Олег Александрович Сабанов
Тайна серебряного кольца
– А я здесь при чем? – перебил говорящего вновь обретший дар речи Вилберн.
– Дело в том, что с некоторых пор бургомистр серьезно озаботился собственным здоровьем, и хотя лекари никаких серьезных недугов у него не нашли, он все время на что-то жалуется – то рука болит, то нога, то голова, то живот крутит, то в жар бросает, то дрожь во всем теле, то в глазах темнеет. Признаться, я лично считаю жалобы бургомистра пустой блажью, однако сам он чересчур ими озабочен, что становится серьезной помехой в управлении городом, – сокрушенно сообщил Крампе, после чего приподнял указательным пальцем козырек кепи, чуть подался вперед и озвучил неожиданную просьбу: – Ты уж будь добр, подлечи Рупперштока, раз осел в наших краях, а он в долгу не останется.
– Но я не лекарь, вы что-то путаете! – воскликнул изумленный Вилберн!
– Знаю, знаю, успокойся. Ты бастард графа Реджинальда, удравший с какой-то девицей из его земель. Что вы там натворили мне неведомо, да и не интересно, честно сказать. Зато я прекрасно осведомлен о твоих целительских способностях, благодаря которым полумертвые доходяги буквально оживали. В этом городе у меня везде свои глаза и уши, в том числе в богадельнях – иначе никак! Бургомистр же здорово разочаровался в лекарях и теперь больше доверяет знахарям, вот только попадаются ему исключительно мошенники. Но ты, как видно, совсем другое дело! Поэтому я за тобой украдкой присматривал последние дни, даже от грабителя по случаю оградил.
«Сдали меня с потрохами проклятые монахини, как теперь выкручиваться, ума не приложу! – зло подумал Вилберн, а вслух сказал:
– Да не исцелял я никого, а только на краткое время заставлял доходяг забыть о своей хвори силой внушения!
– Подобного рода помощь от тебя и требуется, ведь бургомистра изводят лишь симптомы недугов, которые он сам себе надумывает, – невозмутимо произнес Крампе.
«Суровый крендель. Вцепился как клещ, шиш отделаешься, – заключил про себя бастард. – Но, похоже, про кольцо он в неведении, иначе со мной у него состоялся бы совсем иной разговор».
Оставшуюся часть недолгого пути они по преимуществу молчали, а когда карета остановилась невдалеке от ратушной площади возле красивого трехэтажного особняка с изящными балкончиками и обширной верандой, скупой на слова охранник бургомистра велел Вилберну следовать за ним. Вскоре оба поднялись по мраморной лестнице на верхний этаж и оказались у двустворчатых дубовых дверей, в которые после секундной паузы настойчиво постучал снявший свой головной убор Крампе. От усилившегося волнения бастард пребывал словно в тумане, а потому он сам толком не успел осознать, как подталкиваемый в спину твердой рукой подошел к расположенной у сводчатого окна кровати с шелковым балдахином, где в длиннополом халате с видом умирающего страдальца возлежал пухлый румянощекий мужчина лет пятидесяти. Глянув на подошедшего Вилберна лихорадочно сверкающими поросячьими глазками, он тут же обратился к нему возбужденным шепотом:
– Премного наслышан о твоем удивительном даре, добрый человек! Ты уж не побрезгуй мною, неподкупным градоначальником, помоги избавиться от измучивших в конец хворей!
Плохо понимающий, как реагировать бастард, стараясь скрыть свою совершенную растерянность, возьми да и спроси в ответ лекарским тоном:
– Что же конкретно вас беспокоит?
И тут бургомистра Рупперштока словно прорвало. Моментально сев на кровати, он принялся взахлеб перечислять бесчисленные признаки подозреваемых у себя недугов, часто путаясь и противореча ранее сказанному. Лихорадочный блеск глаз, частое дыхание, взволнованная речь, выступившая на лысине испарина и весь озабоченный вид градоначальника указывали на его полное погружение в тягостные думы о страшных недугах. «Неудивительно, что ему так худо. Если денно и нощно лелеять в себе подобные мысли, рано или поздно непременно занеможешь» – подумал Вилберн, вспоминая мнимых больных и прочих ипохондриков из прочитанных им романов, а также ловких шарлатанов от медицины, коих тоже там хватало. Подражая последним, он на минуту картинно прикрыл ладонью глаза, после чего певучим полушепотом произнес:
– Закройте глаза. Я уже начал испускать целебные флюиды, и теперь ваша задача всецело настроиться на собственное выздоровление. Конечный результат нашего сеанса будет зависеть только от вас, ибо ни один эскулап не в силах исцелить больного, если тот сам отказывается себе помочь.
