Полина Охалова
Непредвиденные обстоятельства
–– Черт, Василий, я же сказала тебе, что ничего трогать нельзя, а ты, как младенец прямо, все «в рот тащишь».
–-Да я это раньше поднял, еще не знал, что он это, кони бросил. Сорян, бабуль, все забываю, что он твой бывший. Ну то есть френд твой, – совсем запутался и засмущался Васька.
–– Ладно, проехали, что с тобой, дураком малолетним, поделаешь!
–– Смотри, баб, какая там хрень на значке. Кто-то уток нарисовал совсем как куриц безголовых.
Ксения внимательно рассмотрела значок и сразу узнала фрагмент из давней, знаменитой когда-то телевизионной рекламы. Там по голубому небу журавлиным клином летели куриные окорочка, а старик с мальчиком на них смотрели с завалинки. Чего это реклама была? И не вспомнить уже.
Ксения полезла в Интернет и очень скоро выяснила, что да, был такой рекламный клип 1993 года; улетающие в прекрасное далеко тушки куриц рекламировали фирму Союзконтракт.
–– Ну ладно, Вась, не расстраивайся, может, этот значок совсем и не покойному принадлежал, мало ли народу до него туалетом попользовалось!
–– Еще не хватало на такой хренотени циклиться! – гордо взвился Василий.
Ксения окинула глазами зал и увидела, как от Андрея, Юрасовского, как выяснилось, племянника, отошла та самая Марина, от наблюдений за которой она отвлеклась на разговор с Василием. Андрей остался сидеть на своем месте с самым удрученным видом.
–– Вась, смотри: этот племянник Андрей сидит там в углу совсем никакой, того и гляди в обморок свалится. Давай к нему подойдем вместе, ты ведь вроде теперь с ним знаком, можешь и меня ему представить.
–– Представить, – хохотнул внук Василий. – Прямо как в Букингемском дворце на приеме!
Но с предложением бабушки согласился. Положив на стулья шарф и перчатки, для того чтобы на их места никто не покусился, Ксения Петровна и Василий направились к Андрею, который действительно выглядел из рук вон плохо.
–– Андрей, привет еще раз, – сказал Василий. – Вам помощь не нужна? Это бабушка моя Ксения Петровна, она когда-то в молодости Вашего дядю знала. Покойного, – зачем-то добавил Василий.
На этом слове Андрей побледнел еще больше.
–– Андрей, Андрей Николаевич, – вот у меня валерьянка есть, съешьте пару таблеток. А лучше три.
Видя, что собеседник никак не реагирует, Ксения взяла его за руку, повернула ладонью вверх, вытряхнула из пузырька три таблетки валерьянки и протянула бутылку с водой. Андрей механическим жестом закинул таблетки в рот и сделал несколько глотков.
–– Вы правда дядю Юру знали? – спросил он, взглянув на Ксению.
–– Да, знала когда-то, но очень давно, он тогда еще трудным подростком был. Ну то есть его и еще двух товарищей в стройотряде называли, где мы вместе были. А так-то у меня самые хорошие воспоминания о нем остались.
–– Да он и был трудным, дядя Юра. Но хорошим. Без него бы мой отец и не выжил вовсе, он всегда так говорил.
–– А Ваш отец, Николай, – младший брат Юрия… Юрьевича, ведь так?
–– Да, они как-то плохо жили, когда отец маленьким был. Я подробностей не знаю, но вроде там отец его, мой дед то есть, пил сильно, потом он в тюрьме помер или погиб, что-то такое. Я никогда не интересовался подробностями. Знаю только, что дядя Юра их всех – бабушку, тетю Полю и отца на себе тащил. Он в девяностые годы чем только ни занимался, выбился, как говорится, из грязи в князи. Бабушка правда, до перестройки не дожила. А отца моего дядя Юра выучил и тетю Полю. Тетка сейчас вообще в Канаде живет. А батя мой умер рано, он с детства больной был, слабый. Дядя Юра и мне помогал всегда. На моей прежней работе все развалилось, так он меня к себе взял типа помощником. Не знаю, как я теперь без него. Боже, какая смерть нелепая, не могу поверить, глупость какая, боже, – Андрей явно собирался заплакать.
