Ольга Васильевна Ярмакова
Вихрь переправ
Ещё несколько минут и на ближайший куст калины опустилась галка, которая в потёмках могла сойти и за юного ворона. Глаза птицы чернели матовой пустотой, но на человека в плаще это не произвело впечатления.
– Итак, что она выяснила? – обратился хозяин к псу мягким бархатистым голосом.
Полуволк-полупёс выдал краткий залп из рыка, тявканья и воя. В ответ галка разразилась длиннющим клекочущим стрекотом. Когда птица закончила, четвероногий слуга обратил свою громадину-голову к господину и глухо прорычал. Хозяин вновь скрестил руки, внимая прислужнику.
– Значит, мальчишка, – наконец вымолвил он, когда зверь смолк. На сей раз голос его звучал жёстко и сухо, но с нотками возбуждённости. Мужчина смотрел птице в глаза, обращаясь напрямик, – слушай меня внимательно, Маркара, слушай и запоминай каждое моё слово. Надо хорошенько проследить за ним и проверить. Мне не нужна пустышка. Пусть местные не спускают с парня и его прислужника глаз. И чтоб тихо: не хватало ещё чёртовых праведников зацепить хвостом, уж я знаю, как шумны и приметны могут быть галки. Нам ни к чему конкуренция. Ничего не перепутай! Если только это правда, если он тот, кого мы давно ищем, то…
Осторожность вернулась к незнакомцу, совладав с захватившим его волнением, он вновь стоял прямой точёной статуей в холодевшей ночи. Галка кратко проскрипела в ответ.
– Расплатись с ней, Волкодлак, – небрежно и холодно кинул в сторону союзника господин, тут же повернувшись спиной к галке, и без промедлений направился в гущу Калиновой пустоши.
Волчий пёс подбежал к месту, где восседал ранее, порывшись лапами, он вытащил из листьев круглый, размером с футбольный мяч тряпичный куль. Ухватив его зубами, Волкодлак понёс в сторону ожидавшей платы галки. Донышко мешка сильно пропиталось чем-то, что было упаковано внутрь, и тёмные капли тяжело падали на землю, оставляя чернильные следы на лиственной подстилке. У куста зверь бросил ношу; его ноздри расширились, едкий запах перепачканной ткани дразнил обоняние. Но сделка есть сделка, с трудом совладав с собою, полуволк-полупёс отпрянул от таинственного куля и, рыкнув напоследок, проследовал за господином в чащу калиновых дебрей.
Галка не стала терять время даром, посчитав разумным скорёхонько сцапать коготками добычу и направить крылья подальше от этого места. Глаз нужно держать востро, а с этими типами ещё зорче.
Когда птица набрала высоту, луна выбралась на вершину ночного неба. В слабом, рассеянном свете небес влажное донышко таинственной ноши в птичьих лапках отливало тёмным рубином, а крошечные капли, сочившиеся сквозь полотно и срывавшиеся вниз, вспыхивали алыми бриллиантами.
7. Встреча ценою в жизнь
Слово о Террии и прочих землях читалось невыносимо тяжко. Почти невозможно. Язык, которым была написана книга, только отчасти был схож с тем, на котором говорил и читал Матфей.
– Не мудрено, что люди начинают пить, курить и колоться, яростно впихивая в себя гадость, только б не сойти с ума от действительности.
Юноша, наверное, и рад бы был закурить: «мозги закипали», а голова если ещё и не шла кругом, то обещала вскорости устроить лихую круговерть. Но подобную «гадость» не уважал, хоть и считал, что другие вправе дымить сколь угодно, если им от этого легче жить. Ни в доме Катуней, ни в дружеском кругу Матфея курение не приветствовалось, считаясь одной из основных слабостей общества. А когда подпадаешь под одну-другую слабинку, становишься уязвим, и уже не замечаешь, как в один прекрасный день остаётся тень тебя самого, пародия на тебя первозданного.
