Ольга Васильевна Ярмакова
Вихрь переправ
– Но господин, – возразил было волк и смолк сразу, как только гневный взгляд хозяина обдал его сверху.
Конечно, и праведники несли урон в своих рядах, но Ефир Стародуб, как одержимый фанатик, всё вперёд и вперёд кидал своих подчинённых, не оглядываясь на тех, кто уже принадлежал земле по праву, будь-то праведники или их союзники. Цель должна была оправдать средства. Любой ценой.
В тягостное состояние погрузился Матфей. Баталия, разыгравшаяся в нескольких десятках метров от него, казалась далёкой и стародавней – отголосок древности, отдававший сухим запахом тлена и протухшей крови. Но и одновременно донельзя близкой – на расстоянии вытянутой руки и глотка воздуха, с криками и воплями раненых бойцов и предсмертными чудовищными завываниями животных. Сломанные крылья сов, разорванные пополам куницы, бьющиеся в агонии волки – глаза не желали это видеть, но смотрели, испуская слёзы сострадания. Столько смерти в одном месте и в один миг ему не приходилось видеть и чувствовать и хоть ни одно умиравшее или почившее существо не было на его стороне, он искренне жалел их. Матфей с трудом повернул голову, друзья чувствовали происходящее так же, как и он.
И вот уже Револьд вступил в смертельную схватку на подмостках Айвового тупика. Но как же разительно изменился его облик! Щуплый и лёгкий, он превосходил по силе трёх человек. Удары его кулаков разили и пригвождали к земле незадачливых поединщиков, а расторопность и ловкость столь не сочетавшиеся с его рослостью и долговязостью уберегали от многочисленных выпадов острых вражеских клинков. Отчего-то Астрогор не использовал свой дар гипноза на праведниках, но возможным было и то, что гипнотические чары попросту не действовали на неприятеля.
Меж тем увлечённый сражением Револьд ослабил хватку, и незримые верёвки оцепенения спали с тел ребят. Волкодлак приблизился к Матфею, и уже было собрался схватить его жуткой клыкастой пастью, как тут же подоспел Гамаюн. Ворон отчаянно метался перед мордой зверя, мешая тому крыльями-веерами, и пронзительно каркал, стараясь оглушить волка.
Сеера отважно подскочила к передним лапам зверя, что против её хрупкого тельца казались колоннами, и принялась их кусать и царапать изо всех своих кошачьих сил. Даже маленький Рарог не остался в стороне – саламандр так и пребывавший на плече Матфея, угрожающе зашипел, наклонил голову и выстрелил во врага ядом. Жидкость попала аккурат в разверзнутую пасть волка, и тот взвыл от боли. Но всё ж не отступил.
Эрик и Виктор встали щитами между Матфеем и Волкодлаком, а вместе с ними и их прислужники. Юна спряталась за спиной Матфея, как за последним надёжным оплотом. Нил словно врос в землю подле друга, было заметно, что он по-прежнему «не догоняет», но опасность угрожала друзьям, а там, позади, стояла Ласточка…
– Надоедливая мелюзга! – злобно взвыл волк и рванул вперёд.
Молниеносным прыжком Лиандр оказался на морде Волкодлака, отчаянно шипя и издавая воинственный крик, кот попытался ослепить недруга, целясь крючками когтей прямо в тёмно-синие волчьи глазища. Но Волкодлак резко тряхнул головой и Лиандр, не сумев удержаться, отлетел в сторону и с размаху врезался в стену кирпичного дома, где его обмякшее тело упало на землю и осталось лежать бездыханным.
Не теряя ни секунды, в сражение вступил Карасу. Отважному еноту нечего было противопоставить гигантскому волку, всё, что у него было – толстые коготки на лапках, которые он и пустил в ход, боксируя и норовя укусить противника. Его бой закончился слишком быстро: Волкодлак ухватил полосатого зверька поперёк тела и раздавил челюстями.
– Нет! Карасу! Отпусти его! Отпусти моего енота, ублюдок! – в ужасе закричал Эрик, видя, как меж сомкнутых клыков волка потекла струйками кровь Карасу.
