Петр Григорьевич Цивлин
Так это было
Глава 4. На строительстве военно-промышленных объектов перед войной
Строительство вертолетного комбината на Урале
В Москве мой вопрос был решен быстро. Люди были нужны и мне предложили поехать на Урал в качестве заместителя начальника строительства вертолетного комбината. Как выяснилось уже на Урале, в это время в Москве под руководством итальянца Вирджили, жившего на бывшей даче Рябушинского, что возле Военно-Воздушной академии имени Н. Е. Жуковского, разрабатывался геликоптер (вертолет). Для производства этих вертолетов по предложению Вирджили было решено построить на Урале в городе Юрюзань Свердловской области Катав-Ивановского района вертолетный комбинат, для чего было создано строительное управление.
Однако, начальник этого управления Козлов (из местных) не был строителем и меня направили работать в качестве его заместителя по строительству этого комбината.
Приняли меня на Урале неплохо, начиная с первого секретаря Свердловского обкома партии И. Д. Кабакова. Коммунист с 1905 года, любимец всех уральцев, Иван Дмитриевич был очень скромный, доступный и обаятельный человек. На месте меня тоже приняли хорошо, но вскоре случилась неприятность. На восемнадцатый день пребывания в новой должности я выступал вечером на партсобрании в конторе, а в соседней комнате, какой-то охранник чистил оружие. Выстрелом из нагана я был тяжело ранен. Пуля прошла через левое легкое в 5 мм от сердца и, пробив бок, осталась в рубашке. Меня положили на телегу и повезли в лазарет, который находился в 3 км от конторы. Главным врачом там был военный фельдшер.
Осмотрев меня, он заявил, что сердце пуля не задела и тут же сделал мне перевязку, туго затянув грудную клетку. Положил он меня в отдельную палату, но в 2 часа ночи давлением изнутри повязку прорвало, и кровь фонтаном ударила в стену. Меня снова забинтовали, остановив, таким образом, кровь. Температура поднялась до 40 градусов.
Наутро мне понадобилось в уборную. Всю жизнь я не любил, чтобы за мной ухаживали, и в данном случае я пробрался в уборную самостоятельно. Вход в нее был из коридора, а на улице был мороз. Поэтому после ее посещения во втором легком образовался плеврит, и оба легких оказались закупоренными: – одно было заполнено кровью, другое жидкостью, и я начал задыхаться. Прибежал фельдшер и созвал моих сотрудников, в том числе главного инженера Смирнова, инженера Баранова и др. Возле моей кровати состоялся консилиум.
Я лежал без движения с закрытыми глазами и хрипел, левая рука была парализована, поэтому все решили, что я без сознания и высказывались вслух, не стесняясь.
Фельдшер сказал, что жить мне осталось максимум двое суток, поэтому нужно вызвать жену для участия в похоронах. Участники консилиума с ним согласились и уже собирались разойтись, как я открыл глаза и взял правой рукой карандаш. Консилиум насторожился. А я написал на тетради каракулями:
– "Категорически запрещаю вызывать жену и сообщать ей что-либо обо мне. Буду жить".
Потом я написал, чтобы все кроме инженера Баранова ушли, и, когда мы остались вдвоем, попросил достать мне сестру, которая могла бы круглые сутки дежурить у постели. Очень быстро такую сестру разыскали. Я считал, что мое спасение во сне и прогреве правого легкого. Поэтому я велел сестре сделать мне укол морфия и, во время, сна непрерывно ставить на правое легкое горчичники.
Уснул я в 2 часа дня и проспал до 12 часов ночи. К этому времени облегчение еще не наступило. Поэтому я попросил сделать еще один укол, после чего проспал до 6 утра. Проснувшись и не почувствовав облегчения, опять попросил сделать укол, против чего сестра начала протестовать, так как боялась, что может возникнуть привыкание. Но я сообщил ей, что если все равно помирать, то можно еще раз попытаться и она согласилась.
А пока я спал, продолжала делать попеременно банки и горчичники. В результате, когда я проснулся в 2 часа дня, то почувствовал, что дыхание стало свободным, правое легкое очистилось. Пришли товарищи и обрадовались, а главврач-фельдшер извинился. Итальянец Вирджили прислал мне телеграмму с соболезнованием.
