Олег Слободчиков
Чёртов узел
– Повезло, что ты уже здесь, ночевать не придется. Мигом загрузимся – и назад! К полуночи будем в городе.
Возле моста шофер заскочил в кузов, стал швырять на снег связки мешкотары. Последним перекинул через борт тяжелый, перетянутый веревкой мешок.
– Это тебе, хлеб!
– Вроде не просил?! – подхватил тюк Алик.
– Сосед заказывал. Мимо проезжал, а его уже нет: в город смотался на праздники… Возьми, сухарей насушишь. Не везти же обратно.
Алик перетаскал мешкотару под мост, в сухом месте подвесил мешок с хлебом. Надо было сходить в избушку и накормить кошку, но шофер поторапливал – боялся ехать через перевал в темноте. «Не сдохнет», – подумал чикиндист. Одет он был по-городскому – для Анки старался. Документы при себе. Вдвоем они быстро загрузили машину и выехали в город.
* * *
Все было как всегда: первое ослепление разрисованными новогодними витринами, конфетти и серпантином, желание слиться с праздничной толпой. И снова город, равнодушно обнюхав чужака, швырнул его на обочину сияющих проспектов. Алик вернулся бы на участок через неделю, но нужно было разделаться с бумажными делами.
Второго января он явился в контору за новым договором: нижняя губа его была разбита, под глазом красовался синяк, другой глаз и вовсе заплыл. Алик толкнул дверь управляющего, но там теперь была бухгалтерия. Индеец переехал в самую большую и светлую комнату. Против входа в его новый кабинет стояла мебельная стенка с пустующими книжными полками, на которых вкривь и вкось – все те же книги Ленина, Уголовный и Гражданский кодексы. В углу – тот же старинный сейф, на нем, как положено, портрет вождя. За полированным столом сидел сам Индейкин, без бороды, в новом костюме, с синяком под глазом.
– С Новым годом, Алик, хрен моржовый! Что тебе подарить? – толкнул через стол пачку «Беломора» – Вижу, погулял на славу!
Алик сел, устало вздохнул:
– Все, что хотел, получил: по-свински напился, подрался, побывал в вытрезвителе… Все в три дня и за шестьсот рублей.
– Да… – откинулся на спинку кресла Индеец. – Талант… Ну, поделись, куда деньги деваешь?! Да за шестьсот рублей в лучшем ресторане, с юными шлюшками, через гостиницу… Еще бы шампанским похмелили и на такси в контору привезли…
– Чем делиться? – хмуро пробубнил Алик, трогая пальцем коросту на губе. – Стою на остановке при деньгах, почти трезвый, встречаю корешка по службе в армии. Взяли по одной, пошли к нему домой, только сели – вламываются его друзья. Что там литр на всех – дал денег на пол-ящика. Только разгулялись, заявляется такой, весь из себя, пальцы гнет, щеки дует, сигареты – и те стреляет, говорит – блатной на общаке в Семипалатинске. Компашка слушает и удивляется. Бухнули еще. Я присмотрелся, у него мушки наколоты, ну и потребовал – покажи-ка портачки на спине. Сдается мне, у тебя там голая баба, а я, благородный бухарик, с тобой за одним столом, да еще угощаю. Потом дрались. Очухался в вытрезвителе. Говорят, на улице подобрали… Да, что об этом. Ты-то как «фонарь» заработал?
– Пускай не лезут! Налаживал деловые связи… Поскользнулся, упал… В райком звоню, говорю, не могу больше на такой работе: что ни достань, везде пить надо. Сопьюсь! А мне говорят: вылечим, потом выгоним. – Индеец вскочил, раскланялся: – Здрасьте, Марья Ивановна. С праздничком, здоровьица вам в Новом году!
В дверях стояла пожилая уборщица с ведром и шваброй.
– Бок болит, – пожаловалась с серьезным видом.
– Так отлежались бы, тут я и сам могу подмести…
Затем в кабинет влетела полная женщина в очках и собольей шапке.
– Александр Васильевич… Безобразие! С утра в слесарке пьют. – Боком меж стульев она стала пробираться к телефону. – Я им сказала, вызову милицию.
Глаза управляющего строго блеснули.
– Кто? – спросил.
