Полина Александровна Пащенко
Волк и Сокол
Жаворонки – праздник, когда самое главное проходит не среди волхвов на капище, а когда сами люди чувствуют радость и обновление в душах своих, в светлой и безмятежной гармонии соединяются с миром Светлых Богов, из Ирия пришедших.
У Красного Холма поставили древо, украшенное лентами, вокруг которого все пустились посолонью и звонко запели заклички:
Жаворонки, жавороночки!
Прилетите к нам,
Принесите нам лето тёплое!
Нам зима надоела,
Весь хлеб у нас поела,
Всю скотину поморила.
Птички-птички, невелички!
Прилетите к нам,
Принесите нам Весну теплую,
Лето плодородное.
Весну с дождем,
Лето с травами.
Весну с солнышком,
Лето с зернышком.
Жаворонок, жаворонок!
На тебе зиму, а нам лето!
На тебе сани, а нам телегу!
Затем головастых и крылатых печеных жаворонков девушки и молодые жёны раздавали дворне и детям со словами: « Вот и прилетели, на голову сели!»
А затем молодежь стала играть в быстрый бурный ручей:
Благослови, мати,
Ой, Лада мати,
Весну закликати!
Зиму провожати!
Гой! Вешние воды!
Топите снег, Яриле в подмогу!
Каждый, по обычаю должен был остановиться со своей парой, и вот настала очередь Вадима: он стоял у «истока» ручейка сосредоточенный и немного растерянный, пока не кликнули ему:
– Пожалуй, княже! Сыграй же с нами!
И он пошел быстрым шагом сквозь этот дивный коридор, в котором поднятые стройные руки дев напоминали арки тесовых воротец, а затем почувствовал, как кто-то тянет его за корзно. Княжич поднял голову и увидел Зариславу:
– Или не меня выберешь?
Вадим смущенно опустил глаза, затаил улыбку и взял свою нареченную за запястье, затем они стали самой первой парой.
После игрищ все пожаловали к трапезе, а затем снова вернулись к Красному холму, чтобы увидеть, как спустят по нему огненное коло – символ того, что дитя-Коляда превратился в сильного и смелого воина Ярилу и готов помогать людям согреть грудь земную к первым посевам.
На этот раз княжич к люду не спешил: он стоял в стороне, смотрел, как водят хороводы вокруг костров. Зарислава ушла в покои переменить платье, а её нареченный тем временем вслушивался то в тишину, то в звон жалеек, да посматривал то на провожающий зиму народ, то на пламя, взметнувшееся ввысь. В душе Вадима царило абсолютное благо, ему казалось, что он готов подойти и обнять каждого. Вдали кружились девушки в быстром хороводе, его внимание привлекла одна, непохожая на других – высокая, с густыми рыжими волосами, в пестрой понёве и зеленом навершнике. Думал княжич: вот вроде и хороша, и голову вскружить красой своей может, а нет той стати и того огня, что есть у моей нареченной. Между тем кто-то хлопнул его по плечу – позади стояла Зари:
– На кого смотришь, княже?
– Смотрю на то, как огненное коло с горы спускают. А расскажи-ка мне, Зарислава Веловеевна, как ты мне факелы на башне зажигала да глашатаем была!
С этими словами он взял её за стройный стан и поднял над собой.
– Ярче Солнца зажигала, да славила имя князя будущего.
– А на битву ты со мной пошла бы?
– Переоделась бы в отрока, да пошла бы, под твои знамёна стала бы.
– Нет, Гдане Зариславе нужны своим знамёна. Веверица у тебя на знамени будет, веверица!
И закружил княжич нареченную свою, и казалось ему, что само огненное коло весны отражается в её прекрасных очах. А тем временем на них украдкой смотрела та, из хоровода – старшая ключница Радомара. Никто и не подозревал, что среди жаворонков говорливых прилетел на подворье черный ворон. Эта дева была Рарогом подослана, и не для благого дела.
Берегись черного ворона, лебедь белая! Бьют своими хрупкими крылами жаворонки – ведут битву против туманов, сыновей Мара да морока-кошмара.
Глава 10. Виевы внуки
Не спалось в эту ночь Вадиму в своей светлице. Вроде бы и дни еще не стали ощутимо длиннее, и не будили звонкими трелями соловьи, но мыслям в челе было тесно, а перина казалась неуютной и душной. Он встал с полати и кликнул стражу у дверей, чтобы ему принесли кувшин сбитня. Один из караульных отправился за кем-нибудь из прислужниц.
