия, шепотом.
Госпожа ответила на его вопрос.
– О нет, не опасно болен, – промолвила она, не отрывая глаз от лица мужа. – Но мы все еще очень и очень беспокоимся.
Роберт не отводил испытующего взгляда от этого бледного лица.
«Она посмотрит на меня, – подумал он. – Я заставлю ее взглянуть мне в глаза, и я все прочту в них, как и раньше. Она узнает, что со мной ее хитрости бесполезны».
Он помолчал несколько минут, прежде чем продолжить беседу. Тишину нарушали лишь спокойное дыхание спящего, тиканье позолоченных часов, висящих над кроватью, и потрескивание дров в камине.
– Я не сомневаюсь, что вы волновались, леди Одли, – произнес наконец Роберт, поймав ее взгляд, когда она украдкой посмотрела на него – Вам, как никому другому, дорога жизнь моего дяди. Ваше счастье, ваше благосостояние, ваша безопасность зависят от его жизни.
Он произнес это таким тихим шепотом, что его слова не могли достичь ушей Алисии, сидящей в другом конце комнаты.
– Я знаю это, – ответила она. – Тем, кто захочет меня ударить, придется бить по нему.
Она указала на спящего, все еще глядя на Роберта Одли. В ее голубых глазах был вызов, они стали ярче от триумфа, светившегося в них. Вызов был и в ее спокойной улыбке – улыбке роковой красавицы, полной скрытого значения, улыбке, которую так преувеличил художник на портрете жены сэра Майкла.
Роберт отвернулся от ее красивого лица и прикрыл глаза ладонью, поставив преграду между ними, которая препятствовала ее острому взгляду и вызывала ее любопытство. «Наблюдает ли он за ней или думает о чем-то? И о чем он думает?»
Роберт Одли просидел у кровати почти час, прежде чем его дядя проснулся. Баронет обрадовался приезду племянника.
– Как хорошо, что ты приехал, Боб, – произнес он. – Я так много думал о тебе, когда заболел. Ты знаешь, Боб, ты и Люси должны стать хорошими друзьями, ты должен научиться думать о ней, как о своей тете, хотя она молода и красива и… и… ну ты понимаешь, да?
Роберт сжал его руку, но взгляд его был мрачен, когда он ответил.
– Я вас прекрасно понимаю, сэр, – спокойно промолвил он. – И даю вам слово чести, что я надежно огражден от очарования госпожи, она знает это так же, как и я.
Люси поджала свои хорошенькие губки.
– Ба, глупый Роберт, – воскликнула она. – Вы принимаете все чересчур серьезно. Если я и подумала, что вы слишком молоды для племянника, то это только из страха сплетен, а не…
Она запнулась, но закончить предложение ей помешал весьма своевременный приход мистера Доусона, ее бывшего хозяина.
Он пощупал пульс у своего пациента, задал два или три вопроса, заявил, что состояние баронета явно улучшается, обменялся общими фразами с Алисией и леди Одли, и собрался уходить. Роберт поднялся и проводил его до двери.
– Я посвечу вам на лестнице, – предложил он, взяв свечу и зажигая ее от лампы.
– Нет, нет, мистер Одли, ради бога, не беспокойтесь, – запротестовал врач. – Я хорошо знаю дорогу.
Но Роберт настоял на своем, и они вместе вышли из комнаты. Войдя в восьмиугольную комнату, адвокат помедлил и закрыл за собой дверь.
– Вы не посмотрите, плотно ли закрыта другая дверь, мистер Доусон? – попросил он, указывая на дверь, что вела на лестницу. – Мне бы хотелось поговорить с вами.
– С большим удовольствием, – ответил врач, выполняя его просьбу. – Но если вы тревожитесь за дядю, мистер Одли, то я сразу же могу вас успокоить. Нет ни малейшего повода для беспокойства. Если бы его болезнь была серьезной, я бы немедленно телеграфировал семейному врачу.
– Я уверен, вы бы исполнили свой долг, сэр, – мрачно промолвил Роберт. – Но я не собираюсь говорить о моем дяде. Мне бы хотелось задать два-три вопроса о другой особе.
– В самом деле.
– Об особе, которая когда-то жила в вашей семье как мисс Люси Грэхем; об особе, которая теперь леди Одли.
На спокойном лице мистера Доусоиа появилось удивление.