Женщина-бухгалтер назвала фамилии старых чикиндистов. Индеец выслушал и с важностью продекламировал:
– Сходите в столовую, купите закуски и отнесите… Надо помнить, за чей счет мы с вами получаем зарплату.
Бухгалтерша разъяренно выскочила из кабинета, а управляющий с чувством исполненного долга опустил голову и стал заполнять договор, бормоча под нос данные из паспорта чикиндиста.
– Выгонят тебя! – серьезно сказал Алик. – Хорошо еще, если не посадят. Гляжу, вокруг уже торговая чернота вьется, из шашлычников набирал их, что ли?
Управляющий поднял бритое лицо с лиловым синяком. В глазах мелькнул фанатический блеск:
– Зато к любому чикиндисту приду, скажу – обнищал, дай, на твоем участке машину эфедры нарежу – не откажет. Никому из своих плохого не сделал.
– Да уж, – придерживая пальцем разбитую губу, криво улыбнулся Алик. – С твоего кресла на волю еще не уходили.
– Буду первым! – отрезал Индеец и протянул договор, закрепляющий за Аликом участок на следующий год.
От последнего казахского села в долине реки почти до лесного кордона Алик доехал на попутной машине – в новом году ему везло. До избушки оставалось часа три ходьбы. К тому же колею машины, вывезшей эфедру, еще не замело, идти по ней было легче, чем по сугробам. Засветло он добрался до моста и, наверно, в этот день не полез бы под него за оставленным хлебом, но увидел на снегу странные следы: ни куница, ни белка… Следы вели под мост. Алик сбросил рюкзак и заглянул туда.
– Мяу! – раздалось из полумрака.
– Кис-кис! Ты, что ли?
Кошка вылезла из-за бревен на свет, отчаянно заголосила с обидой и укором. Алик протянул руку, подманил ее:
– Иди сюда, иди! Ну, не ори, бичовка… Всего-то чуть больше недели посидела одна.
Он сунул кошку за пазуху, удивляясь, что она ушла от дома так далеко. Хотел прихватить пару булок мороженого хлеба, но мешок был пуст, а в нем продрано отверстие диаметром как раз по кошке.
– Ничего себе! – Алик удивленно вытряхнул на снег последние крошки, заглянул в круглые кошачьи глаза, ощупал живот. – Пятнадцать булок схавала. Да куда в тебя влезло?
Он спустился к воде и тут нашел множество следов, незаметных сверху. Кто только ни подкармливался из мешка: и мыши, и сороки. Приходили горностаи.
В избушке было холодней, чем под открытым небом. И все же Алик не стал сразу разжигать промерзшую печь, сел на нары, закурил – наконец-то был дома.
Темнело. Жарко потрескивала печка, светила керосиновая лампа, булькал в кастрюле последний, иссохший и вымерзший, кусок маралятины. Кошка, успокоившись, свернулась на спальном мешке и громко мурлыкала, время от времени поднимала настороженную голову, отрывисто мяукая и содрогаясь после пережитого. За стенами холодало. Яркие звезды высыпались на черном небе. Алик выходил на крыльцо, задирал голову к Большой Медведице, заглядывал с мороза в свою теплую конуру с мерцающей лампой, на душе было покойно и радостно.
Широким ножом он накрошил в миску принесенного лука, залил его кипящим бульоном, лезвием зацепил из кастрюли кусок мяса. Суетливый и скандальный город был далеко, визит вспоминался как что-то давнее и ненастоящее.
Через день Алик собрался на охоту – проверить петли и капканы. Если Виктор и обходил их неделю назад, стоило подстраховаться – он мог что-то забыть или не заметить. Чикиндист пошел вниз левым берегом реки. Здесь, на солнечной стороне, снег уже стаял, но ручей, где стояла первая группа петель, был в свечных наплывах льда. Среди кустарника виднелся след Виктора, чуть ниже волчьи следы. Стая шла прямо на петли и вдруг повернула в сторону. Косолапя, по-звериному клоня голову, будто вынюхивая путь, Алик зашагал по следам стаи, распутывая маленькую лесную головоломку. Когда все прояснилось, сел, закурил. Выходило, что стая шла снизу, наткнулась на марала и погнала его вверх по склону. Устроив прогон и не найдя изъяна в беге животного, волки отказались от погони, но спустились к берегу уже выше того места, где их ждали капканы.
