Надежда Ивановна Арусева
Тихий омут – индивидуальные черти
Коваленко пригласил Варвару Степановну с супругом на кухню. Заочно он уже был знаком со стариками, так как их свидетельские показания, вернее показания пожилой дамы были в отчетах оперативников по делу Любы Голицинской.
Старушка горько вздыхала, а старик был настроен защищать несчастную Альбину от полицейского произвола. Поэтому Коваленко сразу же решил его обезоружить сочувствием к Альбине, иначе ничего путного из них не вытянешь:
– Бедная девочка, совсем молоденькая, а такое испытание на нее свалилось… Варвара Степановна, Иван Иванович, я сразу же хочу извиниться за свои вопросы, я понимаю, какой стресс вы сейчас испытываете. Но Альбине, простите, я не знаю как ее отчество, сейчас намного хуже, ей явно нужна помощь врача. Врач со «скорой» сейчас поднимется. А моя работа тоже, к сожалению, не терпит отлагательств. Я прошу вашего понимания и помощи. Расскажите мне, что вы знаете…
– Что-что, – ехидно передразнил его дед, – что тут знать можно! Генка из окна пьяный вывалился, вот и все показания.
Скорее всего, так и было. При предварительном осмотре не обнаружились никакие признаки борьбы и даже царапины на руках, которые говорили бы, что он цеплялся за подоконник. Пивом от покойника попахивало, осколки бутылки валялись рядом с ним. Так и лежал он целенький лицом вверх.
– Как же она теперь без мужа ребенка растить будет? Мальчик, я вижу, не совсем здоров, – снова посочувствовал Альбине следователь и попал в нужную струю.
– Отлично будет жить! – уверенно сказал дед.
– Маяться будет, – одновременно с ним горестно вздохнула его жена.
Дед непонимающе глянул на нее и возмутился:
– С чего бы это ей маяться?
– А одной ребенка растить легко, что ли? Думай своей башкой, чего говоришь-то! – жена постучала пальцем ему по лысине, явно пытаясь что-то подсказать.
Но, оскорблённый дед ничего понимать не захотел и с обидой затараторил:
– Ишь, пожалела Генку! Да Альбина без него заживет по-человечески, спокойно. Каждый день он пьяный домой являлся и каждый день на Альку орал. Генка – мерзавец, какого поискать! Вот вы не знаете и участковый не знает, а он Альбину бил даже. И мальца своего обижал. Уж я и не удивлюсь, если он на Максимку бросался. Все деньги пропивал.
– Расскажешь тоже, – осадила его Степановна, – а ты сколько раз пьяный приходил? Я ж терпела. Ну, выпьет мужик, ну покричит с пьяных глаз, с кем не бывает.
Непонятная снисходительность жены еще больше подливала масла в огонь и раззадоривала старика. А Степановна краснела, как девица на выданье и прятала глаза. Коваленко догадался, что старуха опасается, как бы следователь не подумал, что Альбина могла вытолкнуть своего непутевого мужа из окна в порыве гнева или защищаясь, а дед этого не понимал и рубил правду-матку. Коваленко попросил их успокоиться и обратился к Степановне:
– Варвара Степановна, я понимаю, что вы стараетесь защитить Альбину, но я тоже ей очень сочувствую и даже хочу помочь. Я вам обещаю, что отнесусь к этому делу совершенно объективно. Я же не монстр и не хочу лишить бедного ребенка еще и матери. Но мне все-таки нужно знать правду. Вы же понимаете, что вы не единственные соседи, которые в курсе отношений Альбины и Геннадия.
Старушка скромно опустила глаза, а дед, до которого дошел смысл поведения жены, застыдился своей недогадливости.
– Спрашивайте, чего уж там, – сказала Степановна.
– Сегодня они шумели или нет?
– Вот сегодня у них на удивление тихо было. Мы их хорошо слышим, у нас в гостиной и на кухне стена общая, а на кухне вентиляция, так что когда они ругаются, мы заснуть не можем, – пожаловалась Степановна.
– Да, – подтвердил дед, – Генка кричит, что деньги ему требуются и Алька ему жизнь испортила. А вообще шумел всегда только Генка, Альбина чего говорила не слышно, она как камыш шумит, все время шепотом разговаривает. А этого горлопана на три этажа в обе стороны слышно.
– А когда он упал, вы не слышали? Может он с криками падал?
