Ольга Гутарёва
Веря в сказку
Голод
Последний вдох мой – полно воли,
Мне не испить твоей любви.
В душе ты тоже жаждешь боли.
Но тебя не трону я. Беги.
– Вот же говнюк живучий!
Зимовцев, хрипя морозным воздухом, перекатывается на живот, силится приподняться на локтях. Сгребает закостенелыми пальцами пригоршню снега, дрожащими руками пытается поднести лёд к разбитым губам.
– … да ты глянь, он землю жрёт. Точно полоумный!
– А я вам, что о нём говорил? Псих!
На ладонях остаются сгустки крови, по скрюченным пальцам медленно тает снег.
Зимовцев сглатывает – жив…
– … мразь!
И снова муть в глазах. Скрип снега под ухом, глухие удары о тело. От этих идиотских звуков небо так и ходит из стороны в сторону.
«Чёрт, хватит сотрясаться, вселенная», – ухмыляется Зимовцев, пьянея от собственной боли.
А ведь вначале он отбрёхивался рвано, зло. И не сразу понял, что бесполезно.
Мокрые волосы примерзают к снегу под головой, от этого немеют мысли. Хочется утонуть в земле.
– Эй! – Зимовцев пытается дотянуться до луны скрюченным пальцем. – Слышишь, пошла ты, вселенная! Мне и в таком положении недурно. Видишь, как мне весело?
– Плюнь уже, валим! Валим, живо! Засекли, пидорасы!
Зимовцев моргает, возвращая себя в сознание, медленно поворачивает голову. Одним уцелевшим глазом смотрит вслед удирающим вдоль дороги чёрным курткам. Веселье кончилось.
«Пора бы и мне домой».
Зимовцев поднимает руку, пальцем стирает с глаза потёкшую кровь. Смотрит на размазанные следы на руке. Понимает, что неплохо было бы заснуть прямо здесь, даже не меняя позы. Жаль, не дело так. Макс голову оторвёт, а затем снова запрёт в обезьяннике.
Когда Зимовцев встаёт на ноги, в лицо ему тут же ударяет свет фар, за ним ещё и ещё, заставляя, ослеплённого, отступать, прикрывая глаза рукой. Одним ухом Зимовцев слышит грохочущую дорогу. Поворачивается, бредёт прочь.
И есть только небо, покачивающееся из стороны в сторону, и снег. Косо летящий снег.
«Тирилим бом-бом, тирилим бом-бом», – Зимовцев водит в такт мелодии пальцем туда-сюда, словно аккомпанируя своей шатающейся походке.
Продолжая брести наугад, Зимовцев замедляется, вытягивает перед собой руки, пытается сцапать крупицы снега – не выходит, пальцы не гнутся. Остаётся лишь хвататься за воздух.
Зимовцев усмехается, размазывая боль по всему лицу.
Вот и вход в метро – там лестница, здесь главное не упасть. Уже что-то поинтересней того, чтобы тупо вышагивать без цели снаружи.
Зимовцев весело вваливается в двери, сразу же хватается за перила, виснет на них соплёй. Блевать уже нельзя, дружище, делать это надо было ещё на улице, теперь – только сглатывать и дышать. Зимовцев огорчённо отшатывается в сторону, врезается в случайного человека. Извиняется, давя в себе рвоту и… нарастающий страх.
– Страх веселит, не правда ли? – спрашивает Зимовцев у лампочки над головой.
Затем ступеньки вниз. Хоп, хоп. Главное – просто переставлять ноги в правильной последовательности и не глядеть лишний раз по сторонам. Приседать тоже нельзя, рано.
Зимовцев слетает с лестницы, путаясь в ногах. Хватается за стену, шагает уже вдоль неё, снова спотыкается – на этот раз окончательно. Упав на колени, склоняет голову, всё ещё пытаясь жалостно уцепиться за гладкую стену.
Приходит осознание: ему необходимо отдохнуть. Совсем немного. В ногах правды нет. Зимовцев уверяет себя в этом и сразу же вырубается.