Промурыжив с полчаса пару страниц манускрипта, молодой человек сдался и решил предоставить все дальнейшие пояснения ворону. Он заглянул в конец книги и выудил из последних страничек аккуратно сложенный вчетверо, жёлто-коричневый от стольких веков лист плотной бумаги. Развернул. Карта мира планеты Терриус – так значился снизу рисунок, выполненный вручную и раскрашенный цветными красками. Едва глянув, Матфей подумал, что это чей-то нелепый розыгрыш, ребячливая шалость. По его размышлению, если бы это была настоящая карта сущего мира, то выглядела бы она, как все старинные карты древности – с изображением диковинных тварей и написанием названий стран, морей и городов языком архаики. И уж, скорее всего, стародавний чертёж был бы нанесён не на простую бумагу стандартного формата, а на тонко выделанный пергамент, который не складывался бы варварски, а сворачивался узким свитком и хранился в узорчатом футляре-тубусе.
Всех этих пунктов «правдоподобности» не было, и Матфей в который раз за ушедшие после дня рождения дни задумался о серьёзности всего творившегося вокруг него. Как и уверял Гамаюн, Терриус действительно изобиловал материками со странами, чьи экзотические названия представлялись частью какой-то иной вселенной, придуманной кем-то в шутку или всерьёз. Матфей даже уловил некое сходство Терриуса с Землёй. В обоих случаях планета на карте была поделена на два полушария, для удобства её изучения. На первый взгляд даже казалось, что и земли расположены одинаково в обеих плоскостях, и даже были океаны и моря с островами. Но после первого ощущения, неотступно росло второе – интригующее и твёрдое. Никаких сходств не было и нет. Это была абсолютно другая, незнакомая планета с неизвестными землями и водами, и чёрт знает, как в ней жить.
Состояние невыносимой духоты, ставшей за последнее время частой гостьей его комнатки, вынудило юношу покинуть постель и, плотнее обернувшись одеялом, открыть настежь окно. Матфей обожал сиживать на подоконнике ночью, когда дом спал, и неважно, какое время года было за окном его спальни, главным было его настроение. Ночные посиделки не были частыми и носили случайный характер. Они нужны были, чтоб перевести дух и поймать искру веры, когда жизнь изнашивалась от тревог, суеты и других неприятных мелочей.
Он взобрался на подоконник и ещё сильнее укутался покрывалом, оставив неприкрытым лицо. Мороз ночного октября бодрил и гнал из головы лихие мысли, воздух пьянил осенней свежестью, пропитанной предвестием грядущей зимы. И Матфей вдруг отчётливо и ясно понял одно, истина лежала на ладони: самое большое заблуждение – считать, что ты можешь всё и вся контролировать, когда только тебе заблагорассудится. Как только эта наивная мысль даёт корешки, прорастая в глупую самоуверенность, именно тогда тебе преподаётся болезненный урок. И это лучшее лекарство, какое для тебя могла придумать жизнь.
И ему стало отчего-то хорошо от этого осознания. Он окинул взглядом клён – ночью мрачный многорукий великан – и устремил видение ввысь, к небу. Оно было чисто и невинно, незапятнанно спящими облаками и росчерками самолётов. Небосвод дышал звёздами, близкими и далёкими. Матфею вдруг подумалось: «Солнце и Луна на небе неразлучны, как брат и сестра. Просто днём Луна в тени лучезарного сородича. Белой долькой лимона с голубовато-серыми прожилками посреди ясного синего неба скромно взирает луна на ослепительную сферу солнца. И когда последняя искорка солнца, пронзительно моргнув, растворяется в тягучей студенистости сумерек, невидимая длань включает другой небесный светильник. И неказистая, блёклая днём Луна разгорается и зажигает ночной небосвод, становясь главной примой среди звёздных софитов».
Утром ворон не объявился, чем Матфей был весьма доволен. Ранние визиты Гамаюна с бесконечными уроками поднадоели юноше, и он с удовольствием продлил свой утренний сон до крайнего предела, едва не проспав выход на работу.
День в «Вижин-Март» тянулся до ужаса медленно. Покупателей почти не было, и весь консультирующий персонал забытыми призраками лениво расхаживал меж прилавков по широкому залу, напрягая голосовые связки лишь с тем, чтобы узнать, как далеко сдвинулись стрелки часов.