Расчет бастарда был прост: раз уж отрицать удивительные события при посещении им хосписа было затруднительно, то следовало прикинуться знахарем, но обязательно напустить побольше тумана, чтобы оправдать свой неизбежный провал независящими от себя причинами. Между тем бургомистр послушно опустил веки с бесцветными ресницами и какое-то время сидел неподвижно, будто старательно вслушиваясь в тишину большой спальни, а когда вновь открыл поросячьи глаза, огорошил Вилберна, заявив:
– Мне здорово полегчало! Давно не ощущал такой легкости в теле!
Произнесенные слова явно были искренними, о чем свидетельствовали нотки умиротворения в только что истеричном голосе. Стараясь не терять самообладания из-за неожиданного поворота, бастард стал в силу своей начитанности городить напыщенный вздор о тонких энергиях эфира, понемногу подводя Рупперштока к мысли о том, что теперь его аура стала значительно чище, а потому выполнившего свою миссию целителя можно отпускать.
– Не тревожьтесь, молодой человек, вас быстро доставят домой, – сообщил бургомистр, поняв, к чему клонит бастард. – Только у меня к вам настоятельная просьба: не исчезайте по возможности из нашего поля зрения, ведь я еще настолько слаб, что вряд ли обойдусь без ваших новых сеансов. А помогать городскому голове, как известно, дело государственной важности!
С того дня Вилберн стал периодически бывать у бургомистра в качестве личного целителя. Обычно сопровождающий прибывал за ним в карете ближе к обеду, когда бастард с Селеной уже были наполнены энергией кольца минимум на сутки, а к вечеру того же дня его досыта накормленного доставляли обратно к доходному дому. За каждый сеанс пускания мистической пыли в глаза бургомистру он вознаграждался крупной денежной купюрой, ради которой обычный работяга вынужден был гнуть спину целый месяц.
– Чем же чужестранец может быть полезен знатным господам, управляющим этим огромным городом? – недоумевала Селена, знающая лишь о месте службы бастарда без всяких подробностей его конкретных обязанностей.
– Нужен им такой начитанный человек, как я. Однако и мне их щедрость как нельзя кстати, – отвечал Вилберн предельно туманно, втайне стыдясь своего нового статуса шарлатана.
Постепенно он пришел к твердому убеждению, что впечатленный рассказами о чудесах в умиральне Руппершток твердо уверовал в его целительский дар, и исключительно благодаря этой вере ощущал себя с каждым новым сеансом все более здоровым. Кроме того бастард допускал определенное воздействие на бургомистра всегда находящегося при себе кольца, но поскольку сам наполнялся энергией только когда носил его на пальце, всерьез к этому предположению не относился. Градоначальник же все более прикипал к своему новому лекарю, которого в душе считал знахарем от Бога и просто славным малым, поэтому частенько предлагал Вилберну сопровождать его в разъездах по городу, а также иногда высказывал при нем так, как не мог говорить на публике.
– Злодеи во власти самое страшное дело, поскольку от них никакой суд обычного смертного не защитит, – ворчал Руппершток, когда они оставались наедине. – Канцлер и вся правительственная свора постоянно талдычат о патриотизме, однако сами не спешат посылать своих отпрысков гнить в окопы или горбатиться на рудниках. Нет, они будут вкусно есть, сладко спать, колесить по курортам самых враждебных стран и вообще в ус не дуть, пока оболваненные ими люди туже затягивают пояса да пупы надрывают. И народец наш тоже хорош! Помахали перед ним разноцветной тряпкой флага, исполнил оркестр бравурный гимн, толкнул речь продажный краснобай, и он уже готов класть жизни за властных прохиндеев! А те только рады потешаться над пустоголовыми олухами!