Но спит он тревожно и будко, задыхаясь шумом. Поминутно перед ним мелькают образы без лиц, голоса, хлещущие сознание. Зимовцев пытается завернуться в куртку, спрятать голову, но квёлая толпа продолжает будоражить его рассудок, словно топчась по нему своими грязными сапогами.
Голод. Зимовцев чувствует, как изголодался. Нет, не по жрачке. Сейчас его желудок не примет ничего, кроме как если таблеток, глушащих боль.
С ума можно сойти. По чему может проголодаться раненый волк?
Зимовцев поворачивает голову…
… и вдруг чей-то голос светом бьёт в глаза. Сердце заходится в лихорадочном ритме. Зимовцев инстинктивно отпрядывает, вжимается спиной в стену. Он смотрит на человека пред собой, но не видит. Не видит, хоть и вправду пытается того разглядеть.
«Максим?! Так быстро отыскал, вот те раз! Постой. Нет же… мама»?
– Молодой человек, молодой человек! Вам плохо? Вам помочь? Молодой человек!
Зимовцев пытается отмахнуться, но рука его словно увязает в воздухе, слабо опускаясь на плечо обеспокоенного человека.
– Господи! Вы весь в крови! Пожалуйста, держитесь, я уже звоню в скорую.
Голос девчачий, испуганный, и от этого столь неприятный.
– Не надо… надо, – выдыхает Зимовцев, вновь закрывая глаза. – Сплю я. Не видишь? Спит человек.
– Что? – верно, по голоску – явно девушка, молоденькая. – Постойте… вы только не закрывайте глаза, слышите? Молодой человек, вы слышите меня?
Зимовцева вновь теребят по мокрой, слипшейся шерсти на голове, заставляя вновь пребывать в этом суетливом болезненном мире.
– Отстань…
– … алло, скорая!
– Да что же это…
Зимовцев отнимает у девчонки свою руку.
– Помоги мне встать.
– Что? – голос девчонки раздражает слух. – Встать? Нет, нет, нет, сиди! Сиди же!
Стараясь больше не вслушаться в назойливый голос, Зимовцев встаёт. Поднявшись на ноги, ощущает рядом с собой внезапно возникшую опору. Тёплую, хрупкую опору.
Девчонка взволнованно пытается закинуть его руку себе за голову.
– Х-хорошо, – лепечет она. – На свежий воздух. Да-да, свежий воздух, это хорошо.
«Так-то оно так… только вот веки слипаются».
Зимовцев подворачивает ногу, кренится вбок. Девчонка испуганно пищит, принимая на себя его сломавшееся тело. Зимовцеву вовремя удаётся выставить в сторону ногу, предотвращая собственное падение, однако, понурой головой он всё же угождает в голову девчонки. Мерзкий помпончик у неё на шапке влезает ему в нос. Слышится легкий «тюк», и они оба, болезненно сморщившись, хватаются за свои головы.
– Как же это… что же это! – чуть не плачет от бессилия и безнадёги девчонка, старательно волоча на себе еле живого оборванца.
Они с трудом минуют лестницу, врезаются лбами в тяжёлые двери.
«Тюк! Ай-яй-яй…» – смеётся про себя Зимовцев.
И снова морозный сумеречный час. Зимовцев вскидывает голову, улавливая вдали смотрящие на него сквозь ночь горящие окна многоэтажек. Усмехается, выпуская облачко пара.
– Он ещё и веселится, гляньте на него, – бухтит девчонка, переминаясь с ноги на ногу у него под рукой.
Ковыляя, они в обнимку добираются до ближайшей лавчонки напротив спуска в метро. Зимовцев тяжело плюхается всем телом, ударяясь затылком об обмёрзшую деревяшку. Делает несколько глотков свежего воздуха, понимая, что достаточно пришёл в себя на время. Забыв про девчонку, бегло оглядывает на себе потрёпанную, изгвазданную куртку, тянет руку к расквашенному носу. Кочевряжится от боли.
– Бедный, кто же тебя так?