Енот судорожно махнул передними лапками, силясь достать обидчика, но жизнь вытекала из него столь же стремительно, как и кровь. Эрик и Виктор ринулись на Волкодлака, они набросились на него сверху и принялись дубасить по морде. И волк разжал пасть и отпустил свою жертву. Карасу был мёртв, но ребята того ещё не осознавая колотили монстра в исступлении, в жажде мести.
– Довольно игр, – рыкнул волк и, вытянувшись, тряхнул, как следует телом, словно хотел избавиться от блох. Эрик и Виктор отпали в стороны.
Взмах лапы – и Сеера отскочила, мощный выдох волчьей глотки – и Гамаюна с Рарогом сдуло. Благо, Матфей успел вовремя подставить руку и перехватить саламандра. Никто больше не стоял между волком и его добычей.
– Ну, уж дудки! – наиграно браво крикнул Нил и смело выступил перед зверем. – У меня, может, и нет волшебных зверей, но так просто и я тебе не дамся. Попробуй, возьми.
– Договорились, – глухо прорычал Волкодлак и, сделав обманное движение телом, оторвался от земли и пригвоздил к ней в прыжке Нила, сильно оглушив юношу.
Коротко оглянувшись на самую гущу сражения, где Револьд успешно расправлялся с праведниками, долее не раздумывая, волкопес ухватил Нила за плечо, вонзив глубоко в тело зубы. Юноша закричал от острой боли и тут же потерял сознание. Друзья бросились на выручку, но гигантский волк, не разжимая пасти, большими прыжками проскочил мимо них и, увернувшись от встречного праведника, влетел в проход Вишнёвого переулка, где и скрылся.
– Нил! Мы должны его спасти! – закричала что есть мочи Юна, белая от ужаса.
– Нужно проскочить мимо этих, – отозвался Матфей.
Виктор подбежал к Лиандру, кот еле дышал, а одна из его глазниц кровоточила.
– Только Лиандра прихвачу. Он жив! – взволновано прохрипел он. – Держись, дружок.
Битва достигла апогея, Револьд и Ефир сошлись друг против друга, клинок против клинка. Добрая половина сподвижников обоих предводителей лежала в лужах крови с потухшим взором. Запах крови и смерти наполнил собою Айвовый тупик, как вода наполняет ведро. Новичкам, впервые участвовавшим в бойне и которым посчастливилось уцелеть, было дурно; кровь схлынула с их лиц, а кого-то сгибало пополам в рвотных спазмах, и блевотина смешивалась с алыми озерцами, поганя чистейший цвет истёкшей жизни.
– Зачем всё это, Ефир? – гневно вопрошал соперника Астрогор, внимательно следя за кинжалом в руке того. – К чему нужна была эта бессмысленная бойня?! Сколько полегло твоих бойцов? А сколько моих? И ради чего? Ради мальчишки?
– Ради мира, Револьд, – равнодушно ответил Стародуб. Его сова, словно белый мазок, восседала над ним на козырьке крыши, внимательно следя сверху за каждым шагом господина. – Ради мира и кровь пустить не жалко. Мы знаем, что даст тебе и твоей братии союз с этим парнем. И мы не допустим, чтобы ты распустил свою заразу по всему Терриусу с его помощью.
– Мы не так плохи, как вы нас малюете, Ефир! – Глава вурдалаков желчно сплюнул себе под ноги.
– Вы гниль на лице Терриуса, вам нигде нет места. Ни вам, ни вашей идеологии, – подытожил Ефир и сделал выпад.
Клинки сошлись в финале сражения, холодно сверкая и болезненно жаля противников. Представление вышло настолько завораживающим, что на какой-то момент обе силы замерли, дабы узреть поединок достойных и равных воинов. Этой минутной заминкой и воспользовались друзья, проскочив мимо хозяев и их прислужников, увлечённых зрелищем.
Быстрее! Быстрее! Только б успеть! – гремело в голове каждого тревожным набатом. Друзья Нила со всех ног неслись по Шелковичному проулку, моля время сжалиться над ними и дать им фору, пока в Айвовом тупике о них позабыли, пока длилась схватка, пока Волкодлак не убежал слишком далеко, пока… пока…. Сколько было этих пока. Счёт шел не в их пользу.
