Николай Коняев
Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости
«Веселися, Ижорская земля и вся Российская страна! Варяжское море, воплещи руками! Нево реко, распространи своя струи! Се бо Князь твой и Владыка, от Свейскага ига тя свободивый, торжествует во граде Божии, его же веселят речная устремления!» – звучали голоса специально для встречи мощей святого благоверного князя составленной службы.
На следующий день император снова прибыл в Александро-Невскую обитель и раздавал здесь гравированный на меди план будущих монастырских построек. Тогда же установлено было праздновать торжество перенесения святых мощей ежегодно, 30 августа.
«Так, – пишет М. Хитров, – исполнилось заветное желание Петра Великого. Через полгода его не стало»…
В организации встречи святых мощей государственная, державная символика – Петр I стремился подчеркнуть преемственность своего дела, Божий Промысел основания Санкт-Петербурга – преобладала.
Политический смысл затенял мистическую суть происходящего.
И, казалось бы, Петр I как всегда поступил по-своему.
Все-таки прибытие мощей святого благоверного князя Александра Невского состоялось, как и намечал он, в годовщину заключения победного для России Ништадтского мира. Державная воля государя, пусть и с опозданием на год, одержала верх.
Но посмотрите, где встречают мощи!
В устье Ижоры…
Именно там, где и происходила Невская битва, хотя местом ее Петр I ошибочно считал территорию нынешней Александро-Невской лавры.
Святой благоверный князь все же остановился на месте своей первой блистательной победы.
И это ли не знак, явленный нам свыше?
Это ли не глагол, в сиянии которого меркли все помпезные торжества, ожидавшие процессию в Петербурге?
9
Александр Невский – великий русский святой.
Таким он был в своей земной жизни, где он не проиграл ни одной битвы. Таким он стал, сделавшись небесным заступником Руси.
Мы уже говорили о чуде, произошедшем с его мощами накануне Куликовской битвы.
Теперь, три с половиной столетия спустя, мощи святого князя насильно были доставлены в Санкт-Петербург, более походивший на Вавилон времен строительства знаменитой башни, чем на русский город.
В этом городе правил император, убивший своего родного сына и подчинивший себе Русскую Православную церковь. И никого не было вокруг, кто мог бы возвысить свой голос в защиту Святой Руси…
Мощи святого благоверного князя привезли к назначенной императором дате в город этого императора…
Через полгода императора не стало…
28 января 1725 года, написав два слова: «Отдайте все…», – Петр I выронил перо и в шесть часов утра скончался, так и не назначив наследника своей империи.
Под грохот барабанов взошла тогда на русский престол ливонская крестьянка, служанка мариенбургского пастора Марта Скавронская. При штурме города ее захватили солдаты, у солдат – выкупил фельдмаршал Шереметев и перепродал потом Меншикову. Уже от Меншикова она попала к Петру I и стала его супругой.
Воистину – и небываемое бывает! – теперь она сделалась императрицей, властительницей страны, солдаты которой насиловали ее в захваченном Мариенбурге.
Но она правила совсем недолго…
Глава седьмая
БАБУШКА ИМПЕРАТОРА
Всуе вам есть утреневати: восстанете по седении, ядущие хлеб болезни, егда даст возлюбленным своим сон.
Псалом 126, ст. 2
В последние годы правления Петра I строительные работы в Шлиссельбурге осуществлялись под присмотром главного столичного архитектора Доменико Трезини.
В 1723 году он попросил директора от строений городовых дел Ульяна Акимовича Синявина «наипаче первее исправить шлютенбургскую модель».
В обсуждении «модели» участвовал сам Петр I, который и «изволил указать несколько штук приделать». Однако воплотить указания императора в масштабе реальной жизни оказалось сложнее.
28 мая 1724 года Петр I, «в присутствие свое в Шлютельбурхе, пришел в «немалый гнев» от обнаружившейся ветхости «Шлютельбургской фортеции» и приказал коменданту «именным его императорского величества изустным указом прислать к своему величеству о шлютельбурхских гарнизонных ветхостях и прочих нуждах мемориал».