Зимовцев в немом изумлении поднимает взгляд и обмирает, уставившись на девчонку. Теперь, слегка придя в сознание, он вспоминает о её присутствии.
Девчонка приседает на корточки рядом, проникновенно смотрит ему в глаза. Вдруг снимает с руки варежку, протягивает к нему свою ладонь и… начинает причёсывать пальцами его обледенелые волосы, открывая побитое лицо.
Зимовцев сидит молча, не сводя с девчонки пристального взора. Та же задумчиво продолжает рассматривать его ушибы, явно обеспокоенная его жалким видом.
– У тебя вся голова мокрая, – устало вздыхает девчонка. – Нельзя же так! Ты без шапки? Без шарфа?
Она оттягивает его куртку, проверяя наличие шарфа.
«Забавно» – думает Зимовцев, не мешая осмотру.
– Что же делать… Ну а ты, что молчишь, худырлик?
Зимовцев в ответ закрывает глаза и откидывает назад голову.
«Худырлик?! Это она мне?..» – вслух произносить это уже нет сил.
Девчонка какое-то время, судя по звукам, топчется на месте, не зная, оставлять ли незнакомца одного или торопиться уйти как можно дальше от этого злосчастного места. В конце концов, она горестно вздыхает и решается – садится рядышком с ним на скамейку.
Зимовцев открывает глаза, смотря на небо. А ведь девчонка права, без потерянной шапки невыносимо холодно.
Он слабо пододвигается к девчонке, кладёт ей голову на плечо. Теплее… Так хотя бы слегка теплее.
«Жив».
Девчонка вздрагивает, хочет отстраниться, но вдруг останавливает себя.
Зимовцев закрывает глаза, чувствуя, как его начинает убаюкивать чужое тепло. Сквозь сон он слышит лёгкий шорох, а затем чувствует, как девчонка перебирает что-то в руках. А потом его накрывает волной тепла – плотный, вязанный шарф ложится на голову, обнимает за плечи.
… и Зимовцев проваливается в глубокий сон.
***
– Эй, парень, с тобой всё в порядке?
Зимовцев вцепляется в шарф, который с него хотят сдёрнуть.
– Что?..
– Пришёл в себя?
Зимовцев дёргается в сторону, в недоумении смотрит на мужчину в куртке поверх врачебного костюма.
– Телефон у тебя с собой? Не отобрали на улице? Родителям сам дозвонишься?
Зимовцев оглядывается по сторонам. Девчонки и след простыл.
– Девушка… со мной была, – бормочет он, жадно вдыхая стылый воздух.
Мужчина без лица прячет руки в карманах куртки.
– Убежала твоя девушка. Сказала, дома ждут.
Зимовцев рывком встаёт. Запоздало вспоминает, что на нём по-прежнему болтается чужой шарф – кладёт на мокрую вязь палец.
«Не забрала? Оставила для меня?»
– Эй, парень, а ну-ка, погодь!
Зимовцев оборачивается, видит протягиваемую к нему чужую руку, шарахается в сторону.
– Уже поздно, извиняйте, меня ждут дома, – кивает Зимовцев и, не дожидаясь ответа, прыскает с места наутек.
– Что?! Эй, парень, шо за дела?! Куда ломанулся?! Твою ж!..
Зимовцев бежит, устало переставляя ноги и на бегу обматывая голову чужим шарфом.
Тоскливо завывает ночной ветер.
Волчий след медленно заметает позёмка.
Поздний час
– Варенька, время позднее.
Темноволосая девчушка лет пяти заспанно трёт кулачками глазки.
– Бабуль, но я не хочу спать!
Бабушка ласково трогает внучку по голове, опечаленно улыбаясь.
– Бабушке просто самой бы лечь, да ведь время сказку рассказывать. Или ты не хочешь сегодня слушать сказку?
Варенька протягивает к бабушке ручки, желая торопливо обнять.
– Хочу! Хочу сказку!
