Николай Прокудин
Вернуться живым
– Ничего страшного, сейчас мы тебя еще водичкой польем, плащ-палатку растянем, будет тень, к вечеру будешь в норме, – успокоил его начмед.
Скрипя пылью на зубах и глотая налипший песок, Сероиван отпил из протянутой фляжки. С вершины спустились очередные два бойца с водой в бурдюках. Солдаты-водоносы принялись заполнять наши фляжки, по две каждому, чтоб на всех хватило. Я прилег на песок и спрятал голову в жалкое подобие тени, отбрасываемой от камня. Накрыл лицо снятым намоченным в ручье маскхалатом. Уф! Чуть не умер! Жизненные силы постепенно возвращались. Мысли восстанавливали свою стройность и ясность.
Чуть в стороне лежали и постанывали бойцы минометного расчета.
– Радионов! Ты уже ожил? Готов двигаться в гору? – спросил я хрипло и надрывно.
– Нет еще. Полчаса или даже час необходимы для отдыха, – откликнулся слабым голосом лейтенант.
– Замполит! А ты желаешь опять принять участие в войне? – ухмыльнулся лежащий головой на мешке Бодунов. – Вовка только из госпиталя: сил много, дай человеку повоевать – ему простительно рваться в бой. И Мандресов очень энергичный, еще не измотанный – слышишь, как хорошо стреляет.
Я прислушался. Пулеметы действительно почти не смолкали.
– Игорек, сам понимаешь, раз стрельба идет без перерыва, то у них скоро патроны кончатся. Нужно поднимать народ – некоторые уже ожили и сачкуют, – сообразил я и велел подниматься командирам на ноги.
– Если сам очухался, то и лезь в гору, а другим не мешай болеть! Какой же ты нудный и тошный, мешаешь лечиться! – энергично возразил мне Игорь Бодунов.
– И полезу! Минут пятнадцать полежу и двинусь, но и тебя с собой прихвачу…
День давно перевалил за полдень. Я закрыл глаза и вновь впал в забытье. Мерещилась какая-то дрянь: «духи» режут наших на горе. Думал, полежу чуть-чуть, а вышло отключился минут на сорок. Очнулся из-за громкой перебранки Бодунова с сержантом Юревичем.
– Спустился за боеприпасами? Молодец! Бери мешок и ступай обратно к пулемету. Что ты меня теребишь? Я заболел. Сколько осталось патронов? Почему не экономите боекомплект? – ругался Бодунов на сержанта.
– Остаток ня бильше одной ленты у ПК, а «Утес» выстрялит ешо разов восям-дэвять, – ответил замкомандира взвода и смешно шмыгнул носом. – Бильша нема.
– Неси скорее патроны, Юрик! – поторопил я сержанта.
– Ага! Сейчас соберем ленты и будем выбираться. Замполит рвался к вам на помощь, но заснул, и вроде как желание у него воевать пропало, – ухмыльнулся Бодунов.
– Не пропало! Я окончательно ожил и чувствую, что полностью готов к движению. Альпинисты, подъем! Всем встать! Не сачковать! Идем, ползем, карабкаемся! – принялся я громко орать, чувствуя, что голос восстановился.
– Бодунов! Ты болван горластый! Зачем разбудил замполита, дрыхнул себе и нам не мешал. Не буди лихо, пока оно тихо! А теперь комиссар заставит нас ползти на эту проклятую гору, – вздохнул лежащий навзничь Ветишин.
Бойцы, поругиваясь, собрали вещи и начали подъем в гору.
– Игорек! Хорош сачковать! Цепляй на спину АГС и пойдем вместе! – велел я прапорщику.
Я был доволен реакцией Ветишина на мое пробуждение и радовался, что солдаты хоть и через силу, но побрели на задачу.
– И ты вставай, Радионов! Родимый, зря мы твои мины несем? Пошли стрелять из миномета, подбадривал я взводного. – Дорогой, поднимай своих трубочистов, пусть тащат вашу трубу на вершину!
Понемногу наше царство мертвых пришло в движение. Даже самые ослабевшие солдаты, ругаясь и матерясь, собрали вещи и тронулись в путь…
Довольно крутой подъем одолели за полчаса и к шести вечера практически все выползли. Взбодрившийся Бодунов смог меня ходом обогнать и даже успел расстрелять запас гранат из АГСа по уходящим из кишлака «духам».