Гамаюн внезапно пропал, скрывшись за желтеющей листвой тополей. Впереди показался поворот на Ольховую Парадную – эта улица была широка и просторна, как полноводная река, и если бы с нею сравнивали Пихтовую улицу, то та едва покрыла бы половину Ольховой. Парадная пролегала по доброй части Горниц, практически достигая их окраин, и мельчала, как и любая река, перетекая в хиленькую улочку Пятнадцать Вязов.
На Ольховую улицу ребята и завернули, на бегу соображая, куда следовать далее. Волчьего пса впереди нигде не было видно и от этого становилось тягостнее с каждой истекавшей секундой. Странным оказалось и то, что оживлённая в этот час Ольховая Парадная была пустынна, будто жадный ветер сгрёб горожан в охапку и унёс их чёрт знает куда, оставив впопыхах сорванные с полуголых деревьев листья.
– Куда же нам дальше, Маф? – отдуваясь от бега, пропыхтел Эрик, остановившись посреди пустой улицы. – Здесь куча пересекающих Ольховку улиц, волк мог выбрать любую из них.
– Может, на ближайшую свернём? – предложила Юна, её щёчки едва розовели, отбросив блёклую белизну страха. – Не думаю, что он свернул на самую дальнюю, мы бы его успели разглядеть. Скорее всего, он махнул на ближнюю Тисовку.
Тисовкой звали мелкую одностороннюю улочку, пересекавшую Ольховую Парадную ровным росчерком и обрывавшуюся неподалёку от Каштанового бульвара. На ней росли старые ветвистые тисы, и этот узкий проулок был одним из немногих напоминаний, в честь чего улицы Горниц носили свои названия. Ведь за исключением Тисовой улочки и Каштанового бульвара в городке осталось всего несколько мест, где деревья, – имена которых значились в анналах памяти городского ведомства, – если и произрастали не с основания города, то досаживались замест старых.
– Не уверен, – нахмурившись, произнёс Виктор, он единственный из ребят, кто выглядел свежим, и чьё дыхание было ровным и несбивчивым. – Зверюга такие махи выдаёт. Вон, она как через одного серого перескочила. Этой твари ничего не стоило убежать и дальше.
– Маф, что ты скажешь? – вновь обратился Эрик к другу.
Матфей пребывал в какой-то странной прострации: вроде он бежал, говорил, видел и соображал, но все чувства его остались на жарком пятачке Айвового тупика, в самой гуще кровавого месива тел.
– Я не знаю, – с трудом выдавил он. – Давайте заглянем на Тисовку, она ближе.
– У нас мало времени, если мы пойдём на Тисовую, – возразил Виктор Сухманов. – У нас почти не останется шансов уйти с неё, если хоть один из оставшихся волков пойдёт за нами. Мы не справились с одним, а если их будет больше – нам крышка.
– Надо рискнуть, Вик, – настойчиво дернув за рукав куртки Виктора, повысила голос Юна. – Нил в опасности, мы должны его спасти.
– Пошли, – за всех решил Эрик Горденов.
Они вошли на щербатую, укрытую старым асфальтом улочку. Вглядываясь вперёд, они шли торопливым ходом, убыстряясь с каждым шагом. Тисовая улица тоже пустовала, а громадные кучные тисы, стоявшие по бокам, недвижно взирали на пришельцев у ног своих, будто великаны из полузабытых легенд.
– Его тут нет, их обоих нет, – в отчаянии запричитала Юна. – Где же их искать?
– А если он его уже…, – произнёс Эрик и запнулся от страшного предположения.
– Нет! Не смей так думать, Эр! – вскрикнула Юна, и её звонкий голосок пронёсся протяжным эхом вдоль старых тисов, спугнув несколько птиц, ютившихся в гуще их ветвей. – Он жив! Если бы волк хотел его убить, то убил бы, как твоего енота. А он его схватил и потащил куда-то. Значит, Нил нужен живым.
– Не Нил, а Фей им нужен, – холодно поправил Эрик. Краска жизни только вернувшаяся в его лицо тут же покинула его, едва был упомянут погибший Карасу. – Просто он не знал точно, кто из них всеслух. Вот и цапнул ближайшего.
