Надежда Ивановна Арусева
Тихий омут – индивидуальные черти
ГЛАВА 5. Кофе, сигареты и неправильные мысли
Дима вернулся домой, вернее, в квартиру к Любе, около одиннадцати, уставший, с единственной мечтой о постели и теплом, податливом теле любимой женщины. Он открыл дверь своим ключом, включил бра в прихожей, переобулся и аккуратно убрал ботинки в шкаф.
«Люба, наверное, уже в постели, свет нигде не горит, темнота, хоть глаз выколи. Неужели меня не ждет? Придется ее разбудить» – предвкушая, подумал Дима.
Стараясь не шуметь, он заглянул на кухню, перехватил колечко колбасы из холодильника и направился прямо в спальню, но Любы там не нашел.
– Любаша, ты где? – тихонько позвал он. – Заснула прямо в гостиной?
В гостиной в полоске приглушенного света лившегося из коридора Дима не сразу разглядел Любу. Она лежала на полу возле кресла, тонкий шелковый пеньюар распахнулся и ее голый живот соприкасался с холодным каменным полом, голова была неестественно вывернута, правая рука с растопыренными пальцами вытянута вперед. Как будто она ползла к двери и по пути обессилела.
Дима застыл на пороге.
– Любаша, ты что? Люба, ты спишь? – прошептал он, вытягивая шею и пытаясь от двери разглядеть, что с ней случилось.
Потом вздрогнул, как от холода, резко отдернул руки от дверей и попятился к выходу. Он старался ни к чему не прикасаться, так делают в кино, когда обнаруживают труп. Как будто не жил он здесь уже целую неделю. Бежать с места преступления как можно скорей, отвести от себя подозрения – это была первая мысль, пришедшая ему в голову, когда он увидел мертвую Любу. Дима схватил первый, попавшийся под руку пакет, сгреб в него свои принадлежности из ванной, пару трусов, туда же бросил ботинки – хорошо, что не успел перевезти свои вещи – и как был в тапочках, выскочил на улицу, оставив дверь квартиры распахнутой.
Дима был обыкновенным человеком, вовсе не жестоким и не бесчувственным, но с развитым инстинктом самосохранения и мысль у него всегда работала в первую очередь с учетом собственного блага. Поэтому он сразу позвонил Жене:
– Женечка, милая, можно я сейчас к тебе приеду. Я понимаю, что бесконечно виноват перед тобой, но мне очень нужно тебя увидеть. Это не телефонный разговор.
– Хорошо, приезжай, если ненадолго.
Конечно, Женя согласилась. Разговаривала жестким, равнодушным тоном, а в душе теплом прокатилось удовлетворение и радость. Она неверно оценила панические нотки, прозвучавшие в голосе Димы. Решила, что после ее визита Люба закатила скандал, Дима увидел ее подлинное малопривлекательное лицо, разочаровался и едет к ней, к Жене, просить прощения.
Дима приехал очень быстро, сразу прошел на кухню, трясущимися руками налил полный стакан воды и залпом выпил.
– Женя, ты единственный человек, которому я могу доверять.
Женя удивленно приподняла брови. Конечно, он может ей доверять, но Жене хотелось бы то же самое сказать и о нём. Но Дима перебил готовые вырваться слова.
– Сейчас не до сантиментов. Да, я очень виноват перед тобой. Потом я скажу все, что ты хочешь услышать, попрошу прощения, но, поверь, никто не сможет наказать меня так, как я сам.
– Что же такое ужасное твоя Люба сотворила?
– Что сотворила?! Она умерла! Ее убили! Только и всего! Ты представляешь, что я пережил? – Дима налил еще воды и сразу же выплеснул ее в раковину. – У тебя коньяк есть?
– Подожди, Дима, что значит – умерла? – Женя глупо улыбалась.
– То и значит! – в голосе Дмитрия зазвучали истерические нотки, – я пришел домой, а она в гостиной на полу лежит с вывернутой шеей!