– Замполит, ты ожил или не совсем? Воды принес командиру?
Сбитнев стоял на краю валуна, засунув руки в карманы, и смотрел, как я, тяжело дыша, словно паровоз, из последних сил поднимаюсь на высоту.
– Принес! Но исключительно для себя! Однако, учитывая твои сегодняшние заслуги, выделю вам с Мандресовым полфляжки на двоих, – ответил я хрипло.
– Почему так мало? – возмутился ротный.
– А ты как хотел? Себе любимому половину, а вам чужим полную? Не жирно? Пользуйтесь моей добротой! Пейте, сколько дают!
– Спасибо, жадина!
– На здоровье…
– Ник, ты чего так хреново себя ведешь? – осуждающе спросил Вовка, но в его глазах скакали насмешливые чертики прежнего ехидного Сбитнева. – Такой опытный воин – и издох! Не ожидал, не ожидал. Падаешь в моих глазах! Я тут воюю почти в одиночестве, а взводные у ручья прохлаждаются.
– Зато с тобой вон какой резвый джигит с Кавказа! – уклонился я от справедливого упрека и, меняя тему разговора, одобрительно похлопал по плечу нового взводного.
Мандресов криво усмехнулся в ответ и продолжал нервно курить мятую-перемятую сигарету. Руки старшего лейтенанта сильно дрожали: в первый раз попал в горы – и сразу бой с «духами».
– Ты с темы не соскакивай!
– Понимаешь, Володя, как обухом по башке дало, и словно сквозь центрифугу пропустили. Кости ломит, мышцы перекрутило! Думал, помру… Надо же было такое устроить – послать роту без воды в такую адскую жару! Сволочи! У меня на донышке одной фляжки было грамм сто воды, и все… Хорошо, никто не умер.
– Как себя чувствуют Уразбаев и Таджибабаев?
– Уразбаев был совсем плох, когда на КП понесли. Лицо серое, почти землистое. А Таджибабаева в чувство привели, думаю, минут через двадцать доползет – ему Алимов помогает пулемет нести.
– Только начали операцию, а рота уже редеет, – вздохнул удрученный Володя.
– А как ты тут воевал? Какие результаты дневной перестрелки?
– Да есть кое что… Вон, у того разрушенного дувала, ближайшего к дороге, лежит три или четыре трупа. Это их Мурзаилов с Зибоевым достали из своих ПК.
– Молодцы братья-мусульмане! Пора сержантами делать!
Володя в ответ на мою реплику снисходительно улыбнулся и продолжил рассказ:
– Арамов со своим взводом АГС зажал в ущелье каких-то наемников, негров-арабов – они человек десять завалили! Утром разведка спустится и разберется, кто такие и сколько точно их валяется. Сейчас начнется артобстрел долины, а ночью в небо будут факелы вешать, чтоб «духи» в темноте к нам не полезли, пытаясь отомстить.
– Я думаю, они теперь далеко драпанули, и пока мы совсем из этих мест не уйдем, не вернутся. Они же не ожидали, что их целая армия обложит со всех сторон. Тут край непуганых дураков! Наверное, душманы потому в открытый бой вступили с сидящими сверху «шурави», что воевать по-настоящему не привыкли. Они только грабить обучены и воевать с нашими тылами. Обычно опытные «духи» стараются, чтобы было наоборот – предпочитают сидеть выше нас.
– А в этот раз не получилось! Мы их топтали и с грязью смешивали, – криво ухмыльнулся Володя…
Солнце быстро опустилось за горный хребет, и воздух из огненной смеси стал вполне употребим. Голова еще болела, но тело теперь достаточно хорошо подчинялось командам моего мозга. Я достал три банки с паштетом и баночку яблочного сока, пачку галет. Мой суточный рацион: сока сто граммов, а в трех банках еды – двести граммов! Трехсотграммовая банка тушеных овощей оказалась практически протухшей. Открыл – завоняла. Вышвырнул в пропасть. Не объесться бы обилием стола… Ладно, чем богаты… Сожру что есть – отпраздную выживание и окончание этого тяжелого дня!
– Как ты, Ник? Жить будешь? Или по-прежнему очень тяжело? – участливо спросил Володя.