Княжич открыл ставни и рассеянно смотрел на факелы из темноты своего покоя, как всегда делал в детстве, пока слушал сказки тетки Умилы. Но тут от любимого занятия его отвлекли незнакомые торопливые шаги и скрип входной двери. Вадим обернулся и увидел, что на дороге стояла Радомара.
– Пожалуй, княже.
Она протянула ему кувшин.
– Отчего ты сама явилась? Могла же кого-нибудь из девок послать.
– Не спится мне, княже.
– Отчего же?
Сын Гостомысла и сам не понимал, зачем ведёт разговор с этой странной девой. Особенно ему не нравились её глубокие темные очи: они словно бы и манили к себе, но не было в них ни капли света.
– Жарко мне, ой как жарко. Вот здесь, где Лада…
Она стала прикасаться к левой груди своей, продолжая смотреть своим чародейным взором, а затем потянула свою длань вдруг к деснице Вадима. Но тут княжича словно водой студеною окатило, и, борясь с мороком, крикнул он:
– Выйди немедленно!
Радомара вышла. Мысли в челе её были самые коварные:
– Сегодня меня княжич выставил, но однако и не подал виду, что накажешь. Умоешься еще слезами, Зарислава. Всё сделаю, как Рарог, господин мой единственный, приказал!
Но в глубине галереи натолкнулась она на княжескую нареченную. Дочь воеводы речей её не слыхала, но недобрым веяло от ключницы:
– Где была ты в такой час?
– Княжич наш сбитню пожелал, вот кувшин ему отнесла.
– А отчего ты, а не кто-то из дворовых?
Радомара была настолько опьянена своим, как ей казалось, успехом, что дерзко ответила:
– От того, что за мной в покой послали.
И поспешила вперед, не поклонившись.
У Зариславы закололо сердце:
– Неужели, неужели она не единственная, и ей придется терпеть горькую участь жены, которую терпят в доме лишь по обычаю? Нет, не может быть так, не такой мой Вадим! Ведь он даже тогда еще не знал, кто я… и как смотрит на меня… и как речи его искренни. Это боль мне толкует дурное… Мати Зари, помоги мне лучами твоими увидеть истину!
Неспокойна была ночь гданы в Изборском тереме, всё боролась она с неправыми мыслями, да целовала шелковый плат, подаренный нареченным.
А нареченный её тоже не мог глаз сомкнуть. Понимал Вадим, что хоть и манит Радомара, и кружит голову, да нет блага и истины в этом. Истина в той, что его из похода ждала, что факел для него поднимала, когда другие были готовы Краду зажечь. А это – морок, причем явно недобрыми руками в его светлицу приведен. Кому же сказать об этом, кому душу открыть? Воеводе или отцу – стыдно да совестно, а вот тётка Умила помочь бы могла. Старшему княжичу была она вместо матери, так как Семолада не питала особой любви к первенцу своему. После рождения Рарога Вадима до пятого лета воспитывала она, пока наконец не получила то, чего желала – мужа-воина и долгожданного сына.
На рассвете Вадим отправился в Умилин покой, да обо всём поведал, только наказал Зариславе ни о чем не сказывать, не желал её напрасных слёз. Но двумя длинными позже после ухода княжича пожаловала и его нареченная, да рассказала о том, что ночью видела.
Сестра Гостомысла успокоила деву, а сама позвала старшую ключницу к себе, повелела принести нити для нового шитья. Радомара явилась пред её очи, и не мог от видавшей виды Умилы ускользнуть оберег черноризцев, который старшая ключница забыла запрятать под рубаху. Обо всём было доложено Вадиму, затем Радомару выслали, но из осторожности повелели гонцу сказать княгине, что дева эта не выполнила в тереме свою работу, неучтива была к гостям.
Семолада до конца об этой деве ничего не знала, и лишь отправила в терем другую ключницу, а Радомару же сопроводили к брату, откуда она отправилась в терем Рарога.
Брат носил имя – Радомар, зане были рождены они в единый день и единое лето, а теперь вот оба решили послужить неправому делу, лёгким путём добиться непрочной славы да проклятого богатства.
За невыполненное дело был с ними в этот вечер Рарог очень суров:
– Ты же мне клялась, что сумеешь разлучить Зариславу и Вадима!
– Мне Умила помешала… Да и сама гдана, кажется, что-то подметила.
– Как могли они?
– Княже… видать я оберег свой убрать забыла.
– Что? Да я тебя плетьми!