– А врачи, что сказали? – Женя никак не могла осознать, что он говорит правду и эта полная жизненных сил крепкая женщина, которая всего пару часов назад звучно ругалась и швыряла ей вслед посуду, вдруг ни с того ни с сего взяла и умерла.
– Жень, ты дура?! Какие врачи?! Ты не слышишь – ее у-би-ли! Я же теперь первый подозреваемый! Ты слышишь меня?! Естественно, я оттуда быстро уехал. Ей уже все равно не поможешь, а мне неприятности не нужны!
Он схватил ее за плечи и встряхнул, потом резко отпустил и совсем другим, заискивающим голосом торопливо попросил:
– Женечка, родная, скажи, что я весь вечер был у тебя. Меня ведь могут найти и допрашивать в полиции. Ну, за что мне это все? Ведь, в сущности, мы с ней совершенно чужие люди, знакомы всего ничего. Откуда я знаю, что она за человек, чем живет, какие у нее знакомые… Да кто угодно мог ее укокошить!
– Подожди, Дима, ты что, «скорую» не вызвал? А вдруг она жива и ей помощь нужна, вдруг это сердце или еще что-нибудь? С чего ты взял, что она мертва и ее убили, ты же не врач?! – Женя невольно повысила голос.
– Тише, услышит кто-нибудь,– зашипел Дима. – Молодые бабы от сердца не умирают и потом, у нее шея свернута, я видел своими глазами. Ты понимаешь, ЧТО я видел, ЧТО я пережил!
– Прежде всего, нужно вызвать «скорую» на ее адрес. А потом думать об остальном, – твердо сказала Женя и потянулась за телефоном.
– Делай что хочешь, но только обещай, если тебя будут спрашивать, ты скажешь, что я весь вечер был у тебя.
Дима выпил залпом стакан коньяка, потом еще и совсем размяк, у него подозрительно заблестели глаза, показалась скупая мужская слеза. У Жени от жалости защемило сердце:
– Конечно, я все сделаю…
Времени на размышления было мало, ведь Любе действительно могла быть нужна помощь. Риска было меньше, если бы Женя позвонила, например, с переговорного пункта. Жаль, что телефоны-автоматы остались в голливудских или в советских фильмах. Хотя до переговорного пункта было не очень далеко, но если Дима ошибся и Люба все-таки жива, то промедление могло привести к смерти. Поэтому Женя со своего домашнего телефона набрала «03» и, представившись подругой, вызвала «скорую» на адрес Любы Голицинской:
– Понимаете, у нее сердце больное. Я точно знаю, что она дома, а на звонки она не отвечает, не берет ни мобильный, ни стационарный. Я очень беспокоюсь. Помогите, пожалуйста.
За это время Дмитрий осилил половину бутылки коньяка.
– Может все и обойдется, – заплетающимся языком рассуждал он.
– Может и обойдется, – согласилась Женя, – может она просто упала, обо что-то ударилась и потеряла сознание. Врачи ей помогут и все будет хорошо.
Но Дима ее не слышал и продолжал:
– Меня там никто не знает, я с соседями не знакомился. Мало ли кто к ней в гости ходит. Я, конечно, мог там что-то из вещей забыть, но я не единственный мужчина на свете, а Люба не монашка. У нее ведь и муж совсем недавно умер, могут подумать, что это его вещи. А если меня, все-таки найдут, ты мне поможешь, Жень? Поможешь? Да?
– Дим, ложись спать. Что-то тебя совсем развезло.