– Извините, меня, мистер Одли, – ответил он. – Едва ли вы можете ожидать, что я стану отвечать на вопросы о супруге вашего дяди без разрешения сэра Майкла. Я могу понять причину, которая побуждает вас задавать подобные вопросы, скажем прямо, не очень достойную причину. – Он сурово посмотрел на молодого человека, прежде чем продолжить. – Вы влюбились в хорошенькую жену своего дяди, сэр, и вы хотите, чтобы я был посредником в этом вероломном флирте, но этого не будет, сэр, этого не будет. Я всегда уважал эту даму как мисс Грэхем, сэр, – продолжал он, – и я уважаю ее вдвойне как леди Одли не потому, что ее положение переменилось, но потому, что она жена одного из самых достойных людей в христианском мире.
– Вы не можете уважать моего дядю или его честь более, чем я, – ответил Роберт. – Для вопросов, которые я хочу задать, нет недостойной причины; но вы должны на них ответить.
– Должен! – возмущенно откликнулся мистер Доусон.
– Да, вы друг моего дяди. Именно в вашем доме он встретил женщину, ставшую его женой. Она называла себя сиротой и, полагаю, пользовалась не только его восхищением, но и жалостью. Она говорила ему, что совсем одинока в этом мире, не так ли? Ни друзей, ни родственников. Это все, что я мог узнать о ее прошлом.
– Почему вы хотите узнать больше? – спросил врач.
– Причина этому ужасна, – ответил Роберт Одли. – Вот уже несколько месяцев, как я борюсь с сомнениями и подозрениями, которые отравили мне жизнь. С каждым днем они все увеличиваются, их не успокоит банальная софистика и слабые аргументы, которыми люди скорее пытаются обмануть себя, чем поверить в то, чего боятся. Я не думаю, что женщина, которая носит имя моего дяди, достойна быть его женой. Я могу и ошибаться. Дай бог, если это так. Но если я ошибаюсь, то роковая цепь косвенных улик еще никогда так плотно не смыкалась вокруг безвинного человека. Я бы хотел рассеять мои сомнения… или подтвердить опасения. Есть единственный способ, которым я могу это сделать. Я должен тщательно проследить ее прошлую жизнь шестилетней давности и до этой ночи. Сегодня двадцать четвертое февраля тысяча восемьсот пятьдесят девятого года. Я хочу знать о всех событиях ее жизни между сегодняшним вечером и февралем пятьдесят третьего года.
– И ваша причина стоит того?
– Да, я хочу освободить ее от ужасного подозрения.
– Которое существует только у вас в голове?
– И в голове еще одного человека.
– Могу я спросить, кто это?
– Нет, мистер Доусон, – решительно ответил Роберт. – Я не могу раскрыть более того, что уже сказал. Во многих вещах я нерешительный, колеблющийся человек, но в этом случае я вынужден быть решительным. Повторяю, я должен знать историю жизни Люси Грэхем. Если вы отказываетесь помочь мне, я найду других. Как мне ни больно, но я скорее обращусь к дяде за сведениями, которые вы скрываете, чем столкнусь с препятствием, не успев начать свое расследование.
Несколько минут мистер Доусон хранил молчание.
– Не могу выразить, как вы удивили и встревожили меня, мистер Одли, – начал он. – Я могу рассказать так мало о прошлом леди Одли, что было бы глупым упрямством утаивать те небольшие сведения, что у меня есть. Я всегда считал супругу вашего дяди одной из самых добродушных женщин. Я не могу заставить себя думать иначе. Это все равно что вырвать с корнем одно из самых сильных убеждений в своей жизни. Вы желаете проследить ее жизнь от этого часа до пятьдесят третьего года?
– Да.
– Она вышла замуж за вашего дядю в июне пятьдесят седьмого. В моем доме она прожила немногим более тринадцати месяцев. Четырнадцатого мая пятьдесят шестого года она появилась у нас.
– И она приехала к вам?…
– Из школы в Бромптоне, которую содержала леди по имени Винсент. Именно ее настоятельная рекомендация убедила меня принять мисс Грэхем в свою семью, не выясняя больше ничего о ее прошлом.
– Вы встречались с этой миссис Винсент?