На следующий день Алик пошел вверх по реке по левому берегу, переправился через русло и зашагал по заснеженной пади. В тех местах, где весной так хорошо ловилась рыба, были лед и снег, плотный на открытых местах, рыхлый под елями. У излучины речки, где парила большая полынья, следы «рассказывали» смешную историю. Две рыси, видимо, коты, встретились у переправы – обледеневшего круглого бревна, переброшенного с берега к берегу. Коты потоптались на местах, грозя друг другу с разных берегов и не решаясь перейти в чужие угодья. Наконец тот, что понахальней, ступил на переправу и чуть было не перешел на чужой берег. Соперник испугался и даже отбежал за деревья, но смельчак сорвался и упал в воду – на снегу видны были отпечатки его мокрых лап. Трухнувшего кота купание противника так вдохновило, что он скреб кору на ближайших деревьях, делал огромные скачки.
Алик подошел к переправе, потрогал бревно, его концы неустойчиво скользили на камнях. Под тяжестью зверя оно провернулось. Алику представилось лицо Виктора, провалившегося в студеную воду, и он расхохотался, кривя поджившую губу.
В верховьях пади он вновь остановился, слегка ошеломленный: точно помнил – ставил петлю меж трех молодых елей, а ее не было. Подошел ближе – покусанные ветки, потертая кора, капли крови. Явно сидел волк и был снят неделю назад. Если это сделал Виктор, почему так старательно замаскировал место? Почему снял с дерева остатки запутанной петли? Хотелось верить, что компаньон сделал это по своей аккуратности, но настроение портилось: слишком много распрей бывало в прошлом из-за копеечной выгоды. Не денег жаль – товарища.
В другом месте на берегу открыто валялась ободранная волчья туша.
Виктор пришел вскоре после выпавшего снега, как и договаривались. Алик рубил дрова возле избы: шапка набекрень, из-под нее рассыпались по плечам густые волосы, из-под жилета торчала рубаха, из сапог – портянки. Он услышал, как загремел на тропе камень, выпрямился, воткнул в чурку топор. В добротной ватной куртке, в кроличьей шапке из-за елей вышел Виктор и странно улыбнулся. Из-за его спины выглянула Аня. Алик в первый миг не узнал ее: в просторной пуховке Алексея и шерстяной шапочке она походила на мальчишку.
– Проходите, чай еще горячий. – Он пропустил гостей вперед и стал торопливо заталкивать подол рубахи за пояс, застегивать брюки, висевшие на одной пуговице.
Гости сели на нары, не раздеваясь. Алик недавно сделал приборку, ему казалось, что в избе чисто, но, заметив, как Аня украдкой огляделась, вдруг увидел свое жилье ее глазами: засаленные одеяла, спальник, черная от сажи посуда.
– Ты не смотри, что она не блестит, – кивнул на кружку, наливая чай, снутри у меня все чистое.
Виктор улыбнулся, взглянув на женщину, она решительно поднесла кружку к губам, а он расстегнул ватник и вытащил из кармана деньги.
– Я двух волков снял. Взять половину, как договаривались, не могу: твои капканы и петли, ты ставил их. С меня хватит и третьей доли. Даже это много.
Алик сгреб пятерней деньги, не считая, бросил их на полку. Оттаял стывший в груди комок.
– Волчара был уже околевший?
Виктор, отхлебывая мелкими глотками наваристый чай, кивнул.
– А как обдирал?
– Пришлось к себе тащить, оттаивать… Здоровый кобель. Лешка купил обе шкуры. Тебе ведь все равно, кто платит?!
– Все равно! – загромыхал чайником Алик.
Виктор внимательно выслушал его рассказ о проверке петель, потом взглянул на часы:
– Пойду посмотрю по низам, к ночи, может быть, вернусь.
Он ушел, Алик остался с Анной.
– Надолго в гости? – спросил, закуривая: наедине с ней почувствовал себя неловко. Ей тоже было отчего-то не по себе. Она, не ответив, кивнула и сбросила пуховку.
– Принеси воды, а я посуду помою… Могу блинов напечь, хочешь?
Она опять была слегка заторможенной, но не такой, как при последней встрече.
– Какой разговор? – засуетился. – Варить, посуду мыть, стирать – самая тяжкая работа. И блинов давно не ел.
