Надежда Мамаева
Соловей – разбойник?
А некоторые одними взглядами и не ограничивались. То вдовой соседке заячий тулуп запонадобился, шкурку добыть просит. А потом отблагодарить хочет, да норовит не деньгами, а натурой. То вторая, что мужа год назад на заработки в город проводила, да там и сгинул он, говорит: волки под окнами у нее воют. Уговаривает отвадить их. Отец ночь у нее под окнами скоротал, ждал серых. А как утро – баба та заявила на всю округу, что снасильничал ее мой отец, обрюхатил и пусть теперь женится. Другая – из рода купеческого, разорившегося, с двумя дочерями – и вовсе приворотного зелья где-то купила, думала опоить отца, заставить его жениться на себе, а меня сделать служанкой, девкой дворовой.
Только не знали они, что мать моя ведуньей была и силу свою мне передала. Научить только всему не успела. Когда мне двенадцать весен было, не стало ее. Так что всех, кто зарился на моего отца, отвадила. Супротив зелья дурманного свое сварила. У лгуньи, оклеветавшей отца, супружник спустя три дня вернулся. Хоть и не хотел он домой, к жинке, а я так путь-дорогу постелила, такие слова с ветром нашептала, что пришел. Да как узнал о словах жены своей… так она сама же криком кричала на всю деревню, что ничего не было!
А к той любительнице натуральной оплаты и без моей помощи стал захаживать один мужичок с края деревни. Правда, женатый он был давно, да то дело не мое…
Но ведь и другие были! Кто поскромнее, а кто понахальнее. Так что отец мой хотел от всей этой брачной охоты быть подальше. Ему лесная даль милее была. Да пока держался. И ухо востро держал. Страдал, в общем, ради меня. Чтоб я, значится, выбрать могла жениха себе по нраву.
Только я под венец не спешила и косу обрезать не хотела. И не потому, что жалко было. Длинную-то такую. С руку толщиной, черную. Да ради любимого бы и не жаль. Да только не было его.
Хотя свататься – сватались. Да только не ко мне. Кому девка работящая была нужна в хозяйство с приданым. Такие сватьи, едва в дом заходили, стразу щупать начинали ковры, толст ли ворс на них, да занавески – лен аль шелк. И взглядами по углам стреляли, все подмечали. А в глазах словно счеты щелкают, все добро на деньги переводят да плюсуют.
Другие сватов засылали, польстившись на красоту. Помню, прошлой зимой заезжий только на санях один раз мимо двора промчался, а на второй – уже к отцу: «Хочу твою Варвару в жены. Мила она мне!» А сам даже словом перед этим с той, кого невестой назвать хочет, не перемолвился.
Так что отваживала я женихов от себя едва ли не чаще, чем от отца… девиц второй свежести! А замуж не хотела: выйду – и, почитай, почти без отца останусь. Уйдет он в лес. Так и жили: он ради меня, я ради него. И вместе – друг друга ради.
Справно жили, покойно и в достатке.
Вот и сегодня поставила перед батюшкой, что с охоты пришел, миску с гуляшом да сама села за стол вечерять.
– Красивая ты выросла у меня, доченька, – когда поужинал, произнес отец, откладывая ложку. – Девятнадцать весен тебе уже. Твоя матушка, покойница, в это время уже тебя на руках нянчила. А я о внуках и думать не смею…
Я приуныла. Этот разговор отче заводил последнее время с досадной регулярностью. Я даже могла сказать, что будет дальше: предложение съездить в город, на ярмарку, товар посмотреть (ага, интересно отец парней неженатых называл) да себя, в смысле меня, показать. И точно.
– А на праздник излома лета, что через седмицу, сказывают, привезут на торг ткани заморские, богатые, золотой нитью шитые, да шелка и бархаты. И все – по ценам недорогим.
– Так-таки недорогим? – удивилась я.
– По полсребра за аршин, – гордо ответил отец, словно сам стоял за прилавком, и добавил: – Да. Те купцы, которые тканями торгуют, сказывают, люди порядочные. Не то что местные держиморды, что корзинку яиц за золотой продают!
– Знаешь, батюшка, сдается мне, что эти твои порядочные купцы – порядочные жулики, – выдохнула я, качая головой. – Потому что не могут шелка да бархаты столько стоить, если они настоящие да законно привезенные. Так что либо ткани поддельные, либо в обход мытников сюда доставленные, контрабандой.
– Ох, Варюшка. И в кого ты такая умная? – покачал головой отец. – Так и скажи, что в город не хочешь.
– А вот так и скажу, – усмехнулась я и встала. А затем начала собирать со стола посуду.
Отец еще поворчал немного да спать лег. А ко мне дрема не шла. Вышла я на улицу, на крыльцо села, очи к небу подняла и… Не стало неба враз. И воздуха почти не стало. И свободы.
А все оттого, что в рот мне кляп засунули. Да руки-ноги спутали и мешок на голову накинули.
– Ну все! Попалась ведьма! – услышала я знакомый голос. И в нос сразу же ударил запах пота и железной окалины. – Вяжи ее крепче, заразу!
Я выругалась. Жаль, что исключительно про себя. Вслух, увы, сказать, а лучше проорать, мешал кляп. Я лишь брыкалась. Пару раз, судя по охам, даже попав. Но это не остановило противника. Меня перекинули через плечо и куда-то потащили.
Да уж… Этот тип плевать хотел, по-хорошему или по-плохому, главное, чтобы было по его! А если у одного не получается, так он дружков в подмогу возьмет! Взял. Интересно только, двоих или троих.
Я прислушалась к шагам. Нет, трое, похоже. В том, что я не ошиблась, убедилась спустя лучину. Когда они притащили меня куда-то и скинули. Судя по тому, что я лежала на траве, а какой-то то ли корень, то ли сучок впивался меж лопаток, – в лес. Опять же, сова ухала близко. И запах прелой листвы, перемешанный с ароматом чины и яснотки, витал в воздухе так, что через мешковину можно было почуять.
– И куда ее? – спросил кто-то гнусаво.
– Сначала я с этой чернявой вдоволь натешусь, а потом – через границу переправим к степнякам. Они хорошие деньги за красивых рабынь дают.
– По нашему пути повезем, в обход границы? – усомнился третий голос. – А вдруг заорет аль сбежит? Там же совсем рядом застава.