Олег Слободчиков
Чёртов узел
Алик показал мозолистые ладони и опустил их. Пожилой в форме шагнул на мост, козырнул, и на чистом русском языке представился:
– Майор Сегизбаев, начальник РОВДа.
– Травник Истинбетов! – в тон ему ответил чикиндист.
Головастик опустил автомат, зашел сбоку, ловко освободил задержанного от рюкзака, ощупал одежду, голяшки резиновых сапог, повертел в руках бритвенной заточки складной нож – не придерешься, такой можно купить в любом магазине. Майор долго и внимательно изучал документы, даже оттиск печати на договоре вычитал.
– Какой дурак тебе паспорт выписал?
– Знал бы того ишака, сам бы в глаз плюнул, – ответил Алик с серьезным видом.
Майор вперился пристальным взглядом в глаза задержанного, тот выжидательно выдерживал его.
– Смотри! – Начальник насмешливо протянул паспорт круглоголовому. – Истинбетов Алик Кошибаевич – русский! – Ткнул пальцем в раскрытый паспорт и снова уставился на Алика узкими черными глазами.
– Сказали, какой-то пьяный чабан Кошибай нашел меня в лесу и сдал в приют… Будто его об этом просили! – настороженно ответил Алик, проглотив оскорбление.
– У русских нет такого имени, разве кличка?! Ладно! Где оружие? – спросил, как бы между прочим, снова опуская глаза к договору.
– Не имею! – так же коротко ответил Алик.
– Врешь! Мы возле палатки патроны нашли. – Промахнулся майор: патронов у Алика не было.
– Что молчишь? – резко вскинул глаза.
– Я патронов в палатке не оставлял.
– А где оставил?
– Ищите…
– Почему кровь на рукаве? – схватил его за руку Круглоголовый.
– Палец ободрал на осыпи. – Алик злорадно сунул руку ему под нос.
– Врешь, да возиться с тобой некогда. – Майор нехотя вернул документы. Алик сунул их в карман рубахи, старательно заколол его булавкой и стал собирать в рюкзак разбросанные по мосту вещи. Обыскали его умело и на совесть.
– Проходил здесь кто-нибудь? – дружелюбней спросил майор. – Может, что заметил? Парень вроде тебя застрелил кассира на ферме и ушел в горы.
Стволы автоматов с кривыми обоймами смотрели в землю, по-свойски болтаясь на плечах водителя и Круглоголового. Последний даже подмигнул:
– Дело серьезное! Может быть, вчера что заметил? Должен же ты нам помочь?!
«Помоги вам, – подумал Алик, – потом затаскаете». И все же клюнул на байскую ласку, поганенько скривил рот в ответной улыбке, был бы хвост – непременно вильнул бы им, и ляпнул:
– По этой дороге двое прошли вверх: мужчина и женщина.
– Во что одеты? – впился в него глазами майор.
– Он в клееных сапогах сорок второго, она – в кроссовках.
– Как одеты, спрашиваю? – нетерпеливо перебил майор.
– Я только следы видел!
– Откуда знаешь, что женщина? Может, подросток?
– Так аккуратно ступают только городские женщины…
– Так, так! – процедил Круглоголовый, и его раскосые глаза снова подернулись ненавистью: – Ничего не видел, ничего не знаю… Мы на дороге никаких следов не видели, а он по походке горожан от аульных отличает…
«Дур-рак!» – выругался про себя Алик, багровея и опуская глаза. Закурил, отвернувшись от сверливших его взглядов.
– Можно идти? – спросил, поскольку больше ни о чем не спрашивали.
– Иди! – нехотя разрешил майор.
Алик, сутулясь, закосолапил по бревнам моста. Зубами скрипел от обиды на самого себя: как юнца, поймали на слове, хотя говорили, как со скотом…
Уазик, резко развернувшись, пополз вверх по заросшей травой дороге, но она заканчивалась в полусотне метров от моста, переходя в широкую конную тропу. Машина снова развернулась и запылила вниз по ущелью, в обратную сторону. Алик сел, подождал, когда она скроется за поворотом, скинул рюкзак и поплелся берегом за утопленной энцефалиткой. Жаль было выброшенного мяса.