Печь топилась непрерывно. Анна приготовила обед, выстирала вкладыши от спальника. Алик время от времени заходил в избушку погреться, присаживался, тайком наблюдал за красивой, молодой, влекущей женщиной из другого, чистого, аккуратного и вежливого, мира. У него таких не было. Алик бросал затаенные взгляды на ее белое лицо с правильными чертами. Уже полдня они были вместе, но неловкость не проходила, и он догадался вдруг, что почти никогда не сближался с женщинами трезвым. Чтобы устранить эту отчужденность, нужно было выпить, но не было даже браги, иначе все могло встать на свои привычные места.
Темнело. Алик протер стекло лампы, зажег керосинку, а непринужденного разговора все никак не получалось, хотя он все время что-то говорил, а Аня, рассеянно слушая, ускользала от его взглядов, которые становились все пристальней. Перебрасываясь словами, после ужина они лежали на нарах, не касаясь друг друга, прислушиваясь к звукам за стенами. Оба почувствовали облегчение, услышав шаги Виктора.
Утром Виктор ушел вверх по реке, опять оставив Аню наедине с Аликом. Поднялся он рано, сам затопил печь, разогрел завтрак и притворил за собой дверь. Потом встала Аня и загремела посудой. Алик, проснувшись, раздумывал, чем заняться.
– Э! – пробормотал, закуривая натощак. – Да ведь сегодня Новый год по старому стилю! Встретим?
– Встретим! – улыбнулась Анна.
– А что будем пить?
– Чай!
Алик полежал, почесываясь, глядя в потолок, набранный из жердей.
– На охоту, что ли, сходить? Подстрелить бы тетерева или куропаток нащелкать. Если их по уму испечь, ничего вкусней не бывает.
Он позавтракал и стал собираться, чтобы не оставаться с ней наедине.
– А тебе не будет скучно одной? – спросил.
– Нет! Иди. Я почитаю. У тебя много хороших книг. Откуда они? – Опустила голову и стала листать одну из них.
– Из библиотеки! В ауле почти никто не читает по-русски, поэтому много хороших книг.
Он снял с дерева припрятанный дробовик, не без удачи пошлялся до полудня, вернулся с радостным предвкушением, что в избушке тепло, не одиноко и готов обед. Анна в ярком свитере сидела на нарах, ее каштановые волосы были расчесаны на прямой пробор и рассыпались по худеньким плечикам. Впервые, хотя бы на миг, ее ускользавший взгляд встретился с его настороженными глазами, и он вдруг увидел ее в упор, так, что лицо врезалось в память и наконец, запомнилось.
– Не скучно? – спросил, переступая порог.
Она поднялась с нар, непринужденно подалась навстречу, так, что у него промелькнуло желание обнять ее. Он скинул потрепанную куртку, вывалил из рюкзака десяток ощипанных и выстывших куропаток, сел ближе к печке.
– Завари-ка чай покрепче, – попросил непринужденно.
Вскоре стемнело, высыпали звезды. Алик, приодевшись в чистую рубаху, умытый, бросил на плиту зеленую ветку можжевельника, изба стала наполняться терпким ароматом. Анна потыкала ножом тушки, уложенные на сковороде одна к одной.
– Еще семи нет, – вдруг всхлипнула с тоской. – Второй год в горах и все не привыкну к этим долгим вечерам. – Села рядом с Аликом, не настолько близко, чтобы коснуться его локтя, безнадежно и потерянно опустила плечики, зажав коленями ладошки.
Тронутый нахлынувшим сочувствием к этой странной женщине, Алик осторожно обнял ее, и она покорно положила голову ему на плечо…
– Так зыбко все, ненадежно! – опять всхлипнула. – Не по-настоящему как-то. – Закрывая глаза, подставляла Алику шею, солоноватые щеки и прятала губы.
Куропатки стали подгорать. Она легко высвободилась из его рук, он ее не удерживал, убрала сковороду, сняла свитер, оставшись в красной мужской рубашке, легла на чистый белый вкладыш лицом вниз.
– Расскажи о себе, – попросила все с теми же слезами в голосе.