Тут вмешался Радомар.
– Не лютуй, княже, пощади сестру, молода да горяча. Скоро обучится осторожности.
Рарог задумался:
– Если проявить гнев свой сейчас, то перестанут мне служить, не станут помогать. У ярлов лишь мечи, а в них сила, которая поможет отвести любой меч.
И после раздумий своих заявил:
– Хорошо же. На первый раз прощаю. Не смогли разлучить, так сделайте так, чтобы дочери воеводиной этот свет не мил стал, чтобы во тьму обратились дни её! И лишите сил Вадима!
Черноризцы склонились к ногам своего господина, да побежали за советом к старшим своим на капище Чернобога. Туда являлись они тогда, когда его покидали жрецы, зане сами были гораздо темнее душой и презирали все обычаи в своем служении.
Гой, русичи! Все мы внуки Божьи! Роду служим, Богов славим! Есть средь нас внуки Даждьбога, есть внуки Виевы, исток не сразу угадаем мы.
Глава 11. У стен Светлояра
Пролетел, как сон зимобор: растаяли снега, стекли воды в реки, зазеленели первые травы. Продвигалось время к цветню. На княжеском подворье в Новгороде и в Изборском тоже словно всё расцветало: собирали редкие диковины к будущему вено, достраивали терема, зазывали богатых гостей. Не обошла праздничная суета и подворье воеводино. Зарислава по обычаю должна была собрать подарок нареченному своему в ответ на вено. Подарок тот был нехитрым: сотканный ей пояс, несколько вышитых рубах, да гребень, коим она одна сможет вечерами касаться прекрасных кудрей его.
Дочь воеводы очень старалась, рядом с ней не было матери, чтобы дать ей свой последний наказ. Ушедшая к Роду Танолеля смотрела с небес на своё ненаглядное дитя, а в Яви ей помогали советом няня Цвета, да изредка приезжала Умила.
Зари твердила себе: хоть и княгиня, а всё должна уметь лучше всех, ведь негоже князю моему быть в худой рубахе. Вдруг ей вспомнилось, как проходило её посвящение в девы, когда посредь светелки её посадили на высокий помост и подарили первую иглу, первую прялку и веретенце, а затем вплели в косу новую ленту. Няня Цвета шептала ей на ухо: Запомни, Зарюшка, иголочкой своею ты весь Род от беды убережешь, коли пожелаешь. Размером она должна быть с длань твою, чтобы нить могла чрез неё твою силу впитать, а знаки Богов на полотне любую беду победить помогут.
И Гдана брала в руки иголочку свою, да выводила на рубахах молвинцы, помогающие усилить и донести до подданных любой приказ, громовники, оберегающие от злых сил, сварожичи, дающие ключ к мудрости Богов, чароврат, обращающие в прах темное колдовство, цветки папоротника, укрепляющие суть и дух. Такая рубаха – крепче брони, и в бою убережет, и силу, и радость подарит.
Свой убор же убор расшивала она листьями калины, образами Мати Макоши и Рожаниц, да крестами Лады-Богородицы. Думала дочь воеводы, какие подарки будут в её вено: наверняка диковинные камни, царьградские ткани, соболиный мех, да положенное по обычаю новое зеркало. Зеркало – символ новой жизни её, в своем Роду она угаснет, зато в Роду мужа засияет заново. Но самым главным даром считала Зарислава для себя не венец княгини, не славу и богатство, а любовь, благо, мир и лад, что будет хранить она навеки в тереме мужа своего.
Первое вено было назначено на Живин день, торопились всё закончить вовремя. Злые языки говаривали, что мол негоже вено играть в пролетье, на что князь Гостомысл отвечал, что великому Роду в самый раз.
И вот в один из чудесных солнечных дней Зарислава собирала наконец заветный сундук в Изборское. По обычаю она не могла передать его сама, поэтому снаряжала в путь гонцов. Девушки укладывали рубахи, а Умила торопливо советовала, как заговор прочитать над каждым оберегом, когда вдруг сын её воскликнул, взяв в руки печать Велеса:
– Матушка, сестрица, что это?
Дочь воеводы ласково отвечала ему:
– То могучий знак Велеса, золотко.
– А отчего в нём ландыш?
– Потому что Велес в ландыш обратился, когда увидел у стен Светлояра-града прекрасную Диву Дыевну. А потом был богатый свадебный пир, какой никто ни из Богов, ни из людей не видывал.
– А Ярила Вешний сын Велесов?