Когда лаймовый кругляш гипермаркета остался позади, Матфей бодрой походкой направился домой. Ноги после бесцельной и пустой, на его взгляд, ходьбы по полу магазинного зала с каждым шагом по асфальту отпускали тяжесть и наливались энергией. Ещё немного и Матфей бы побежал вприпрыжку. Эта метаморфоза частенько его забавила и становилась одной из его ключевых шуток на работе. «На работе ноги – гири, а с работы – паруса».
Сворачивая с Тсуговой улицы в Миндальный переулок, он почувствовал некое движение, едва уловимое колебание тени в стороне, меж мусорных баков, вплотную примыкавших к стене одного из домов. Матфей замер на несколько секунд, дотошно вглядываясь в угрюмые очертания набитых под завязку контейнеров, и на мгновение ему показалось, что прямоугольная и плотная у стены тень, качнулась.
– Эй, кто там? – дрогнувшим голосом крикнул юноша, надеясь, что движение не повторится.
Ответа не последовало, и тень более не колыхалась, как пристально не вглядывался Матфей, стараясь пробуравить взглядом теневой сумрак.
«Крыса», – решил он и, удовлетворившись очевидной догадкой, спешно покинул переулок. Как только он скрылся, тень вздрогнула, набухла и отпочковалась детским силуэтом от кривого прямоугольника, неторопливо последовав за ним.
Пихтовая улица ещё удерживала остатки на редкость ясного дня, хвастаясь идеальным чистым небосводом цвета спокойного моря. В сторону запада к горизонту наползали слабые волны заката, до сумерек было всего ничего. Мирный и беззаботный щебет мелких птах временами перекрывался трескучим и повелительным карканьем. От каждого пронзительного «Крух» и «Краа» Матфей задирал голову и высматривал среди пёстрой листвы полнотелых деревьев чёрного ворона. Гамаюн отсутствовал.
Уже поравнявшись с калиткой, за которой так уютно и соблазнительно высился дом, Матфей вдруг остановился и, развернувшись, прошагал вдоль забора к вечно распахнутым низким воротам соседа. Виктор Сухманов жил один и по каким-то определённым соображениям не запирал металлический створ ворот, поэтому во двор к нему мог зайти кто угодно, чем частенько пользовались бездомные собаки. Вик не прогонял злосчастных бедолаг, для каждой псины, захаживавшей на его участок земли, у него имелся сушёный хлеб и миска каши.
Поэтому Матфей не удивился, когда застал приятеля за кормёжкой парочки низкорослых дворняг.
– Кто на этот раз? – вместо приветствия выкрикнул Матфей в проеме разверзнутых нараспашку ворот.
– Иван да Марья, – усмехнувшись, отозвался Виктор. Он подложил в пластиковые миски ещё по солидной порции каши и, накрыв алюминиевую кастрюлю, отставил её в сторону, взяв в руки пухлый пакет с сухарями. – Уже третий раз забегают сюда за два дня. Дружные такие.
– Смотри, как бы они у тебя не прижились, – насмешливо заметил Матфей. – Не успеешь и глазом моргнуть, как у тебя тут сам собой организуется собачий приют.
– Меня это не страшит, Маф, – добродушно отозвался Виктор и подкинул в быстро опустевшие миски добрые порции сухаря. – Если ты боишься за свой участок, то я…
– Да нет, дружище, – тут же поспешно оборвал его Матфей. – Просто ты живёшь один, сам еле концы с концами сводишь, а тут эта благотворительность. Это собачье племя тебя обожрёт в один прекрасный день.
– А вот это ты зря, Маф. Они не привереды и превосходно лупят кашу. А каши на всех хватит – и мне и им. Знаешь, сколько среди них брошенных и забытых? Я всякий раз вздрагиваю, когда представляю, что это не собаки, а люди. Брошенный ребёнок, кинутая жена, забытый старик.
– Это собаки, Вик, и только. Ты увлекаешься. И влияние Философа на тебе сказывается.
– Нет, Маф, наш Эр ещё тот брезгун, – сказал Виктор, на секунду скривил лицо в притворном отвращении, но тут же прыснул со смеху.
– Согласен, – последовал зычный хохот в ответ, – он невыносимо привередлив.