Женя помогла ему добраться до дивана и раздеться. Он мгновенно заснул. Другого спального места в этой квартире не было. Но лечь рядом с Димой Женя не смогла. «Как будто чужой человек спит и не было этих пяти лет почти семейной жизни», – думать так было не правильно, она как любящая женщина должна его утешать. Было очень жаль Любу и стыдно за то, что слала ей проклятья на голову, а они вдруг материализовались. Женя убрала со стола на кухне, потом повесила вещи Дмитрия на вешалку и заметила в прихожей черный продуктовый пакет брошенный Димой. Она заглянула в него и увидела наспех брошенные трусы, бритву, крем для бритья, дорогой одеколон и уличные ботинки. Одеколон пролился, грязь с обуви потекла и все содержимое пакета было перепачкано и чрезмерно пахло одеколоном. Нужно бы разобрать пакет, но Женя с трудом подавила рвотный позыв. Она туго завязала пакет, чтобы не вонял и оставила его на прежнем месте. Что-то слишком часто Дима стал вызывать у нее тошноту. Это не правильно, с этим надо что-то делать. Так Женя и просидела на кухне до самого утра с неправильными мыслями, растворимым кофе и сигаретой.
ГЛАВА 6. Синий чулок, серая мышь, бледная поганка
– Синий чулок, серая мышь, бледная поганка, – Альбина раздраженно отворачивалась от зеркала, на лице появлялось выражение скуки и даже брезгливости. Скромность на грани самоуничижения, самокритичность въелись ей в душу и сознание, как ржавчина. Время от времени кто-то из знакомых пытался раскрыть ей глаза на собственную привлекательность, но именно по поводу своей внешности, обычно неуверенная ни в чем, бесхребетная Альбина была незыблема, как скала – она неприметная дурнушка и точка. Однако, например, прохожие, которые могли судить непредвзято, видели молодую симпатичную девушку, сероглазую с красивыми пепельными волосами, несколько бледную и грустную, но может быть у нее просто сегодня плохое настроение.
Плохое настроение у Альбины случалось довольно часто. Вернее, случалось хорошее, а плохое было всегда. В юности она решила, что задумчивая грусть, тихая меланхолия – это проявление богатого внутреннего мира. Раз уж природа не наградила ее яркой внешностью, значит, она будет презирать простые земные радости. Она самоотверженно подавляла всяческие подростковые гормональные всплески, когда весело и смешно, и внутри щекотно, потому что солнце яркое, ветер волосы треплет и песня в наушниках классная. И весьма в этом преуспела, богатый внутренний мир был очень внутренним, сверстники им не интересовались и Альбину не замечали.
Несмотря на повышенную одухотворенность, замуж Альбина вышла довольно рано и быстро. Скромную, милую, начитанную девушку по достоинству оценил и полюбил Гена Голицинский. Гена – полная противоположность своей невесте – высокий синеглазый блондин с игривым взглядом, широкими жестами, когда «хочешь, я подарю тебе эту звезду…» – наркотик для женщин. К незаурядным внешним данным прилагалась состоятельная профессорская семья и неотвратимая блестящая карьера в будущем.
Конфетно-букетная стадия у молодых пролетела стремительно. Альбине очень льстило внимание такого парня, как Гена. Она нисколько не сомневалась в искренности и долговечности его чувств к ней – раз уж он сумел увидеть и понять красоту ее души, для него не важна внешность, значит, это самая настоящая любовь. Родители жениха и невесты в один голос сказали: он (она) именно то, что ей (ему) нужно. Особенно убедительно одобрял и всячески способствовал этому браку старший брат Геннадия – Антон Голицинский. Он был почти на двадцать лет старше брата, много добился в жизни и пользовался в семье большим авторитетом.
И вот в девятнадцать лет Альбина оказалась замужем. Вот оно – заслуженное долгожданное счастье! Наконец-то завистливо шепчутся те, кто никогда не замечал серую мышку. Теперь она студентка престижного университета, муж красавец – аспирант, будущий кандидат наук, квартира пятикомнатная, свекры в молодых души не чают, готовы в лепешку расшибиться для их блага, Альбину на занятия и в женскую консультацию водитель на машине возит…
***
10 февраля 2007 года
У меня ощущение будто я всегда жила в этой семье. Это люди высокого интеллекта, разносторонних интересов, тонкого вкуса! Мне повезло оказаться среди них. Хотя… наверное, это закономерно. Я для них родственная душа, они при первом же знакомстве почувствовали это. Свекровь сказала, что мечтала именно о такой жене для своего сына.
