Наталья Берген
Лаборатория бога
Я тут же убрал руки с шеи Ми-и-ё-ё, обжегшись своей жестокостью, и схватил ее за плечи. Уставшие и разгоряченные, мы вместе повалились на обугленный пол. Ми-и-ё-ё обожглась и сдавленно ойкнула – он еще не остыл.
– Что, нравится быть человеком? – я прижал ее плечи к полу. – А умирать нравится? Понравится тебе ловить последнюю порцию воздуха в агонии? Терять близких – одного за другим? Зависеть от других?
– А т-ты, кхе, не завись, – выкашляла Ми-и-ё-ё, – вы, люди, предоставлены сами себе. Свобода воли…
– А выбор? Где выбор? – я приблизился к Ми-и-ё-ё, различив на бледном лице еле заметные веснушки.
Веснушки, черт бы их побрал…
– Что будет, если я тебя убью?
– Я попаду в лабораторию и продолжу преспокойно делать свои делишки, а вот ты… Ты останешься здесь один, пока не достигнешь достаточного мастерства в управлении струнами, чтобы вырваться из дома грез.
– Вырваться куда?
– Там тебя ничего не ждет.
Я чуть ослабил хватку.
– Выходит, у меня нет выбора. А у тебя есть. Разве это честно?
– Я уже говорила, что вытащила тебя случайно. Потом, мне кажется, ты сам напросился… Тебе же было так плохо среди жалких людишек, что не понимают чердачной обособленности…
– Так напросился или случайно? – плечи Ми-и-ё-ё опять были прижаты к почерневшему полу. – Что, юлишь? Научилась человеческим хитростям?
– Твои желания конвертируются в нервные сигналы, потоки, электромагнитные возбуждения, кодируются в них… Я учла их неосознанно. Когда я поняла, что наделала, пришлось создать для тебя дом грез, – и после короткой паузы, – пришлось создать для нас дом грез.
Я отпустил плечи Ми-и-ё-ё и упал с ней рядом. Некоторое время просто лежал, шумно дыша. Наши руки случайно соприкоснулись, и я не поспешил отдергивать свою… «Теплая рука», – вдруг мелькнуло в сознании. Меня словно громом поразило – я лежал несколько мгновений ошарашенный. А затем приподнялся и посмотрел на лежащую рядом Ми-и-ё-ё. Чумазая, с растрепанными волосами и теплыми руками, она вдруг посмотрела на меня как-то по-детски и сказала:
– Прости меня, что же делать теперь?
В голосе Ми-и-ё-ё проступала придушенная хрипотца.
Я потянулся к ее руке; мои ладони ощутили пульсирующее тепло.
– Ты могла запросто убить меня, тюкнув камнем по голове, когда я вцепился в твое горло. Для тебя это как потушить пожар. Почему не устранить угрозу?
Ми-и-ё-ё ответила не сразу. Она приподнялась и села, обхватила руками колени. Девушка – я и впрямь вдруг увидел девушку – молчала некоторое время: наверное, собирала разрозненные мысли, как шурупы собирают магнитом.
Пауза позволила мне отдышаться. Что-то внутри расправлялось и таяло – злость уже не сжимала чувства в тугой больнючий комок, отстраненное наблюдение за Ми-и-ё-ё и усталое предчувствие заумной лекции делали эмоции менее концентрированными.
– Я привыкла не вмешиваться, пускать на самотек. И речь не только о тебе. Я не вмешивалась в развитие человечества, только задала начальные условия. Хочу сказать, я не знала точно, что у вас будут именно такие войны и именно по этим причинам. Я не знаю до сих пор, справятся ли люди с последствиями глобального потепления, покончат ли с кровопролитием… и не хочу знать – знать все неинтересно. Можно, конечно, вмешаться при желании, так как у мира есть резерв гибкости, но надеюсь… надеюсь, что этого не случится никогда.
– Так… так дом грез ты тоже меняешь через этот резерв гибкости? – перебил я Ми-и-ё-ё.
– Нет, конструкты, дома грез – это то, чем легко манипулировать. Но для миров нужны отдельные инструменты. Струны внутри черных дыр-посредников, что упрощают считывание, резерв гибкости и прочее. Но ты сбил меня с последней мысли. Позволь продолжить.