Однако и теперь работы в Шлиссельбургской крепости – не хватало рабочих рук! – шли медленно. Недостатки можно списать на нерасторопность и нерадивость ближайших помощников Петра I, но очевидно и то, что новая, придуманная Петром I профессия крепости оказалась не нужна русской истории, поскольку сам император повесил на шею стране другой замок, и город-ключ уже ничего не отпирал и ничего не закрывал.
Петр I помещал в Шлиссельбург то свою сестру, то детский ботик, то опоздавшие к намеченному торжеству мощи святого князя Александра Невского – другой пользы от города-ключа не было.
Прошло еще несколько лет, прежде чем этот «ключ» решили употребить исключительно в тюремных целях.
Но случилось это уже после кончины Петра I.
1
Было темно, когда император очнулся от беспамятства.
В зальце с низким потолком, где лежал он, горели свечи. Какие-то люди толпились у дверей. Боль стихла, но по всему телу расползалась невесомая, предсмертная пустота…
Вглядываясь в лица приближенных, Петр I нахмурился. Тут терся и светлейший Алексашка Меншиков, которому запрещено было являться ко двору. Но не оставалось уже времени для гнева.
С трудом разжав ссохшиеся губы, потребовал перо и бумагу.
«Отдайте все…» – начертал на листе.
И все… Кончилось время. Перо выпало из мертвых пальцев, и фиолетовые чернила пятнами смерти расползлись по белой рубахе.
Александр Данилович Меншиков перекрестился и, расправив плечи, вышел. Скорбела душа о херц каптейне, но гулко и нетерпеливо билось в груди сердце. Снова, как в прежние времена, отгоняя скорби, торопила его история. Все решали сейчас мгновения.
У дверей залы, где собрались господа сенаторы, Меншиков остановился. Судя по голосам, верх брала партия сторонников юного царевича Петра Алексеевича. Александр Данилович нахмурился и поманил пальцем генерала Бутурлина.
– Нешто конец? – подбегая, спросил тот.
– Пора начинать! – уронил Меншиков. – Государь император преставился.
И вошел в залу.
Смолкли при его появлении голоса. Уже который день ожидали этого мгновения сановники, но все равно, когда совершилось неотвратимое, известие потрясло их.
Что будет теперь с каждым из сидящих здесь? Кто займет опустевший трон? Куда поведет разоренную войной и реформами державу? Как теперь жить-то оповадиться?
Сумрачными стали лица сенаторов, словно упала на них тень царевича Алексея, замученного в Трубецком раскате Петропавловской крепости шесть лет назад…
Опустил голову тайный советник Петр Андреевич Толстой. Это он выманил Алексея и привез на расправу отцу.
Мрачен стал и генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин, поставивший тогда свою подпись под смертным приговором…
Щерился неприятной усмешкой, словно пытался что-то откусить и не мог, составитель Духовного регламента псковский архиепископ Феофан Прокопович. В случае избрания на царство сынка царевича Алексея его тоже ожидала печальная участь. В своих проповедях иезуит-архиепископ разъяснял и доказывал, что император волен был поступить с царевичем по собственному усмотрению.
На Феофане и задержался сейчас взгляд светлейшего князя.
– Что скажешь, владыка? – спросил он. – Чего Синод мыслит?
Феофан сцепил пальцы на своем увенчанном змеиными головами посохе.
– Покойный, вечнодостойныя памяти Петр Алексеевич… – сказал он, – не оставил завещания, в котором выражена его воля. Это прискорбно. Но он ясно указал свою монаршую волю. Торжественно короновав супругу, он ясно и недвусмысленно указал, кому надлежит унаследовать трон. Он говорил об этом и мне, своему верному слуге.
Перебивая его, возмущенно зашумели сторонники юного Петра Алексеевича. Послышались голоса о первородстве одиннадцатилетнего великого князя – прямого внука императора.