– Нет. Я дал объявление, и мисс Грэхем на него ответила. В своем письме она сослалась на миссис Винсент, владелицу школы, в которой тогда преподавала. У меня так мало свободного времени, что я был рад избежать необходимости потратить целый день на поездку в Лондон, чтобы навести справки о юной леди. Я нашел имя миссис Винсент в справочнике, понял, что это ответственная особа, и написал ей. Ее ответ был совершенно удовлетворителен: мисс Люси усердна и добросовестна, полностью соответствует положению, которое я ей предлагал. Я принял эту рекомендацию, и ни минуты не сожалел об этом. Я рассказал вам вес, мистер Одли, что знал.
– Не будете ли вы так добры дать мне адрес этой миссис Винсент, – попросил Роберт, вынимая записную книжку.
– Конечно. Она жила тогда на Кресчент-Вилла, девять, в Бромптоне.
– А, ну да, – пробормотал Роберт, и в памяти неожиданно всплыл прошлый сентябрь. – Кресчент-Вилла, да, я слышал раньше об этом адресе от самой леди Одли. Эта миссис Винсент телеграфировала жене моего дяди в начале сентября. Она была больна… умирала, по-моему, и послала за госпожой, но съехала со старой квартиры, и ее не нашли.
– В самом деле! Леди Одли никогда не говорила об этом.
– Возможно, нет. Так случилось, что я был здесь в то время. Благодарю вас, мистер Доусон, за те сведения, что вы так любезно мне предоставили. Я продвинулся на два с половиной года, но нужно еще восполнить пробел в три года, прежде чем я смогу снять с нее ужасное подозрение. До свидания.
Роберт пожал руку врачу и вернулся в комнату дяди. Он отсутствовал около четверти часа. Сэр Майкл снова заснул, госпожа задернула шторы и затенила лампу у его постели. Алисия и ее мачеха пили чай в будуаре леди Одли.
Люси Одли подняла глаза от хрупкого китайского фарфора и следила за Робертом беспокойным взглядом, как он, легко ступая, прошел в комнату дяди, а оттуда обратно в будуар. Она выглядела такой хорошенькой и невинной, сидя у фарфоровых приборов и сверкающего серебра. Определенно женщина выглядит лучше всего, заваривая чай. Это самое женское и домашнее из всех занятий делает каждое ее движение гармоничным, придает очарование каждому ее взгляду. Клубы пара от кипящей воды, в которой она заваривает целительные травы, известные только ей одной, окутывают ее облаком душистых благоуханий, сквозь которые она чудится дивной феей. За чайным столиком она – королева, всемогущая и недоступная. Что знают мужчины о таинственном напитке? Почитайте, как бедный Газмет заваривал чай, и содрогнитесь от этого варварства. Как неуклюже эти бедняги пытаются помочь колдунье, правящей за чайным подносом; как беспомощно они держат чайник, как постоянно подвергают опасности хрупкие чашки и блюдца и тонкие руки жрицы. Уничтожить чайные столики – значит лишить женщин их законной империи. Послать пару неповоротливых мужчин к гостям, чтобы они разносили смесь, заваренную в комнате экономки – значит свести самую компанейскую и дружескую изо всех церемоний к раздаче пайков. Представьте, что все женщины Англии поднялись до высокого уровня мужской интеллектуальности, выше кринолинов, выше усилий стать хорошенькими, выше чайных столиков и выше этих скандальных сплетен, которые восхищают даже сильных мужчин; и какую унылую, отвратительную жизнь придется вести тогда более сильному полу.
Лучистый бриллиант на белом пальчике госпожи сверкал среди чайных принадлежностей, и она склонила свою хорошенькую головку над индийской чайницей из сандалового дерева и серебра с такой серьезностью, как будто на свете не было более высокой цели, чем заваривание чая.
– Вы выпьете с нами чаю, мистер Одли? – спросила она Роберта, стоящего у двери.
– Пожалуй.
– Но вы, возможно, не обедали? Может быть, мне позвонить и приказать принести вам что-нибудь более существенное, чем бисквиты и хлеб с маслом?
– Her, благодарю вас, леди Одли. Я пообедал, прежде чем уехал из города, мне только чашку чая.
Он уселся за маленький столик и посмотрел на сидевшую напротив Алисию с книгой на коленях, явно увлеченную чтением. Лицо ее утратило яркий румянец, она казалась не такой оживленной, как обычно, скорее подавленной, – без сомнения, из-за болезни отца, подумал Роберт.
– Алисия, моя дорогая, – обратился к ней адвокат, – вы неважно выглядите.
Мисс Одли пожала плечами, но даже не удосужилась поднять глаз от книги.