– Сейчас чувствую себя уже почти человеком, а часа три назад ощущал, что становлюсь шашлыком, суп-набором и бульоном одновременно. Мозги почти закипели в собственном кровяном соусе. Веришь, мочи в организме совсем нет! Выпарилась влага через кожу! А ведь я недавно две литровые фляжки выпил! В глазах помутилось, ни черта не соображал, думал, скончаюсь. Но пару часов повалялся и оклемался. Сероиван сказал, это был тепловой удар, но не в самой тяжелой форме. А вот некоторым очень сильно досталось. Особенно бедняге Уразбаеву. Жалко парня, хороший узбеченок пришел с пополнением. Что же день завтрашний нам принесет? Новый переход?
– Завтра день отдыха. По плану командования лежим на горе и балдеем, а разведка пойдет вниз, прочешет руины. Давай, угощу тебя еще соком, а то вид у тебя никудышный, болезненный. В гроб краше кладут! Может, тебя витамины оживят? – хмыкнул Сбитнев и крикнул сидящему в сторонке взводному: – Саня, не сторонись начальства, иди к нам! Третьим будешь!
Мандресов присел рядом и принялся жевать свой сухпай. Взводный был растерян и задумчив. Он автоматически ковырялся ложкой в баночке, проглатывал еду, но в мыслях был где-то далеко.
– Ну что, Сашек, как тебе первый бой? Как война? – поинтересовался Володя. – И давай покурим вдвоем твой хабарик, а то замполит парень не компанейский, старовер какой-то. Не курит, гад, почти не пьет и баб не…
– Зря ты так обо мне. Все тобою перечисленное, кроме курения, хорошее занятие, но в меру. А никотин ни уму, ни сердцу. Я что, разве паровоз, чтобы дымить? – огрызнулся я.
Ротный смерил меня презрительным взглядом и сплюнул в пропасть.
– Ни хрена ты не понимаешь в прелестях жизни. Сесть на камень, затянуться сигареткой, вкусной, красота! Выдохнуть несколько колец дыма ртом, пустить красивые клубы через нос – искусство. А как становится легко, нервы успокаиваются, тело расслабляется, – нравоучительно выговаривал мне Сбитнев.
Мандресов в вопросах табака взял сторону ротного и кивал головой в поддержку.
– Был бы ты хорошим человеком, получал бы сигареты на складе и нам отдавал, – сердито закончил Володя свою тираду.
– Да пошли вы к черту, табашники. Я посмотрю на ваш кайф через пару недель, когда эта зараза у вас закончится. Будет на моей улице праздник и радость для моей души! Бальзам сердцу! Вы можете хоть до утра сидеть, любоваться звездами и расслабляться табачным дымом. А мой ослабевший организм требует иного восстановления. Сонотерапии!
***
Утром мы сидели у обрыва и пили чай с последними галетами и разговаривали о том о сем: что происходит в ущелье, о бестолковости планов командования. Плавно разговор поменял тему, и заговорили о доме, о детях, о женах. Внизу по-прежнему дымился раздолбленный кишлак, а по тропе вдоль горной и бурной речушки торопливо шли разведчики. Вначале прошла разведка дивизии, затем наша разведка, и в замыкании Пыж со своими навьюченными оружием и боеприпасами архаровцами. Весь его взвод – десять человек – те, что остались в строю. Столько же раненых и больных в госпиталях и примерно пять вакантных должностей – погибшие. Солдаты медленно и осторожно двигались след в след, вплотную друг к другу.
Тропа возвышалась над бурной рекой метра на три и резко обрывалась у воды. Внезапно дорога, по которой они шли, казавшаяся надежной, обвалилась в нескольких местах, и в быстрый горный поток посыпались тяжело нагруженные солдаты. Четверых бойцов, уцепившихся за край выступа, успели подхватить за руки товарищи, а трое упали в бурную реку и закувыркались в ледяной воде. Пару раз то голова, то ноги появились среди брызг и вскоре совсем исчезли. Автомат, бронежилет, каска, мешок, ленты, гранатомет – все это добро навешано на каждого и пристегнуто – сразу не сбросишь. Видимо, солдаты моментально наглотались воды и ушли ко дну. Несколько солдат побежали вдоль берега еще метров сто, в надежде помочь тонущим, но никто не вынырнул, а быстрое течение не оставило ребятам никаких шансов спастись. Оказалось, в этом месте речушка подмыла песчаный берег, и дорога метра на полтора зависла над рекой и не выдержала идущих солдат. Тропа могла обрушиться вчера, час назад, пять минут назад, через полчаса – не под этой группой, так под другой. Или под «духами», или под лошадью, или под проезжающей арбой. Но гибель выпала именно нашим разведчикам – погиб один боец из взвода Пыжа и два разведчика разведроты полка. Поиски по руслу до самого захода солнца, но эти усилия не дали никаких результатов.