– Ты прав, Эр, – глухо согласился Матфей, чувствуя тяжесть подступившей вины перед другом, закрывшим его от Волкодлака и занявшим место пленника, предназначавшееся не ему. – Волк ошибся.
– Я что-то слышу! Тихо! – предостерёг всех Виктор, тревожно вглядываясь в обратную сторону. Со стороны Ольховой Парадной раздались приглушённые звуки. – Кажись, они.
– Мы не успеем вернуться на Ольховку и уйти с неё даже на противоположный конец Тисовки, они тут же нас поймают! – прошептала девушка, боясь повысить голос.
– У нас нет другого выхода, Юн, – успокаивающе, но твёрдо сказал Виктор, он уже сделал пару шагов по направлению к Ольховой Парадной, расслышав тонкий и протяжный свист. – Здесь мы зажаты и беспомощны, а там у нас есть хоть какой-то шанс. Давайте, его используем.
Только он сделал ещё несколько шагов, как воздух сверху огласил вороний ор. Гамаюн парил над ними, но не один, а с тремя галками, казавшимися вполовину малыми в сравнении с вороном.
– Где ты пропадал, Гамаюн? – немного ободрившись, спросил Матфей.
– Я привёл к вам переправщиков, – объявил ворон и спикировал к ногам союзника.
– Кого?
– Они доставят твоих друзей в Тартаррусу. Крух! Но надо торопиться, я уже чую волчий запах.
– Но как же они это сделают? – Матфей недоумённо осматривал галочью троицу. – Поднимут нас над домами и потащат в другую страну? Ты серьёзно?
– Вот и узнаешь, неверующий, – чопорно отозвался ворон.
– Что ещё нас ждёт, Маф? И зачем нам подкрепление аж из трёх галок? – шутливо поинтересовался Эрик Горденов. Серо-карие глаза в отличие от голоса безрадостно взирали на новых визитёров.
– Они нас переправят, чёрт его знает как, в Тартаррусу, – выговорил Матфей.
– А нам зачем туда отправляться? – спросил Виктор, безрадостно вглядываясь в отдалённый кусочек Ольховой. – Это не наш поход и не за нами охота. Пусть забирают Мафа и делу конец.
– И он туда же?! – каркнул Гамаюн. – Да они вас не оставят в покое! Скажи им: даже, если с вами не будет Матфея, они из вас душу вытрясут, а ещё вероятнее, наложат Табу Слова или отдадут на растерзание волчьим псам. Но не мне за всех решать.
Вороновы слова остались без ответа. Но решение уже принималось на ходу.
– Я с Мафом, тут без вариантов, – смело вызвался Эрик.
– Я тоже с Феем, – не так уверенно, как он, решилась Юна.
– А, чёрт с вами всеми! – согласился Виктор.
– Так как же переправщики нас доставят в пункт назначения? – повторил вопрос Эрик Горденов.
– Нужна плата за проезд, – пояснил ворон. – Она же договор между переправщиком и пассажиром.
– Нужна плата, – повторил Матфей. – У меня есть деньги, я могу заплатить.
Он вспомнил о пухлом конверте во внутреннем кармане кожаной куртки.
– Деньги бессмысленны, молодой человек, – усмехнулся Гамаюн и сипло прокаркал. – Зачем птицам деньги? Вот кровь – другое дело.
Час от часу не легче.
– Плата за переправу – кровь, – угрюмо, отводя взор от друзей, объявил союзник ворона.
– Что? Нужна кровь? И много? – всполошилась Юна, с опаской взирая на молчаливых галок. Те выжидающе смотрели на неё своими выразительными серыми глазами.
– Не беспокойся, – прокаркал Гамаюн. – Всё зависит от того, куда нужно попасть. На счастье ваше, Тартарруса – сосед Вирии и крови нужно немного. Всего-то десять капель. Но дать её нужно скорее, волки совсем близко.
Матфей перевёл слово в слово.
– Как же нам её дать? Галки будут клевать нас? – спросил Виктор.
– Да нет же, болван! – взволновано вскрикнул ворон, заметив со стороны Ольховки движение. – Надрежь руку или уколи палец. Всё равно как, только скорее! Они нас заметили!
– Но как же Нил? – заметалась Юна. – Мы не можем его так бросить!