–– Да, ужасно и нелепо все это. Это мы с Василием его нашли, – Ксения не знала, что еще сказать. – Мы Вам, Андрей, очень сочувствуем и соболезнуем. Вам, наверное, тут придется задержаться, ведь формальности всякие будут с выдачей тела и так далее. Если в ближайшее время Вам помощь будет нужна, обращайтесь. Вот, Василий, может переводчиком быть с финского – если что.
–– Да в общем, тут кажется, английского достаточно, хотя, да, спасибо.
Ксения с Василием уже двинулись по направлению к своим насиженным местам, как Андрей окликнул их:
–– Извините, а когда вы дядю Юру, ну тело то есть, нашли на нем была такая сумка поясная?
–– Сумка?
–– Ну да, такая, что на поясе крепится. Дядя Юра с давнего времени привык так деньги и документы носить, называл эту сумку так смешно – бананкой. У него всегда такая сумка была еще с девяностых. Вроде талисмана, что ли. Как одна в негодность приходила, он новую, похожую покупал. Он вообще в талисманы верил. У него к сумке еще такой дурацкий значок был прикреплен, когда-то он начинал бизнес с ножек Буша, так он говорил, и там на значке куриные тушки были, летели по небу будто гуси или утки.
Васька уже открыл было рот, но Ксения больно наступив ему на ногу сказала:
–– Нет не видели мы сумки, когда его нашли. А что в ней было?
–– Да так – всякая мелочь дорожная, лекарства. Может, деньги. Хотя дядя вроде наличные с собой таскать не любил.
–– Ну что ж, – свернула диалог Ксения, – Удачи Вам, Андрей, у Вас сейчас много забот будет. И еще раз примите наши соболезнования.
Ксения за руку потащила Ваську к их стульям.
–– Баб, я че ты не дала про значок-то ему рассказать. Там ведь такие куры летящие и были, как он говорил.
–– Вась, ты думай головой-то. Ты значок нашел, а сумка где? Кто ее-то «нашел»? Не ты ли, мил друг?
–-Ты че, баб, ты че пургу-то какую-то несешь, ты думаешь, я его сумку что ли бомбанул?! Ну, бабуль, не ожидал от тебя! – Васька аж задохнулся от возмущения
–– Да я-то не думаю, я знаю, что это не ты, но другие-то вполне могут так подумать. Разве нет?!
–– Ну да, резон есть, сорян, бабуля. А это значит что? Кто-то до нас покойника нашел?
–– Может и так. А, может, он тогда еще и покойником не был.
–– Ты че, серьезно думаешь, что его убили?
–– Да не знаю, я, Вась, я же не Глеб Жеглов и даже не Володя Шарапов.
Увидев, что Васька с горящими глазами схватился за телефон, Ксения строгим преподавательским голосом приказала:
–-Ты смотри, не вздумай кому-нибудь все это в подробностях описывать, особенно наши с тобой дурацкие подозрения!
Глава восьмая
Васька с обиженным видом, ворча себе поднос «что я бэбик что ли», уткнулся в телефон, а Ксения призадумалась не на шутку.