Командование впало в прострацию, и всех вернули на свои места – три дня без передвижений. А затем без пеших маршей вывезли на вертолетах в Поли-Хумри…
***
Вторую неделю воюем в этой провинции. Перед ротами стоит новая задача, смысл и цели которой были непонятны. Мы шли по тропе, а на изгибе ручья, на мелководье в камнях лежали гурьбой тела мятежников. Набегающая мелкая волна шевелила им волосы и бороды, качала руки и ноги, казалось, что они прилегли отдохнуть, спасаясь от изнурительного зноя. Правда, некоторые охлаждались лицом вниз, целиком скрывшись в воде. Я даже замедлил шаг и внимательно всмотрелся в лица врагов. Вот так же и наших утонувших солдат где-нибудь выбросит на отмель или прибьет к валунам, и вряд ли кто их похоронит по-людски.
По факту гибели солдат в бурной реке начала работать комиссия особого отдела армии. Снимали показания, собирали объяснительные, писали докладные записки и рапорта. Копали – не изъявлял ли кто из утонувших желания дезертировать или перейти на сторону «духов». Тела не найдены, значит, без вести пропавшие. Закрутилась бюрократическая карусель со всякими домыслами вокруг человеческой трагедии. Появились проблемы с похоронами, оповещением родных и донесением в вышестоящие штабы. Солдаты погибли, а вроде не погибли. По крайней мере на бумаге «без вести пропавшие» – этот ярлык, отдает душком «сталинизма» и перекликается с другим пережитком той эпохи – враг народа. Обзовут «без вести пропавшим» и словно грязью перепачкают твое героическое имя!
Вновь горы, опять прочесывание кишлаков, поиски складов с боеприпасами и оружием, разминирование, минирование. Результаты были хорошими – большое количество трофеев! Два дня работы, и новая задача командования…
Вертолеты кружили над ущельем, выгружая одну за другой группы пехоты. Горная гряда была скалистая и неудобная: с острыми вершинами, с глубокими, крутыми обрывами. Ветер не позволял приземляться винтокрылым машинам. Поэтому вертушки зависали на краю узенькой площадки в двух-трех шагах от обрыва, а солдаты с высоты двух-трех метров прыгали вниз и отбегали в сторону подальше от работающих винтов.
Я прильнул к иллюминатору и наблюдал высадку второго взвода – следующие мы. Вот «борт» завис над узеньким плато, и солдаты по моей команде принялись десантироваться. Вертолет трясся, словно в горячке, и борттехник торопил и выталкивал в люк десант. Шедший впереди сержант с воплем вывалился вниз и еле-еле удержался на краю обрыва, вцепившись растопыренными пальцами в землю.
Летчик сильно подтолкнул меня в спину, я сделал шаг, но, взглянув вниз, вернул ногу обратно в вертолет и отпрянул назад, отталкивая «бортача».
– Ты куда меня толкаешь? В пропасть? Я тебе что, «Карлсон» что ли? У меня в заднице пропеллер? – громко заругался я на вертолетчика и оттолкнул в сторону.
– Прыгай, солдат! – заорал вертолетчик. – Быстрее! Мы улетаем.
– Да пошел ты…! Я лейтенант, а не солдат! И посмотри, куда именно ты меня выталкиваешь!
Борттехник, держась за края люка, осторожно взглянул вниз и заматерился. Прижав к горлу ларингофон, по радиосвязи начал давать указания пилоту.
– Извини, брат! Ветром чуть-чуть отнесло. Прости, что так получилось. Не обижайся и не сердись!
– Если бы ты меня посильнее в спину толкнул, то извинялся бы и говорил свое «прости» моему изуродованному трупу. Я же не олимпийский чемпион Валерий Санеев с загруженным мешком и оружием на три метра через пропасть прыгать!