Мышей в лагере прибывало. Всю ночь они лазили по натянутому тенту палатки, шелестели полиэтиленом и бумагой, мешали спать, из-за них Алик толком не выспался. Утром он развесил на деревья мешки с продуктами, сложил палатку и стал набивать рюкзак. Путь предстоял по левому берегу реки. Хотелось обследовать все пади, выйти к границе участка, затем переправиться через реку, обследовать два притока правого берега. Эфедры там не могло быть, но свои места надо знать.
Алик залил костер. Солнечные лучи уже скользили по лесистому северному склону хребта. Сверкали белые выбросы лавин, подмытые течением реки, свежий ветер нес запахи снега и талой земли. Отшагав по тропе около получаса, он остановился возле ручья. Падь, из которой вытекал ручей, поросла густым кустарником, но немного выше было то, что надо: скалы и лес. Алик стал продираться к ним сквозь колючки, выбрался на склон и еще издали узнал место своего будущего жилья, как, наверно, зверь узнает будущее логово. Поросший можжевельником склон обрывался к ручью отвесной гранитной скалой, под ней была площадка. Чистый ручей огибал ее и водопадом скатывался в небольшой природный бассейн. Алик опустился перед ним на колени, напился и сел, осматриваясь по сторонам. До реки минут десять ходьбы, до моста – прилично. Эфедры поблизости нет, сухостоя мало – трудновато будет строиться, забрасывать продукты и ходить на работу, но избушка будет скрыта от чужих глаз и без нужды сюда никто не заявится. Ощущение защищенности и покоя перевешивало здравый хозяйский смысл.
Алик посмотрел на склон противоположного берега реки, крутой, покрытый лесом, на вершине его вздымались красноватые отвесные скалы с каменным куполом странного вида, похожим на башню или старинную крепость. Из-под купола тонкой змейкой тянулся узкий кулуар, распаханный многолетним сходом лавин. Его выброс из снега, камней и выкорчеванных деревьев лежал неподалеку от реки. Вот бы где устроиться: уж там-то никто не потревожит. Правда, путь из дома до рабочих мест с эфедрой занимал бы весь день и воды там, скорей всего, нет. Если только построить лифт и водопровод… И завертелись в голове несбыточные мысли об устройстве неприступной крепости, о теплом доме с детьми и любимой женщиной. Алик усмехнулся, сплюнул: только из города, а уже понесло…
В чистом майском небе застрекотал вертолет, снизился, ненадолго пропал за Башней и снова застрекотал, продолжая путь над горным хребтом. Алик встал, поправил на плечах лямки рюкзака. Верхняя граница его участка проходила где-то здесь, выше резать эфедру нет смысла: трудно вывезти, но он поднялся еще километров на семь, вынул из кармана измятую схему. Та падь, где он нашел подходящее место для жилья, называлась Жим-Жирт – в переводе с казахского «мертвая тишина». Алик хмыкнул, название ему нравилось. Теперь он стоял возле устья другого распадка – Аурулы, но прохода туда не видел – может быть, врала карта?!
Алик переправился через реку по перекату, слегка зачерпнув воду сапогом. Возле устья очередного притока Байсаурки был молодой ельник, среди деревьев клокотала прозрачная горная речка. Чикиндист стал подниматься по ней, вкрадчиво заглядывая в омуты и ямы. Под водопадами среди камней лениво изгибались крупные рыбины. Алик сбросил сапоги, вырезал удилище, настроил удочку, поймал мельтешившую муху, насадил на крючок, подвел к самому носу одной из непуганых рыбин, она, изогнувшись упругим телом, брезгливо оттолкнула наживку.
– Ишь, какая разборчивая, – пробормотал он, снял с крючка мокрую, хрустнувшую в пальцах муху, вытер руку о штаны, покрутил головой, осматривая траву и кустарник, накрыл ладонью зеленого кузнечика. И опять рыба отвергла наживку.
– Чего ж тебе надо, стерва? – сплюнул в воду Алик, толкнул пяткой камень на сыром песке. В утрамбованной лунке под ним забегали черные муравьи с крыльями. Насекомое задергало на крючке полудюжиной тонких ножек, и не успела наживка коснуться воды, как одна из рыбин схватила ее, в дугу согнув удилище. Вскоре на берег вылетела другая.