В больнице я пролежал неделю и, когда мне сделали очередную перевязку, оделся и, воспользовавшись отсутствием фельдшера, позвонил в контору, чтобы прислали лошадь. Явившись в поселок, я на следующий вечер выехал поездом в Москву. Перед этим, узнав, что я сбежал из больницы, ко мне явился фельдшер лазарета и потребовал, чтобы я вернулся или дал ему расписку, что ответственность за возможный смертельный исход беру на себя. Такую расписку я ему дал. Он успокоился и подарил мне пулю, которая оказалась между косовороткой и нижней рубашкой и выпала, когда меня раздевали в больнице.
Прибыв в Москву я явился в лечебную комиссию ЦК ВКП(б) на Арбате (ЦЕКУБУ), где меня осматривали три солидных профессора. Когда я снял гимнастерку, и они увидели бинт, а затем две ранки: – одну впереди, а другую рваную на боку, из которой все еще сочилась кровь, они очень удивились и начали расспрашивать, где это со мной случилось.
Узнав, что на Урале, стали спрашивать, когда и как я сюда добрался. Узнав, что это случилось десять дней тому назад, и что я добрался сюда на поезде, как пассажир, назвали меня сумасшедшим и потребовали немедленно лечь в больницу, от чего я категорически отказался.
Удостоверение первого заместителя начальника строительства вертолетного комбината (завод № 1 ВВС) Цивлина П. Г.
В результате мы договорились на том, что я буду лежать в гостинице «Националь» на Манеже, где я остановился, и ко мне ежедневно в 7 часов вечера будет приходить врач, так как температура держалась и нужно было делать перевязки.
Меня это устраивало, так как было много вопросов, которые нужно было решать в ЦК, Совнаркоме, ЦКК и других организациях.
В Москве
Порядок дня в Москве я установил такой. До 9–00 утра завтракал, после чего приходила машина, и я уезжал по делам строительства в Глававиапром Наркомтяжпрома, в ЦКК, РКИ, в Кремль в особый отдел. Ходил я еле-еле, был очень слаб из-за большой потери крови и худ. Но никому о моем состоянии не говорил. В гостиницу я старался приехать до 5 часов вечера, обедал и ложился в постель. Поэтому, когда в 7 часов приходил врач, то он выслушивал меня, делал перевязку и уходил. Так продолжалось дней пятнадцать.
Но, однажды, в РКИ меня задержали до семи вечера, и я прибыл в гостиницу лишь в половине восьмого. За это время врач, не застав меня в постели, опросил коридорных и, узнав, что я ежедневно уезжаю на работу, дождался меня и устроил скандал, потребовав утром явиться в лечебную комиссию. К этому времени основные вопросы по стройке мне уже удалось урегулировать во всех инстанциях, поэтому в лечкомиссию я явился относительно спокойным.
Там мне, конечно, устроили разнос и потребовали либо немедленно лечь в больницу, либо убираться из Москвы куда угодно. В частности, мне предложили поехать на лечение в Новый Афон с закреплением за мной медсестры. Я сказал, что сестра мне не нужна, так как у меня жена – медсестра. Они с радостью согласились, и в тот же вечер я послал телеграмму жене в Харьков по поводу того, что получил отпуск и путевки в Новый Афон и прошу срочно выехать в Москву с сыном.
Ответ был краток, как обычно бывает с моей женой:
– "Не понимаю, почему отпуск, одна с ребенком никуда не поеду!". Пришлось звонить, уговаривать. Сказал, что ее хотят видеть товарищи, что через Москву ехать в Новый Афон удобнее. Согласилась.
Когда встречал жену с сыном на Курском вокзале, она была удивлена моей худобе и слабостью, так как в отличие от обычного я не взял чемодан сам, а пригласил носильщика, не поднял сына. На ее расспросы отвечал, что болею. Только вечером в гостинице, когда разделся, она увидела повязку на груди, но пугаться было уже поздно.