Однажды в середине июня Вилберн прибыл для очередного сеанса в особняк к бургомистру, который пребывал в подавленном состоянии несмотря на хорошее физическое самочувствие и солнечный летний день.
– Чувствую себя натуральным душегубцем! Нет мне прощенья! – восклицал он, беспокойно вышагивая взад-вперед по своему домашнему кабинету перед глазами усевшегося в кресло бастарда. – Понимаешь, есть в нашем городе прорицательница Берта. Когда-то очень давно она предостерегла меня от дружбы с людьми, которых впоследствии повесили за антигосударственный заговор. Не послушай я ее тогда, в пору своей мятежной юности, меня постигла бы та же участь просто за компанию с ними и другим в назидание. Горожане всегда благоговейно относились к Берте, считая ее этакой Кассандрой, местным достоянием. Она же в свою очередь помогла очень многим из них, предсказывав поджидающие на жизненном пути возможные опасности и невзгоды. А в одном из своих пророчеств эта удивительная женщина поразительно точно описала несущий мор корабль из Азии с полосатыми парусами. Год спустя тогдашние власти города запретили заходить в наш порт похожему торговому судну, в чьих трюмах потом обнаружились переносчики тифа. Не жаловали ее только святоши, поскольку Берта никогда не переступала порог храма и к тому же происходила из рода неисправимых язычников, продолжающих по традициям наших забытых предков чтить древних идолов и наотрез отказывающихся крестить собственных детей.
Он взял из коробки на столе толстую сигару, немного повертел ее в руках, потом возвратил на прежнее место и продолжил:
– Около двадцати лет назад, будучи уже совсем старой, она вдруг впала в летаргический сон. Во всяком случае официальная медицина именно так определила ее загадочное состояние, при котором по всем признакам человек просто крепко спит, однако разбудить его не представляется возможным. Любая другая женщина в подобном положении наверняка вскоре скончалась бы от истощения, однако бросившие клич горожане быстро собрали деньги на лучших лекарей, которые смогли наладить ее питание с помощью специальных трубок. Все эти годы за Бертой ухаживали, омывали, разговаривали с ней, однако пробуждения так и не случилось. Ситуация со спящей прорицательницей, ставшей для многих здесь почти святой, здорово раздражала местное духовенство, поэтому оно постоянно требовало не противиться божьей воле и дать старому человеку «спокойно умереть». В общем церковь добилась своего через два десятилетия, и намедни совет города принял негласное решение перестать вводить Берте питательные вещества и воду. Мне же пришлось подписать для этого формальную бумагу, из-за которой я теперь чувствую себя душегубом, настоящим инквизитором, утвердившим казнь безвинного человека! А также последним трусом, поскольку у меня не хватило духу отказаться заверять документ, когда влиятельный епископ вскользь намекнул на выборы нового бургомистра.
– Не вижу причин себя винить, раз женщина уже была стара аж двадцать лет тому назад, – произнес Вилберн, выслушав взволнованного градоначальника. – Как ни крути, но во многом правы те, кто более не видит причин противиться неизбежному.
– Только этим себя и оправдываю. Уснула Берта будучи восьмидесяти с лишним лет отроду, значит сейчас ей более ста, – согласился Руппершток, после чего тихо добавил: – Пока она еще жива, я хотел бы ее навестить. Если желаешь, поехали со мной.
Обычно бастард уклонялся от подобных предложений бургомистра, не желая становиться частью его свиты и объектом неизбежных светских кривотолков. Однако рассказ о загадочной прорицательнице заинтересовал его так, как обычно увлекали начальные главы толстенных готических романов, а потому на этот раз он решил нарушить заведенное правило.
Вскоре после так называемого сеанса оздоровления они спустились к карете, которая повезла их прочь от центра города, примерно через час остановившись напротив небольшого каменного дома с медным флюгером в виде совы на островерхой черепичной крыше. Довольный тем, что вся свита бургомистра сегодня состояла только из следующей по пятам кареты охранника Крампе, бастард выбрался вслед за Рупперштоком на пустынную узкую улочку, где дежурили несколько офицеров в форменных фуражках с блестящими в солнечных лучах кокардами.