Девочка чувствует тепло родного человека, слышит еле уловимый запах сдобы. Морщинистые руки крепко берут её за ладошки – Вареньке очень нравятся бабушкины руки, такие тёплые, мятые, и она начинает тереться о них щекой.
– Котёнок мой, – бабушка смеётся в ответ, тихо и неровно.
В спальне горит одна лишь прикроватная лампа, и Варенька, счастливая, спешит залезть на большую кровать под тяжёлое одеяло, радуясь усталости и уюту бабушкиной комнаты.
– Бабуль, ложись! Ложись скорее! – девчушка нетерпеливо ворочается под покрывалом, пряча под ним нос.
Варенька не сводит внимательного взгляда с бабушки, берущей с места на полке книжку в старом переплёте, и, из последней могуты пытается не уступать желанию свернуться калачиком и заснуть в тепле, находясь под бабушкиным одеялом.
– Сейчас… вот мы с тобой открываем книжку, – лепечет бабушка.
Бежевый переплёт в её трясущихся стареньких руках раскрывается, и Варенька видит много-много букв, складывающиеся на мягком листе бумаги в причудливые слова.
– Улеглась, овечка моя?
– Улеглась, – зевает Варенька.
На потолке тень от абажура замирает в затейливые узоры.
– Было однажды, а может, и никогда не бывало…
Варенька прикрывает глазки и сквозь края ресничек смотрит на плывущий перед взором тёплый свет. Улыбается своей задумке и начинает радостно хихикать.
– … ехал он ехал, пока не попал в другой большой лес, – читает бабушка.
Варенька поворачивается набок, смотрит сонливо на бабушку. Черты её родного лица успели померкнуть в памяти, но её призрачный силуэт, как наяву пребывающий рядом с ней, не даёт поверить по-настоящему, что это всего лишь давно забытый сон.
Потом Варюша закрывает глазки и понимает, что ей пришла пора проснуться.
А любимый голос бабушки затихает, угасая и оставаясь навсегда в прошлом.
– «Но в тех краях, куда ты идёшь», – сказал волк, – «без моей помощи, ничего сделать не сможешь» …
***
Мама сказала Варе, что когда человек плачет, то он просто жалеет себя. Даже когда плачет по умершему человеку, то он и здесь в первую очередь жалеет лишь себя. Жалеет из-за того, что больше не может получать от ушедшего поддержку…
И несмотря на то, что, когда она говорила, её глаза были полны слёзы, Варя решила – так оно и есть, и мама полностью права.
Тогда вопрос уже возникает следующий. Как избавиться от жалости к себе?
Пережив несколько пасмурных дней, Варя сама смогла ответить себе на этот извечный, казалось бы, вопрос.
Никак.
Варя стягивает с одной руки рукавичку, чтобы набрать заветный номер квартиры, но в последний момент вспоминает, что домофон уже никто не откроет.
В мультиках львёнку Симбе всегда твердили: твой отец навсегда останется в твоём сердце. Он будет рядом с тобой. Ты только помни. Теперь, кажется, Варя поняла, что означали эти слова. После потери ты просто начинаешь всегда и везде иметь возможность обратиться к умершему. Тебе уже нет надобности набирать номер телефона или приходить в гости. Просто тихонечко шепни – «привет», и можешь начинать разговаривать.
– Бабуль, это я, – улыбается Варя, ключами открывая дверь в подъезд.
Дверь в квартиру скрипуче отворяется, позволяя повзрослевшей Варюше шагнуть в «выключенное» навсегда прошлое.
Свет погашен, лишь с улицы через окна проникает вечер. С кухни не доносятся запахи, из зала не шумит старенький телевизор. Запустение в каждой комнате, тишина без жизни.
Варя закрывает за собой входную дверь, осторожно, чтобы не напачкать с улицы, начинает разуваться в прихожей.
– Я пришла!
Голос неестественно громко звучит на всю квартиру, тоскливо, безнадёжно.
Варя ожидает ответа. Любого, пускай шуршания мебели, хоть призрачного отклика. Молчание.
