Олег Александрович Сабанов
Тайна серебряного кольца
– Премного благодарен! – слегка поклонился бастарду отдышавшийся возница. – Признаться, я впервые вижу, чтобы благородный господин напрягался и марал руки из-за бездомного доходяги.
Расценив услышанное как банальный комплимент, Вилберн тем не менее оказался польщен, ведь на чужбине его еще никто не называл благородным господином.
– Пустяки! – по-аристократически небрежно бросил бастард, после чего поинтересовался: – И куда его теперь?
– В умиральню святого Иувенция, иными словами в хоспис. Обилие грязных доходяг на улицах всегда раздражало бургомистра, поэтому он разрешил монахиням наладить деятельность самого скорбного богоугодного заведения в пустующих казармах.
– Я еду с вами, – не терпящим возражений тоном заявил тут же взобравшийся в телегу Вилберн, ощущая себя вследствие лестных слов незнакомца не иначе как молодым графом.
Его порыв был продиктован бессознательным стремлением побывать среди тех, кто находится одной ногой в могиле, чтобы при созерцании предсмертной агонии чужих людей умалить собственное затруднительное положение, из которого всегда есть шанс выбраться, покуда ты жив. К тому же оставалось подспудное желание подарить какому-нибудь умирающему бедолаге краткое избавление от мучений при помощи силы кольца.
Возница посмотрел на Вилберна тем особенным взглядом, каковым оценивают выкинувших очередной фортель чудаков, затем недоуменно пожал плечами и со словами: «Что ж, дело ваше!», залез на козлы.
Спустя четверть часа бастард вошел в длинное приземистое здание красного кирпича с узенькими окнами, внутри которого на тесных рядах коек под светлыми льняными одеялами лежали обросшие люди. То и дело слышались сдавленные стоны, судорожный кашель, нечленораздельные звуки. Однако вопреки опасениям Вилберна, зловонный смрад тел свезенных сюда несчастных совсем не бил в нос, что, видимо, было заслугой ухаживающих за обреченными монахинь.
– Вы, господин, хотите сделать пожертвование? Или ищите у нас кого-то? – вдруг спросила у него невесть откуда появившаяся женщина с бескровным лицом, задрапированная с ног до головы в темное длиннополое одеяние.
– Я пишу трактат о человеческих страданиях, а потому милостиво прошу разрешения поговорить с некоторыми из пребывающих в этих стенах, – не растерялся бастард. – Уверяю, от беседы со мной им хуже не станет, поскольку у меня исключительно добрые намерения.
Несколько секунд монахиня оценивала Вилберна примерно таким же взглядом, каковым смотрел на него возница в помятом цилиндре.
– Подождите здесь, я скоро вернусь, – наконец вымолвила она и живо скрылась в каком-то неприметном закутке, по всей видимости, для консультаций со своей непосредственной начальницей.
Вскоре бастард получил разрешение на общение с находившимися в сознании подопечными богоугодного заведения, однако вернувшаяся монахиня попросила не слишком их утомлять и строжайше запретила наведываться в женскую палату, находящуюся за плотной занавесью.
Взяв стоявший у входных дверей табурет, Вилберн стал ходить вдоль рядов коек, пока не присел возле лежащего на боку иссохшего мужчины средних лет, трясущегося судорожной дрожью. На вежливое приветствие бастарда он никак не отреагировал, что свидетельствовало о его потухшем сознании, которому уже было трудно функционировать в агонизирующем теле. Убедившись в отсутствии поблизости монахинь, Вилберн достал из кармана шелковый платок и быстро надел на узловатый мизинец с корявым ногтем кольцо, испытывая при этом волнение экспериментатора во время рискованного опыта.
Поначалу никаких заметных перемен с умирающим не произошло, однако по прошествии нескольких до предела растянувшихся в восприятии бастарда минут тело мужчины постепенно прекратило содрогаться, он заерзал на койке, после разлепил веки, огляделся по сторонам и сипло произнес:
– Курить хочу, сил нет! Угости табачком, господин лекарь.
Приняв как должное такую бесцеремонность, Вилберн тотчас же предельно откровенно, ясно и лаконично сообщил пришедшему в себя о его предрешенной участи, надеясь, что он проникнется мыслями о вечном.