Ми-и-ё-ё деловито сложила руки на коленях. Ее платье было в серых грязных разводах. Ткань напоминала снег, запятнанный бензином и дорожной солью. Я так и не понял, откуда взялась эта ее страсть к платьям. Ми-и-ё-ё упоминала, что я сам достраиваю ее образ. Неужели я одел ее в это платье? Одна вещь радовала – черное наконец сменилось на белое.
Ми-и-ё-ё поправила подол и продолжила:
– Отсутствие детерминизма в поведении мельчайших частиц – частиц многовариантности – и сложность в совмещении их логики с логикой мира классической физики делает вопросы существования более щадящими. Многовариантность больше, чем квантовые сценарии поиска. Подобное находит отражение и в мышлении. Не позволяет железно-прямо рассчитать траектории мысли, дает надежду на то, что механизмы вселенной останутся загадкой и будут подпитывать страсть к познанию и творчеству. Многим людям хочется детерминизма, хочется проследить механизм каждой эмоции, каждой мысли, скрупулезно отслеживать тенденции и последовательности, вгрызаться в живой код. Это неплохо, но иногда настораживает. Я сделала все, чтобы люди не упивались детерминизмом, но и все для того, чтобы жизнь не была подвластна лишь случайности…
– Да ты прям святая! – не удержался я.
Мне опять захотелось выплюнуть свою ярость, словно выбитый окровавленный зуб. К чему опять все эти резервы гибкости с частицами многовариантности? И… квантовые сценарии… чего? Наверное, Ми-и-ё-ё читала мысли преимущественно странноватых эрудитов. На это прозрачно намекали речевые конструкции. Переваривание эмоций и невербальных средств общения давалось ей, очевидно, куда сложнее, чем наука и философия.
– И все-таки я не святая. – сказала Ми-и-ё-ё как-то по-новому, будто со свистом внутри нее пронеслась боль и этот звук примешался к словам. – От скуки я насоздавала проблем. Щедро рассыпала по лаборатории миры, в которых со свободой воли и передвижения не все так ладно, как у вас. Они тоже состоят из частиц многовариантности, но здесь приходится активно пользоваться резервом гибкости. Мир неустойчив, и его постоянно нужно редактировать, и еще, ваши программисты сказали бы: обучать. От странных, порой резко меняющихся законов страдают жители миров. Да и сферы мультивселенных я умудрилась столкнуть, нарушив принцип информационной гравитации и перемешав некоторые души, но это особая история…
– Перемешать души… Звучит так, словно крупа рассыпалась, – не удержался я.
– Я уже исправила все, что могла. И… Думаешь, я просто так пропадаю с тобой в доме грез? Ответственность за тебя и за содеянное – это одно, но ведь есть что-то еще. Уж лучше вгрызться в тебя, чем ощущать свою одинокость там, среди сгустков. Ты ошибаешься, считая меня совсем бесчувственной. Я… У меня есть «я». И знаешь сколько проблем это создает?
Ми-и-ё-ё совсем разгорячилась. Она говорила достаточно монотонно, но под этой монотонностью неумело скрывался нарыв – я это чувствовал.
И тут меня пробрал хохот. Ироничность ситуации то успокаивала, то возбуждала, но не вызывала уже голодной до действий ярости.
– Ты такая же… хах… ненормальная, как и я? Несмотря на то, что создала этот дикий дивный мир? Мир, продуманный до таких мелочей… Каждая мутация, каждый полет птицы на юг, каждый вдох и выдох, каждый безумный бег нервного импульса, каким-то образом подпитывающий страхи и идеи… И все это ты? Такая как есть… Растрепанная, умеющая только вздыхать да… Раньше я и помыслить не мог, что буду разговаривать так с богом…
– Я уже сказала, что богом тут и не пахнет. Я всего лишь сгусток, который создан для плетения. Кто знает, кто создал меня саму? А ты всего лишь человек, и тебе простительно срывать на мне злость. До тех пор, как человеческое во мне не проснется и не зарядит тебе хорошую оплеуху.
– Ты делаешь прогресс, – я посмотрел на Ми-и-ё-ё пристально и отметил про себя: «боже ж ты мой, она действительно все больше похожа на человека».