– Когда падал, мы не слышали, хотя окна все нараспашку, – уверила бабуля. – Мы только когда Альбина к нам прибежала, узнали, что случилось. На ней, бедной, лица нет, так переживает. Я только слышала минут за пятнадцать до этого, как она крикнула «Не надо» или «Не трогай», что-то в этом роде. Может он грозил ей чем? Ну, непутевый Генка, напился да и вывалился из окна. Что ему Альбина могла сделать. Она ж как тростинка худенькая, слабенькая.
– Спасибо за помощь, – поблагодарил Коваленко, – но все-таки я должен побеспокоить вашу подопечную, как-никак человек погиб.
Следователь прошел в комнату и присел на кресло рядом с Альбиной. Та лежала с прикрытыми глазами.
– Альбина, простите, но мне нужно с вами поговорить. Вы меня слышите? Я следователь Игорь Степанович Коваленко.
Альбина приоткрыла глаза и слабым голосом проговорила:
– Конечно, я все понимаю, у вас работа, я отвечу на все ваши вопросы.
– Что произошло, как ваш муж выпал из окна?
– Он курил у окна и пил пиво. Привычка у него такая. Наверное, покачнулся и выпал, – по её лицу медленно покатилась слеза.
– То есть вас с ним рядом не было и вы не видели, как он упал?
– Я в детской была с сыном, собиралась спать. Вдруг услышала шум, Гена вскрикнул и я побежала в гостиную.
– Что это был за шум? У вас ведь гостей не было?
– Я не знаю как описать, зашуршало что-то, может он пытался удержаться. Я сердцем, наверное, почувствовала, что ему помощь нужна. Но не успела… А гостей у нас не бывает. У нас сын болен, ему нужен режим, уход, тишина, – упомянув сына, она заплакала. – Зачем вы меня мучаете? Мне так плохо.
– Еще один вопрос, последний. Муж вам не угрожал, не бил?
– Что вы! Нет, конечно! Мы с ним дружно жили. Бывало, конечно, ссорились. Но это всё несерьёзно. Мы любили друг друга. Всё! Я не могу больше говорить, мне что-то укололи и у меня мысли путаются.
– Да-да, простите, я уже все узнал. Отдыхайте, – попрощался Коваленко и задумчиво пробормотал, – у меня тоже мысли путаются. Что-то в этом доме Голицинские мрут, как мухи.
ГЛАВА 12. Егор и Женя продолжают расследование
Утром следующего дня, часов около девяти Егор и Женя снова поехали к дому Голицинских для разговора с Геннадием. Как он выглядит, они не выяснили, поэтому решили, что Егор один поднимется к Геннадию в квартиру и будет действовать по обстоятельствам. Утром они надеялись застать его дома. Женя осталась ждать новостей в машине, небезропотно, но добровольно. Несмотря на относительно раннее время во дворе дома было многолюдно. Перед подъездом проходило целое собрание. Пожилые женщины не все помещались на скамеечке, некоторые, наверное, те что помоложе, были вынуждены стоять. Они были оживлены каким-то из ряда вон выходящим событием.
Егор счел неразумным проходить мимо и, увидев свою знакомую старушку в мужской шляпе Элеонору, вежливо обратился сначала к ней, а потом к ее товаркам:
– Доброе утро, Элеонора Петровна. Доброе утро, дамы. Вы мне случаем не подскажите Геннадий Голицинский дома или нет?
Бабули воодушевленно зашумели. Солидный, симпатичный, воспитанный мужчина, да еще знакомый Элеоноры был сразу же принят за своего. А Элеонора интригующе ответила:
– Подсказать-то мы подскажем. Нет его дома. Выбыл!
– Да что ж за невезение такое! Второй раз приезжаю, а дома его застать не могу.
– И не застанешь!
По ее сценарию он должен был удивляться и просить милостиво поделиться информацией. Егор был не против доставить пожилым дамам такое удовольствие.
– Да когда ж он дома-то бывает. Он что переехал?
– Ох, переехал! Далече переехал.
– Нет, не может быть! Мы же с ним договаривались. Что же за безответственность такая?!
– А с него теперь взятки гладки. Что кому должен – всем простил.
– Да что ж такое случилось? – начал терять терпение Егор.
– А помер твой Генка! – снизошла до ответа Элеонора.
Егор округлил глаза, он вполне искренне удивился. Полный сил молодой мужчина и вот так вдруг умер.