В санатории в Новом Афоне мне предложили ряд физиотерапевтических процедур. Я сделал несколько из них, но однажды стал свидетелем того, как врач обслуживает без очереди своих знакомых. И хотя нервы были напряжены, я не стал поднимать шума, а просто ушел и больше, несмотря на уговоры врачей, в физиотерапевтический кабинет не вернулся.
Между тем, левое легкое было заполнено кровью и не работало. Нужно было тепло, чтобы рассосать застойные явления, и я избрал простой способ лечения. Каждое утро после завтрака я отправлялся на пляж, укрывал голову, подставлял левый бок под лучи солнца и в течении нескольких часов грел легкое. Солнце сделало то, что нужно. В течение месяца почти все пришло в норму. И, когда мне воткнули пятимиллиметровую иглу и откачали жидкость, то она была уже не красной, а розовой. А еще через месяц я окончательно излечился и вернулся на строительство вертолетного комбината.
Итальянец Вирджили
Стройка шла тяжело. Начатая по инициативе М. В. Фрунзе и продолжавшаяся благодаря настойчивости начальника Глававиапрома П. И. Баранова, она после его гибели в авиакатастрофе начала загибаться. Дело в том, что в Москве в то время возобладало мнение, что оборонную промышленность нужно развивать вокруг столицы. Поэтому, дескать, создание вертолетного комбината на Урале – это блажь и стройку нужно законсервировать.
Было ли это результатом вредительства или малоопытности и неосведомленности, сказать не могу. Но то, что эта концепция нанесла тяжелейший удар стране и на долгие годы осложнило развитие тяжелой промышленности, поставило ее к началу отечественной войны 1941 года под риск уничтожения фашистской Германией, не вызывает сомнений.
Характерно, что это хорошо понимали иностранные специалисты. Как-то, в один из приездов в Москву меня пригласил к себе домой руководитель разработки вертолета итальянец Вирджили. Принял он меня с маленьким сыном Ильёй очень радушно. После обсуждения текущих вопросов по строительству я имел серьезную беседу с Вирджили.
В свое время именно он убедил М. В. Фрунзе и П. И. Баранова строить вертолетный комбинат на Урале. И на мой вопрос, почему он возражает против строительства этого комбината в Москве, Вирджили ответил примерно следующее:
– "Будущая война не за горами. Военная техника и, в особенности, авиация, получат в ней такое развитие, что нанесение бомбовых ударов по Москве станет простым делом. Для этого самолеты из других стран смогут прилетать в Москву, чтобы отбомбиться и улететь обратно на свои аэродромы. Таким образом, промышленность Москвы окажется уязвимой и поэтому Москву следует освободить от какой-либо промышленности, даже бытовой.
Но уж, во всяком случае, ее не следует развивать в Москве, а что касается тяжелой, машиностроительной и оборонной промышленности, то их нужно развивать на Востоке, в Сибири, так как эти края изобилуют залежами руды, угля, благородных металлов, энергии, таящихся в сибирских и уральских реках. Эти места недосягаемы для врагов России и, вместе с тем, удобны тем, что оружие, машины, продовольствие могут быть быстро доставлены в любую точку страны".
Так, примерно, ответил Вирджили на заданный вопрос и мне его ответ был понятен, очевиден. Ведь для того, чтобы убедиться в его правоте, не нужно было быть академиком, профессором и даже простым инженером.
Нужно было иметь здравый смысл и настоящую, не болтливую, преданность советской власти. Кому неясно, что для того, чтобы в Москве или под Москвой выплавлять металл, изготавливать станок, самолет, даже обычную кровать и мебель, нужно сначала издалека завезти руду, необходимое сырье, лес и т. п. Что же касается оборонной промышленности, то здесь Вирджили был непоколебим, вплоть до ухода с работы и возвращения в Италию, куда он уезжать не хотел. Заключая беседу, он сказал:
– "Товарищ Фрунзе, Советская страна сделали для меня очень много, они вернули мне веру в себя, они многое мне доверили. Как же я могу совершить подлость по отношению к Вашей стране?".
После беседы с Вирджили я побывал в Кремле, в секретариате Молотова, в Особом отделе на Лубянке, где добросовестно докладывал все соображения Вирджили и подкреплял их своими доводами. На это ушло много времени. Со мной соглашались, подтверждали правильность рассуждений, но, видимо, склонялись к тому, что воевать мы будем на чужой территории, а в этом случае вкладывать средства, которых и так мало, в расширение материальной базы на Востоке вряд ли оправдано.