А.Д. Меншиков
Меншиков не останавливал ораторов. Краем глаза он наблюдал, как входят в залу подвыпившие офицеры гвардии и безбоязненно рассаживаются между сенаторами.
– В проруби этого супротивника матушки-императрицы надобно утопить! – наклонившись к своему товарищу, проговорил один.
– Нужда есть в прорубь волочить… – учтиво икнув, ответил товарищ. – Можно и на месте голову разрубить, чтобы поумнела маленько.
И хотя негромко переговаривались офицеры, но диалог этот услышали все. И никто не решился прикрикнуть на офицеров.
– Добро было бы все-таки возвести на престол Петра Алексеевича… – задумчиво сказал князь Дмитрий Михайлович Голицын. – А за малолетством оного поручить правление императрице Екатерине вместе с Сенатом. Тогда бы и опасности междоусобной войны избежали…
Великим дипломатом был пятидесятидвухлетний Гедиминович – киевский губернатор Дмитрий Михайлович Голицын. Как и покойный император, смотрел он на Запад, но в реформах видел совсем другой смысл.
Петру I важно было укрепить с помощью реформ режим своей личной власти, Голицын же считал, что реформы должны делаться во благо и для укрепления государства.
Почему Петр I не отрубил ему головы, не понимал и сам Дмитрий Михайлович. Но – и небываемое бывает! – роскошный, спадающий на плечи парик украшал сейчас его неотрубленную голову, а на груди сияли ордена.
Великим дипломатом был князь Дмитрий Михайлович, но и граф Петр Андреевич Толстой тоже в дипломатии толк знал…
– Князь Дмитрий Михайлович, неправо ты рассудил… – возразил он. – В империи нашей нет закона, который бы определял время совершеннолетия государей. Как только великий князь будет объявлен императором, весь подлый народ станет на его сторону, не обращая внимания на регентство. При настоящих обстоятельствах империя нуждается в государе мужественном, твердом в делах государственных, каковой умел бы поддержать значение и славу, приобретенные продолжительными трудами императора…
Толстой говорил долго, расписывая, что все необходимые государю качества счастливо соединились в императрице Екатерине. Гвардейские офицеры одобрительно кивали – не напрасно гарнизону, не получавшему жалованья шестнадцать месяцев, было обещано полное удовлетворение.
Дмитрий Михайлович Голицын – это его брат, подполковник Семеновского полка Михаил Михайлович Голицын при взятии Шлиссельбурга столь славно отличился! – хотел возразить князь, дескать, граф Петр Андреевич не столько за империю переживает, сколько за собственное будущее, но поостерегся…
И правильно сделал.
Уже не пьяная болтовня офицеров, а рокот барабанов донесся в залу с улицы.
Это выстраивались на площади оба гвардейских полка.
– Кто осмелился гвардию привести без моего ведома?! – побагровев, закричал князь Репнин. – Разве я уже не фельдмаршал?!
– Я велел полкам прийти сюда! – безбоязненно ответил генерал Бутурлин. – Такова была воля императрицы, которой обязан повиноваться всякий подданный, не исключая и тебя, фельдмаршал!
В рокоте барабанов потонули последние разногласия.
Перебивая друг друга, сановники начали умолять Екатерину, чтобы не сотворила их сиротами, не отказывалась бы от престола, а взяла бразды самодержавного правления в свои ручки.
Екатерине недосуг было.
Все эти дни разрывалась она между умирающим мужем и внезапно заболевшей дочерью. Лицо с широкими черными бровями вразлет, с большими глазами, опухло от слез.
Когда Екатерину уведомили, что императрицей будет она, она только кивнула. Всего пять минут назад, задрожав в беспамятстве от злого рокота барабанов, умерла следом за отцом шестилетняя цесаревна Наталья…
Вот так, под грохот барабанов, и взошла на русский престол ливонская крестьянка Марта Скавронская.