Алик развел костерок на плоском камне, насадил на прутик выпотрошенную рыбину, испек. Форель почернела, потеряв радужный блеск, расшеперила жабры и обгоревшие плавники. Перекусив, он наловил муравьев в спичечный коробок, вытряхнул из чехла палатку, сложил в него рыбу и пошел вверх по ручью, время от времени забрасывая удочку. Судя по времени, он поднялся километров на пять и поставил палатку: слишком много времени потратил на рыбалку, а надо было поторапливаться, чтобы сходить к куполу и посмотреть, зачем там снижался вертолет, может быть, стоят геологи?
Проснулся Алик поздно, торопливо вылез из палатки, развел костер, повесил над огнем котелок и стал укладывать рюкзак. Слева в речку впадал ручей, устье которого заросло барбарисом, в любом случае он должен был вывести к альпийским лугам, а там проще сориентироваться, где и как спуститься в соседнее ущелье. Алик три раза плюнул через плечо, накинул на голову башлык энцефалитки и стал продираться сквозь колючий кустарник.
Падь оказалась глубокой, крутой, как каньон, и извилистой. Возле воды склон был скользок. Каждый шаг давался с трудом, а время летело слишком быстро. Наконец оползни кончились, падь стала постепенно расширяться. Справа были скалы и осыпи, слева травянистый склон. Кто бы мог подумать, что у этого мелководного ручейка такое длинное ущелье?! На первой же лужайке возле воды Алик остановился, место было неуютное, открытое, но и здесь ночлег приятней, чем на продуваемом хребте. Он бросил рюкзак на землю, покрытую мхом и травой, огляделся, налегке прошел вперед. За скальным прижимом ручей раздваивался: один приток ниткой водопада скользил по скале, другой уходил в каньон с отвесными гранитными стенами. По этому каньону, скорее всего, можно было выбраться к куполу.
Прикинув, где завтра будет удобней подняться на хребет, он вернулся к рюкзаку, натаскал сушняка для костра и поставил палатку, закрепив растяжки камнями. Уже в сумерках заварил чай и поужинал печеной рыбой. Места казались укромными, без троп, оттого спокойно было на душе.
Проснулся он опять поздно: палатка нагрелась от солнца. Алик лениво вылез из нее, жмурясь, потянулся, сбросил рубаху, поплелся к ручью, поплескал в лицо холодной водой… Вдруг подобрался, резко выпрямился и насторожился от странного звука: показалось, будто палкой ударили по подушке. Обернулся – палатка завалилась, шнур растяжки был порван.
Капли воды еще висели на небритом подбородке. Слегка разинув рот, Алик лихорадочно соображал, что произошло. Вдруг котелок, навешанный над кострищем, сорвался со своего места и забренчал, всем законам вопреки катясь вверх, к осыпи, на его черном боку белела продолговатая вмятина. Выстрелов слышно не было, но явно стреляли с той стороны, где над скалой висело солнце.
– Эй ты, козел! – закричал Алик. – Чего тебе надо? – В ответ котелок, дернувшись, звякнул еще раз, и в воздухе порванной струной запела отрикошетившая от камня пуля. Ругаясь, Алик стал сворачивать палатку, укладывать вещи в рюкзак: его прогоняли. Стрелок терпеливо ждал. Взвалив поклажу на плечи, чикиндист двинулся вверх, к каньону. Раздраженно завыли еще три пули, пущенные одна за другой в скалу перед ним. По шлепкам и промежуткам между выстрелами Алик понял, что стреляют из малокалиберной винтовки. Повернув назад, полез вверх по осыпи. Пуля шлепнулась впереди, в зеленый клочок земли.
– Черта лысого! – прохрипел Алик, упрямо поднимаясь на склон: – В обратную сторону все равно не пойду!