Варя начинает чувствовать страх, в нерешительности делает шаг назад, спиной к двери. Никогда ещё в своей жизни она не испытывала страха в этой квартире, никогда ещё не боялась… собственной бабушки.
«Ерунда», – злится на себя Варя. – «Как я могу вообще о таком даже думать!»
Вдыхая знакомый запах из детства, запах старой деревянной мебели, войлочных ковров и пыльных игрушек, Варя ступает в первую открытую комнату. Спальная бабушки. Когда-то, Варя это прекрасно помнит, здесь стояла большая двухместная кровать, на которой сама Варя, когда была ещё совсем крохой, спала в обнимку с бабушкой. Но в последний раз в этой комнате на двух табуретках стоял уже чёрный массивный гроб. В углу у окон, под наклоном стояли огромные, зеленые венки с лентами. Такие нелепые ленты…
Варя делает шаг прочь из комнаты, хочет затворить за собой дверь, но так и не решается это сделать.
Это всего лишь комната. Теперь это просто пустая комната. Пусть будет открытой.
В следующей комнате Варя начинает чувствовать себе более уверенной. Ведь это – просторный зал, с диваном и одним креслом, где у окна стоит огромный стол, за которым они всей семьёй встречали праздники. Маленький, допотопного вида телевизор на тумбе, тёмные стеллажи с посудой и фотографиями на полках. Здесь всё по-прежнему. Словно не тронутое временем.
Варя берёт из угла стул, ставит к стеллажу, чтобы достать сверху замеченную вещь, помнящуюся ещё с детства. Эта вещь – всего лишь железные щипцы для колки орехов, в виде разинувшего пасть огнедышащего дракона. Спускаясь обратно вниз, Варя крепче сжимает в руке щипцы. Перед глазами всплывают воспоминания о том, как давным-давно она играла с ними, как с обычной игрушкой.
Почему-то сейчас ей захотелось держать при себе именно эту вещь. Ни плюшевый ослик на диване, ни фарфоровая статуэтка за стеклом не придали бы Варе такой надежности.
– Бабушка, смотри, что я нашла, – хвастается Варя.
Прижимая к груди «дракона», она продолжает ходить по квартире. Долгое время задерживается на балконе, холодя ноги в тонких носах на холодном полу. И именно там, в коробке, находит запылённую книгу со сказками.
Кутая приобретённые сокровища из детства в оттянутый край свитера, Варя возвращается в зал.
Присев на диване, она долгое время ещё беседует с невидимым призраком, пролистывая на коленях книгу в бежевом переплёте.
– … я не помню ни одной сказки, что ты мне читала, – смеясь, признаётся бабушке Варя, не отнимая любопытного взгляда от страниц. – Но помню, что ты читала мне их каждую ночь, когда я оставалась у тебя. Я ведь даже не знаю, что это за книга… как она хоть называется?
Варя закрывает книгу у себя на коленях и читает стёртую надпись на обложке: «Румынские сказки».
– Румынские сказки, – вслух повторяет Варя. – Бабушка, не хочешь почитать их сейчас вместе со мной?
Варя прислушивается к сумрачной тишине.
– Отлично, – Варя радостно хлопает в ладоши.
Устроившись лёжа на диване, она раскрывает книгу на первой сказке.
– Давным-давно, а может, и ещё давнее…
Обнявшись жалобно с книжкой и «драконом», Варя спит, свернувшись калачиком. В какой-то момент она чувствует, что бабушка ласково гладит её по голове.
– Спи, моя овечка.
***
Варя вскакивает от внезапно охватившего её ужаса.
Она в страхе вертит головой, пытаясь вспомнить, где находится. Круго́м чернота, хоть глаз выколи. Варя вспоминает, что находится в квартире у бабушки, что задремала на диване с книжкой… Но откуда может доноситься этот жуткий звук?
Варя сползает с дивана, крепче прижимая к груди книжку и «дракона». Вдруг до неё доходит – это просто звук ключей в замке. Кто-то открывает входную дверь.
По телу пробегает холод.