Дивились преображению и птенцы гнезда Петрова, и тайные приверженцы русской старины… Но и те, и другие слишком хорошо знали, что и небываемое очень даже часто бывает в перевернутой вверх дном державе!
Только удивлялись себе, насколько спокойнее стало, когда совершился выбор. Словно отпугнутая рокотом барабанов, отошла от них тень царевича Алексея, свиваясь серой поземкой, закружилась среди строительных лесов, среди груд кирпичей, злою обидой царапая лица прохожих…
Ну а новая императрица Екатерина I, управившись с похоронами, приказала заточить в Шлиссельбургской крепости первую жену покойного мужа царицу Евдокию.
2
Не в добрый час для дочери бывшего стрелецкого головы боярина Лопухина, красавицы Прасковьи, остановился на ней взгляд царицы Натальи Кирилловны.
Мучило тогда матушку царя Петра I, что Прасковья Салтыкова, супруга царя Ивана V, уже тяжелая ходит, а ее сынок и не женат еще.
Отчего же из красавицы Лопухиной было не сделать жену сыну? У Ивана Прасковья, и у Петра, пускай, своя Прасковья будет, может, и не станет он столько с солдатами играть.
Так, не спрашивая сына, и определила царица Наталья Кирилловна в жены ему Прасковью Лопухину. Правда, при бракосочетании имя будущей царице, чтобы не путать ее с женой царя Ивана V, изменили.
Евдокия Лопухина
И все исполнила новоявленная Евдокия, и настоящей царицей сделалась, и наследника престола родила, а счастья не получила, и семье своей принесла только беду и горе.
После смерти матери Петр I решил расстаться с молодой женой и приказал заточить ее в монастырь. В сентябре 1698 года царицу Евдокию Федоровну отвезли в простой карете в Суздаль.
Ну а Петр I уже открыто теперь закрутил неприличный для государя роман с девицей Анной Моне, и как-то и позабыл, что надо бы кормить и отставную супругу.
Сестра Петра царевна Марья Алексеевна и вдовствующая царица Прасковья Федоровна изредка посылали Евдокии подарки, но для подобающей царице жизни этого не доставало.
В мае 1699 года над несчастной женщиной насильно совершили монашеский постриг и объявили ее инокиней Еленой.
Тяжким оказалось царское насильство, но главное надругательство было впереди. Когда начался розыск по делу царевича Алексея, явился в Суздаль капитан-поручик Г.Г. Скорняков-Писарев. Выставив у ворот монастыря часовых, он прошел в келью Евдокии-Елены и приступил к обыску.
Г.Г. Скорнякову-Писареву удалось выяснить, что несколько лет назад бывшая царица пила чай вместе с майором Степаном Глебовым, который приезжал в Суздаль для рекрутского набора. Открытие это переполнило чашу императорского терпения. Царица была обвинена в любовной связи со Степаном Богдановичем.
Епископа ростовского Досифея, допустившего в бытность свою архимандритом Спасского Евфимьева монастыря непозволительные чаепития, лишили архиерейского сана и, назвав расстригою Демидом, колесовали, а самого Степана Богдановича Глебова посадили на кол.
Стояли морозы и Петр I, чтобы Степан Богданович, сидючи на колу, не мерз, приказал закутать его в шубу. Благодаря этой заботе государя, Глебов почти два дня на колу прожил…
Казнен был брат Евдокии, Абрам Федорович Лопухин…
Умер под пытками и единственный ее ребенок, царевич Алексей…
Ну а саму Евдокию, вырвав у нее на пытке признание, что «блудно жила с ним (Глебовым. – Н. К.) в то время, как он был у рекрутского набора», выпороли кнутом и увезли в Ладожский Успенский монастырь под конвоем поручика Преображенского полка Ф. Новокщенова.
3
Поручику Новокщенову было приказано царицу крепко караулить, никого к ней не допускать, разговоров с ней не вести, писем и денег не давать, а всех приносителей брать под арест, однако в Успенском монастыре исполнять эту инструкцию было непросто: прямо по территории монастыря проходила проезжая дорога.