– Может быть, и так, – презрительно ответила она. – Какое это имеет значение? Я становлюсь философом вашей школы, Роберт Одли. Какое это имеет значение? Кому дело до того, здорова я или больна?
«Какая она злючка», – подумал адвокат. Он знал, что когда кузина обращается к нему «Роберт Одли», значит, она сердита на него.
– Не стоит набрасываться на человека только потому, что он задал вежливый вопрос, Алисия, – с упреком заметил он. – Что никому нет дела до вашего здоровья, так это чепуха. Мне есть дело. – Мисс Одли посмотрела на него с улыбкой. – Сэру Гарри Тауэрсу есть дело. – Мисс Одли нахмурившись уткнулась в книгу.
– Что вы читаете, Алисия? – спросил Роберт после небольшой паузы, во время которой он сидел, задумчиво помешивая чай.
– «Перемены и случайности».
– Роман?
– Да.
– Кто написал?
– Автор «Глупостей и ошибок», – ответила Алисия, все еще продолжая изучать роман на ее коленях.
– Интересный?
Мисс Одли скривила губы и пожала плечами.
– Не особенно, – сказала она.
– Тогда я думаю, вы могли бы быть лучше воспитаны и не читать, в то время, как ваш кузен сидит напротив, – мрачно заметил Роберт, – особенно если учесть, что его визит короток и он уедет завтра утром.
– Завтра утром! – воскликнула госпожа, неожиданно подняв голову.
Хотя радость в ее глазах была так мимолетна, словно вспышка молнии в летний день, она не осталась незамеченной Робертом.
– Да, – повторил он. – Я должен уехать завтра в Лондон по делу, но я вернусь на следующий день, если позволите, леди Одли, и останусь, пока не поправится дядя.
– Но ведь вы не всерьез встревожены о нем, не так ли? – с беспокойством спросила госпожа. – Вы не думаете, что он очень болен?
– Нет, – ответил Роберт. – Слава богу, нет ни малейших причин для опасений.
Госпожа помолчала, задумчиво глядя на пустые чашки с выражением невинной серьезности капризного ребенка на лице.
– Но вы заперлись с мистером Доусоном, – промолвила она. – Ваша долгая беседа не на шутку встревожила меня. Вы все время говорили о сэре Майкле?
– Нет, не все.
Госпожа снова опустила глаза на чашки.
– Но что вы могли говорить мистеру Доусону или он вам? – спросила она, немного помолчав. – Вы совсем не знаете друг друга.
– Предположим, мистер Доусон хотел проконсультировать меня по одному делу.
– И что же это? – в нетерпении воскликнула она.
– Было бы неэтично говорить с вами об этом, госпожа, – мрачно ответил Роберт.
Она закусила губу и погрузилась в молчание. Алисия отбросила книгу и посмотрела на озабоченное лицо своего кузена. Время от времени он беседовал с ней, но ему явно стоило больших усилий отвлечься от своей задумчивости.
– Честное слово, Роберт Одли, вы просто прекрасный собеседник, – воскликнула вскоре Алисия, истощив свой скромный запас терпения двумя-тремя бесплодными попытками начать разговор. – Может быть, в следующий раз, когда вы приедете в Корт, вы захватите с собой ваши мозги. Судя по вашей скучной внешности, могу представить, что вы оставили свой интеллект где-нибудь в Темпле. Вы никогда не были очень приятным, но в последнее время вы стали просто несносны. Полагаю, что вы влюбились, мистер Одли, и размышляете о достойном объекте своей привязанности.
А он думал об обращенном к нему лице Клары Толбойс, возвышенном в своем непередаваемом горе, о ее страстных словах, все еще звучавших в его ушах так же ясно, как и в первый раз. Снова он увидел устремленный на него взгляд ее карих глаз. Опять он услышал этот мрачный вопрос: «Вы или я найду убийцу моего брата?» Он находился в Эссексе, в небольшой деревушке, откуда, как он твердо верил, Джордж Толбойс никуда не уезжал. Он был в месте, где закончилась жизнь его друга так же внезапно, как заканчивается рассказ, когда читатель закрывает книгу. Может ли он уклониться от расследования, в которое оказался вовлечен? Может ли он теперь остановиться? Нет, тысячу раз нет! Только не с образом этого пораженного горем лица, которое запечатлелось в его памяти. Только не со звуками ее слов, все еще звучащими в его ушах.