Видимо, стрелок хотел заставить его вернуться тем же путем, которым он пришел, затем, будто засомневавшись, выпустил еще одну пулю и нехотя согласился с упрямым путником. Не отдыхая, Алик вылез на скалистый отрог хребта. Солнце висело уже высоко и не мешало смотреть в ту сторону, откуда стреляли. Он вытер рукавом пот с лица, вытащил бинокль и стал внимательно разглядывать противоположный склон: скалы, пятаки еловых колков. Где-то там прятался стрелок и наблюдал за ним. Их разделяло километра полтора – попасть в него из малокалиберной винтовки с такого расстояния было невозможно. Алик встал в полный рост, надеясь спровоцировать стрелка на выстрел, но тот затаился.
Можно было пройти по верхам отрога к водораздельному хребту и спуститься к ручью, который он видел вчера снизу. Можно, скрываясь за скалами, выбраться к куполу той самой Чертовой башни, возле которой снижался вертолет, но время подходило к полудню и очень хотелось пить. Стрелок мог быть заскучавшим шутником или сборщиком мумие, не желавшим раскрывать свои места, но мог и убить. Алик закурил, сунул бинокль в рюкзак, посидел на теплых, нагретых солнцем камнях и стал спускаться в ущелье Байсаурки.
Прошел день и другой, настроение было паршивым, не принимала Алика территория, а снаряжение и продукты были заброшены, все в долг, под будущие заработки. По-хорошему, нарезать бы машину травы и бежать отсюда, но у эфедры период цветения – не примут ее в конторе. Надо было ждать до июля, а строиться сейчас – потом будет некогда. Да и куда бежать? В бригаду, с ее вечными беспорядками, разборками? Уж лучше остаться и потерпеть, а там, глядишь, освободится какой-нибудь отдаленный участок.
Он сидел возле костра и думал. Между тем кто-то в его отсутствие побывал на таборе, наследив рифлеными альпинистскими ботинками сорок шестого размера. Такие ботинки из двойной кожи, со сменной привинчивающейся подошвой, Алик видел в прошлом году в «Спорттоварах». На туристском жаргоне – вибрамы, были ему и дороги и ни к чему, он предпочитал зимой и летом литой резиновый сапог. Алик осмотрел вещи и продукты – ничего не тронуто, похоже, в них даже не рылись. Но двойные вибрамы внимательно изучали его стоянку, заглянули в палатку. Такого осторожного обыска ему еще не устраивали.
Несколько дней Алик таскал вещи и продукты в Жим-Жирт, где присмотрел место для избушки, и почти утешился мыслью, что чабаны и туристы вряд ли будут его беспокоить, даже когда узнают про его жилье – это же надо отворачивать от прямого пути. После каждой ходки с грузом он садился, закуривал и снова смотрел на вершину противоположного хребта, где высился, как крепость, загадочный скальный купол. Вот бы где обосноваться! Однажды он захватил бинокль, сел и стал осматривать лавинный кулуар, падающий с этой вершины. Он выглядел уже иначе, чем в первый день на Байсаурке. На поляне, где недавно лежал снежный выброс, поблескивало озерцо. Видимо, на днях по кулуару сошел селевой поток. Неужели наверху озеро? Алик не поленился, переправился через реку, поднялся к низовьям селевого выброса. Что-то желтело между камней. Он нагнулся и поднял рваные остатки детского надувного круга в виде лягушки. Где-то возле Башни бывали люди, не так уж далеко от нее прятался стрелок.
Алик обошел выброс и хотел возвращаться, но вдруг пригнулся, как собака, взявшая след. Несколько отпечатков двойного вибрама нацеливались носками прямо в этот кулуар. «Там-то что ему надо?» – удивился Алик и тоже полез вверх, посматривая, как бы чего не упало на голову. Следы вывели к толстой ели, потоптались возле нее. Здесь Двойной Вибрам посидел, а потом… Исчез. Метрах в тридцати выше елки по крутому склону была отвесная скала. Алик добрался до нее: если бы даже Двойной Вибрам полез по стене, все равно должен был оставить следы, но их не было.
Алик озадаченно спустился к ели, вновь осмотрел ее. На коре со стороны реки, выше уровня человеческого роста, была натерта или пропилена глубокая канавка. Поудивлявшись непонятке, чикиндист стал спускаться вниз, осматривая другие деревья, но только зря потратил время. Так, ничего не поняв, он выругался и зашагал в свой старый лагерь. До вечера можно было успеть сделать еще одну ходку с грузом.