Строить комбинат становилось все трудней, материальные ресурсы и поддержка иссякали, и, волей-неволей, строительство начало сворачиваться.
П. И. Баранова в Глававиапроме уже не было. Командующий ВВС Я. Алкснис тоже, видимо, не смог нас поддержать и вскоре вышло решение стройку законсервировать, а нас, как "вредно настроенных", распустить.
Думаю, что, если бы уже во время первых пятилеток мы приступили к созданию авиационных, танковых, станкостроительных предприятий на Урале и в Сибири, к освоению местных гидроэнергетических и сырьевых ресурсов, то не только ускорили бы освоение этих отраслей промышленности, но и избежали трудностей эвакуации в начале войны на Восток, и, следовательно, смогли бы сразу наращивать удары по врагу. Но, как бы то ни было, стройку нашу законсервировали, а Вирджили отпустили в Италию.
Я вернулся в распоряжение ЦК ВКП(б), и был назначен начальником строительства Харьковского станкостроительного завода (ХСЗ) – одного из первенцев второй пятилетки.
Станкострой
Шел 1934 год. Страна выполняла вторую пятилетку. Крайне необходимы были средства производства, без чего даже мечтать о серьезном развитии любой отрасли промышленности или сельского хозяйства было просто немыслимо. Это понимали руководители партии и правительства, поэтому на 17 партсъезде было принято решение об ускорении производства средств производства, то есть, о создании в стране мощной станкостроительной индустрии.
Надо сказать, что в то время эта отрасль промышленности была крайне отсталой и базировалась, в основном, на наследстве, доставшемся нам от царской России.
Что касается современных радиально-сверлильных и шлифовальных станков, то их мы вынуждены были закупать в Германии, Англии и Америке. Но продавали нам это оборудование капстраны неохотно, ведь на них решение 17 партсъезда не распространялось. Да и можно ли было закупить у «дяди» все, что нам было необходимо при таком развороте индустриализации в нашей необъятной стране!
Нужно было создавать собственную станкостроительную базу. Вот такой базой в соответствии с решениями партсъезда и должен был стать Харьковский станкостроительный завод по производству радиально-сверлильных и кругло-шлифовальных станков.
Строительство ХСЗ вел в то время один из лучших строительных трестов страны – «Индустрой», но вел его из рук вон плохо. В течение двух лет не было введено ни одного квадратного метра промышленных объектов и жилья. Руководители стройки беспрерывно менялись. Рабочих не успевали набирать, как они снова уходили, уводя с собой и кадровых рабочих, которых и без того было мало. Несмотря на то, что объект был чрезвычайно важен и строился по решению партсъезда, отношение к его строительству было совершенно недопустимым.
Нельзя сказать, чтобы руководство «Индустроя» не принимало мер к наведению порядка на стройке. Наоборот, управляющий трестом В. Я. Зиновьев и главный инженер В. А. Трубников лезли, как говорится, "из кожи вон", чтобы поправить положение, но дело не сдвигалось с места.
Основная причина неудач состояла в том, что руководство треста не занималось изучением причин, тормозящих строительство, и разработкой глубоких преобразований, способных вывести стройку из прорыва. Будучи, по – существу, честными и добросовестными работниками, они, в то же время, были не способны на решительные меры, сопряженные с риском, без чего коренное изменение положение было невозможно.
Должен сказать, что по моему опыту, без риска, конечно продуманного, решение любой, сколько-нибудь сложной задачи в условиях ограниченных ресурсов и времени вообще невозможно.
Руководитель в любом деле, будь то стройка, промышленное предприятие, воинская часть или партийная организация, должен рисковать, принимая, на первый взгляд, не всегда и не всем очевидные решения. Конечно, всегда имеется вероятность ошибки, но, если руководитель исходит не из личных интересов, если он рискует в интересах дела, государства, коллектива, то он всегда будет поддержан этим коллективом и сумеет решить поставленную задачу. Наоборот, если в действиях руководителя проявляются нерешительность, трусость, а, тем более, личная корысть, то за таким руководителем коллектив не пойдет, отвернется от него и он останется с трудностями один на один. Такого руководителя надо менять и на версту не подпускать к руководству коллективом.