Я встал на ноги, шатаясь, и протянул Ми-и-ё-ё руку:
– Думаю, нам больше нечего делать на чердаке, – и, немного подумав, добавил: да и вообще, к черту чердаки! Расскажи про эти свои миры, пожалуйста…
***
В ярко-зеленых глазах Ми-и-ё-ё блеснуло любопытство. Это означало: она запрыгнет на подоконник, в задумчивости пошевелит ногой и начнет допрашивать с пристрастием. Она все больше напоминала Риту.
– У тебя в кармане лежит одна вещь.
– О чем ты? – я нехотя поднял голову.
А ранее до боли в шее, упорно, склонялся над бумагами. Боль в шее посоветовала оставить Ми-и-ё-ё, как тревожный звоночек – мол, хватит писать, пройдись по саду и лесу, учись манипулировать домом грез.
Я отодвинул стул от рабочего стола и засунул руку в карман. Сложенный вчетверо листок бумаги. Ну точно же! Если бы я был человеком, то устало вздохнул бы. Но (месяца?) существования в изощренном вакууме сделали свое дело – реакции стали более подконтрольными и выверенными.
Я повернул голову к окну. Ветер шевелил легкие занавески, словно они были призраками огромных мотыльков, тянувшихся к невидимому свету в глубине комнаты. Ветер вернулся. Он впархивал ко мне в гости, как и Ми-и-ё-ё.
– Опять вгрызаешься?
– Хочу понять тебя лучше. Я рассказала про свои миры.
– Да-да. Кстати, я уже заканчиваю первую повесть.
– Первую повесть? Ты о чем?
– А ты разве не знаешь?
– Я же дала обещание не читать мысли без спросу. Про листок я давно прочитала…
– Что же, скоро узнаешь. И не обольщайся, она будет не про меня. Впервые не про меня.
Я развернул листок, припрятанный в кармане.
– Это мое прошлое, Ми-и-ё-ё. И мне больше не от кого прятать его на чердак. Да и чердака вроде как нет.
Дом теперь выглядел иначе. Скат крыши значительно уменьшился.
Ми-и-ё-ё быстро уловила, что ей разрешено считывать. Она прикрыла глаза и кивнула мне. Я принялся читать про себя отрывок, по ходу конвертируя человеческие воспоминания в конструкты. Со временем я делал это быстрее. Ностальгию и боль приглушала внимательность, что требуется для любого рода плетения.
Мы ехали по сухой горячей трассе, смазанной миражами, словно сливочным маслом. Отец, гложимый чувством вины за последний скандал с матерью, предложил провести выходные в кемпинге у горного озера. Но больше всего мне запомнилась дорога. Если хорошо зажмуриться, можно представить, что у нас семейный микроавтобус, что так любят хиппи, а если еще и уши заткнуть, чтобы эта тишина между мамой и отцом не дергала крылом и не кричала, как подбитая из рогатки птица, можно попробовать поверить в то, что у нас обычная семья с редкими скандалами и уютными вечерами, когда все собираются за одним столом и вместе выходят в сад посмотреть на звезды.
Трасса и миражи – есть у них что-то общее. Дороги способны растормошить особенное чувство: словно весь мир хочет, чтобы ты сделал перерыв, шумно выдохнул все невзгоды и сладко, расслабленно вдохнул воздух нового, чистого мгновения. Дорога – это уже никогде, но не та дезориентирующая пустота, что выбивает почву из-под ног, душит. Дорога – мост между мирами, продуваемый семью ветрами.
В тот день, когда проносящиеся мимо деревья напоминали зеленые помехи, дорога жарила и пылила, а луга взбухали цветением, я чувствовал, что из души что-то полилось свободнее, и разрешил себе достать блокнот. На бумаге все невзгоды становились легче, в буквальном и переносном смысле подъемней.
Тогда я понял: что бы впредь ни учудил отец, как бы ни печалилась мать, я всегда смогу переосмыслять реальность на бумаге – это мое право на голос, право на забытье, которое никто и никогда не заберет, никто и никогда. А мир, и это я знал наверняка, не перестанет доставлять мне материал для моих эгоцентричных историй, выкидывая разные предметы на берег моего разумения, как морские течения и прибой приносят на берег мусор.
В оформлении обложки использована фотография автора Bayu Anggoro «Gunung Ireng Srumbung, Indonesia» с https://www.unsplash.com.