Собаки, насытившись и начисто вылизав донышки мисок, выбрали неподалёку от крыльца солнечное местечко. Там они привалились друг к дружке, удобно разместившись на тёплом пятачке, наслаждаясь крохами дня, и лениво повиливая грязными хвостами на долетавший до них голос Виктора.
– Такие дружные, – задумчиво повторил гостеприимный хозяин, а затем отворил входную дверь и, пройдя в дом, позвал друга. – Маф, хватит глазеть на собак, заходи.
– Не боишься, что к тебе когда-нибудь кто-то заберётся в дом? – поинтересовался Матфей в прихожей, стаскивая с ног кроссовки. – Ворота не заперты, так и зовут: войди и очисть этот прекрасный домик.
– Знаешь, может, заезженные истории про собачью благодарность – в большинстве своём мифы, – серьёзно произнёс Виктор, – но мои приятели сторожат этот дом, когда меня нет или когда сплю. Честное слово, Маф, я сам как-то раз проснулся ночью от яростного такого лая и дичайшего рычания. Выглянул, а там четыре моих подопечных взяли в плотное кольцо одного недотёпу, решившего той ночью на свою беду нагрянуть ко мне «в гости». Они бы его изрядно покусали, если бы я не вмешался. Этот незадачливый дуралей бежал по Пихтовой улице с разодранными штанами, благо, что не вопил. Представляешь?
– И что, они каждую ночь сторожат тебя? – удивился Матфей.
– Представь себе. Я трижды вставал после того случая в разные ночи, и эти ребята дружно патрулировали мой дворик.
– А днём? Неужели они и днём сторожат дом?
– И днём, – кивнул Виктор. – Я же говорю, эти ребята – самый благодарный народ, который я знаю.
Если бы Матфей мог, присвистнул бы, громко и удивлённо, но так как не умел, лишь выдавил:
– Тогда корми их дальше, Вик.
Дом Виктора Сухманова в сравнении с Катуневским выглядел миниатюрнее и проще. В один этаж с низким чердаком жилище насчитывало две комнатки, узкую кухоньку и бывший чулан, из которого пять лет назад Виктору удалось устроить смежный санузел. К слову сказать, чулан был не маленький и вполне мог бы сойти за ещё одну комнатку, крошечную и вместительную.
Раньше дом принадлежал бабушке Вика, одинокой вдове Валентине Сухмановой, с радостью принимавшей внука каждое лето. Виктор же с родителями жил в соседнем городе и частенько навещал пожилую женщину. Едва достигнув восемнадцати лет, внук переехал к бабке на постоянное житьё. На то было несколько причин: не нужно было ломать голову насчёт жилья, когда Виктор поступил в Горницкий Университет, да и бабушке Вале тяжело уже было следить за состоянием дома, которому требовалась крепкая мужская рука. За первые года проживания юноша многое узнал о деревянных домах и основательно набил себе не только руку, но и шишки, латая то одно, то другое. Зато поднаторев, привёл дом в относительный порядок, правда, Валентина порадоваться тому в полной мере не успела, покинув бренный мир полтора года назад.
В доме комнаты продолжали хранить тот устой, что царил при бывшей владелице, внук так и не решался убрать хоть что-то из вещей любимой бабушки, заботливо следя за порядком и чистотой. Лишь чулан-санузел претерпел изменение – вместо чугунной ванны, там появилась душевая кабинка. По правде, до переезда Виктора в доме не было никаких санузлов, все естественные нужды справлялись на улице в деревянной будочке, а мыться хозяйка была вынуждена в городской бане. Но когда Виктор предложил бабушке «усовершенствовать» чулан, она не стала возражать – Валентина всячески потакала любимому внуку во всех начинаниях, да и какая женщина не мечтает о домашних удобствах.
Матфей проследовал за приятелем в гостиную, бывшую комнату Виктора, тот после смерти бабушки Вали перебрался в её спаленку, заменив старую скрипучую софу современной кроватью. Это, пожалуй, стало вторым крупным после чулана необходимым новшеством.