«Я родился в Сибири в семье рыбака…» – дурашливо запел было Алик и осекся, взглянув на ее беззащитную спину. Сказал серьезно: – По мелочам-то я все уже рассказал, а по жизни: первые пятнадцать лет – детдом, потом два года – ремеслуха, после сразу армия. После дембеля, с двадцати, так вот и живу. Пару раз, сдуру, заносило в города, но ненадолго: года не выдерживал. Что еще? В детдом попал вроде из Уйгурского района, по паспорту – черте что. До шестнадцати лет фамилию как только ни писали, после в паспорт внесли – хорош, думаю: пусть такой остается. На морду – то ли хреноватый русский, то ли мешаный уйгур, точно не казах, не киргиз, не турок. Кто, сам не знаю… Наверное – сын леса, как Лешка говорит…
– Ты был женат? – пробубнила она, уткнувшись лицом в спальный мешок.
– Много раз! – Об этом Алик мог рассказывать долго, с юмором и, ухмыльнувшись, собрался начать повесть о своих любовных похождениях, но Анна уже все поняла, перевернулась на бок, хлюпнула носом:
– Давай заработаем денег и уедем… Куда-нибудь далеко-далеко, на Камчатку, на Чукотку, лишь бы подальше отсюда.
– Зачем? – Он удивленно пожал плечами. – Хочешь, я построю большой дом… Ты родишь пять сыновей и пять дочерей, похожих на тебя. – Заметив, как дрогнули ее губы в печальной насмешке, добавил: – А что? Чтобы жить в лесу, много денег не надо. Я их всегда заработаю, если не пить. Было бы для чего.
Она грустно улыбнулась, не ответив на его робкое предложение.
– Неужели тебе не страшно одному?
– Кого здесь бояться? – усмехнулся он: – Звери не люди – ради забавы не бьют! Знаешь повадки – никто не тронет. – Вспомнил, как едва не был убит на этом самом месте, но упрямо добавил: – В лесу хорошо, надежно и спокойно.
Ему страстно захотелось задуть лампу и прижаться к ней. Он положил ладонь ей на бедро, ткнулся лицом в теплое плечико. Она не пошевелилась, не отозвалась, а ему не хотелось принуждать ее к ласке или напрашиваться на нее.
Он встал, подбросил в печку дров, надел сапоги и вышел в одной рубахе нараспашку. Свежий морозец ожег кожу и колко вошел в грудь. Свет окна слегка освещал затянутый льдом ручей, толстую черную ель. Мерцали звезды. Тихо и сонно один миг переходил в другой, кончался год по какому-то иному исчислению.
Когда он вернулся, Анна уже разделась и, завернувшись во вкладыш, лежала вверх лицом: то ли дремала, то ли не хотела говорить. «Ну что ж? – без досады подумал он. – Пусть все будет само собой, как тогда, на озере, или вообще ничего не будет». Он тоже лег на нары, не гася лампы. Казалось, только на миг смежил веки, а когда открыл их, Аня сидела, свернув калачиком обнаженные ноги. Он придвинулся, приподнявшись на локте, обнял, коснувшись лицом ее груди. Ткань рубашки потрескивала, цепляясь за облупившуюся кожу на мозолях рук. Боясь сделать ей больно, он бережно прижал ее к себе и подумал, обращаясь к своему богу – бестелесному лесному духу: «Сделай так, чтобы ей было хорошо».
Была чудная ночь. Он проснулся поздно от скрипа жестяной дверцы печки. Анна уже с косичкой на затылке и в свитере разжигала печку. Она согрела чай и остатки ночного пиршества. Алик по привычке потянулся к сигаретам.
– Не кури натощак! – присела рядом. – Мне сегодня надо вернуться. Проводишь?
– Что так? – удивился он. Казалось, все было так хорошо. В полночь, прижавшись друг к другу, они ели куропаток и пили чай. Она и уснула на его груди…
– Надо, Алик! Не обижайся… Мы еще увидимся. Да и Витька сегодня должен прийти, мало ли что потом Людке придет в голову.
Алик вытащил из банки окурок, чиркнул спичкой:
– А мне показалось, вы все так любите друг друга.
– Да уж… – пробормотала она с жесткой усмешкой, тут же отвела похолодевшие глаза, ткнулась лбом в его плечо:
– Кстати, – отстранилась, глядя в сторону, – займи сотню.
Алик, пошарив рукой на полке, протянул смятые деньги, оставленные Виктором, выщипнув трешку на дорогу в город.