К сожалению, в нашей практике, особенно в последние годы, вместо того, чтобы немедленно, изгнать неспособного или недобросовестного руководителя, его сплошь и рядом, перемещают из одного руководящего кресла в другое и он, как ни в чем не бывало, продолжает разваливать дело. В такой кадровой политике, думаю, одна из главных причин наших неудач.
Каковы же были причины неудовлетворительного хода строительства Харьковского станкостроительного завода ранней весной 1934 года, куда я прибыл по указанию ЦК КП(б) Украины?
Стройплощадка располагалась в 15 километрах от Харькова напротив станции Лосево по соседству со строящимся Харьковским тракторным заводом (ХТЗ). На площадке были в то время один-два объекта, а вокруг непролазная грязь. Никаких дорог или подъездных путей к этим объектам не было. Правда к будущей территории завода подходила железнодорожная ветка, но весь прибывающий на стройку материал разгружался с вагонов в полном беспорядке прямо в грязь.
Жилья (квартир или общежитий) завод и стройка не имели совсем. Поэтому все рабочие и служащие ездили из города на трамвае до тракторного завода. Причем давка и очереди были такими, что на стройку они добирались лишь к 10–11 часам утра, а в два часа уже начинали собираться в обратный путь.
Особенно трудно было добираться на стройку осенью и весной в распутицу. Столовой не было. Все это вместе взятое приводило к тому, что рабочие и служащие на стройке не задерживались.
Ограждена территория не была и поэтому не охранялась. Весь материал, который завозился на стройку, растаскивался рабочими тракторного завода для индивидуального строительства. Поэтому стройка несла еще и колоссальные убытки. В общем, впечатление складывалось удручающее.
Нужно сказать, что к моему приезду директором будущего станкостроительного завода уже был назначен П. Лаврентьев, коммунист с 1912 года, бывший торгпред СССР в Англии. Это был прекрасный человек, с которым у меня, впоследствии, сложились хорошие товарищеские отношения (в 1937 году он был арестован и расстрелян, как "враг народа"). Главным инженером завода был назначен И. М. Бриксман, специалист высшего класса, умница и чудесный человек, а его заместителем был легендарный Берзин, превосходный коммунист, не раз делом доказывавший свою преданность народу и партии, что не помешало и его арестовать и уничтожить в 1937 году.
Таким образом, несмотря на то, что завода еще не было, дирекция уже была назначена и времени, надо сказать, не теряла. Не ожидая пока будут построены цеха, она энергично занималась подготовкой кадров рабочих, мастеров, инженеров и начальников цехов, из которых впоследствии выросли отличные руководители крупнейших заводов (Костенко, Герасимов и др.).
Обучение этих кадров проводилось на английских, немецких, американских предприятиях, куда они командировались нашей страной, и где работали простыми рабочими, изучая станки, оборудование, методы работы, технологию производства и т. п. Их командировки продолжались от шести месяцев до года и, когда они возвратились на Родину и стали на свои рабочие места, пуск завода прошел без каких-либо сбоев, а продукция с самого начала выпускалась самого высокого качества.
Думаю, что такую практику не мешало бы возродить во многих отраслях современной промышленности, где имеется большое отставание от зарубежного уровня, так как она себя полностью оправдала еще в годы первых пятилеток.
Направлять же руководителей и специалистов любого ранга в зарубежные командировки на один-два месяца, это, на мой взгляд, то же самое, что выдавать бесплатные путевки в дома отдыха. Деньги тратятся, а серьезной подготовки специалистов, освоения зарубежного опыта не происходит.
Итак, дирекция завода полным ходом развернула подготовку специалистов для будущего завода, а самого завода, где нужно было этих специалистов использовать, не было и в помине. Моей задачей и задачей коллектива строителей было построить этот завод. Размышляя над тем, как это сделать в установленные сроки, я пришел к парадоксальному, на первый взгляд, решению – предложил временно законсервировать строительство цехов завода и других промышленных объектов и приступить к строительству благоустроенных однокомнатных общежитий для строителей, а также к строительству дорог, подъездных путей и ограждений территории будущего завода.