Гостиная, просторная квадратная комната, окнами выходила на юго-запад и в предсумеречный час была залита янтарным солнцем. Даже желтоватые с белым обои, казалось, подсвечивали в унисон бунтующему в отходе дневному свету, а тяжёлые охряные шторы полыхали живым огнём, лениво покачиваясь от просачивавшегося в раскрытую форточку ветра.
Виктор плюхнулся на старый, продавленный временем диван, утративший при новом владельце гобеленовое покрывало, так старательно сберегавшее бархатистую изумрудную зелень драпировки много лет. Матфей последовал примеру друга и занял место рядом.
Эта комната не имела высокого потолка, как в Юниной обители, и пол не украшали пушистые облака. К белёному потолку крепился плоский плафон, за матовым стеклом которого приглушённо сияли три лампы. Пол по всему периметру Виктор укрыл красно-коричневым ковролином, упростив себе уборку. Кроме диванного ложа комната располагала парочкой низких кресел от иного гарнитура с выцветшей обивкой, замасленными подлокотниками и затёртыми до мелких дыр уголками. Старый обеденный стол, ещё хранивший былую полировку, словно холёный гнедой конь с длинными стройными ногами, был задвинут в дальний угол-стойло, теперь на нём важным господином восседал серый монитор телевизора. Естественно, гостиная не обошлась без классического внушительного шкафа под потолок с секретами серванта и бара, в закромах этого мрачного великана томилась старательно накопленная за долгие годы посуда разных мастей и назначений.
О бывшей хозяйке напоминал едва уловимый сухой и пряный запах духов, пропитавший насквозь стены и мебель. Не то чтобы он раздражал обоняние, но возможно небольшой косметический ремонт изгнал бы дух прошлого, если бы не упрямый до странности отказ внука внести хоть какие-нибудь значительные изменения в жилище. Вик считал, что тем самым отдаёт дань памяти любимой бабушке, но Мафу виделось всё несколько иначе: другу просто не для кого было свершать новое начинание, а для себя одного ему было достаточно и того, что имелось.
Лениво обследуя привычную обстановку, взгляд Матфея наткнулся на дымчатое облачко, до поры тихо и незаметно лежавшее впритык к телевизору. Серый ком зашевелился, будто почувствовав себя обнаруженным, и с неохотой вытянул мягкие лапки, на кончиках которых крючочками выглядывали белесые коготки.
– А ты не говорил, что у тебя кот живёт. Или кошка? – сказал Матфей и встал с обязательным намерением прикоснуться к ватной пушистости кошачьей шерсти.
– Да как-то незачем было говорить, да и какая разница? – неожиданно отчуждённо ответил друг. – Это Лиандр. Он кот, к твоему сведению.
Кошачья голова повернулась в сторону Матфея и уставилась двумя круглыми жёлтыми глазами, серьёзными и настороженными. Как только ладонь гостя приблизилась к мордочке зверька, кот извернулся, громко фыркнул и спрыгнул со стола на пол.
– Он не любит этих штук, – с запозданием упомянул Виктор.
– Жаль, хотел его погладить, – досадливо произнёс Матфей.
Кот прошествовал к шкафу, стоявшему напротив дивана, и разместился в заволоченном тенью углу у стены. Матфей почувствовал себя неуютно: зверь, казалось, стал частью тени, полностью слившись с сумраком тёмного угла. Только два жёлтых огонька буравили Матфея холодом и чем-то ещё более зловещим. Юноше вдруг вспомнились в вечер празднования своего дня рождения похожие огни за окном и силуэт кота, спешно скрывшегося в ночной темени. А что, если тот кот и есть Лиандр? Скорее всего, он и есть. Но что в том такого? Подумаешь, всего-навсего обыкновенный кот.
Матфей прислушался – кот не издал ни звука, хоть чем-то близко напомнившего речь. Если Лиандр и был прислужником Виктора, то хранил этот секрет в молчании.
– Что-то не так? – спросил Виктор, заметя, обеспокоенность на лице друга. Матфей всё ещё стоял подле стола в нерешительности и не смел отвести глаз от таинственных жёлтых огней в тёмном углу, будто кот его гипнотизировал.
– А? Что? – очнувшись от оцепенения, промямлил осипшим голосом юноша. Он тут же вернулся к дивану и сел боком к шкафу, предпочтя более не взирать в сторону неприятного угла. – Да так, пустяки.