Может, все эти ее детективные экзерсисы не так уж глупы были? Нет, про «Совуна» вымыслы и домыслы – чушь собачья, конечно, но ведь правда: и с этой Мариной ночной разговор какой-то подозрительный был, и с «профессором» Юрасов вроде спорил или даже ругался. И еще стюардесса смотрела на них так, что казалось сейчас шею себе свернет. И если Юру убили не в ее творческих фантазиях, а на самом деле убили, то все они безусловно подозрительны. Ну «секретаря», то есть племянника, можно убрать из списка…
А почему, собственно говоря, убрать? – возразила сама себе Ксения. – Ну бледный он, как смерть, так кто сказал, что убивать легко? Не оставил ли ему дядюшка огромного наследства, например? Тогда мотив налицо. Эх, не спросила, есть ли у Юры жена и дети, то есть прямые наследники. Ну ладно, к Андрею можно вернуться позже, а вот барышня, то есть дама эта, Марина, где она? Конечно, все что она, Ксения, про сутенерство «совуна» напридумывала, – бред сивой кобылы… Хотя кто его знает! Она ведь с Юркой последний раз пятьдесят лет назад виделась. Андрей рассказывал, что тот в девяностые на чем-то разбогател. Крышевание проституции было бизнесом доходным. Ей тут же вспомнился недавно прочитанный знаменитый в Скандинавии роман фиолетововолосой финской писательницы Софи Оксанен «Очищение», где девушек из России заманивали и переправляли в Европу в сексуальное рабство. А что, если Марина – одна из таких рабынь, а Юрасов начинал с подобного мерзкого бизнеса, а потом уж стал приличным и уважаемым человеком? И вот они в самолете встретились неожиданно, и в Марине все прежние обиды и унижения взыграли. Зашла в туалет, в темноте с Юрасиком столкнулась, он начал, например, что-то противное говорить, вспоминать ее дерьмовую молодость, может, за попу стал хватать. Она толкнула его – и амба!
Конечно, образ Юры из ее воспоминаний и из причитаний племянника не очень совпадал с этим амплуа торговца живым товаром, но, как Достоевский писал, «широк человек, недурно бы и сузить». Перевалив на седьмой десяток, Ксения Петровна иллюзии по поводу благородства человеческой натуры сильно порастеряла.
Ксения пошарила взглядом по залу, но обнаружила, что Марина опять сидит за барной стойкой и остекленевшим взглядом смотрит на стену. Кажется, она уже не один шот выпила или не один бокал – что она там предпочитает, Ксения не разглядела.
Между тем Марина сползла с барного стула и направилась к выходу. Ксения встала и зачем-то пошла следом за ней. Она услышала, как Марина по-английски спрашивает девушку в форме служителя аэропорта, где здесь можно покурить, а та ей что-то довольно долго объясняет.
Марина, кивнув головой, направилась влево по коридору, и Ксения последовала за ней. Маленькая курительная кабинка была полна народу. Дым так буквально стоял столбом. Ксения вспомнила, как дочь пересказывала ей роман финского писателя Кари Хотакайнена, в котором один противный персонаж – ненавистник курильщиков называл такие курительные «стаканы» прототипами ада. Марина, постояв полминуты у входа в кабинку, решительно развернулась и отправилась в двери, ведущей на улицу. «Наружа» по-прежнему не радовала: на улице было уже не совсем темно, но сумрачно, дождливо и очень ветрено. Один из рекламных билбордов упал на рядом стоящее дерево, обломав ветки, и ветер гонял их по привокзальной площади. К счастью, прямо у входной двери обнаружился маленький закуток, где можно было спрятаться от ветра одному, максимум двум людям. Марина встала прямо под надписью, запрещающей курение непосредственно возле двери, и достала из сумочки сигареты и зажигалку. Ксения попыталась вспомнить, сколько лет назад она последний раз курила. Давненько, да, но навык, наверное, не совсем утрачен. Если что, – не будет затягиваться. Она подошла к женщине и сказала: «Знаю, что звучит бесцеремонно, и что «овес нынче дорог»10, но рискну все же попросить у вас сигаретку». Тут же она подумала, что Марина не поймет насчет овса, – кто нынче читает Ильфа с Петровым, а тем паче Аверченко, которого те в «Двенадцати стульях» процитировали. Примет еще за сумасшедшую бабку. Но Марина, видать, была начитана, а, может, просто пропустила литературную «остроту» мимо ушей, потому что явно была погружена в какие-то свои собственные мысли. Она, даже не взглянув на стоящую рядом женщину, протянула ей сначала пачку, а потом и зажигалку. Ксения лихо закурила и даже затянулась. «Ага, помнят руки-то, помнят родимые», – прозвучало в голове с интонацией Юрия Никулина. «Господи, да отвяжись ты! – мысленно обратилась Ксения к этому поставщику цитат в своей голове. Цитаты роились там, как назойливые мухи, иногда изводя ее самое.