Поднялся страшный шум. От руководства треста «Индустрой» и до партийных органов, высказывались мнения о том, не напрасно ли меня пригласили руководить этим строительством. Но я не уступал и одновременно начал проводить свое решение в жизнь.
С большой благодарностью я вспоминаю поддержку, которую мне оказали в то время секретарь Харьковского горкома партии товарищ Сапов (впоследствии арестован и расстрелян) и первый секретарь ЦК КП(б)У П. П. Постышев, который тоже погиб в годы репрессий.
Начал я с простого. Собрал остатки рабочих, и передал им чертежи одноэтажных кирпичных общежитий комнатной системы. В результате каждое, еще не построенное общежитие, уже получило своего, закрепленного за ним хозяина. На общем собрании я сделал следующее заявление:
1. Все общежития, которые будут строиться, займут те, кто будет их строить.
2. На строительство общежитий, столовой и магазина мы имеем с вами три месяца, оторванные от строительства промышленных объектов, которые потом нам придется нагнать.
3. Общежития должны быть высокого качества, потому что жить в них Вам.
4. Материалы можете брать с промышленных объектов.
Собрание длилось 20 минут. Никто не возражал и в прениях не выступал. На следующий день закипела работа. Рабочим помогали жены, дети, друзья. Работали от “темна до темна”. Попытки профсоюза вмешаться и установить восьмичасовой рабочий день ни к чему не привели. Никто раньше в этих местах такого энтузиазма не наблюдал. Построив общежитие, каждый построил себе сарай. Уже через две недели начали вселяться.
Недалеко от Харькова был свиноводческий совхоз, где разводились свиньи-иоркширы. Начальником политотдела совхоза был бывший технический секретарь парторганизации, в которой в 1926 году я был секретарем.
Я обратился к нему с просьбой выбраковать поросят и продать нам для рабочих. Поросят мы получили около двухсот штук. И вот по окончанию строительства общежития, на котором рабочие сэкономили более месяца, мы провели собрание и премировали лучших рабочих поросятами, а остальных – продали. Зрелище было незабываемое.
Положение на стройке изменилось. К нам начали приходить люди без особого приглашения, так как были созданы необходимые бытовые условия. Я всегда стремился иметь максимум 75–80 % численности рабочих от плановой. Это было важно для сохранения высокой зарплаты, стимулирования производительности труда и, в конечном итоге, для успеха дела. Понимали это и сами рабочие.
В мае на стройку прибыла комиссия ЦК КП(б)У для составления графика строительства и сдачи цехов в эксплуатацию. К этому времени мы были готовы принять самые жесткие сроки. Коллектив строителей был уже неразобщенным, дружным. Многие рабочие писали домой письма, приглашая на стройку своих родственников и знакомых. Они уже были патриотами своей стройки, своего коллектива. Когда график был готов, нас вызвали на оргбюро ЦК КП(б)У, которым руководил П. П. Постышев. График был утвержден, и мы приступили к строительству первой очереди ХСЗ.
Успех любого крупного дела решает коллектив, а коллектив состоит из людей. Поэтому подбор кадров, умелая с ними работа, любовь к людям – главное для любого руководителя. Если это условие выполняется, то успех дела обеспечен. В связи с этим хочу рассказать о некоторых моих сотрудниках по Станкострою, сыгравших большую роль в успешном решении этой задачи.
На строительстве ХСЗ работал начальником участка Иван Иванович Землянский – замечательный мастер своего дела, человек сложной, я бы сказал, трагической судьбы. По национальности украинец, он до 1914 года был плотником-отходником, а с начала мировой войны был мобилизован и зачислен в экспедиционный корпус русской армии, который дислоцировался во Франции. После войны во время революции солдат экспедиционного корпуса в Россию не пустили, а разослали по лагерям во французские колонии. В 1918 году Землянский вернулся во Францию и работал у подрядчика, занимавшегося строительством угольных башен.