– Что-то ты неважно выглядишь, приятель, – заметил Виктор.
– Что, вид совсем неважнецкий? – с натяжкой улыбнулся Матфей.
– Ага, умученный какой-то.
– Да плохо сплю в последнее время. Из-за работы. Сам знаешь, как хочу всё послать к чёрту и уйти. Только пока некуда.
– Из-за работы ли? – Виктор вдруг хитро улыбнулся и подмигнул. – А может, из-за девушки?
– Если б.
– Да ладно, Маф, – упрямо гнул Виктор. – Я же знаю, как ты сохнешь по нашей Ласточке.
– С чего это ты взял? – Матфей напрягся ещё больше, и тут лицо потеплело от притока крови к щёкам. – Это ж Нил к ней неровно дышит.
– Да вы оба в неё втюрились! – воскликнул Виктор и разразился густым смачным смехом. – Два друга в одну подругу. Ох! Что-то будет!
– Не говори ерунды, Вик! – раздражённо рявкнул в ответ Матфей, но отчего-то ещё гуще покраснел.
– Ага, вон и уши горят у тебя, врунишка! – отдуваясь от очередного приступа смеха, Виктор указал пальцем.
– Потому что ты всякую чушь несёшь! Блин! Я зря зашёл.
– Стой! – пресёк вставшего гостя враз посерьёзневший хозяин дома. – Чего ты сразу бычишься? Шуток не понимаешь? Взрослый, а ещё дурень.
– Шутки твои порой через край, – буркнул Матфей.
– Ну, извини, не хотел задеть. Ты ведь такой аленький цветочек, стоит о Юнке хоть слово сказать, – шутливо заметил Виктор, но тут же поспешно добавил, заметив, как недобро нахмурился Матфей. – Ладно-ладно, молчу. Ты жрать хочешь? Я после работы умираю, как хочу. Только и успел собак да кота накормить.
Если юмор у Виктора был неуклюжим и порой несколько бестактным, то гостеприимство с лихвой покрывало этот незначительный недостаток. Разделив с другом неприхотливый ужин из отварного картофеля с пряной сельдью и овощным салатом, и с неохотой распрощавшись с ним, Виктор взял обещание с Матфея заглянуть к нему если не на следующий день, то в самое ближайшее время.
Собаки по-прежнему лежали бочками друг к другу на том месте, где их оставили друзья. Но когда Матфей проходил мимо, обе задрали остроносые как у лисиц, мордочки и сопроводили гостя внимательным взглядом до самых ворот, словно удостоверяясь, что теперь всё на своих местах, а пришлый человек там, где ему и положено быть.
Солнце уже пересекло западную черту горизонта и тянуло за собой, словно павлин веерный хвост, малиново-медовый шлейф заката. Ветер набрался смелости и задиристо трепал непокрытые головы прохожих, мгновенно переключаясь с людей на деревья, силясь сорвать с крепких и жадных ветвей остатки осенней роскоши.
Матфей медленным шагом приблизился к родной калитке и уже собирался переступить её порог, предвкушая сладкое блаженство отдыха на кровати, а чуть позднее вкусный чай в компании матери. Юстин последние дни возвращался поздно с работы, поэтому Матфей считал своим долгом до прихода отца скрасить мамино ожидание беседой за чашкой чая.
Что-то было не так. В голове застучали молоточки беспокойства, а кожа мгновенно покрылась мурашками. Матфей вздрогнул от мощной волны адреналина пронёсшейся по его телу. Позади кто-то наблюдал за ним, юноша это чувствовал также ясно, как если бы мог видеть. Кто-то, на кого до жути не хотелось смотреть и от кого отчаянно желалось бежать без оглядки.
Он обернулся. На пустом клочке Пихтовой улицы, окрашенном в золотисто-малиновый, недвижно стоял мальчик. Тот самый, что неделю назад оставил Матфею неприятный осадок впечатления. Он вновь был одет не по погоде легко, снова пялился тёмными пустыми глазницами, широко раскрыв беззубый рот, то ли беззвучно крича, то ли вдыхая воздух меж синевой растянутых губ.