Через месяц Алик построил избушку. За это время к нему несколько раз приезжали чабаны, подолгу смотрели, как он укладывает бревна сухостоя в сруб, пили с ним чай, с детским любопытством выспрашивали, почему молодой мужик живет один: ни жены, ни детей. Звали в село, где можно получить дом, жениться и стать человеком. Алик смеялся: «Построю дом, заработаю на калым, приеду за невестой». – «Где же ты найдешь такую, чтоб согласилась жить без соседей?» – смеялись гости.
Было дело, и он когда-то серьезно подумывал об аульчанке: какая разница, какой национальности, если там, за первыми детскими воспоминаниями, был черный провал. Он – первый в роду, за ним право выбора, по какому пути идти потомкам, на каком языке говорить. Но чабаны были правы: та самая аульчанка, которая и за безродным женихом кинулась бы в город, никогда не поедет в еще худшую глухомань. Что ожидало Алика в ауле, он знал наверняка: разве только правнукам перестанут припоминать, что они потомки безродного кызылбаши, советского человека. Лишь город, в котором живут почти все, такие же безродные, как он сам, принимал его на равных, только там можно было найти невесту. Но до сих пор нормальных не попадалось: или пропитые, прокуренные мымры, которые без мата двух слов не вяжут, или двинутые на удовольствиях и развлечениях шлюхи с завидущими глазами.
Жилье получилось на славу: одна стена скальная, три других и крыша из бревен. Вход в избушку был на два метра выше ручья. Алик сделал высокое крыльцо и бревенчатую лестницу до воды. Пора было браться за серп и резать траву, поскольку местами эфедра уже отцвела. В один из теплых вечеров в конце июня он забрался на свою смотровую площадку, где обычно отдыхал с биноклем. Ужин был готов, времени до темноты оставалось много, Алик решил подняться чуть выше и опять наткнулся на следы «двойных вибрамов»: площадка была вытоптана ими. Хозяин ботинок приходил сюда несколько раз и, видимо, наблюдал сверху за работой чикиндиста. Что ему надо? Почему прячется, почему следит?
На следующий день, еще до восхода солнца, Алик вышел на крутой солнечный склон, поросший эфедрой. Вытряхнул под куст десяток пыльных мешков, спрятал под камень обед и флягу с водой. Первый в сезоне выход на работу всегда был торжественным событием и сопровождался особым ритуалом. Солнце поднялось из-за хребта. Первые лучи брызнули на склон. Алик дождался этого момента, встал, щурясь от света, закрепил на крючках, свисавших с пояса, пустой мешок, поднял над головой отточенный серп, повернулся спиной к солнцу, лицом к склону, где предстояло работать.
– Помогай мне! – попросил лесного духа, опустил руки, захватил пальцами пучок смолистой хвои, не затвердевшие еще стебли хрустнули под острием серпа, и началась работа. Часам к десяти склон раскалился под солнцем, от жаркого духа эфедры кружилась голова. Так он отработал половину июля. Каменистый южный слон покрывался крапом туго набитых мешков, разложенных по камням для просушки.
А в доме Алика заедали мыши. Как ни прятал продукты, они пробирались к ним, грызли, портили: рис перетаскали в сахар, горох в муку. Белки были еще пакостливей – залазили в мешки и пакеты, подвешенные к потолку. Ночью в избушке стоял писк и гвалт, мыши дрались, носились, гремели посудой, прогрызли капроновую флягу с подсолнечным маслом. На них приползли змеи. Два щитомордника поселились под крыльцом, мышиный разбой немного утих, но теперь каждый раз приходилось осматривать и перетряхивать спальный мешок, чтобы не лечь или не сесть на змею. Нужна была кошка, за ней пришлось идти в село.
Во время работ у Алика появился приятель из чабанов, киргиз Богутек, тоже одинокий и чужой среди местных жителей. Он не раз приезжал к дому под скалой, сносно говорил по-русски, любил порассуждать о вольной жизни, понимал Алика и рассказал, где в селе находится его дом.