– Мёртвые, вы ему не сможете сильно помочь, – хрипло ответил Гамаюн. – Вурдалаки его не тронут, он станет их пленником и козырем, чтобы добраться до Матфея. Ну же, решайся, неразумная девица!
Последние слова прислужника Матфей разумно умолчал.
Друзья в сомнении оглянулись друг на друга, и Виктор первым несильно резанул себя по ладони перочинным ножом, всегда имевшимся при себе. За ним последовали Эрик и Матфей, перенимая и обтирая нож. Юна дольше всех медлила, и тогда ворон подскочил к девушке и клюнул её в ладонь, из которой тут же засочилась крупными каплями кровь.
– А теперь живо произнесите: Переправщик, прими плату и доставь меня живым и невредимым туда, куда мне надо, – повелел ворон, – скорее, они совсем близко!
Теперь уже и ребята не то что слышали, видели быстро приближавшиеся волчьи тела, следом за которыми торопились человеческие фигуры. Волков было двое, людей трое; один из вурдалаков значительно возвышался.
– Переправщик, прими плату и доставь меня живым и невредимым туда, куда мне надо, – хором, громко произнесли друзья.
Галки молниеносно поднялись в воздух, и каждая подлетала к подставленной руке, чтобы испить крови.
– Один, два, три, четыре, – отсчитывал ворон, сам успевая заглатывать кровавый ручеёк с Матфеевого запястья. – Восемь, девять, десять. В путь!
Галки, получив кровавое подношение, поднялись над головами плательщиков и с пронзительным карканьем, более тонким, чем воронье, вцепились когтистыми лапками в плечи Эрика, Виктора и Юны.
– Может, бросить этого дохляка? – напоследок предложил Гамаюн. Ворон цепко обхватил лапками плечи Матфея, продырявив при этом кожу куртки. – Лишний вес, а проку от него уже не будет.
Матфей только бросил скептический взгляд на бездыханную ношу в руках приятеля, тот понял всё без слов.
– Он ещё жив, – ледяным голосом возразил парень. – Лиандр – мой прислужник и я за него в ответе. Я не брошу его!
– Хорошо, будь по-твоему, здоровяк, – с досадой прокаркал Матфеев союзник.
Птицы отчаянно замахали тёмными крыльями, издавая чудовищный по мощи галдёж. Воздух вокруг стал сгущаться и внезапно ворвавшийся на Тисовую улочку ветер, закружил вокруг друзей, образовав воронку. Волки не могли подойти к беглецам, их сдувало, как только он подбирались совсем близко. Их хозяева что-то кричали, принуждая прислужников идти вперёд. Но ничего не выходило – добыча находилась в центре ветряного водоворота.
Матфей крепко прижал к груди Сееру, Рарог поглубже забился в карман куртки, а Виктор бережно обнимал, бездыханную фигурку Лиандра, будто то был малый ребёнок, а не кот. Наконец, земля отделилась от ног и четвёрка друзей, оторвавшись от сухого пыльного асфальта, зависла в воздухе. Гамаюн прочно держал Матфея, и тот поражался той силе, что была заключена в его пернатом союзнике.
– Плата принята! – прокричали галки в унисон с вороном.
Воздушная воронка сомкнулась.
Когда пыль и поднятый в воздух сор стали оседать, а ветер стих столь же внезапно, как и образовался, взору Револьда Астрогора предстала пустынная Тисовая улица, на которой кроме древних великанов-тисов никого не было.
– Они сбежали! Снова эти поганцы-переправщики! – в сердцах выругался тот, кого Астрогор называл Ма́риком. Ему, как и его прихрамывавшему полупсу-полуволку повезло уцелеть в бойне. Видок оба имели весьма потрёпанный.
Ма́рик тяжело дышал, приложив одну руку к груди, а другой зажимал разрезанную брючину на бедре – вокруг прорехи влажнело и быстро разрасталось пятно. Его патрон выглядел бодрее, хотя лицо пестрело ссадинами, мелкими порезами, а длинный и прежде шикарный плащ больше походил на рванный пиратский парус. Если вурдалак и был серьёзно ранен, виду не казал. Напротив, он самодовольно улыбнулся, обнажив ровные ряды зубов. Никаких вытянутых клыков из древних страшилок, конечно, не было: старые предрассудки, с которыми бессильна бороться даже самая суровая реальность. Эта улыбка смутила подчинённых: наверное, тому виною была кровь, обильно размазанная вокруг рта и стекавшая с подбородка крупными каплями. Рассек ли ему губу в драке Ефир или то была кровь самого поединщика – не имело особого значения для простых вурдалаков. Взгляд, в котором жила смерть – вот что определяло Астрогора для его людей.