Через месяц поручика Новокщенова сменил капитан С. Маслов, которому поручено было:
«Приехав в Ладогу, пребывающую в состоящем девичьем монастыре, бывшую царицу у присланного при ней из Москвы от гвардии офицера принять и во всем ея содержании поступать не оплошно…
Ради караулу при ней и около всего монастыря, употреблять данных шлютельбургского гарнизона капрала, и Преображенских солдат, которые оттуда дадутся, а именно двенадцать человек…
Потребные ей припасы, без которых пребыть невозможно, без излишества, брать от ладожского ландрата Подчерткова, о чем к нему указ послан…
В монастырь не токмо мужеска, ни женска пола, никакого состояния и чина людей, також из монастыря, как ее бывшую царицу, так и прочих пребывающих в том монастыре монахинь и определенных для отправления Божией службы священников отнюдь не впускать…
Иметь доброе око, чтобы каким потаенным образом ей царице и сущим в монастыре монахиням, так же и она к монахиням никаких, ни к кому, ни о чем писем отнюдь не имели, чего опасаясь под потерянием живота, смотреть неусыпно и для лучшей в той осторожности велеть днем и ночью вкруг всего монастыря солдатам, скольким человекам возможно, ходить непрестанно, и того, чтобы кто тайне не учинил, смотреть накрепко».
Подписанная князем Меншиковым инструкция отличалась обстоятельностью, все было предусмотрено, и только самому ладожскому ландрату Подчерткову, который должен был обеспечивать припасами бывшую царицу, сообщить об этом позабыли.
Когда капитан Маслов потребовал «для совершения Божией службы свеч, ладану, вина церковного, на просфоры муки пшеничной, для нужды и записок бумаги, да для ея особы круп гречневых, уксусу, соли, икры зернистой или полосной, стола простого на поварню, бочек, квасных кадок, ушатов, ведр, чаш хлебных, блюд деревянных, горшков больших и малых, и иных хлебных и всяких столовых припасов, а для зимнего времени дров», ландрат Подчертков обратился с рапортом на Высочайшее имя, чтобы разъяснили ему, откуда взять все это добро.
Однако канцелярия Его Императорского Высочества не озаботилась ответить на эти пустые вопросы, и о довольствовании бывшей царицы снова позабыли.
Чем питалась она все эти годы, не ведомо, известно только, что келью для своего заточения Евдокия-Елена построила на собственные деньги…
4
По-настоящему заботиться о несчастной Евдокии Федоровне стали только в царствование Екатерины I.
Считается, что тогда были назначены постоянные денежные и хлебные оклады иеромонаху, дьячку и трем келейным старицам. Приказано было и царицу «пищею довольствовать, чего когда пожелает, и для того всяких припасов покупать и пив, и медов готовить с довольством, чтобы ни в чем ни малейшей нужды не имела». Денег было выделено 365 рублей в год только на питание, а еще сто рублей на одежду и обувь.
Правда, где довольствовали так «отверженную царицу», неведомо, потому что уже в марте 1725 года Евдокию Федоровну перевели в Шлиссельбургскую крепость, где и заточили ее, как опаснейшую государственную преступницу.
Есть сведения, что царица была тогда больна, и ухаживала за ней одна только старушка, сама нуждавшаяся в помощи.
Так держали Евдокию-Елену еще два года…
Единственные свидетельства о ее заточении оставил Фридрих Вильгельм Берхгольц, который сопровождал в Шлиссельбург члена Верховного тайного совета, супруга дочери Петра I Анны Петровны, Голштинского герцога Карла Фридриха.
«Обозревая внутреннее расположение Шлиссельбургской крепости», высокие гости приблизились к большой деревянной башне, в которой содержалась Евдокия-Елена.
В это время «отверженная царица» вышла из башни и прогуливалась по двору цитадели. Увидев герцога и его свиту, она поклонилась и громко начала говорить что-то, но слов за отдаленностью нельзя было разобрать, да высокие гости и не утруждали себя беседой с несчастной узницей.