У меня замечательная свекровь, самая лучшая! Она прекрасный собеседник, так много знает, так увлеченно говорит. Конечно, я ей немного подыгрываю. Я же вижу, как ей приятны мои вопросы, как нравится разговаривать со мной на самые разные темы, блистать эрудицией. Многое из того, о чём она мне рассказывает я давно знаю, но зачем лишать пожилую женщину удовольствия.
***
5 марта 2007 года
Зачем она так со мной! Я так старалась ей понравиться! Я старалась и мне казалось, что небезуспешно. Тем обидней, тем обидней… Я подслушала разговор моей милой и симпатичной свекрови с подружкой, вернее с коллегой, как она называет Нину Львовну. Они знакомы со студенческих лет, но говорить «подружка» не могут, они же «не деревенские бабы». Подслушивать, конечно, некрасиво, но это вышло случайно. Когда я поняла, что говорят обо мне, не смогла закрыть уши и уйти. Мне немножко стыдно, но зато теперь я знаю, что моя свекровь двуличная дрянь. Подслушанное я запишу дословно, чтобы не забыть и больше не попасть под её обаяние. Не хочу больше быть угодливой дурой!
Вот, что свекровь говорила обо мне:
«Как это тяжело терпеть в своем доме чужого человека! У нас свой давно устоявшийся порядок, мы все очень занятые люди. И главное чего мы теперь лишены – это спокойствия в собственном доме. Она все время путается под ногами, надоедает, что-то спрашивает, что-то просит, нудно рассуждает о малопонятных ей вещах, а я вынуждена слушать. Совершенно невыносимая обстановка.
Все-таки сын поторопился с женитьбой. Ему совсем не такая жена нужна. У него светлая голова, блестящее будущее! Ему нужна заботливая, любящая женщина, которая оградит его от всех бытовых проблем, будет поддерживать и даже в чем-то направлять. А эта эгоистка сама постоянно требует внимания, капризная, ленивая. Ну что он в ней нашёл? Не понимаю! Хотя бы красавицей была, так ведь посмотреть не на что. А у него такие яркие девочки были. Если уж о муже не заботится, так хоть людям показать можно было бы. И тут не повезло. Нет, она ему совсем не пара!»
Как же мне больно и обидно. Я думала, выходя замуж, что обретаю мужа-единомышленника, опору в жизни, защитника от всех невзгод. А им нужна была домработница, нянька для маменькиного сынка. Свекровь ревнует и завидует моей молодости, поэтому принижает мои способности перед знакомыми. Но это как раз и не ново.
У меня опять начинается депрессия…
***
23 августа 2007 года
Какое страшное горе. Свекровь и её муж погибли. Сегодня были похороны – церемония, великолепная в своем драматизме! Музыка, цветы, слёзы, душещипательные речи… дорогие красивые гробы. Мне так жаль, что я плохо о них думала. Я вовсе не хотела им такой судьбы, хотя смерть решает все споры, снимает все вопросы.
Но сюрпризы, как оказалось, жизнь преподносит не только приятные. Родился Максимка, немного раньше срока, Альбине пришлось взять академический отпуск, а через месяц старшие Голицинские разбились на машине, не доехав до дома один квартал. У отца случился инсульт, и машина на большой скорости влетела в столб. Похоронив родителей, братья стали решать, как жить дальше. Антон предложил поменяться квартирами – Антон переедет в пятикомнатную родительскую, а Гена с семьей в его двухкомнатную в том же подъезде. Это было разумно, ведь содержать двести квадратных метров материально неокрепшему вчерашнему студенту не по карману. А Антон еще доплатит, при разумном распределении этих денег хватит надолго и Гена сможет спокойно продолжать заниматься наукой, успеет и аспирантуру закончить и диссертацию защитить. Конечно, Гена с братом согласился и взял в руки увесистую пачку денег. Но распределять и планировать Гена был не обучен. Раньше для этого у него были родители и брат. Теперь же все ограничения были сняты, жизнь заиграла яркими красками, в голову ударил ветер свободы и деньги стали таять с фантастической скоростью. Мнение, желания, просьбы и уговоры умненькой Альбины во внимание не принимались. Антон время от времени проводил душеспасительные беседы с братом, пытался его как то образумить, но без особого рвения. Он скоро женился на Любе, молодая жена требовала много внимания и проблемные Гена и Альбина отошли на задний план. Справедливости ради надо сказать, что только благодаря заботам Антона Гену терпели на кафедре, хотя диссертацию он давно забросил, студентами не занимался и всячески досаждал начальству. Поэтому день похорон Антона стал последним рабочим днем Геннадия.