– Виноваты, виноваты, но и метеоусловия неважные. Что поделать, постоянно сносит в сторону. Да и пилот молодой, неопытный… Ну все, уже вернулись обратно, борт сейчас завис над плато. Скорее прыгай…
Я опять осторожно выглянул: действительно, площадка прямо подо мной.
– Смотри, не загуби кого-нибудь другого! – крикнул я ему вновь и погрозил кулаком. – Головой думать надо, прежде чем выталкивать!
Летчик больше в спину пихать не стал, поэтому я после приземления мягко упал на четвереньки и уполз по булыжникам в сторону, подальше от пыльного вихря, вызываемого винтами. Закрепились, осмотрелись. Потом обстреляли кишлак в долине – «духи» нам ответили тем же. Все, как всегда. На войне как на войне и обыденно до безобразия: грязь, пот, кровь, огонь, смерть.
БОЙ ПОД ТАЛУКАНОМ
Гигантская колонна армии постепенно выдвигалась из пригорода Кундуза. Тысячи машин взревели моторами и нарушили покой сонного «средневековья». Солнце только недавно взошло, но уже стояла нестерпимая жара.
Лонгинов назначил взвод Мандресова охранять тыл батальона, и я присоединился к нему, чтобы помочь в случае чего советом. Базовый лагерь армейской группировки стоял чуть в стороне от аэродрома на возвышенности, от него шли две дороги в противоположных направлениях. Полк за полком, бригада за бригадой в течение нескольких часов по очереди начинали выдвижение. Несколько дней техника размещалась здесь огромным табором, повернутая в разные стороны, и теперь «комендачам» стоило большого труда распределить и упорядочить начало марша. Нам предстояло следовать за бригадой тыла, ее «Уралы» и КамАЗы дергались взад-вперед, маневрируя, чтобы выстроить колонну, и тем самым поднимали гигантские клубы пыли.
Стоящему рядом авиационному гарнизону было глубоко наплевать на мучения пехоты и на порядок нашего построения. Прямо через боевые порядки армии промчались три машины: две с надписями на цистернах «Вода» и БТР сопровождения. Они пропылили поперек поля и сбили с толку одного из водителей. В пыли он потерял ориентацию и помчался вслед за ними на своем «Урале». Как нитка за иголкой, за водовозками поехала оставшаяся часть колонны. Когда машина поднялась на небольшой пригорок, мы увидели, что мы мчимся лишь за водовозкой и за несколькими впереди идущими «Уралами». Оглянувшись, я разглядел, что за нами устремилась целая армада техники, но другая ее часть, причем гораздо большая, идет совсем в другом направлении.
– Саня! Мы не туда поехали! – прокричал я в ухо Мандресову, пытаясь переорать шум двигателя.
Сашка вскочил на башню, огляделся, держась за открытый люк, и громко и витиевато заматерился.
– Влипли! Что будем делать? – он вытаращил на меня черные, как маслины, глаза и ждал помощи.
– Надо попытаться остановить зампотыла, а если не получится, тогда развернем остальную колонну. Черт знает, куда мы так заедем!!!
– Я сейчас сяду за рычаги и на изгибе дороги срежу путь, а ты тормози капитана Головского, – крикнул мне командир взвода и бросился к люку механика водителя.
Машина на мгновение остановилась, он поменялся местами с механиком, а затем мы резко рванули с места и помчались еще быстрее через запыленное песчаное плато, наперерез передним машинам, сокращая свой путь. Вскоре мы поравнялись с машиной зампотылу, и я принялся энергично размахивать руками, призывая капитана остановиться. Головской посмотрел в нашу сторону, протер толстые стекла очков и, ничего не понимая, отмахнулся и еще погрозил кулаком. Забавно выглядел капитан при этом: он сидел в кабине, надев на голову каску, потный и красный, в бронежилете на голое тело, а на дверце машины висел второй броник. Внезапно его автомобиль прибавил скорость и вырвался вперед.
– Бесполезно за ним гнаться, – сказал, вернувшись ко мне на башню, Мандресов. – Сам видел – у него шары по семь копеек и мчится, ничего не понимая. Разворачиваемся?
– Конечно! А не то голый Головской с каской на голове заведет нас в голую пустыню, – засмеялся я родившемуся у меня каламбуру.