Описание, оставленное Фридрихом Вильгельмом Берхгольцем, кратко и незатейливо, но когда перечитываешь его, зная весь дальнейший ход событий, обнаруживаешь тут необыкновенную глубину.
Действительно…
Голштинский герцог Карл Фридрих, супруг дочери Петра I, смотрит на заточенную в крепость русскую жену Петра I.
Бабушка будущего русского императора Петра II пытается что-то сказать отцу будущего русского императора Петра III, но он не слышит ее.
Между ними шлиссельбургское пространство «заключения государственных преступников», куда без особого повеления никого не пускают. Слова «отверженной царицы» заглушены шумом ладожской воды, ветер русской истории сминает их.
Но странной тюрьмою оказался Шлиссельбург. В скрежете его ключей смыкалось несмыкаемое…
Евдокию заточили в Шлиссельбургскую крепость как жену Петра I, как мать казненного государственного преступника. Вышла она на свободу уже бабушкой императора Петра II.
Случилось это уже после кончины Екатерины I.
5
Когда в раскате Петропавловской крепости умирал под пытками царевич Алексей, его сыну – будущему русскому императору Петру II – не исполнилось и четырех лет.
Он рос под присмотром нянек, и никто не хлопотал о его развитии и воспитании.
У внука российского императора не было родителей, не было и могущественных покровителей. Проявление малейшего участия к несчастному сироте считалось опасным. Любой самый невинный шаг в этом направлении мог быть превратно истолкован подозрительным и безудержным в гневе императором.
Какая участь ожидала «ослушника», напоминали насаженные на колья головы «заговорщиков» – друзей царевича Алексея.
И страх сделал свое дело.
Малолетнего Петра избегали, сторонились, как чумы…
Впрочем, забот у придворных хватало и без сироты.
Шли реформы и все время, каждый месяц, издавались указы, все строже закрепощающие русский народ.
Венцом этого закрепощения стало разрешение покупать русских крестьян на свои заводы и «купецким людям» иностранного подданства…
В этом явилась вся суть петровских преобразований. За все немыслимые лишения и тяготы, за потоки крови, пролитой на полях петровских викторий, Петр I наградил русский народ возможностью быть купленными в рабство иностранцами, которые приезжали в Россию.
О будущем императоре тогда как бы и позабыли…
Учителями малолетнему Петру назначались случайные и малосведущие люди.
Известно, например, что в четыре года к нему определили танцмейстера Нормана, который обучал ребенка чтению и письму. Этот же Норман – он прежде служил на флоте – сообщил юному царевичу начальные сведения о морской службе, сумев выработать в ребенке стойкое отвращение к морю.
И приходится только удивляться, что будущий император все же сумел многому научиться.
Когда уже после смерти Екатерины I его возвели на трон, Остерман, взявшийся за обучение одиннадцатилетнего императора, к немалому своему удивлению обнаружил, что мальчик свободно владеет латынью, французским и немецким языками.
Ребенок вообще подавал большие надежды.
Еще в те времена, когда похвалы ему расценивались как «тягчайшее преступление», уже говорили, что он кроткого нрава, имеет доброе сердце и обладает ангельской красотой.
Уже тогда поражало всех необыкновенно быстрое физическое развитие маленького Петра Алексеевича. В четыре года он упражнялся в стрельбе из ружьеца и вовсю палил из крохотных пушек «потешной» батареи.
Успехи юного Петра были столь очевидны и так, казалось бы, соответствовали требованиям, которые прежде предъявлял Петр I царевичу Алексею, что воспитатели, невзирая на страх, пытались обратить внимание императора на успехи внука.
Его приглашали на экзамен, устроенный для семилетнего царевича.
Император отказался прийти.
Вместо этого был издан новый закон о престолонаследии, отменивший «недобрый обычай», когда старший сын автоматически наследовал престол. Отныне государь мог назначать преемника по своему усмотрению.