– Да, золотко.
– А Даждьбог?
– Даждьбог – сын Перуна. А Дива-Додола внучка Зари, мать всех Солнц.
– Тогда и ты Бога Роду подаришь, ты же в честь мати Зари наречена.
Уста гданы озарила светлая улыбка, чистый и невинный глас сулил ей счастье, знать довольны ей были Боги.
Наконец, всё было собрано и уложено в Изборское. Зарислава загрустила, ей не терпелось хоть разок увидеть Вадима, хоть издали. Она знала, что никто не позволит ей покинуть терем, никто в этот раз не будет её сопровождать. Единственным решением было – седлать коня самой, да поехать в Изборское в ночь. На дно заветного сундука положила она бересту с краткой надписью: подожди меня.
Ввечеру дочь воеводы босиком прокралась в конюшню, перестременала Стожара, замотала полотном его копыта, чтобы не стучали гулко, да пустилась вскачь через бор и через рощу. Единственным сообщником её был Буян, который был готов жизнь отдать за свою государыню: он открыл ей потайные врата, да раздал поручения другим караульным, чтобы не заметили отъезда.
Трудно садиться в седло в своей обычной одёже: пришлось замять бархатный подол на сторону, чтобы удобно закинуть ногу в седло, да и босой ногой было несподручно опираться на золоченое стремя. Ехать через рощу и бор – и того сложнее, ветви задевали то ленты, то саму косу, то и дело обдавало холодной росой, зато какой царил аромат: запах юной клейкой листвы, терпкого березового сока и первых душистых трав. Растущий месяц над головой, словно верный небесный страж, указывал путь. Вот и мост, за ним тропка, за ним потайной въезд. Если прочёл бересту мою, значит ждёт….
Вадим прочел бересту, но подумал, что Зарислава просто приедет вслед за гонцом, но её всё не было. Так неужели явится ввечеру? Как, одна сквозь дремучий бор?!
Княжич стоял в раздумьях у потайных врат и любовался едва взошедшим месяцем, когда вдруг увидел, что по мосту мчится белый конь, потряхивая гривой, словно гордился прекрасной всадницей своей.
– Зари, ты! Зачем же было?
Она смеялась в ответ.
– Не усидела в тереме своем, голоса соловьиные спать не давали.
Нареченный открыл ей ворота и осторожно ссадил с коня, а затем вдруг стал поправлять растрепавшиеся во время езды волосы, но неосторожно потянул одну из прядей, зацепившуюся за чеканный перстень в виде волка. Гдана почти что вскрикнула.
– Прости… как же я так. Больно было?
Висок зарделся огнем, но Заряна ответила.
– Нет, ни капли.
В лазоревых очах Вадима отражался лунный свет, она приникла на грудь его, чтобы вновь почувствовать родное тепло.
– И не страшно было одной через бор и рощу?
– Не страшно, я же веверица. Бор – мой дом.
– А если бы веверицу ястреб поймал, да в когти?
– Не родился еще тот ястреб. Леля ради Финиста тысячу вёрст прошла, Буря Яга её хранила, и меня сохранит.
– Рукава распустила… Как лебедь… как Дива Дыевна… мать всех Солнц.
Княжич умолк и вдруг воскликнул торопливо:
– Зарислава, роди мне сына!
Ланиты девы зарделись, как розан, она закрыла лицо своими белоснежными дланями:
– Скоро… скоро по великой воле продолжим Род.
– Пора тебе, в тереме хватятся.
– Не волнуйся, Буян на часах, он придумает что-нибудь.
– Всё равно, поезжай, пока ещё месяц светит.
– Избавиться от меня хочешь? Ничего, после вено уже избавишься.
– А если опоздаешь в терем, то не увидишь подарки.
Вадим поцеловал свою ненаглядную, помог сесть на коня и пошел было открывать ворота.
– Не трудись, княже! Низкая у тебя калитка, перемахнем и так.
– Зари, услышат!
– Пусть слышат, скоро все только наши имена слышать и будут.
Она рванула упряжь, Стожар заржал звонко. Дочь воеводы гаркнула не хуже любого отрока:
– Пошёл, Сивко!
И в мгновение ока была уже по ту сторону врат.
Дорога назад казалась уже не такой тяжелой: светил месяц, соловьи радовали предрассветной трелью, тропки и стежки были уже знакомы, а по левую руку что-то белело. Теплая и дружная выдалась весна, вот и они появились так рано – цветы Велесовы, нежные ландыши.