– Да ладно, лекарь! Бросьте стращать! – уже довольно бодро отреагировал мужчина, осторожно садясь на кровати. – Сколько меня хоронили, а я почти полвека живой!
– Скоро действие лекарства закончится, и вы вновь впадете в беспамятство, откуда уже не выберетесь, – с безжалостной прямотой сообщил бастард, желая сбить его легкомысленный настрой, мешающий осознать реальное положение дел.
Однако грозное предупреждение не возымело должного действия. Наполняющийся силами доходяга, не придав никакого значения сказанным ему словам, постоянно потягивался всем телом, громко выпускал скопившиеся газы, то и дело расплывался в улыбке, отпуская при этом пошлейшие шутки и продолжая просить курительный табак.
«Может, он и прав, – вдруг подумал Вилберн. – К чему беспокоиться о будущей вечности и вспоминать ушедшее, если эти материи не в нашей власти? Разумнее проводить каждую отведенную тебе безболезненную минуту в радости, оставаясь самим собой до конца».
Тем временем самочувствие умирающего улучшилось настолько, что он стал пытаться слезть с койки, намереваясь отправиться на поиски курева и живительного, по его выражению, глотка горячительного. Бастард испугался такого поворота, поэтому на правах лекаря приказал ему принять горизонтальное положение, после чего под предлогом проверки пульса с ловкостью вора-щипача снял с мизинца доходяги кольцо, на которое тот так и не обратил внимания. Вскоре к ним подошли две монахини, чьи постные лица при виде вдруг ожившего полутрупа выказали крайнее изумление, столь редкое для обычно неколебимого вида божьих сестер.
– Похорошело ему от нашего общения, – пряча кольцо в карман сюртука, заявил Вилберн, добавив: – Если позволите, я буду у вас иногда появляться.
Уставившиеся на повеселевшего обитателя хосписа монахини синхронно кивнули головами в знак согласия, после чего бастард учтиво раскланялся и без промедления удалился восвояси.
С того дня он стал часто наведываться в умиральню святого Иувенция, где якобы собирал материал для своего трактата, но на самом деле украдкой дарил находящимся там обреченным несколько часов сносного самочувствия, удовлетворяя тем самым свою растущую потребность делиться волшебной силой кольца. Монахини всякий раз поражались поистине чудесному физическому и душевному преображению своих подопечных сразу после беседы с загадочным господином, но с расспросами к нему не лезли, как и не запрещали продолжать свои животворящие визиты, поскольку нищие доходяги вряд ли хоть кому-нибудь еще были интересны. Вилберн же приноровился незаметно для монахинь надевать и снимать кольцо с руки выбранного им несчастного, а если тот задавал ненужные вопросы по поводу манипуляции с собственным мизинцем, отвечал витиеватой фразой на латыни или попросту хранил многозначительное молчание. Как правило сбитые с толку доходяги больше не волновались по этому поводу, поскольку внутренне переживали беспредельное блаженство из-за резкого улучшения своего состояния. Некоторые из умирающих после разъяснений бастарда усердно молились, другие рассказывали о своей жизни, кто-то пускал слезу умиления, многие паясничали и насмехались над стоявшей в их изголовье старухой с косой, однако лицо каждого без исключения буквально светилось от ненадолго подаренного им перед смертью облегчения, что до глубины души трогало Вилберна. Считая свою миссию в хосписе благородной, он все же не спешил рассказывать о ней Селене, которая и без того заметно тревожилась, когда бастард задерживался до самого позднего часа. Однако, к своей чести, девушка всегда смиренно дожидалась его, сытно кормила, укладывала спать и все чаще ненавязчиво отговаривала Вилберна от очередной вылазки в кишащий, по ее словам, опасностями город.