– Не может быть. Сердце, что ли? – Егор сочувственно покачал головой, – вот так живет человек…
– Из окна он выпал с пятого этажа и разбился. Это называется – белая горячка. Допился! А сердца у него никакого в помине не было. Этому мы все и вот Степановна лично свидетелями являемся. Степановна, скажи!
Варвара Степановна дородная, степенная дама, полная противоположность субтильной Элеоноре, как бы нехотя пересказала события прошлой ночи: про рыдающую Альбину, следователя и про страшное тело Генки распростертое на асфальте, на которое не поленились сходить ночью посмотреть самые смелые соседи.
Егор все это внимательно слушал, качал головой, удивлялся и послушно поддакивал. Ему почему-то было жаль этого неудачника Генку, из которого соседи вылепили монстра и теперь твердили о неминуемом возмездии для грешников. Он рискнул за него заступиться:
– Но все-таки у него ребенок был. Теперь осиротел наполовину…
Договорить он не успел, как Степановна обрушила на него весь свой недюжинный темперамент:
– Да чем такой отец – лучше никакого! Плевал он и на жену и на сына! Сам не работал и у Альбины всё забирал! На что только они жили?! Вот недавно… Сейчас вспомню. Когда Любку отравили?! Как раз той самой ночью. Явился домой пьяный и давай орать: «Отдай деньги, я знаю, ты к Любке ходила, на операцию просила!» Вы представляете?! Она деньги на операцию сыну просит, перед этой вертихвосткой унижается, а он всё забирает, пропивает и проигрывает!
Женщины согласно закивали головами:
– Ирод!
– Грехи ниши тяжкие…
– Отозвались ему детские слёзы…
А одна старушка отвлеклась от темы разговора и подозрительно спросила у Егора:
– А тебе, собственно, он зачем понадобился-то? Ты ему не собутыльник?
Ну что вы! – Егор тоже был не лыком шит. Он теперь смело мог ссылаться на свою знакомую Элеонору Петровну. – Я же у них квартиру хочу купить. Да вот никак не застану дома хозяина, чтобы посмотреть. Вот Элеонора Петровна знает.
– Так Альбина всегда дома. Иди да смотри! – логично заключила старушка.
– Оно, конечно, так. Но хозяин – Геннадий. А Альбина теперь не скоро сможет квартирой распоряжаться, шесть месяцев точно, – выкрутился Егор, – Я теперь и не знаю, как быть. Жаль, мне ваш дом так понравился.
– А у нас в третьем подъезде еще квартира продается, странно, что вам риелторы ее не показали. Хотя Тимофеевна жадная, она за свою двушку видать такую цену взять хочет, что сами агенты удивляются и клиентов к ней не водят.
– Да, Тимофеевна за копейку удушиться. Это точно, – и старухи самозабвенно принялись за глаза обсуждать неизвестную Тимофеевну.
Егор, чтобы не вызывать подозрений у бдительных старух, спросил какую квартиру продает Тимофеевна. Квартира располагалась на первом этаже. От первого этажа можно было с чистой совестью отказаться, но Егора остановила фраза одной бабушки:
– А Тимофеевна-то, поди, ничего про Генку и не знает. Приедет с дачи и удивиться. Ей, наверное, сообщить нужно. Может она на похороны сходить захочет. Она же у них долго работала. Сколько она Максимку нянчила? Всё за него переживала: «Жалко мальчишку. Не повезло ему с родителями».
– Ох, ты, – осенило вдруг Элеонору, – Тимофеевна же и про Любку ничего не знает. Накрылся ее левый доход медным тазом! Ведь до чего до денег жадная, и Максимку нянчит и к Любке убираться ходит. Это ж сколько у нее вместе с пенсией в месяц выходит?
Старушки с энтузиазмом принялись подсчитывать доходы Тимофеевны, что делали, видимо, уже не в первый раз.
Егор решил, что не лишним было бы поговорить с этой осведомленной Тимофеевной. Раз уж она общалась с Любой, так может быть что-то знает про Кабанова, который в тюрьме то ли сидит, то ли нет.
– А почему она квартиру продает, может там что-то не в порядке? – спросил он.
– У неё все в порядке. Она, как муравей, копошится всю жизнь. Как будто в могилу с собой свое богатство заберет. Она хочет дом в пригороде купить, чтоб огород, не отходя от порога, располагался, – съязвила бабка Элеонора.
– А-а-а, – протянул Егор, – тогда, конечно стоит посмотреть. Только как найти эту Тимофеевну?