– Ничего, – вымолвил главный вурдалак, как ни странно, слова подчинённого, равно, как и только что разыгранное действо пред его взором, не вывели его из состояния сосредоточенности, напротив, усилив его. – Всё идёт по сценарию. Просто от пункта «А» мы перейдём к пункту «Б». Всегда нужно иметь запасной план, не так ли?
То, каким тоном он это произнёс, вынудило Ма́рика отстраниться на несколько шагов.
Револьд Астрогор достал из внутреннего кармана плаща мобильный телефон и, набрав нужный номер, приложил к уху:
– Добрый день, золотце. Для тебя есть работа. Собирайся и выдвигайся…
Вурдалак закрыл глаза и напрягся, по его бледному лицу пробежала волна. Он открыл глаза и широко ухмыльнувшись, договорил в трубку:
– …в Тартаррусу.
II. И мир станет чуточку шире
Баранка
– Баранка, Баранка, вставай спозаранку! Баранка, Баранка, не ешь шоколадку! Баранка, Баранка, на вереск, упрямка! Баранка, Баранка, наешься поганки!
Каждое утро Луки начиналось хоровой дразнилкой девочек, кружком облеплявших её кровать. Они с чего-то считали своим непременным долгом вопить во всё горло нелепые слова. Будто это гимн. Да, персональный гимн Лукерьи Баранки. Началась эта детская выходка пару месяцев назад; девочка надеялась, что её соседок хватит на неделю, или на две от силы. И ведь кто-то же умудрился сложить слова в незатейливый, насмешливый стишок. Хотя глупости отчего-то людям даются всегда легче хороших поступков. Но дни текли, как и дождь за окнами Кронса, а детский пыл всё не утихал.
Когда-то Лука услышала простую истину из уст няни Жули́: ко всему привыкаешь. И она привыкла к каждодневной побудке произносимой нараспев дразнилкой. Не то чтобы девочки её не любили, их беспокоили её странности. Впрочем, странные люди встречаются где угодно и привыкают к тому, как на них смотрят обычные, заурядные обыватели, да и пропускают мимо ушей слова тех, кто о них судачат. Оно и ясно: всё, что непонятно и непривычно, пугает и отторгается, или, наоборот, притягивает, как мотылька в ночи лампа. И Лука не стала исключением.
Но только не для Рады. Та души не чаяла в своей молчаливой и замкнутой подруге, искренне подставляя верное плечо в трудные моменты и частенько надоедая безудержной говорливостью.
Если бы у Лукерьи был выбор, она бы жила одна в домике, далеко-далеко ото всех, на берегу океана и слушала лишь говор его неутомимых волн. Темноволосая и кареглазая Рада утомляла Луку, но она была единственной наперсницей девочки в долгом томлении в стенах Кронса.
Кронсом был угрюмый, серый приют на крутом скалистом берегу холодного беспокойного моря. Старая каменная постройка, облик которой более соответствовал древнему монастырю, каждый год принимала и давала пристанище под своими широкими сводами – словно беспомощным птахам – девочкам разных возрастов, по воле злого рока лишавшихся дома и семьи.