Богутека в селе Алик не застал. В доме была только его временная жена-казашка. Она не понимала по-русски, но про Алика слышала от мужа.
– Алик – друг, Алик – гость! – повторяла, с трудом вспоминая русские слова.
– Мысык надо… Берше! – не лучше, чем она, объяснился Алик. – Мышь заел… Вот черт, как же мышь? А, да! Тышкан коп, мысык берше. – Алик запустил пальцы в отросшие волосы, пошевелил ими, как ножницами: – Волос тышкан рвет по ночам на гнездо!
– Ой-бай! – посочувствовала женщина, поняв или не поняв его. – Алик – друг, Алик – гость! – пробормотала снова, накрывая низкий столик-дастархан.
Богутек приехал вечером. За отарой смотрел его помощник, и Алик задержался в селе, занял у чабана деньжат, купил хлеб, сигареты, чай и отправился обратно пешком, с рюкзаком за плечами, с мяукающей кошкой в мешке, хотя Богутек предлагал лошадь. После гостевания чикиндиста слегка мутило, сорок километров за день в таком состоянии не пройти. Он переночевал в ельнике, привязав «нерусскую» кошку шнурком к дереву. Ей это было привычно: в юртах их держали на привязи.
К полудню он вышел на лагерь альпинистов. Они встретили Алика гостеприимно, слышали от лесника и чабанов, что неподалеку живет русский одиночка, высокомерно похлопывали по плечу, натянуто восхищались жизнью среди природы. Но бич он и есть бич, налили ему полстакана спирта. Алик отказываться не стал, выпил, с любопытством поглядывая на обувь спортсменов, на следы вокруг палаток, выискивал отпечатки двойного вибрама.
Альпинисты расспрашивали про охоту. Алик отмалчивался, мол, этим не занимаюсь, рассказывал о рыбалке. С заумными, строгими разговорами приставала только бабенка в очках, похожая на учительницу:
– Неужели не надоедает такая жизнь? У каждого нормального человека должно быть стремление к комфорту, семье…
– Значит, я ненормальный? – ухмылялся Алик. Спирт брал свое.
– Я этого не говорила.
– А зачем вы в горы ходите?
– Мы ходим в свободное время, в отпуск…
– А у меня вся жизнь – отпуск!
– Но впереди старость? Нельзя не задумываться, что с тобой будет, когда ослабеешь, когда останешься без средств и близких?
Алик кашлянул, закурил. Вот язва, и чего пристала?
– Чудные вы, горожане, – сказал, раздраженно посмеиваясь, – не успели родиться – уже о старости думаете. И от того страха всю жизнь, как в оглоблях… От инсультов, инфарктов загибаетесь… И до старости мало кто доживает… Духа у вас не хватает жить по судьбе. А у меня хватает!
Альпинисты, сидевшие кружком, удивленно переглянулись, не ждали философии от лесного оборванца. Алик понял, что ляпнул лишнее, прикинулся захмелевшим.
– Съела? – рассмеялся руководитель группы, полнеющий мужик лет сорока. В горах люди с его комплекцией встречались редко. Учительница больше не приставала и как-то незаметно исчезла.
– Спортом занимаетесь, значит? – пролепетал Алик, заполняя недоверчивую тишину. – И что, все вершины вокруг облазили?
Старший стал терпеливо объяснять, что поблизости «категорийных» вершин нет, есть скальные стены и ледовая лаборатория выше по притоку реки. На них спортсмены и тренировались.
Алик, сделав кислую мину, разочарованно покрутил головой:
– Выходит, торчит вон скала на хребте, – указал на Чертову Башню, – поблизости тропа, а на нее, может, и не ступала нога человека?
– «Не ступала» – относительное понятие, – посмотрел на скальный купол старший: – Там стенка всего-то метров двадцать, а снаряжение тащить по крутизне больше двух километров. К тому же вершина некатегорийная, не зачтется. Это геодезисты лазят на каждую возвышенность.
– Понятненько! – пробормотал Алик, теряя интерес к спортсменам и собираясь в путь. Примолкшая было кошка в мешке опять хрипло замяукала.
– Измаялась, бедолага. Ничего, скоро будем дома.