– Дача у нее в садовом товариществе «Березка», это возле Симоновки, знаешь где? Там третья линия, улица Яблоневая, дом двенадцать. Я к ней за вишней в прошлом году ездила. Ох, и вишня у нее, богатая, сочная, крупная! – мгновенно переключилась Элеонора.
– Спасибо, женщины. Найду! Очень вы мне помогли, – сердечно поблагодарил их Егор и отправился докладывать Жене.
От города до Симоновки было рукой подать, но там уже совсем другой климат, другой ритм жизни. Сентябрь на юге – блаженный сезон, когда солнце ласкает, целует кожу, не оставляя красных следов. Ветер нежно перебирает волосы, стараясь пропитать, насытить их фруктовыми ароматами, приносимыми из садов. Ветви деревьев гнутся под тяжестью сочных яблок, груш, айвы. Чуть задержался хозяин, не приехал на дачу вовремя – осыпаются на землю, лопаются налитые синие, розовые, янтарные виноградины. Усталые, потяжелевшие пчёлы жужжат, несут в улья самый вкусный осенний, плодовый мёд.
Люди здесь медлительны и несуетливы. Однако их размеренные движения каждую минуту, час, день складываются в огромный труд и тогда на полках появляются блестящие, разноцветные банки с яблочным, малиновым, абрикосовым вареньем, хрустящими огурчиками, яркими томатами. А потом зимним снежным днем, когда за окном тоскливо завывает замерзший ветер, на столе появляется такая баночка, открываешь крышку и чувствуешь поцелуй сентябрьского солнца.
Тимофеевну найти оказалось совсем не сложно. Осень – время сбора урожая. И Тимофеевна работала, не покладая рук. Во дворе на столе под виноградом были расставлены чисто вымытые трехлитровые банки, в тазах блестели мокрыми боками спелые томаты, болгарский перец, зеленые огурчики, зеленые небольшие яблочки и крупно нарезанные листы капусты. Пахло укропом, петрушкой, тархуном. Все это складывалось в сказочно вкусный букет, под названием «Овощное ассорти».
Пожилая женщина встретила гостей вполне дружелюбно, вытерла руки фартуком и пригласила присесть, угостила крупной осенней малиной:
–Угощайтесь, осенняя – самая сладкая.
У стола крутился внук на самокате. Она его то и дело отгоняла от стола, чтобы «пыли не нагонял, а то банки взорвутся». Женя прониклась садовыми настроениями и приобрела еще одну мечту, прилагающуюся к идеальной семейной жизни – иметь собственную дачу.
Егор не забывал о цели приезда, он сразу понял, что рассказывать Тимофеевне басню про покупку квартиры нельзя: поймает на лжи и весь разговор закончится, не начавшись. Поэтому он рассказал всю историю, как есть.
Тимофеевна внимательно слушала, ничего не говоря и не перебивая, а потом вздохнула и сказала:
– Почему-то меня это не удивляет. Не побоюсь брать грех на душу, но с Альбины станется, может это она Генку и выбросила. Нехорошая она, нехорошая. Генку, дурня, жалко, да и Максимку тоже, – Тимофеевна промокнула глаза передником.
– Почему – нехорошая? – слова Тимофеевны оказались неожиданностью, удивили и Женю и Егора. За время расследования они прониклись, если не симпатией, то искренним сочувствием к молодой многострадальной матери больного малыша.– Ей так все сочувствуют, так ее жалеют.
– Да что ж ее жалеть… Ходит, нос повесила, слезы да сопли гоняет со стороны в сторону! А Максимка целый день в коляске привязанный с чупа-чупсами сидит. Больной ребенок – да, это тяжело! Но ведь он спокойный, терпеливый, только глазками водит за ней, да расплачется, если совсем невмоготу станет, если болит что-то. Мальчишкой же заниматься нужно! Сколько я ей говорила: «Альбина, врач советует массаж, свежий воздух, ножки расхаживать…» А она одно твердит: «Как вы не понимаете, это все бесполезно». Усядется перед телевизором или с книжкой и пыхтит над смыслом жизни. А чего его искать смысл-то? Вот он, под ногами путается! – Тимофеевна перевела любящий взгляд на внука и пригрозила ему полотенцем. – Уж я тебе всыплю, неслух! Не гони пыль, кому говорю!