А самым ужасным оказался диагноз, поставленный маленькому Максиму в полуторагодовалом возрасте. У него обнаружили доброкачественную опухоль в головном мозге, которую пока нельзя было оперировать, и хотя прогнозы у врачей были обнадеживающие, он стал сильно отставать в развитии.
Причины для отчаяния у Альбины были вполне объективные.
Вернувшись от Любочки, Альбина захлопнула входную дверь, усадила сынишку в коляску и привязала его ремнями, чтобы не упал. Ей необходимы были хотя бы несколько минут, чтобы успокоиться. На кухне она тяжело, медленно и аккуратно как старушка присела за стол, сложила руки и опустила на них голову. Плакала, не издавая ни одного звука, ни рыданий, ни всхлипов. Слезы тоненькими ручьями стекали по щекам, она привыкла их не замечать. Так много слез было в ее жизни, даже кожа на лице слегка шелушилась, раздраженная солеными каплями. Собравшись с силами, она вздохнула и прошла в комнату к сыну – плакать долго было непозволительной роскошью.
Геннадий явился домой уже за полночь, когда Альбина и Максимка уже спали. Он особо не церемонился: шумел, по ходу своего движения включил везде свет. Не снимая уличной обуви, протопал сразу в спальню, уселся на кровать и растолкал Альбину:
– Альба, мне срочно нужны деньги.
– У меня денег нет, я сплю, – Альбина попыталась натянуть на голову одеяло. От мужа крепко разило алкогольной смесью.
– Я же говорю срочно. Меня такси на улице ждет.
– Я тебе повторяю – денег нет. Я памперсы сегодня купила на последние деньги. Макс пенсию получит – дам. Не приставай, я очень хочу спать.
Альбина прекрасно знала, что он не отстанет, пока не найдет деньги, найдет – тоже не отстанет. Но спать хотелось так сильно, она надеялась на чудо. Вдруг, Гена сейчас замолчит и заснет или снова уйдет.
Гена резко сдернул у нее с головы одеяло.
– Какие памперсы, ему уже … три года! Дай денег и дрыхни дальше! Ты целыми днями дома сидишь, времени выспаться не было?
Он потянулся за сумкой Альбины, проверил кошелек, обшарил карманы в ее халате, брошенном в кресле. Нашел сто двадцать рублей.
– Альба, тут таксисту заплатить не хватает. У тебя есть заначка. Дай!
Альбина нехотя села в кровати и монотонно заговорила:
– Во-первых, твоему сыну четыре года, а не три. Во-вторых, он не совсем здоров, если ты помнишь и если ты не найдешь деньги на операцию, то памперсы ему нужны будут и через десять лет.
Она устало вздохнула и с усилием потерла рукой лоб, как при сильной головной боли:
– Но тебе же до этого нет никакого дела…
– Завела свою шарманку! Всю охоту домой возвращаться отбила, смотреть не могу на твою вечно недовольную морду! Я тебе говорю – денег дай!
– Если есть, найди и возьми! Я, между прочим, на такси ездить себе не позволяю, везде вынуждена пешком ходить. Старая коляска совсем разбилась, в троллейбус не затянешь. А ты себя ни в чем не ограничиваешь. На какие деньги пьешь? Опять в казино был?!
– Был! – с вызовом ответил Гена, – и если бы ты мне сейчас дала денег, я бы отыгрался, мне как раз карта пошла, а ты зажала.