–– Меня Ксения Петровна зовут, – представилась она. – А Вас как?
Марина не ответила.
–– Я тоже не могу курить в такой толпе народа, как там, внутри, в кабинке. Никакого уже удовольствия, – снова попыталась завязать контакт Ксения.
–– А? Что? – слабо среагировала ее визави. – Да-да.
Они постояли молча. Ксения видела, что Марина вот-вот докурит свою сигарету и уйдет и решила идти ва-банк.
–– Вы слышали, что тут у нас, в туалете мужчина упал и насмерть расшибся. Жалко как, такая нелепая смерть. Я этого погибшего знала в юности.
Марина уже хотела выбросить остаток сигареты и идти назад в здание аэропорта, но остановилась с окурком в руке.
–– Что, что Вы сказали? Вы Юрия Юрьевича знали?
–– А Вы? Неужели тоже были с ним знакомы?
–– Я? Да, была когда-то, была знакома, да.
Глава девятая. Марина.
Не, ну хорошо же они жили в восьмидесятые. Отец, мать, старший брат Кира, Кирилл, – все было как у людей. Кирка иногда, конечно, давал младшей сестрице подзатыльник-другой, но это дома, а на улице наоборот всегда ее защищал. В их огромном квадратном дворе, который образовывали четыре серых девятиэтажки в новом районе, все это знали, никогда к ней не лезли. Однажды Вован-болван с соседней улицы, попытался мячом об нее постучать, как об стенку, но ему быстро нашептали «Кирюха…, сеструха» – он живо слинял, хорошо, что не обделался.
Что там в стране происходило, Маринке тогда пофиг было. Мать иногда звала ее в очередь постоять, чтоб не «в одни руки» получить мясные кости или масло. Маленькая Маринка прибегала, когда очередь уже к кассе подходила, – трудно что ли.
Есть дома всегда что-то было, кто там по телику бормочет по бумажке, – до фени. Родители смеялись иногда – опять «сиськи-масиськи по телевизору! Один «сиська-масиська»-дядька в телевизоре другим сменился, а тот – третьим. Чего Маринке на них смотреть – тут своя жизнь шла во дворе, а потом в школе. Она, кстати, довольно долго думала, что эти старые пни в телевизоре действительно о сиськах говорят, но ей «старшие товарищи» во дворе объяснили, что это про Брежнева такое в анекдотах рассказывали, типа так он слово «систематически» произносил. Когда она в школу пошла, там уже в телевизор залез чувак помоложе, тот выговаривал слова правильно, но болтал очень долго. Да и вообще одна говорильня пошла в телике, а взрослые прилипали к экрану так, что со двора домой позвать забывали.
Когда все начало рушится? Когда завод, на котором отец работал, закрыли, а маме на ее игрушечной фабрике зарплату стали выдавать «продукцией»? Вся Маринкина полкомната (за шкафом – «братская» половина детской) была засижена вислоухими грязно-коричневыми Чебурашками, пластмассовыми крокодилами в красных шапчонках и синеокими куклами «Русская краса» –приклеенная коса. Мама сначала пыталась продавать игрушки, ездила к автовокзалу и на трассу, но скоро бросила этот мартышкин труд: больше на транспорт уходило, чем зарабатывалось. Потом она пыталась всучить этих дебильных ген и чебурашек Маринкиным подружкам. Кое-что подразобрали, но все равно целые зеленые шеренги крокодилов стояли у стенки в Маринкиной половине, а перед ними растопырив негнущиеся ноги сидели русские красавицы в синих кургузых сарафанчиках. Маринке до того осточертело просыпаясь, утыкаться в них взглядом, что однажды поздним вечером она свалила всех этих игрушечных монстров в мешок и вынесла на помойку. Мать не протестовала, потому что ее тогда и дома-то не было месяцами: вместе с двумя товарками с фабрики она принялась челночить, поняв, что ни на родное государство, ни на родного мужа особой надежды нет. Отец сначала пытался куда-то сунуться, взялся было продавать посуду Цептер, потом герболайф, но, ясен пень, ни одной дорогущей кастрюли впарить не сумел, а с герболайфовых делянок его быстро выжили оборотистые бабки, хотя отец к тому времени так отощал, что мог бы быть ходячей рекламой таблеток для похудания. Пока мать была дома, он пил по-божески, по вечерам – по четным «с горя», по нечетным «с устатку»; но, когда жена занялась своим отъезжим промыслом, отец уже не отрывался от бутыля c какой-то вонючей жидкостью, которую покупал бог знает у кого. Однажды Маринка нашла его валявшимся в мокрых штанах у лифта, с пеной на губах. Она заорала, соседи вызвали скорую и папашу еле откачали.