– По-моему, он без мозгов в этой голове, – ухмыльнулся Мандресов и крикнул механику:
– Боец! Тормози!
Я посоветовал взводному аккуратно исправить ошибку, чтобы нам не досталось нагоняя от начальства.
– Саша! Сделай большой разворот и быстрее возвращайся на стоянку, откуда мы уехали.
Мандресов присел возле механика, держась за ствол пушки, и принялся управлять механиком, указывая направление, а я замахал руками следующим за нами машинам, призывая двигаться в нужном направлении.
Пылящая и дымящая техника поползла за нами, медленно разворачивалась. За Головским увязался только «кунг» комбата. Вдвоем они продолжили погоню за водовозами.
«Ну и черт с ним, балбес слеподырый, у скважины развернется, когда поймет, что едет не туда и сзади нет никого», – подумал я про себя.
Все увязавшиеся за нами экипажи с удивлением наблюдали за этим странным маневром, но, чертыхаясь и матерясь, проделали то же самое. Вереница машин вытянулась в нужном направлении, и вскоре мы были в недавно покинутом лагере. Кто-то из командиров понял, что двигаться нужно в обратном направлении, повернул раньше. Поэтому поток встречных машин прекратился. Возвратившиеся, по команде регулировщика, пристроились за несколькими последними бензовозами и не спеша поехали в сторону Талукана.
– Саня! Давай распределимся по машинам! Я поеду на третьей, сержант Юревич на второй, а ты на первой. На тех двух БМП сержанты совсем молодые, могут растеряться при обстреле.
Взводный согласился, и мы с Юревичем сменили броню. Сержант побежал на шестьсот восьмую, а я на шестьсот девятую.
– Юра, если обстрел – не тушуйся! – наставлял я сержанта, топая по обочине дороги. – Сразу открывай огонь во все стороны из всего, что стреляет! Места для нас новые, незнакомые, «духи» тут наглые и, как я понимаю, непуганые!
– Есть стрелять из всего! – улыбаясь, ответил маленький сержант и, слегка косолапя, побежал на свою машину.
К середине дня мы прошли Талукан, который афганский спецназ, царандой и наш местный разведбат накануне взяли штурмом и очистили от «духов». Вновь короткий привал прямо на дороге. Лонгинов собрал офицеров и сразу накинулся на меня:
– Лейтенант, вы почему бросили капитана Головского?
– Мы его не бросили, он сам убежал от нас, – ухмыльнулся я.
– Что за чушь ты несешь? – возмутился Бронежилет. – Где сейчас зампотылу?
– А бог его знает. Может быть, воду набирает, а может быть, ищет дорогу в Кабул.
– Какую к черту воду? Зачем ему вода?
– Он помчался вслед за водовозками вертолетчиков. Мы его пытались остановить, сигналили, но Головской нас не слушал, был неудержим и гнался за водовозами. Половина колонны увязалась следом – машин сто. Не срывать же армейскую операцию из-за слепого тыловика…
– Надо было его как-то остановить!
– А как? Очередью из пулемета по колесам? Мы его догнали, я руками махал, чтоб он притормозил, а капитан отмахнулся и, наоборот, скорость прибавил.
Бронежилет оторопел и не знал, что сказать. Он ведь собирался нам устроить разнос, а выясняется, что управление батальона само во всем повинно.
– Черт! Вот дурак-то! И куда он помчался? Как все произошло?
– Да эти местные ослы наперерез к колонне поехали на трех машинах, пыль подняли и запутали двух водителей бригады, а Головской рванул за ними. Разберутся и часа через два-три догонят…
Лонгинов был обескуражен, не на шутку встревожился и тихим голосом произнес:
– Лишь бы к «духам» не попали! Чует мое сердце, будем перед особистами отчитываться и в трибунале разбираться…
– Зампотылов просто так не убивают, товарищ капитан! Обычно тыловиками торгуют. Хотя такого толстого и аппетитного могут пустить на шашлык…
Лонгинов разозлился.
– Глупые у вас шуточки! Молись, если умеешь, лейтенант, чтобы с капитаном Головским и бойцами было все в порядке!
– Уверен, с ними ничего плохого не произойдет. С ними БТР сопровождения, а у Головского настолько угрожающий вид! Сидит в каске, обвешанный бронежилетами! Умора! Кто же в бронике в машине ездит – только последний дурак.