Однажды в вечерние сумерки бастард вышел из дверей умиральни святого Иувенция с чувством выполненного долга и легкой грустью на сердце от мысли о тех ушедших в мир иной доходягах, кому перед смертью посчастливилось испытать силу кольца. Однако теплое дыхание середины весны, наполненное жужжание оживших насекомых и радостным щебетом кружащих в брачном танце птиц, быстро развеяло его печальные думы, поэтому обратная дорога к доходному дому обещала показаться легкой прогулкой несмотря на приличное расстояние. Пройдя немного по пустынной мостовой, он, привычно срезая путь, свернул в грязную подворотню, где наткнулся на крепыша в потрепанной шляпе, чье лицо скрывал широкий рваный шарф.
– Карманы выворачивай! – рявкнул он, уперев здоровенный охотничий нож в живот Вилберну.
Находящийся в прекрасном расположении духа юноша от неожиданности замер на месте, и только спустя мгновение с ужасом осознал, какой страшной ловушкой оказалась для него множество раз исхоженная им подворотня.
– У меня только мелочь при себе, – чужим голосом проблеял бастард, выгребая дрожащей рукой из кармана сюртука монеты разного достоинства, умудряясь при этом не зацепить платок с кольцом.
– Наизнанку выворачивай! За болвана меня держишь, шельма изворотливая! – принимаясь хлопать по карманам Вилберна свободной рукой, зарычал крепыш, источая сквозь прорехи в шарфе вонь гнилозубого рта.
«Вот и все, кончена наша с Селеной жизнь» – успел подумать бастард, как вдруг ощутил на правом плече тяжесть опущенной руки и краем глаза заметил возле своего виска направленное на грабителя вороненое дуло револьвера.
– Беги, пока башку не продырявил, – прозвучал за спиной Вилберна мягкий баритон, чья подчеркнутая невозмутимость резко контрастировала со смятением юноши.
Мгновенно замерший крепыш прикусил язык и с полминуты ошалело смотрел выпученными глазами то на бастарда, то на стоящего за ним вооруженного револьвером незнакомца. В конце концов он резко убрал себе за пазуху руку с ножом и без единого слова исчез из подворотни с суетливой поспешностью.
Ощущая себя попавшим в дурной сон, перепуганный Вилберн медленно обернулся и увидел рослого господина с густыми ухоженными бакенбардами, а также сразу же бросившейся в глаза военной выправкой, которую подчеркивали застегнутое на все пуговицы строгое черное пальто и надвинутое на лоб серое фетровое кепи.
– Зовут меня Крампе. Будем знакомы, – произнес незнакомец с улыбкой, ловко крутанув револьвер на пальце.
Белозубый оскал незнакомца, заставившего грабителя с ножом поджав хвост ретироваться, еще более смутил бастарда, из-за чего ответные слова будто застряли у него в горле.
– Тебе, Вилберн, придется прокатиться со мной, – спокойно заявил рослый господин, назвав онемевшего бастарда по имени. – Понимаю, насколько странно звучит мое настойчивое предложение, но придется его принять, поскольку в этом городе лучше мне не перечить, особенно чужеземцу. Опасаться тебе нечего. Скорее, наоборот. Можешь расценивать мое появление здесь как большую удачу. Впрочем, все подробности сообщу по дороге.
Вырванный из разбойничьих лап лишь по милости таинственного незнакомца бастард, неосознанно подчинился его властному тону и без излишних проволочек был препровожден им в ожидающую на мостовой у входа в переулок небольшую крытую карету с бородатым кучером на козлах, запряженную парой гнедых. Оказавшись в ее обитом синим бархатом салоне с въевшимся табачным духом, Вилберн уселся на расположенный по ходу движения кожаный диванчик, а вслед за ним напротив расположился назвавшийся Крампе господин. Только теперь бастард вдруг вспомнил, что раз или два уже видел мельком этого человека прогуливающимся по улице у входа в умиральню святого Иувенция, посчитав его тогда посторонним праздношатающимся субъектом.
– Терпеть не могу точить лясы, поэтому без лишних прелюдий сразу хочу тебе пояснить: я служу начальником охраны бургомистра Рупперштока, который в нашем огромном портовом городе полновластный хозяин, – сказал рослый господин, как только за окнами покачивающейся кареты поплыли дома. – Сам понимаешь, канцлер далеко, в столице, да и не до нас ему сейчас, поэтому главе города пришлось взять всю полноту власти в свои руки…