– Я ж Максима не за деньги нянчила, – вернулась она к разговору, – так по-соседски предложила посидеть с ним, пожалела Альбину. Думала, молодая, неразумная она, научу ее за мальчишкой ухаживать. Я ему и массаж делала и кормила у себя. Дальше – больше. А она вместо того, чтобы научиться чему да спасибо сказать, стала из себя барыню строить и слухи по соседям распустила, что я с нее деньги беру за услуги. Хоть и жаль было мне Максима бросать, но сильно обиделась я на Альбину. Да и не могу я на себя малыша чужого взвалить. У меня своих внуков трое. Мне ими заниматься нужно, дети мои на работе целыми днями. Вот и отказалась я Альбине помогать. Летом все равно некогда. А душа болит за Максимку. Пропадет он с такой мамашей. Генку жалко. Он, конечно, бестолковый, шумный, глотку рвать любил, но не жестокий, и к нему подход найти можно было. Он как был мальчишкой, так и остался. Ему не жена, а мамка нужна, чтобы по жизни за руку вела и говорила, что хорошо, а за что и по попе схлопотать можно. Ты ему картошечки пожарь, скатерку чистую постели да посиди рядышком. За пиво поругай, а за зарплату расхвали. Глядишь, он завтра домой пораньше придет. А Алька опять – это все бесполезно, доля моя такая. Антон, сколько им помогал, а потом и Люба? Все не впрок. Алька вместо килограмма гречки книжку по философии купит, вместо мяса – духи, вроде умная сильно и наш бренный мир её не касается. А борща наварю, так лопает как простая смертная. Тихий омут она и есть, внутри у нее все черное. Всех ненавидит. Нет не так – презирает!
– Может быть вы правы, но как-то не верится, что она Геннадия из окна способна вытолкнуть. А Любу травить ей вообще незачем. Никакой выгоды она не получит. Если бы еще Гена жив был, а теперь без него квартиры ей не видать. Что-то не состыковывается. Может она Гену выбросила, так сказать, не подумав, в состоянии аффекта? – сомневался Егор.
– А я не знаю. Вы моего мнения спросили? Я вам ответила. Но, не подумав, она ничего не сделает. У нее все эмоции показушные. Плачет при людях, а человек в другую комнату за водичкой для нее выйдет, она и замолкает.
– А вы про Кабанова, Любиного предыдущего мужа, ничего не знаете? – вспомнила о первоначальной цели визита Женя.
– Так сидит он, Любаня говорила, ему шесть лет дали, а только пять прошло.
– Но он мог раньше освободиться, за хорошее поведение, например. Соседка видела подозрительного мужчину, который в подъезде крутился, незадолго до смерти Любы. Люба боялась Кабанова?
– Боялась, – подтвердила Тимофеевна, – но мне кажется, что он бы ей просто шею свернул и всё. Отравление – это ж подумать надо. А он Любу бил не задумываясь – ревнивый сильно. Она мне рассказывала, что как только кто на неё глянет, он ей вечером взбучку устраивает. Не с тем разбирается, кто глаз положил, а Любу метелит, что повод засматриваться дает.
Тимофеевна задумалась, что-то вспоминая, потом сказала:
– А чем Любу отравили? Кабанов одно время с этими, как их называют, забыла! Девчата, которые гадость в водку подсыпают… Клофелинщицы! С клофелинщицами работал. Может клофелином и отравил по старой памяти?
– Мы узнаем, – сказал Егор, – а почему она его боялась, столько лет уже прошло?
– Так Люба на развод подала на следующий день, как его задержали. Даже суда не дождалась, – ухмыльнулась женщина и снова вытерла глаза фартуком. – Ох, расстроили вы меня, ребята…
Домой Женя и Егор возвращались в молчании. Каждый думал о чем-то своем. Но оба чувствовали себя обманутыми. Ни Женя, ни Егор с Альбиной ни разу не встретились, но за последние дни услышали столько слов сочувствия в ее адрес, что привыкли разделять ее беды. И вдруг такое мнение, полностью переворачивающее представление об этой женщине. Разве могут ошибаться столько разных людей?
Всё услышанное требовалось обдумать. Всё может быть совсем не так, как кажется на первый взгляд.