– Вы так действительно считаете? – процедил сквозь зубы замкомбата.
– М-м-м, вообще-то, да…
– Тогда объявляю вам выговор за нарушение формы одежды! А конкретно за отсутствие бронежилета! Свободен! – рявкнул Лонгинов и закончил на этой «оптимистичной» для меня ноте разговор.
Володя потянул меня за рукав, увлекая подальше от разозлившегося и матерившегося Лонгинова. Лишь когда мы отошли метров на пятьдесят, Володя накинулся на меня с упреками.
– Ты почему не доложил о происшествии с Головским?
– А чего панику поднимать? Чтобы вся армейская верхушка узнала о том, какой зампотыла бестолочь? Ничего страшного. Поймет, что не туда помчался, и вернется. Не потеряется, пристроится к хвосту какого-нибудь полка.
– И с Лонгиновым ты погорячился, – упрекнул ротный.
– Забавно вышло и глупо. Случайно вылетело про этот бронник. Вырвалось. А слово не воробей.
– Вот-вот! Сколько раз тебе повторять: сначала думай, потом говори! – прорычал Сбитнев.
Я усмехнулся. Вовка прав, я сам виноват.
– Вырвалось про бронежилет непроизвольно. Постоянно стараюсь думая говорить, но не всегда получается…
– Дошутишься. Бронежилет тебе кое-что между ног нечаянно оторвет. Непроизвольно. Иди, прячься на БМП и не появляйся до окончания марша ему на глаза, – подтолкнул меня ротный. – Быстро исчезай!
Сбитнев коротко рассказал о недавнем штурме города, о больших потерях и вернулся к разозленному Лонгинову, чтобы сгладить конфликт.
Чертыхаясь и бурча проклятия, ругая себя, Лонгинова, Головского, войну и «духов», я подошел к своей машине.
– Механик!
Я громко забарабанил автоматом по крышке люка.
– Тут я! – высунул физиономию из люка Рахмонов, протирая глаза. Широкое, заспанное и серое от пыли лицо солдата пересекали полосы высохших подтеков пота. – Слюшаю вас, командыр.
– Какого лешего наша машина тарахтит? Заглуши движок!
Рахмонов растерянно улыбнулся.
– Аккумулятор сапсем плехой! Не заведется потом…
– Не заводится, не работает! Вечно что-нибудь не так! – раскричался я на водителя. – Так и будем газовать да Файзабада и жечь впустую топливо?
Механик вновь глупо улыбнулся широкой доброй улыбкой и исчез в люке. Машина продолжила тарахтеть. Я забрался на башню и вновь принялся орать, но теперь уже на дремлющих солдат:
– Эй, балбесы! Проснулись! Хватит храпеть! Спите вторые сутки напролет, словно бурые медведи! Вы бы еще лапу сосали и причмокивали. Быстро ополоснули физиономии! Попрыгать, отряхнуться, почесаться. Взбодриться!
Солдаты нехотя слезли с машины и принялись отмывать лица. Занятие, конечно, бесполезное, так как через полчаса движения к их влажным лицам прилипнет еще больше пыли. Просто очень захотелось увидеть их лица бодрыми, не хочу ехать один взбодренный посреди сонного царства. Сядут, вцепятся в стволы автоматов и будут дрыхнуть, наплевав на все! Ничто не заставит бодрствовать, даже угроза артобстрела. Удивительно!
– Проснулись? Хватить беспечно спать! В этих местах разведчиков из местного разведбата раздолбали! Наблюдать и быть готовыми к бою!
– Как так раздолбали? – удивленно переспросил недоучившийся студент и сын профессора рядовой Свекольников.
– Обыкновенно! Смертью храбрых! Даже комбат погиб! Убито пять офицеров и с десяток солдат. Надо же было придумать – выстроиться истуканами на открытом участке, развернув карты. Батальон перебросили недавно из Туркмении. Неопытные. Душманы из минометов и безоткатки накрыли квадрат – получилась кошмарная бойня.
Эта новость заметно встревожила бойцов, и они принялись перешептываться и озираться. Поэтому, когда колонна вновь поехала, никто уже не спал – солдаты были настороже. Но со временем бдительность все равно притупляется, и когда через четыре часа внезапно раздались первые выстрелы, то оказалось, что почти все бойцы спали. И я тоже дремал…
…Бах! Бабах! Тр-рр-р!