– Забирай, до весны все равно буду здесь. А ты куда? У вас-то там, – кивнул на гору, – деньги зачем?
– Они везде нужны, – суховато отрезала Анна, наверно, впервые глаза в глаза взглянула на Алика, и он с удивлением заметил затаенный блеск, знакомый по глазам хронических алкоголиков. Она тут же смущенно опустила голову, будто догадалась, что замечена в чем-то непристойном, и аккуратно положила деньги в карман куртки.
Алик проводил ее до кулуара, помог пристегнуться к беседке. Почти всю дорогу она молчала, и только прощаясь, оживилась:
– А ты и правда похож на медведя!
Вернувшись, Алик первым делом поставил за печку флягу с дрожжами и сахаром. Виктор пришел только на третий день, мрачный и усталый.
– Есть что-нибудь? – с порога крикнул Алик, увидев его на тропе.
Он поднял руку, показывая два растопыренных пальца, тяжело ввалился в избу, бросил у порога рюкзак. Алик весело поставил чайник на огонь, вытряхнул на пол две волчьи шкуры, стал их рассматривать.
– Стрелял? – сунул палец в пулевую дыру.
Виктор хмуро кивнул. Веселым его и прежде назвать было трудно, но тут в угрюмости появилось что-то иное. Алик остро почувствовал душевную тяжесть.
– Пить будешь? – кивнул на флягу за печкой. – Молодая еще, но можно, если душа горит. После переходов хорошо идет.
– Буду! – Виктор бросил на полку шапку, стал раздеваться.
Алик нацедил ему в литровый ковшик, налил и себе в стеклянную банку. Колонист неторопливо осушил ковш и хмуро закурил из его пачки.
– За удачную охоту! – звякнул своей банкой по пустому ковшику Алик, выпил большими зычными глотками и спросил:
– Что как побитый?
Виктор ткнул окурок в банку, сам нацедил себе еще из фляги.
– В гробу я видел такую охоту, – пробурчал. – Вот эту маленькую, – кивнул на шкуру под ногами, – умучил. – Выпил еще, не дожидаясь товарища. – Подхожу – сидит, живая. Глаза затравленные, как у собаки. Я чуть было не подумал о ней плохо. А эта, сеголеточка-девчушечка, грудь петлей разорвала до кости, боролась за жизнь, как настоящая волчица. – От дурной, невыстоявшейся бражки и усталости он быстро захмелел, язык начал заплетаться. – Там густой кустарник: дубиной не размахнуться, не ударить. А я с дуру вместо ружья тот самый обрез взял. Думал, все равно не охочусь, а с ним легче ходить. Три раза стрелял, почти в упор, изранил всю. Морда в крови. И как завоет… – Виктор смахнул слезу рукавом и высморкался в платок. – Будто в лицо плюнула. – И добавил, высморкавшись: – А обрез в реку бросил… Не для меня все это.
Здоровенный мужик, похожий на кота, сидел на нарах и всхлипывал. Алик захохотал, катаясь по нарам, на душе потеплело: нет, не он обстреливал его возле каньона.
– Все коты и рыси страсть как любят поиздеваться над добычей, – вспомнил первую встречу. – Я думал, тебе человека убить – плевое дело. Как ты тогда купца отделал?!
– То подлецы! – пробормотал Виктор, вытягиваясь на нарах. – Каждый нормальный мужик должен посадить дерево, построить дом, вырастить ребенка, убить подонка.
– Ничего себе, фотограф! – удивился Алик, перестав смеяться, подлил себе в банку, ему в ковшик. – Ну, ты даешь… Котяра. – Толкнул товарища в плечо: – Эй, Вибрам, расскажи о себе?!
– Работал в книжном издательстве художественным редактором.
– Это картинки в книгах, что ли? Люблю книги с картинками, – плутовато рассмеялся Алик.
– Все любят, кроме современных художников, – сонно проворчал Виктор. – Прочитать рукопись им лень, переделать мазню не заставишь, только деньги давай. Нет уже настоящих художников… С первой женой в ее доме не ужился, – продолжал монотонным, сонным голосом: – Потом служебный роман с Людой.
– Она артистка?!