От няни Жули́, полное имя которой Джулия Стог, Лука и узнала подробности своего попадания в застенки Кронса. Одним ранним и ужасно промозглым апрельским утром Жули разбудил детский плач. Комнатка няни располагалась на первом этаже центрального корпуса совсем близко от входа, а сон у женщины поутру с годами стал чуток и тонок, как первая паутина весны. Солнце ещё только раздумывало показывать своё ленивое тело на горизонте, дразня мир дымчатыми сумерками. Море, чем-то взбешённое до крайности, обрушивало неистовые волны о скалу, будто силилось в сумасшествии своём взбить из солёной воды масло, выбивая лишь грязную, сорную пену. А ветер в довершении всего, словно сговорившись с морем, натащил с запада, где ещё царствовала ночь, аркаду звероподобных туч, обильно сдобренных влагой. И вот в час, когда округа ослепла от пронзительной вспышки молнии, и раздался первый басистый гром, чуткий сон Жюли разорвал надсадный плач младенца. Тогда и годы спустя женщина вопрошала себя: как же сквозь бурю и толщу стен смог просочиться крик? Как сквозь сон ей удалось расслышать покинутое матерью дитя? Несомненно, то душа Жули, что сама более всего на свете жаждала быть матерью, но не стала, отозвалась на горестный клич юного сердца.
Не медля ни секунды и вздрагивая от каждого громогласного небесного боя, женщина, кое-как нацепив пальто, выбежала на крыльцо, а затем, жмурясь от страха и вознося Создателю молитву, одолела подъездную дорожку до высокой каменной ограды, кольцом опоясывавшей приют. За решёткой кованых ворот в большой бельевой корзине Джулия Стог и обнаружила ребёнка, уже порядком промокшего и замёршего, несмотря на толстый лоскут шерстяного пледа, которым в последней заботе укрыли малыша.
Малютку отогрели и накормили молочной кашей. На вид девочке было около года, но могло быть и того меньше. Ни записки, ни вещицы, кроме намокшего пледа, в корзине не оказалось. Так вышло, что по близости крутилась одна из воспитанниц, Герта, девочка участливо взирала на новенькую и с любопытством её оглядывала. В какой-то момент малышка расплакалась и дабы успокоить её, Герта протянула ей золотистую баранку, которую попридержала с завтрака. Младенец тут же утих и с вожделением, стиснув маленькими пухлыми пальчиками кругляш сдобы, запихнул её в ротик, принявшись с наслаждением обсасывать в неуклюжих попытках укусить. Умилительное зрелище. И имя родилось само собой. Девочка-найдёныш получила имя святой Лукерьи Добронравы, именины которой выпали на знаменательный день. А за проявленную охоту до сдобы к Лукерье прибавилась Баранка. Так отныне и значилась она в главной книге Кронса: Лукерья Баранка.
Накануне своего девятого года жительства в приюте Лука по обыкновению совершала прогулку с группой девочек-одноклассниц на Красной Круче. То место, получившее некогда причудливое название, было каменистым пригорком, высившимся в удалении на юге от серых стен Кронса широкими, массивными, багряного цвета пластами-ступенями и оканчивавшимся острым уступом, под которым внизу клокотали морские чалые волны. На Красной Круче пушистыми клочками рос во множестве бурый мох, а из каменных расщелин простирал к небу жидкие и голые ветки дикий вереск. В пору цветения Круча окрашивалась в лилово-розовый цвет, а сладостный аромат вереска долетал до стен приюта, проникая внутрь и будоража покой его обитателей. Бедная и скудная земля, оживавшая лишь летом россыпью цветения, на северо-востоке плотно стелилась верещатником, чьи отголоски росли меж камней побережья. В вересковую пустошь без сопровождения взрослых детей не пускали, из боязни потерять. Но самые озорные и отчаянные сорви-головы, нарушая запреты, наведывались в лиловые заросли. Их тянул туда, завораживая сиреневый ковёр цветов, такой контрастный и яркий на фоне тусклой, тёмно-серой земли.
Имелось на Круче одно местечко, ровный пятачок, на котором двумя рядками росли высокие и пышные кусты акации. Меж ними скромно ютилась деревянная скамья, оправленная в железо. Это местечко любили многие воспитатели и учителя приюта, они приходили сюда в одиночестве в минуты особого напряжения за вожделенным покоем и приведением мыслей в порядок. Девочкам тоже нравилось навещать скамейку, но группками. Они, словно стайки воробушков, заполняли покатую поверхность сидения, плотно прижимаясь друг к дружке, и весело щебетали, делясь сокровенными секретами.
Лука обожала сиживать среди кустов акации, но в одиночестве. Рада не раз пыталась навязать ей своё общество и пристроиться рядышком на скамье, но подруга либо прогоняла её грубым словом, либо безмолвно покидала заветный пятачок, скрываясь меж ступеней Кручи. И смуглолицая Рада смирилась с этой чудинкой, ведь она души не чаяла в приятельнице, чей туманный взор порой простирался далеко за пределы моря.