Шедший впереди газик резко затормозил и встал поперек дороги, а наша бронемашина поддала ему в бампер. От удара задняя дверь «санитарки» распахнулась, и оттуда посыпались какие-то ящики и коробки.
– Ткаченко, разворачивай башню! Огонь из пушки пулемета! – заорал я наводчику, а сам, стреляя длинными очередями по зарослям, спрыгнул с машины.
Солдаты высыпали, как горох, на дорогу и залегли между катков и в придорожной канаве. Я выглянул из-за брони и увидел суетящиеся в рощице фигуры нападавших душманов. Из зарослей летели густые трассы пуль, потом раздался выстрел из гранатомета, и граната, пролетев чуть выше кабины ехавшего сзади ЗИЛа, врезалась в дувал с противоположной стороны.
– Огонь! Всем огонь! – заорал я бойцам. – Стрелять! Не прятаться! Не трусить! Не ссать! Не быть пушечным мясом!
Магазин опустел за пять секунд, второй опустел за десять, третий уже пошел одиночными выстрелами. Между фальшбортом и броней лежал гранатомет. Я подтянул «муху» за ремешок поближе к себе, взвел гранатомет и прицелился в установленный в винограднике пулемет. ДШК не смолкал. Выстрел. Вроде попал, потому что огонь оттуда прекратился и раздались пронзительные вопли. Очереди из развернутой автоматической пушки резко ударили по ушам и кувалдами били по барабанным перепонкам, как будто на голову надели кастрюлю и стучали по ней огромным молотком. Я взглянул на бойцов – сердце радовалось! Снайпер Царегородцев лежал прямо у моих ног и, выбирая жертвы, посылал пулю за пулей в цель. Свекольников, лежа на спине, перезаряжал магазины и подавал их стреляющим, маленький Якубов тоже выцеливал мишени в прицел своей снайперки. Бойцы вели автоматный огонь короткими очередями, и лишь Гурбон поливал кустарник свинцом, не экономя патронов. Все идет отлично! Никто не прячется, никто не хнычет, не лежит мордой в землю и не паникует. Даже постоянно умирающий в горах Тетрадзе в кого-то целится!
Но как же бьет по барабанным перепонкам эта пушка! «Духи», не ожидавшие дружного отпора, прекратили стрелять и теперь уносили раненых и убитых, а мы молотили по дувалам и винограднику.
Минут пятнадцать стрельбы, и наконец пушка и пулемет моей БМП замолчали. Механик Рахмонов, лежа на ребристом листе, пару раз выпустил гранату из «подствольника» в виноградник и успокоился. Пехота тоже прекратила стрельбу. Наступила относительная тишина, только слышны были чьи-то хрипы и стоны где-то рядом, и от разбитой «санитарки» раздавался мучительный, душераздирающий вопль.
Ткаченко высунулся из люка и прокричал:
– Одна укладка закончилась, лента в пулемете тоже. Надо прокачать…
– Ну так прокачивай! Перезаряжай ленту и переключайся на вторую укладку! Якубов! Перезаряжайте магазины, я пойду посмотрю, что там случилось у медиков.
Пригибаясь и прячась за бортом машины, я добрался до кабины газика.
Открылась жуткая картина: на асфальте лежал окровавленный сержант и скреб ногами по асфальту, держась за живот. Рваную рану пытался зажать, чтобы остановить кровь и перевязать, испуганный молодой санинструктор. Я заглянул в кабину – она была испещрена сквозными отверстиями, стекла разбиты, а на руле лицом вниз лежал водитель. Кровь! Всюду кровь! Кровь везде: на лице, на руках, на полу. И ужасная дырка в голове шофера, из которой уже не текла и не капала, а лишь чуть сочилась загустевшая к этому времени кровь. Явно мгновенная смерть! А у второго солдата раны не менее ужасны, но, может быть, вытянет, главное – быстрее его отсюда вывезти. Подбежавший прапорщик Сероиван принялся колоть промидол раненому, накладывать ему резиновые жгуты, быстро разрезал хэбэ на руках и ногах и перевязал его. Кашмар! Не тело, а сито! Грудь, живот, руки в осколках!