– Художница по образованию, по натуре – натурщица… Пожили с ней на съемной квартире за городом, встретился с Лешкой, он позвал в горы. А что? Был бы здесь телефон, чего не жить? Получал бы заказы на оформление, подрабатывал… А так, приходится с тобой волками промышлять. Наверное, скоро начну резать эфедру, как ты.
Он замолчал, резко перевернувшись на спину. Алик же еще только начинал разгуливаться, ему нужен был собеседник.
– Эй! Котяра! Не спи! Давай бухнем.
– Не тронь! – пробормотал пьяный товарищ в подушку таким тоном, что Алик понял – лучше его не трогать.
Утром Виктор отказался опохмеляться, провалялся на нарах до полудня, затем стал собираться к себе. Хмурость прошла, на лице кривилась вымученная гримаса. Алик же продолжал пьянствовать, был весел и насмешлив, напоследок спросил:
– Охотиться будешь? А то вчера костерил нашу работу. Помнишь?
– Мы же договорились быть в паре до весны, – вздохнул Виктор. – Двойной Вибрам привык держать свое слово.
* * *
Стояла хорошая погода. Весь февраль и половину марта Алик резал траву, сделав четверть годового плана. Через чабанов доходили слухи, что в совхозах большой падеж скота. Волки спустились ближе к людям, шныряли возле чабанских зимовок, в горах с охотой на них не очень-то везло. Два раза приходил Виктор, делал очередной обход угодий, передавал от всех приветы, и от Анны тоже. Но она больше не навещала Алика и не звала. Правда, в марте компаньон уже настойчивей стал приглашать его на праздник.
– И Анка зовет? – жеманился Алик, желая, чтобы его поуговаривали.
– Все зовут! – уклончиво отвечал Виктор.
Третья декада марта началась туманами и нудной снежной крупкой, Алик попробовал работать на склоне, но вернулся через пару часов промокший, до вечера провалялся возле печки, но небо не прояснялось. Он нагрел воды, помылся, оделся почище и отправился в гости, решив заодно проверить петли в верховьях Байсаурки.
Алик пошел левым берегом реки, по мокрой, поникшей прошлогодней траве. В лесочке, напротив устья рыбной речки, в толстой волчьей петле сидел полузадохнувшийся лисенок – как только хватило сил затянуть трос? Алик ткнул зверька палкой, он оскалился. Охотник изловчился, схватил его за шкирку, щипнул шерсть с живота – линяет. Уворачиваясь от острых зубов и когтей, Алик освободил лисенка из петли и швырнул на землю. Приготовившийся умереть зверек не сразу понял свое освобождение: лапы его подкосились, он упал на бок. Потом вскочил, сделал несколько неловких прыжков и снова упал за корнями ели, удивленно поглядывая оттуда бусинками глаз. Алик сел, закурил, подобрал еловую шишку, легонько швырнул в лисенка. Тот вскочил и бросился в кустарник.
Подниматься по ущелью не было смысла: раз здесь появились лисы, значит, ушли волки. В нескольких сотнях шагов была та самая падь, где осенью медведь поймал вороватого волка. Алик посидел, поглядывая в ту сторону, время еще было, и он зашагал туда просто так, посмотреть.
Белая слизь тумана висела над припорошенным склоном, но охотник без труда нашел остатки обглоданных волчьих костей и маралий позвоночник, поднялся по пади метров на пятьдесят и наткнулся на свежий медвежий след. «Проснулся старина!» – подумал и только сейчас, несмотря на липкую хмарь, почувствовал, что пришла весна.
Алик плохо знал повадки медведей и, будь хорошая видимость, обязательно задержался бы, чтобы понаблюдать. Но в такую погоду, да еще весной, это было малоприятно и опасно. Охотник повернул обратно, на перекате переправился вброд через реку, зашагал правым берегом к знакомому кулуару, где недавно опять сошла лавина. Не так уж безопасен был подход к колонистам.
Лебедку крутил Малик. Он первым встретил гостя в Башне, как-то по-свойски смеясь и подмигивая:
– В нашем полку прибыло! Как сам-то? Здоров?.. Ну, вот и хорошо… Анка? А вот она-то как раз приболела. Пустяки, у нее бывает!