– Эй, пацан! Ты кто такой? – боязливо выкрикнул Матфей.
Мальчуган не ответил, продолжая стоять как истукан, не моргая и не шевелясь, отчего молодому человеку стало вконец неуютно.
– Ты чего на меня так вылупился? – ещё громче рявкнул Матфей, надеясь вспугнуть зловещего вида детскую фигурку. – Тебе чего надо?
Отчего-то вдруг воздух заколыхался и сделался тяжёлым и ледяным, зловещий образ упрямо продолжал стоять недвижно, но на мгновение Матфею показалось, будто ветер, до поры ровно дувший в одном направлении, внезапно закрутился в узкий полупрозрачный водоворот и толстым канатом прошёл от груди Матфея к разверзнутой глотке уродливого мальца. Земля закачалась под ногами, словно не твердь была внизу, а болотная жижа. Матфей испугался, что утонет сейчас, погрузится в темноту – сначала по щиколотки, потом по колени и так до самой шеи, а после захлебнётся в этой жидкой земле.
Где-то над головой пронзительно вскрикнула птица и в спешке оставила гибкую ветвь берёзы, будто спасаясь от неведомого зла, заставившего землю ходить ходуном. Шелест покинутой берёзы и надсадная трескотня улепётывавшей птахи, вывели из минутного оцепенения юношу. Не соображая, что делает, Матфей рванул вниз по Пихтовой улице, горя единственным желанием: оторваться, отцепиться от чудовищного видения.
Дома́ с деревянными и кирпичными фасадами, расчерченные аккуратными, выбеленными квадратами окон и прямоугольниками дверей, пролетали мимо одной сплошной блёклой массой в стремительно наступавших сумерках. Пару раз Матфей оглянулся – никого позади не было. Даже прохожие ещё не столь редкие в этот час перестали попадаться на пути, будто их за раз вычеркнули из анналов города. Пихтовая улица, Вишнёвый переулок, Айвовый тупик – зияли безлюдной пустотой. Матфей выбежал в Шелковичный проулок и, сбавив шаг, поплёлся шумно отдуваясь. Тело сильно взмокло под курткой, и пот противными тёплыми струйками стекал по вискам, скапливаясь под подбородком.
Решив, что оторвался, хотя уже не совсем понимая от чего именно, Матфей брёл по щербатому асфальту, решив вернуться обратно в Айвовый тупик и с него вырулить на Каштановый бульвар. Получался приличный крюк, но, в конечном счёте, Каштановый бульвар перехлёстывался с Пихтовой улицей узкой лентой грунтовки, именуемой Берёзовой Тропкой. Тупик представлял собой курью лапку: от высокой гранитной стены – исходной точки, построенной и оставленной потомкам с неясной целью неизвестным предком, тянулись четырьмя лучами два длинных переулка, один бульвар и коротышка-проулок. Тополиный и Вишнёвый переулки, Каштановый бульвар и Шелковичный проулок. Забавным фактом было то, что Айвовый тупик, кроме сорной мелкой растительности, не имел ни единого деревца, а в его теневой глуши не желали селиться даже самые неприхотливые кустарники. Оставалось гадать, почему он носил имя одного из ароматных представителей фруктовых деревьев.
В Айвовом тупике стоя в центре, Матфея ждал мальчик. Как только их взгляды сошлись, страх накрыл Матфея с головы до ног, как тяжеленный тулуп, обездвижив и лишив дара речи. Твердь под ногами вновь ожила и заволновалась, а призрачный воздушный канат, уплотнился и приобрёл мутный серый оттенок, беря широкое начало из груди юноши и оканчиваясь узким концом в бездонной глотке маленького чудовища.
Страх возрастал, а силы Матфея таяли. Канат закручивался и сгущался сильнее, утратив всякую прозрачность. Воздух наполнился запахом пыли и противным сладковатым душком тлена. Голова юноши закружилась, а свет начал меркнуть в глазах. Ещё немного и он упал бы на землю бездыханным.
– Мяу-с-с-с, – раздалось у него за спиной. Тихое и робкое.