Закончился сухой, знойный июль, наступил такой же жаркий и душный август. Алик старался выходить на работу с рассветом, почти до полудня резал траву, потом прятался в тень и пережидал зной. На осыпях сохло все больше мешков с эфедрой. И так изо дня в день тянулась безрадостная, монотонная работа. К середине августа он наработал почти четверть годового плана. Еще два десятка мешков – и можно было ехать в город заказывать машину для их вывоза, заодно отгуляться. Уже без неприязни, с юмором вспоминались городские загулы, мечталось о чистом и возвышенном, о радостных встречах, к которым втайне стремился всякий раз, покидая горы.
Как всегда, он вышел из избушки в сумерках, подошел к склону, сел. Нужно было лезть вверх, а не хотелось, хоть плачь. «Может, плюнуть на работу и сходить на рыбалку?» Алик вытряхнул из рюкзака под куст пустые мешки и зашагал берегом реки туда, где были спрятаны удочки. Не прошел он и десяти минут, снова сел и нехотя закурил новую сигарету. Осмотрелся вокруг, растер окурок о камень и повернул домой.
Перед тем как ехать в город, надо было дорезать недостающее, чтобы не платить за неполную машину, надо было спустить мешки со склона, перетаскать к мосту, переправить через реку. Работы на неделю, но накатило хорошо известное одиночкам состояние. Так с ним случалось два-три раза в год, если, конечно, не успевал вовремя выехать и отгуляться. Обычно во время таких приступов он заваливался на нары, не готовил горячую пищу, просто лежал, время от времени впадая в недолгий сон, тупо пережидая лень с тоской. В снах приходил город с его обманными посулами и страстями, чтобы снова затосковать по одиночеству и лесу.
В грязных кальсонах, в свитере на голом теле Алик лежал в избушке вторые сутки, перечитывая измятый газетный лист. Внизу, на осыпи, сорвалось несколько камней, потом послышались шаги. Зверь или человек? Алик нехотя сел на нары, сунул голые ступни в опорки.
– Эй! – прокричал задыхающийся от бега голос. – Есть кто?
Алик открыл дверь, высунулся с кислой физиономией, щурясь от солнца. На другой стороне ручья стоял крепкий парень лет тридцати в городской одежде. Пот ручьями тек по его лицу. В руках у него был шерстяной ком свитера. – Ты один? – спросил, пристально вглядываясь в глаза чикиндиста.
Алик кивнул:
– Заходи!
Парень вытряхнул из свитера перетянутый шнурком полиэтиленовый пакет, швырнул через ручей, и Алик механически поймал его.
– Спрячь, – прохрипел, переводя дух, – я в долгу не останусь. – Беглец воровато оглянулся и побежал вверх по чуть приметной конной тропе.
Алик повертел в руках сверток, сдернул шнуровку. В первый миг ему показалось, что это мумие. Он пожал плечами, недоумевая, понюхал, и дремота вмиг прошла. Это был опий. Внизу заржала лошадь, цокнули по камням подковы. Алик торопливо вытряхнул черный комок в ручей, осмотрелся, куда бы забросить пакет со шнуровкой, бросил в печку и подрагивающими пальцами стал торопливо разводить огонь.
Верхами подъехали трое в гражданском. Впереди знакомый милиционер в рубахе, наголо стриженная круглая голова, посаженная без шеи между плеч, тяжелая кобура на поясе. Верховые крикнули: «Алик!» Чикиндист вышел на крыльцо в кальсонах и сбросил свитер.
– Был кто-нибудь? – спросил Круглоголовый.
– Не видел!
– Чего свистишь? Вот его следы, – кивнул под ноги своему коню.
– Я бы и вас не увидел, если бы не орали.
– Ладно, доставай ширево…
– Что это? – усмехнулся Алик.
– Дурь, опиуха, тебе лучше знать, как вы эту дрянь называете!