Ослепленный ненавистью к русской ветви своей семьи, Петр I и теперь, когда уже не стало Шишечки, не желал признать себя побежденным в безумной схватке с Божиим Промыслом.
Можно только предполагать, как сложилась бы жизнь Петра II и всей нашей страны, как бы дальше развивалась русская история, если бы сумел Петр I перебороть неприязнь, если бы сумел увидеть, что – вот же, вот! – исполняются во внуке самые заветные мечты, если бы сумел направить развитие ребенка в нужном для наследника престола направлении. Может, и не было бы тогда засилья временщиков и длинной череды дворцовых переворотов…
Увы… Пересилить себя Петр I не сумел.
И о ребенке снова словно бы позабыли…
Сановники с ужасом смотрели на подрастающего Петра. Этот ребенок был смертельно опасен для них. Многим, как и Меншикову, чудился при взгляде на него холодный острог в Березове…
Но ребенок – не взрослый.
Ребенка труднее заманить в ловушку, чтобы при этом самому остаться в стороне, не оказаться обвиненным в его гибели…
«Птенцы гнезда Петрова» оказались достойными учениками своего патрона. Никакие мысли о России не отягощали их совесть, когда в обход законного наследника они возвели на русский престол бывшую кухарку пастора Глюка, портомойку Шереметева, малограмотную императрицу Екатерину.
Царствовала она два с половиной года и умерла 6 мая 1727 года от чахотки. На русский престол наконец-то взошел законный наследник, сын царевича Алексея.
Было ему одиннадцать лет…
Этим, кажется, и завершилось сражение обезумевшего Петра I с Божиим Промыслом.
Нет не группой заговорщиков, а на Небесах была исправлена воля царя-деспота, гроб которого, долго еще не преданный земле, стоял среди лесов строящегося Петропавловского собора…
На русском троне сел русский наследник.
6
«За малолетством императора, – говорилось в завещании Екатерины Первой, – имеют вести администрацию обе наши цесаревны, герцог и прочие члены Верховного совета».
Герцог – Александр Данилович Меншиков, герцог Ижорский.
Кроме него в Совет входили Ф.М. Апраксин, Г.И. Головкин, П.А. Толстой, Д.М. Голицын, А.И. Остерман.
России был дан шанс избежать трагических лет засилья временщиков, бироновщины, но – увы! – всевластные «птенцы гнезда Петрова» сделали все, чтобы страна не смогла воспользоваться этим шансом.
Как обучали юного императора, показывает распорядок, который А.И. Остерман составил для Петра на вторую половину 1727 года.
На занятия одиннадцатилетнему мальчику отводилось в день не более трех часов. Остальное время император должен был отдыхать и развлекаться.
По вечерам он играл в карты с теткой, будущей императрицей Елизаветой, днем частенько отправлялся на охоту.
Ребенка почти насильно втягивали во взрослые забавы, и это оказалось губительным и для его здоровья, и для характера.
«Молодой царь, – пишет историк Н.И. Костомаров, – поставленный в водовороте разных партий, начал показывать в своем характере такие черты, что и иностранцы, следившие за ходом дел при дворе, находили, что в некоторых случаях Петр II напоминал своего деда Петра I именно тем, что не терпел никаких возражений и непременно требовал, чтоб все делалось вокруг него так, как ему хочется».
Еще более губительной для Петра II была опека, которую взял над ним Александр Данилович Меншиков…
Надо сказать, что, став генералиссимусом, Александр Данилович переменился в своих симпатиях. Между прочим, вспомнил он и о бабушке императора, томящейся в Шлиссельбургской крепости.
В народе говорили, что царица была сожжена во время пожара на Конюшенном дворе в 1721 году, но нет, 19 июля 1727 года Меншиков получил от нее письмо.