Это было похоже на чудо. Грязный поток лопнул, и связь меж жертвой и мучителем тут же разорвалась. Выставив руки перед собой и сильно покачиваясь, словно пьяный, Матфей сделал пару шагов и, споткнувшись, упал. Не чувствуя себя в безопасности, он поднял голову, кружившуюся, будто после жестокой пьянки и отяжелевшую настолько, что шея дрожала под грузной ношей. Взгляд был устремлён туда, где ещё возвышался маленький монстр.
Как же изменился его вид! Кожа конечностей и лица почернела, будто по нему прошлось адское пламя, гримаса яростной злобы перекосила и вконец уничтожила остатки человеческого облика псевдоребёнка. Теперь Матфей отчётливо видел перед собой существо, более напоминавшее беса из сказочных описаний, нежели невинного отрока.
– Мяу-с-с-с, – повторилось ближе.
Между Матфеем и страшилищем, издававшим злобное шипение, похожее на шуршание сухих листьев, стояла, выгибаясь и ощетинившись, маленькая чёрная кошка.
– Мяу-с-с-с! – Третий раз вышел угрожающим.
Монстр издал свистящее шипение, в котором лютая злоба соединилась с разочарованием и досадой. Неожиданно встав на четвереньки, существо проворно развернулось и, нырнув в набухавшую темноту Шелковичного проулка, скрылось.
Матфей глотнул воздуха и на секунду потерял сознание. В чувство юношу привёла тёплая шершавость кошачьего языка, ходившего по его щеке с тихим урчанием. Как только Матфей раскрыл глаза, и ясность вновь наполнила их, чёрная спасительница отошла в сторону и села поблизости.
Он приподнялся и сел, приложив одну руку к голове, а другую к груди. Тело отдавало слабостью и немощным бессилием, голова гудела и болела так, будто он погулял на славу. Кошка, тут же утратив интерес к очухавшемуся парню, занялась чисткой передних лапок тонким розовым язычком. Воздух постепенно наполнялся свежестью, утрачивая запах мертвечины.
– Что это за гадость была? – произнёс вслух Матфей и ухватился за голову двумя руками. – Моя голова!
– Обычный прилипала, – ответил тонкий женский голосок.
Матфей оглянулся по сторонам, кроме него и кошки в Айвовом Тупике никого не было. Он ошарашено уставился на зверька, и тут до него с опозданием дошло, что его спасительница – одна из рода прислужников.
– Спасибо, – неуверенно ответил он.
– Да, пожалуйста, – отозвалась кошка, приподняв крохотную чёрную лапку для большего удобства наведения лоска на ней язычком. – Этих несносных прилипал развелось в последнее время пропасть! Только и успевай обходить их. А они, между прочим, ещё и воняют до невозможности.
– Вот как! И чем же они воняют? – растеряно спросил Матфей.
– Пылью, плесенью и смертью, красавчик, – пояснила кошечка и наконец, оторвавшись от важного занятия, устремила на человека глазки, круглые и тёмно-зелёные.
Только теперь Матфей заметил на кошачьей мордочке белый полумесяц, вертикалью пересекающий левый глаз зверя. Эта отметина была единственным светлым пятном на тёмной кошачьей шкурке, даже длинные тончайшие струны-усы сливались с природной угольной маскировкой Матфеевой спасительницы.
– А кто такие эти прилипалы?
– Паразиты. – Только и последовал ответ.
– А где твой… э… хозяин? Союзник?
Матфей не знал, как правильнее и корректнее дать название господину прислужника, ведь сам себя он таковым не ощущал и считал любое определение данного статуса ханжеским и тиранским.
Что-то резко поменялось во взгляде кошачьих глаз, они увлажнились и потемнели ещё сильнее, приобретя тёмно-болотный оттенок.
– Нет у меня больше союзника, – ответила кошка, её тонкий голосок всхлипнул. – Убили его. Теперь я больше не прислужник.
– Убили?! Кто?
– Вурдалаки.
– Но почему?
– Откуда мне знать? – Кошка опустила голову и задрожала. Она заплакала! На сухую серость асфальта упали крохотные слёзки. Это было невероятно, но это происходило взаправду. – Я не спасла своего господина, и теперь я обесчещена. Мяу-с-с-с.