Кто может открывать квартиру? Родители сегодня на дежурстве, а ключи остались лишь у неё самой. Других родственников семья Овечкиных никогда не имела, поэтому первой и последней догадкой для Вари стала – жулики. Это жулики! Грабители!
Бабушка Вари всегда пугала внучку, чтобы та всегда ложилась спать, заперев за собой дверь на внутренний замок. Но закрыла ли Варя замок на этот раз? Она точно повернула самую нижнюю задвижку, но внутренний замок по халатности своей не тронула.
Варя начинает плакать. Бежать не удастся, даже перебежать в другую комнату, более безопасную, тоже не выйдет. Все комнаты раскрыты, а звук… звук пропал, сменившись скрипом открывающейся двери.
Её схватят!
– Бабушка! – шепчет в панике Варя, заползая под стол. – Бабушка, мне страшно! Помоги, помоги…
Забившись под стол, Варя обхватывает себя за колени, продолжая прижимать к груди свои драгоценные вещи. Вместе со страхом в голове пульсирует навязчивая мысль использовать щипцы как меч, а книжку как щит.
– Помогите, кто-нибудь, – жалобно пищит Варя, чувствуя, как слёзы капают на воротник свитера.
Чьи-то медленные шаги. Варя ясно слышит, как человек один входит в квартиру и запирает за собой дверь на тот же ключ.
«Мне не выбраться» – Варя чудом подавляет в себе крик, рвущийся наружу.
Человек, если вслушиваться в его осторожное передвижение, медленно проходит на кухню. Варя слышит, как он рыщет по шкафчикам в поисках денежной заначки.
Затем жулик заглядывает в пустую комнату. Он долгое время стоит в проходе, выискивая в бывшей спальне место, куда усопшая старушка могла спрятать драгоценности.
И, наконец, очередь его доходит до зала, где прячется под столом Варя.
Вспыхивает свет. Варя перестаёт дышать. Она видит мужские ноги. Незнакомые ноги какого-то мужчины.
Всякие сомнения вмиг рассеиваются в труху – это всё-таки жулик!
Мужчина проходит по залу, останавливается по центру. Варя не может отвести расширенных от испуга глаз от ног грабителя. Широкие, грязные снизу джинсы, чёрные дырявые на пятке носки… точно жулик.
«Почему он встал? Почему не ищет дальше?» – ловит себя на мысли изнурённая волнениями жертва.
Жулик шевелит ногой и начинает медленно поворачиваться к дивану, словно собираясь устало присесть на него.
И в этот момент он замирает.
Варя понимает, что всё конечно.
Жулик поворачивается к столу, делает шаг. Приседает на корточки, медленно, придерживаясь одной рукой за край стола.
И вот они оказываются лицом к лицу.
Варя смотрит на жулика, жулик смотрит на неё. На лице жулика читается замешательство.
– П-пожалуйста, не трогайте меня, – блеет Варя. – П-пожалуйста. Я о в-вас никому ничего не скажу. Никому. П-пожалуйста.
Варя пытается разглядеть выражение лица жулика, но от страха не смеет даже утереть слезы.
Мужчина слегка двигается, пытаясь удержать равновесие на корточках. Варя в ужасе вдавливается в стену, расценив это как шаг к нападению.
– Ты её внучка?
– Д-да, я… п-пожалуйста, не трогайте меня, – Варя пытается огородиться книжкой.
Мужчина изумлённо смотрит на книгу в дрожащих руках девчонки, и вдруг понимает, чем вызваны её слезы.
Варя вскрикивает, зажмурившись. Мужчина протягивает к ней свою огромную ручищу, хватает за книгу. Осторожно отводит вниз.
Варя перестаёт жмуриться.
– Не надо, дядя, – последний раз блеет Варя.
Незнакомец усмехается.
– Не бойся, я не собираюсь… тебя обижать.
Он без резких движений протягивает ей ладонь, словно для рукопожатия.
– Стас, – вдруг представляется жулик. – Какой же я тебе дядя. Брат. Варя, я твой старший брат.