Мать челночила, отец бухал, брат Кира редко появлялся дома, у него была своя веселая компания. Марина пару раз подходила – они сидели обычно с гитарой или кассетником на площадке перед лестницей на чердак – пыталась ныть и тащить Кирку за рукав домой, но ничего у нее не получилось: Кирилл был какой-то странный, с лихорадочным блеском в глазах, отмахивался от нее, как от назойливой мухи, а новый его друган прыщавый Вадик противно мусолил ее глазами.
Маринку к этому времени понимала уже что к чему, получила уроки секспросвета. Подруга Варвара, как-то вечером на лавке во дворе, переходя то и дело на возбужденный шепот, пересказала ей фильм «Эмануэль», который посмотрела «в одном месте» на видаке.
А ведь еще только полгода назад, они с Варькой – две дуры наивные – думали, что дети берутся от поцелуев; Варька утверждала, что не от всяких – а если парень тебе в рот язык засовывает. Маринке от одной мысли, что какой-нибудь Вован-болван или жирный Сева может ей в рот свой язык засунуть, блевать хотелось. Она тогда решила, что без детей проживет. Но потом подумала и спросила Варьку, а как же взрослые тетки такую гадость терпят, детей-то кругом вон сколько. Варька, подумавши, сказала, что взрослые, наверное, уже по-другому все чувствуют, им уже не противно. Однако довольно скоро обнаружилось, что языком дело не ограничивается, все гораздо гадостней.
А потом мать пропала. Вся их «игрушечная» бригада, уехавшая за шубами в Турцию, куда-то запропастилась. В милицию отец сходил, но там их послали в ту же Турцию или еще подальше – там и ищите, мол. Кирка тоже дома почти не появлялся, зато отец вдруг ожил и активизировался – у него нашелся приятель, работавший в типографии, а это теперь все равно, что раньше знакомый в мясном гастрономном отделе! В городе ввели талоны на все: на масло, на мясо, на сахар, на крупы, на мыло, на постельное белье, на трусы, и – главное-то! – на алкоголь. Вот эти талоны – на две пол-литры – каждый день в типографии штамповали не только для ЖЭУ, куда люди тащились по месту прописки. Отец продавал талоны таксистам и другим жаждущим, иногда и Маринке лавэ подкидывал на жвачку. А однажды пришел домой веселый, Маринка как раз смотрела по телеку «Любовь с первого взгляда». Папаша выключил телевизор, Маринка заныла: «Ну, пап, ну че ты, ну дай досмотреть, кто «романтическое путешествие» выиграет!»
–-Ты, ты выиграешь, доча!
Отец сел рядом на диван, обнял ее за плечи. Пахло от него алкоголем, но каким-то приятным, не вонючим.
–– Маринка, заживем теперь! И сыскаря наймем мамку искать, и Кирюху в университет пристроим! Все теперь у нас будет, как у людей, и даже лучше!