Итак, Лука прогуливалась с одноклассницами по багряной поверхности Кручи. Она, сразу же отделилась, как только группа приблизилась к первому пласту-ступени. Лениво ступая по камням, девочка иной раз останавливалась у особо пышных островков мха и замирала на месте, подолгу вглядываясь в их бурую сердцевину. Воспитатель окрикнула Луку пару раз для порядка и оставила в покое, озаботившись более шустрыми и непоседливыми девочками.
В этот предпоследний день апреля Лукерья была сама не своя, весь мир тяготил её, и она не знала, куда от него спрятаться. Завтра будет День её Нахождения. Ровно девять лет назад няня Жули подобрала Луку у ворот Кронса. Девять тягучих и бесконечно скучных лет. Нет, не всё было так плохо. Няня Жули, с особой любовью опекавшая девочку с самого первого дня, стала Луке практически матерью, хоть особые отношения к воспитанницам и были под запретом. Да и не все учителя и воспитатели были строги к девочке. Но всё же это был не её дом и не её семья. Что-то внутри неё тосковало и надеялось на чудо. И, частенько сидя на скамейке меж акаций, Лука выдумывала свою историю жизни, в которой было всё: счастливая и любящая семья, хороший и светлый дом и, конечно, море. Без моря не могло быть историй. Море стало центром её бытия: оно обещало, манило, шептало неспокойным ветром и предвещало чудо. Лука убедила себя однажды, что за морем она найдёт своё счастье и поверила в это.
Ноги сами собой увели её к недавно оперившимся в изумрудную листву кустарникам. В конце мая акация наберётся сил и войдёт в пору цветения, порадует обитателей Кронса солнечной россыпью цветков. Но то ещё впереди, а пока…
На скамье сидела незнакомая дама. Лука опешила, и поток гнетущих мыслей тут же сошёл с неё, как вода стекает с травинки. Видеть в этих краях незнакомцев приходилось нечасто, а уж на Красной Круче и подавно – невидаль. Вот и застыла Лука вблизи скамейки с раскрытым от удивления ртом.
Первым бросился в глаза ярчайший зелёный плащ, сочная краска которого, казалось, вступила в соревнование с нежной и юной листвой акации. Стройные, обтянутые чёрным капроном ноги до колен прикрывал плащ; тонкие, точёные стопы венчались лаковыми чёрными туфельками на изящных каблучках – на взгляд Луки, самой прекрасной обувью когда-либо ею виданной. Но более всего девочку заворожили длинные прямые волосы незнакомки. Они будто полыхали живым огнём, переливаясь в солнечном свете всеми оттенками красного. Лука мысленно сравнила их со своими – непослушными, тускло-рыжими, почти что ржавчина; волосы были ужасно убогими.
– Ну, здравствуй, – произнесла незнакомка так тепло и душевно, будто знала Луку всю жизнь, но по воле обстоятельств не навестила её ни разу за девять лет. – Как поживаешь?
Девочка молчаливо смотрела на женщину, молодую и красивую, с нескрываемым любопытством осматривая каждую деталь дамского наряда.
– Наверное, хорошо здесь, когда акация в цвету, – благодушно добавила незнакомка, она прямо и выжидающе смотрела на девчушку, что серым воробушком стояла подле неё. – И пчёл немало должно быть тут. А ты пробовала вересковый мёд?
Наконец их взгляды встретились и Лука вздрогнула.
За столько лет у неё было предостаточно времени на разглядывание собственного отражения. Довольно часто она останавливала на зеркальной поверхности свой взор, подолгу застывая и не моргая до боли в очах. Точно жаждала там отыскать ответ на самый главный вопрос.
Тёмно-карие с вишнёвым отливом глаза женщины так сильно напомнили девочке её глаза, в обрамлении золотистых и густых ресниц, что у Лукерьи на секунду перехватило дыхание. Но она справилась с накатившим волнением, и живой блеск, вспыхнувший было в её взгляде, вновь остыл.
– Я не люблю мёд, – с безразличием ответила она.