Коваленко тоже в это время ломал голову у себя в кабинете. Интересно получается. В винной бутылке яда не было, его добавили в бокал. Время, когда это произошло, удалось определить довольно точно: от восьми до девяти часов вечера. Отпечатки пальцев на бутылке и бокале с ядом принадлежат только Любе, но это ничего не значит, так как убийство преднамеренное и спланированное. У нас сейчас все граждане криминалистически подкованы, телевизор смотрят. Так что отпечатки только полный кретин оставит. Брызгалов пил коньяк и его пальцы есть только на рюмке. Яд – не какой-нибудь пресловутый клофелин или цианид, а смертельная комбинация обычного сердечного препарата и средства для повышения потенции. Растворенные оба препарата с определённой скоростью распадаются на безопасные компоненты, отсюда и относительная точность во времени. Лекарства продаются во всех аптеках, правда для сердечного требуется рецепт. Близлежащие аптеки опера обошли, аптеки по маршруту передвижения основных фигурантов тоже. Никто из провизоров их не опознал.
Казалось бы, временные рамки определены точно, узнай, кто приходил к Голицинской в это время и дело сделано. А у неё чёртова куча гостей побывала! Подозревать можно всех и никого конкретно. Брызгалов в том возрасте, чтобы принимать сердечные лекарства и повышать потенцию. У Пахомовой мотив самый яркий, но ее отпечатки обнаружены не дальше дверного проёма. Хотя врёт, что не пила с Голицинской. Откуда тогда второй бокал, который Люба разбила? Это все соседи слышали. Любин-то бокал с ядом целый остался. Хотя Пахомова на дуру не похожа. Если бы планировала убийство, то наверняка столько шуму не наделала.
– Пахомова эта куда-то запропастилась, даже подписку о невыезде взять с нее не успел, – вслух посетовал Коваленко.
Сегодня Коваленко снова просмотрел запись с камеры, но теперь за весь день. На записи есть Кабан, только освободился и сразу к Любе. Но это как раз понятно: она дама состоятельная, а он сейчас на мели. Приходил он, конечно, раньше, чем ей яд в бокал добавили, пробыл в подъезде недолго. Но он мог вернуться через соседний подъезд. Опера чердак осмотрели, там и замков-то нет. Кабана нужно найти и это не проблема.
В кабинет заглянул Стас, практикант.
– Я нужен, Игорь Степанович? Можно уже домой идти?
– Не нужен, иди уже… Хотя, знаешь, давай еще раз к Голицинской в квартиру съездим.
В этой квартире он был второй раз. Сейчас здесь было тихо, не толпились врачи «скорой помощи», не было опергруппы. И Коваленко попытался представить женщину, которая здесь жила. В глаза бросалась чрезмерная аккуратность. Как будто здесь ждали важных гостей и перед их приходом сделали генеральную уборку. Или хозяйка участвовала в шоу «За стеклом» и каждую минуту была готова позировать перед публикой. Но поскольку шоу было не причём, то логичным казался вывод, что Голицинская страдала патологической чистоплотностью и нарциссизмом – любовалась собой в красивом интерьере. Идеальная чистота была везде. Даже кухня и спальня были лишены милого беспорядка, который придает жилью индивидуальность. Но что-то неуловимое было в этой квартире, что нравилось Игорю Степановичу. Может быть, едва различимый цветочный запах или спокойная цветовая гамма, а может тепло женщины, которая с любовью обставляла свой дом.
Коваленко обошел квартиру, рассеянно раскрывал какие-то шкафчики, заглядывал на полки, надеясь найти какую-нибудь подсказку. Уже собираясь покинуть квартиру, он толкнул неплотно прикрытую дверцу шкафа в прихожей, желая закрыть ее, но не смог, что-то мешало. Поперек шкафа на боку лежал пылесос, щетка валялась в углу, а шланг сложился пополам. Кто-то затолкал сюда дорогую бытовую технику, игнорируя специальные крепления для шланга и щетки на задней стенке шкафа. Этот пылесос конфликтовал со всей окружающей обстановкой. Коваленко поставил его на место, предварительно вытащив из него мусорный контейнер.
– Зачем нам нужен этот мусор? – засомневался Стас. – Потерпевшая весь вечер расслаблялась и гостей принимала. С какой стати ей за пылесос хвататься? В пылесосе мусор недельной давности, к делу отношения точно не имеет. Мусорное ведро осмотрели…
– Наверное, ты прав, но лучше проверить. Куда-то же делась посуда, которую Голицинская швырнула вслед Пахомовой. Соседи слышали звон битого стекла. В мусорном ведре осколков нет. Если соседям это не привиделось, то может это стекло в пылесосе? Хотя я бы очень удивился, если бы эта аккуратистка пылесосом крупное стекло собирала. Но чем черт не шутит. Если найдутся отпечатки Пахомовой на осколках, то это уже что-то. Как минимум она врет, что не пила вместе с Голицинской.