В зале был сильный запах выпекаемого хлеба. У Алика от этого духа потекли слюнки. Он сбросил куртку и сапоги в кочегарке, вошел в жилой зал. Деревянные Леля с Ярилой были обвешаны цепочками, бантами и брошками. Что-то чадило и шипело на кухне. На полу был мусор. В дальнем углу Сергей с Алексеем из веток и соломы собирали чучело с раскинутыми руками, высотой под потолок. Из-за их спин выскочили близнецы, завопили:
– Дядя Алик! – повисли на нем.
– Ты кто? – спросил он одного.
– Боря!
– Значит, ты – Глеб?! – ткнул пальцем другого.
– А что ты нам принес? – наперебой стали спрашивать мальчишки.
Алик растерялся, он забыл про детей. Да и что он мог им принести?
– Привет! – сказал, улыбаясь. Вспомнил, что в рюкзаке лежат три снятых капкана на белок. – И капканы! Будете ловить крыс.
– Ну, давай нам свой привет и капканы!
На кухне Виктор с потным лбом вертел ручку мясорубки. С румяными лицами возле печи суетились Таня с Людой.
Алик спросил, где Аня. Сказали, у себя, болеет. Он поднялся, вошел в такую же маленькую каморку, как и та, в которой ночевал. Она лежала в постели. Услышав скрип двери, вздрогнула, широко раскрыла лихорадочно блеснувшие глаза с темными припухшими мешками. Алик сел на краешек, упираясь коленями в переборку, взял ее холодную, подрагивающую руку:
– Что с тобой?
– Пустяки! – хрипло прошептала она. – Завтра должно пройти… Жаль, что не могу тебя встретить.
Алик не подал вида, что удивлен ее болезнью, расспрашивать ни о чем не стал. Она высвободила руку и спрятала ее под одеяло.
– Извини! – прошептала, тяжело дыша. – Одной легче… Завтра большой праздник. Утром, как проснешься – сразу ко мне. И постарайся ни с кем не разговаривать, ни с кем не встречаться… А сейчас иди. Ладно? Только не обижайся, так мне легче.
Алик провел шершавой ладонью по ее осунувшемуся лицу и вышел. На кухне уже орудовал Малик. Виктор одевался.
– Есть хочешь? – спросил. – Перехвати чего-нибудь. Ужин через два часа. – И хлопнул по бедру пробегавшую Татьяну: – Накормите Алика.
Все были заняты, все при деле. С горячими шаньгами, на ходу пережевывая их, Алик послонялся из угла в угол, предложил помочь одним, другим.
– Если не устал, давай напилим дров, – сказал Виктор. – Завтра этим некогда будет заниматься.
У западной стены Башни лежал штабель сухих бревен, присыпанных слоем рыхлого снега. Алик прислонил к нему пилу и отчетливо проговорил:
– У Анки отходняки! Уж я-то в этом кое-что смыслю.
– Какие отходняки? – скривил губы товарищ, глядя куда-то в сторону.
– Опохмелили бы – что мучаете?
Виктор чуть приметно усмехнулся, не желая об этом разговаривать.
– Да она спиртное на дух не переносит! У нее проблемы по женской части. Пройдет.
Алик закурил и взялся за пилу: «Черте что. Все у них не как у людей!»
Его поселили в той же комнатке-клетушке с узким и длинным окном вдоль потолка и попросили не курить: вонь от табака проникала за тонкие перегородки, в другие помещения и держалась несколько дней после его ухода. Виктор здесь вообще не курил, может быть, скрывал свою слабость к табаку или боролся с ней.
Алик долго ворочался в чистых, проглаженных до жесткости простынях, забылся только за полночь, а проснулся рано, когда послышались голоса и шаги в коридоре. Он перевернулся на другой бок и снова уснул. Открыл глаза – в узком оконце под потолком уже блестело солнце, внизу звучала музыка. Алик встал, перекинул через плечо полотенце, вспомнил, что должен зайти к Анне, выглянул в коридор – никого не было. Толкнул дверь и вошел к подружке без стука.
Она лежала почти в той же позе, в измятой постели, натянув на голову одеяло. Но при этом была причесана и подкрашена. Что-то противоестественное было в ее одиночестве, заброшенности, в равнодушии к ней других обитателей дома. Она взглянула на Алика с болезненной лаской в глазах. Жалко улыбнулась, поманила к себе. Алик сел, наклонился, она сжала его щеки ладонями и поцеловала в губы.