Вдруг в дверь квартиры позвонили.
– Это таксист! – Гена схватил сто двадцать рублей и пошел к двери. Из коридора послышались сначала невнятные звуки. Чужой мужской голос что-то коротко спросил. В ответ послышалось быстрое бормотание Гены. Его оборвал громкий возмущенный возглас таксиста:
– Что ты мне суешь?! Забери свои десятки, ты мне пятьсот рублей должен! Кто-то еще про два счетчика заливал?!
– Мужик, ну нет больше! – пытался уговорить его Гена.
Альбина заглянула в кроватку к Максиму, мальчик проснулся, но лежал тихо, посасывая большой палец руки. Альбина привычным движением вытащила палец и пригрозила:
– Горчицей намажу – будешь знать.
Потом она накинула халат и пошла к двери, где накалялись страсти.
– Я тебя с другого конца города вез, я бензина больше потратил, чем ты мне суешь! Иди хоть у соседей занимай!
– Альба, неси деньги, чтобы этот … уехал! Весь дом перебудил!
Альбина показалась в дверях:
– У меня денег нет. А вы, – обратилась она к водителю, – не возите его больше и все.
– Оплачивайте услугу по счетчику, вот тогда будет все! – шумел таксист. – Я ночами не сплю, вкалываю!
– Альба, почему я должен деньги у тебя выпрашивать? Не ври! Я знаю, у тебя деньги есть, ты к Любке сегодня ходила!
– Не дает твоя Любка! У нее, видите ли, личная жизнь, у нее свадьба, платье, банкет, – вспомнив свое унижение, Альбина презрительно усмехнулась, – ей сейчас не до бедных родственников.
– Ты мне врёшь! Люба у нас натура сердобольная, чего ты на нее наговариваешь – деньги замылить решила?
– На! Ищи! – Альбина расставила руки в стороны, предлагая ему обыскать себя.
– Что ты тут цирк устраиваешь?! Я же могу пойти и у Любки спросить.
– Иди у этой Любки и займи, а со мной рассчитайся! Или я тебе сейчас морду начищу! – не унимался таксист.
В подъезде поднялся шум. Начали хлопать соседние двери и послышались возмущенные реплики разбуженных шумом людей. Появилась и соседка по лестничной площадке:
– Генка, сколько можно шуметь?! Каждую ночь одно и то же! Сейчас милицию вызову! А завтра опять на тебя заявление напишу! – возмущалась Варвара Степановна. С ее квартирой у Альбины и Геннадия была общая стена на кухне и в гостиной, поэтому Варвара Степановна с мужем страдали больше всех от Генкиных приключений. Таксист понял, что больше ему все равно никто не заплатит, а разбирательства с милицией могут вылиться себе дороже. Он со злостью ударил ногой по железной двери Генкиной квартиры, так что даже вмятина осталась и громко описывая «достоинства» алкашей-пассажиров пошел к своей машине. Генка, как ни в чем не бывало, завалился спать на диван.
На сон грядущий успел обругать Любу:
– У Любки вообще совести нет? Ты же не тур по Средиземному морю просишь, а для больного ребенка. Ему усиленное питание требуется, процедуры всякие… Замуж она собралась! Не успела Антона похоронить и уже свадьба!
– Нет никакой совести ни у тебя, ни у Любки. За что мне все это?! Я целыми днями с дитем вожусь, стираю, убираю, кормлю вас, еще должна унижаться, денег просить! – теперь завелась Альбина, подошла к Генке и попыталась забрать у него подушку.
– Скажи мне, Гена, какие обязанности у тебя? Ты обязан зарабатывать и содержать семью, а ты последние деньги у меня из кошелька вытряхиваешь! Пришел опять поздно, весь дом перебудил! Я не сплю, Максим не спит, ворочается, меня не жалко, так хоть сына пожалей!
– Как ты мне надоела! Ты днем выспишься, а Максим твой и так только ест и спит. Ему все равно. Все! Замолкни, я сплю, – он отвернулся и накрыл голову подушкой.