Землянский не имел никакого образования, был неграмотен, но от природы обладал сметливым умом и был очень любознателен и трудолюбив. Вскоре он завоевал доверие подрядчика, был назначен десятником, и ему было доверено самостоятельное производство работ. Однажды, работая на сооружении угольной башни, он оступился, упал с большой высоты и разбился так, что по свидетельству очевидцев в больницу привезли мешок костей. В больнице его «сшили», а так как организм был сильный, и за ним самоотверженно ухаживала знакомая француженка-модистка Марго, то он выжил, поправился и вернулся к труду.
В 1922 году его отпустили на Родину, куда он вернулся с молодой женой Марго и дочкой Юлей. Спустя некоторое время Землянский поступил в трест «Индустрой», который вел тогда работы в Донбассе, на металлургических заводах и строительстве шахт. Однако, строительством угольных башен трест не занимался, так как не было специалистов. Эти работы отдавали французским и бельгийским фирмам. После прихода в «Индустрой» Землянский попросил доверить ему строительство угольной башни и отлично справился с этим делом, хотя с трудом мог самостоятельно расписываться. После этого, по личному указанию Серго Орджоникидзе, его специально обучили грамоте и инженерным знаниям за счет государства.
Когда я с ним познакомился, это был сухощавый, смуглый, загорелый человек лет пятидесяти с простым, добрым лицом и черными, как смоль, волосами. Все свои знания, опыт и время Иван Иванович отдавал стройке. Предельно скромный, немногословный он всегда был в работе, никогда не повышал голос и ни в чем не искал личных выгод. Прекрасный семьянин, он боготворил жену и дочерей, с которыми жил в квартире на Пушкинском въезде. В успешном строительстве ХСЗ была большая заслуга И. И. Землянского. Но судьба его была несчастной[3].
Под стать Землянскому был и Портнов – старый опытный строитель, руководивший строительством соцгородка. Это тоже был практик, и его также можно было видеть на стройке в любое время. Обычно он стоял с огромной самокруткой и дымил, как паровоз. Он прекрасно знал жилищное строительство, был исключительно добросовестен и порядочен, пользовался большим уважением среди рабочих.
Очень большую и важную работу выполнял на стройке Ясман. Формально он был заведующим складом, а по существу сам отпускал материалы, имел в своем ведении лесопилку, разгружал прибывающие на стройплощадку грузы и обеспечивал их сохранность. Ясман был глуховат и наивен, как ребенок. Но эта наивность не мешала ему с большой скрупулезностью выполнять свои обязанности. Он всегда знал, что и какому участку нужно, и не было случая, чтобы кто-то по его вине простаивал, чтобы не были своевременно разгружены вагоны, хотя грузы прибывали круглые сутки. Многие ночи недосыпал Ясман и его коллектив, но я не помню, чтобы кто-нибудь из них жаловался на трудную жизнь.
Сейчас, когда я пишу эти строки, часто приходиться слышать, что тот или иной руководящий работник проворовался, берет взятки и поборы с рабочих, выписывает фиктивные наряды или скрывает брак. В то время это было невероятно, дико. Разве можно было тогда даже предположить, что прораб, начальник участка или десятник, а тем более руководитель строительства вступает с рабочими в контакт по таким вопросам? Да, одного дня не мог бы продержаться такой «деятель» в нашей среде! Нравственные устои людей, трудившихся во время первой и второй пятилеток, были очень высоки.
Партийно-воспитательная работа на Станкострое отличалась отсутствием заседательской суетни. За время строительства в течение двух лет было выпущено около 700 листовок, прославлявших ударников труда и критиковавших имевшиеся недостатки. Размер листовки был 10×15 см. Они были очень кратки, продуманы и содержательны. Руководил этой работой партком и его секретарь И. А. Сукенник, которые в большой степени способствовали успешному строительству и воспитанию людей.
Не могу не сказать хотя бы два слова о наших замечательных бригадирах: Вазеяне (штукатур), Михайленко (каменщик), Смирнов (плотник). Каждый из них по своему опыту мог самостоятельно руководить строительством участка, и, я убежден, не допустил бы при этом никакой ошибки. Ну, а что касается сроков и качества выполнения работ, честности и порядочности в расчетах с рабочими, то в этом не могло быть никаких сомнений.