– Сам достань, если такой умный! – хмуро проворчал чикиндист, прикуривая сигарету. Пальцы его дрожали. Участковый заметил это скрываемое волнение, что-то сказал по-своему, двое спешились, один вошел в избушку, другой стал рыскать вокруг нее. Алик спустился с крыльца, сел на траву, подумал: «Эх, ментяра! Был бы ты повежливей, может, и в майоры выбился». Участковый, считая себя повелителем здешних мест, не мог снизойти до вежливости с бичом. По догадкам Алика, он прикидывал: если скупщик спрятал опий здесь, нет смысла за ним гнаться. Бич не убежит. Какая разница, кто сядет. За тем, прытким, надо еще гнаться, а этот здесь. Между тем купец уходил все дальше и дальше на хребет, где его поджидала другая группа преследователей.
Возле избушки искали старательно, заглядывали в каждую щель, прощупывали каждую тряпку. Ничего не нашли.
– Знаю, сеешь мак! – пристально глядя приуженными черными глазами, процедил участковый. – Анашу куришь, по морде вижу…
– Ищи! – пожал плечами Алик.
– Найду когда-нибудь!
Он достал из седельной сумки портативную рацию, чуть больше фонарика, включил, затрещали, запищали помехи, сквозь них откликнулся голос. Участковый что-то сказал по-казахски, из чего Алик разобрал только «Жим-Жирт». Трое сели на лошадей, стали подниматься по тропе, следом за купцом.
Алик вернулся в избушку. Вещи и продукты были разбросаны, жалобно мяукала кошка. Он надорвал пакет пшенного супа с сублиматом натрия, высыпал горсть в рот, хотел запить водой, но чайник оказался пуст. Спускаться к ручью не хотелось. Алик поправил спальный мешок на нарах и снова улегся.
Приступ прошел так же неожиданно, как и начался. Однажды в полдень Алик проснулся, ощущая сильный голод, наварил кастрюлю супа, прибрал в избе, а на следующее утро вышел на работу с твердым намерением резать траву дотемна, не меньше десяти мешков в день. Нужны были деньги, кончались продукты, надо было приодеться к зиме, энцефалитный костюм, подаренный Индейцем, выгорел на солнце и висел на нем, у рубахи один рукав до локтя, другого вообще нет. Старые сапоги – рванье, заштопанное суровыми нитками.
Неделю Алик работал на совесть: заготовил недостающие мешки и перетаскал их на берег. Оставалось всего ничего – перебросить через реку, и он решил прийти домой пораньше. На крыльце сидели двое. Купца он узнал сразу и мгновенно оценил обстановку. Надо было бежать или нападать первым, но купец добродушно улыбнулся, протянул руку.
– Здравствуй, брат! Круто мы с тобой ментов нагрели. Молодец, почти на час задержал их…
Ударить первым дружелюбно улыбающегося человека Алик не смог. Второй, сухой и психованный, видно, наркоман, тоже протянул вялую руку.
– Верни товар, за мной не заржавеет! – хлопнул себя по карману купец. – Сотня твоя, товар – деньги!
– Нет у меня ничего! – хмуро пробормотал Алик, понимая, что заваривает кашу не в свою пользу.
– Не шути так. Я точно знаю, у тебя ничего не нашли. – Вокруг глаз купца паутинкой напряглись морщины.
– Потому и не нашли, что в ручей бросил, – как можно спокойней сказал Алик, но голос его предательски дрогнул, и он, злясь, заговорил громче: – Ты меня спрашивал, хочу ли я ввязываться, когда пакет подкидывал? – Голос его зазвучал уверенней, действительно, какого черта?
Он следил за каждым движением купца, жалел, что при себе нет даже серпа, а складной нож в застегнутом чехле, и не заметил, как второй, плюгавенький, зашел сбоку и ударил по почкам. Алик даже прикрыться не успел. Охнул, присел. Купец тут же саданул его кулаком в живот. «Надо было бить первым!» – задыхаясь, подумал Алик. Когда очухался, понял, что сидит под деревом, руки связаны за стволом. Ловкие ребята. Перед глазами мельтешил свежий спил обреза и желтая пачка денег.
– Выбирай! – скалился купец.
Внутри короткого ствола был виден заводской пыж в завальцованной картонной гильзе, виднелась даже циферка номера дроби. «Полбашки снесет, если в упор», – пронеслась в голове глупая мысль.
– Ну? – Купец ткнул его стволом в лоб.