«Генералиссимус, светлейший князь Александр Данилович, – писала старица Елена. – Ныне содержусь я в Шлютельбурге, а имею желание, чтобы мне быть в Москве в Новодевичьем монастыре; того ради прошу предложить в Верховном тайном совете, дабы меня повелено было в оной монастырь определить и определено бы было мне нескудное содержание в пище и прочем и снабдить бы меня надлежащим числом служителей, и как мне, так и определенным ко мне служителям определено бы было жалованье, и чтоб оный монастырь ради меня не заперт был… Вашей высококняжеской светлости Июля 19 дня 1727 года богомолица монахиня Елена».
На этот раз прошение бабушки императора не затерялось в канцелярии светлейшего.
«Государыня моя святая монахиня! – сразу же ответил он. – Получил я от вашея милости из Шлютельбурга письмо, по которому за болезнию своею не мог в Верховный совет придтить и для того просил господ министров, чтобы пожаловали ко мне, и потому они изволили все пожаловать ко мне (21 июля. – Н. К.), тогда предложил я им присланное ко мне от вашей милости письмо и просил всех, чтобы вашу милость по желанию вашему определить в Москве в Новодевичий монастырь, на что изволи все склониться, что отправить в Новодевичий монастырь и тамо определить вам в удовольствие денег по 4500 руб. и людей вам по желанию, как хлебников и поваров, так и прочих служительниц: для пребывания вашего кельи дать, кои вам понравятся, и приказали вас проводить до Москвы бригадиру и коменданту Буженинову; чего ради приказали ему быть сюда для приему указу в Москву к генерал-губернатору и о даче подвод и подорожных и на проезд денег 1000 руб.; о сем объявя вашу милость поздравляю, и от всего моего сердца желаю дабы вам с помощию Божию в добром здравии прибыть в Москву и там бы ваше монашество видеть и свой должный отдать вам поклон.
P.S. Жена моя и дети и обрученная государыня невеста и свояченица наша Варвара Михайловна вашей милости кланяются».
Письмо было отправлено 25 июля с ординарцем лейб-гвардии Семеновского полка бомбардиром Владимиром Грушецким, а 31 июля дан Указ из Верховного тайного совета камер-коллегии отпустить «на некую дачу» 1000 руб.
2 сентября 1727 года царица приехала в Москву и остановилась сначала в Вознесенском монастыре в Кремле, а потом перебралась в Новодевичий монастырь, в палаты близ Святых ворот, над которыми располагалась церковь Спаса Преображения.
Снова стала она царицей.
Снова при ней был назначен особый штат, на содержание которого отпускалось 60 000 рублей в год.
Но и обретенное довольство и почести не избавили ее от нового горя.
7
Петра II возвели на престол в одиннадцать лет.
«После как Бог изволил меня, в малолетстве всея России Императором учинить, – говорил он на Государственном совете. – Настоящее мое старание будет, чтобы исполнить должность доброго Императора, то есть чтобы народ мой подданный, богобоязненностью и правосудием управлять, чтоб бедных защищать, убогих и неправильно отягощенных от себя не отгонять, но веселым лицом жалобы их выслушивать и, по похвальному Императора Веспасиана примеру, никого от себя печального не отпускать…»
Но, конечно же, это были только слова…
Перемена в состоянии – избегаемый всеми, заброшенный ребенок превратился во властителя гигантской империи! – конечно же, оказалось непосильной для мальчика.
За те два с половиной года, что, как и мачеха, провел он на престоле, Петр II ничего не успел сделать для приготовления себя к высшей в стране власти.
Еще неопытный и незрелый, он сделался игрушкой в руках властолюбивых вельмож и на двенадцатом году жизни насильно был обручен с Марией Александровной Меншиковой, а в четырнадцать, когда Долгоруким удалось свалить «светлейшего», – с княгиней Долгорукой…
Роковым оказалось для Петра II и сближение с соперником Меншикова молодым князем Иваном Долгоруким.
Ночи превращались в дни, царь возвращался на рассвете и ложился в семь утра. Начала проявляться семейная склонность к пьянству, что, по справедливому замечанию Н.И. Костомарова, «казалось вполне естественным и наследственным: дед его и отец были подвержены тому же пороку».