Но вышло совсем наоборот. Куда папаша влез, какой он бизнес хотел замутить на талонные деньги, Марина так никогда и не узнала. А сюжет нарисовался сто раз потом в сериалах обкатанный: поставили отца на счетчик, заставили продать квартиру. Кирюха, как всегда обдолбанный, за дозу все нужные бумаги подписал, на Маринку и мать они сами какие-то бумаги состряпали. Короче, чтоб не размазывать сопли по тарелке – вместо двушки в новом городском районе, отцу досталась развалюха в полузаброшенной деревне в 40 километрах от города. Отец опять погрузился в беспробудное пьянство, празднуя, как он причитал, размазывая по щекам пьяные слезы, – второе рождение.
–– Ведь могли прихлопнуть, как комара, а гляди – не убили! И даже – гляди, доча, – дом у нас есть! Хозяйство тут заведу, – откровенничал он с Мариной, пока еще язык во рту шевелился.
Маринка совсем не знала, что ей делать. В доме было холодно и убого даже в начале сентября, в деревне не было ни школы, ни магазина, только автолавка приезжала два раза в неделю. Однажды вечером Маринка пошарила по отцовским карманам, нашла только какую-то мелочь, и целую пачку талонов на алкоголь. Поехала в город, попросилась к подруге Варе переночевать. Тетя Света, Варькина мама, пустила, конечно, накормила, спать уложила на раскладушке. Варька перед сном, возбужденной скороговоркой рассказывала о парне из восьмого класса, который один раз с ней на перемене целых пять минут говорил. Она расписывала этого красавца из восьмого, а Маринка с тоской думала, что же ей дальше делать и как жить.
На следующий день она попыталась отыскать брата, долго тыкалась с расспросами к разным чувакам во дворе. Помог ей, как ни странно, Вован-болван, привел в подвал, где на каких-то жутких матрасах в пятнах и клочьях валялся Кира и девица в задравшейся юбке и драных колготах. Вован потряс Кирилла за ногу, за руку: «Кир, слышь, тут сеструха твоя пришла», но брат только на мгновение открыл глаза, посмотрел пустым невидящим взором сквозь Марину и снова отключился.
–– Да, видать, они вмазались не по-детски, ни хрена тебе тут не обломится.
–– Может, я подожду? – робко спросила Марина
–-Не, не советую. Потом сюда вся шобла привалит, будут догоняться, тебе тут не фиг делать. Правда, Маринка, ты иди лучше отсюда и подальше, – неожиданно перешел на человечий язык Вован.
На следующий день, в субботу, тетя Света с Варей собрались ехать копать картошку. В Политехе, где работала Варькина мать, всем – от профессора до лаборанта – раздали по участку на землях пригородного совхоза, чтобы посадили там картошку. По телевизору пугали возможным холодом и голодом, потому весной все добросовестно покидали клубни и глазки в борозды, сделанные совхозным культиватором, а потом, – кто приезжал поливать и окучивать, кто просто дожидался осени. Тетя Света с девчонками весь день ковырялись в глинистой земле лопатами, накопали, как тихо ругалась Варькина мать, чуть больше, чем посадили. Часов в пять приехал Варькин отец на козле знакомого мента, мешок картошки загрузили и повезли в город. Пересыпали в ящики на балконе и сели ужинать, «усталые, но довольные», как пишут в учебниках по русскому языку. Дядя Гера, выпив пару рюмок водки, стал буравить Маринку тяжелым взглядом. Хлопнув третью рюмку, спросил:
–– А ты, Марина, что делать собираешься? Где жить? В деревне, с отцом?
–– Да там ведь школы нет, учиться негде, – сказала Маринка. Не стала добавлять, что и жить в развалюхе зимой вряд ли возможно, да и еду непонятно, откуда брать.
–– Ну а где же еще? Не в гостях же жить? Дети должны проживать со своими родителями! – после этих слов дядя Гера хлопнул ладонью по столу, поднялся, с грохотом отодвинув стул, и направился в спальню. Довольно скоро оттуда раздался богатырский храп.
Марина сидела, опустив голову, а Варька вопросительно смотрела на мать.
–– Конечно, Мариночка, ты можешь сегодня еще ночь у нас переночевать и завтра, в воскресенье, еще у нас побыть. А я могу на следующей неделе узнать, куда твоему папе нужно обратиться насчет устройства тебя в новую школу. Тянуть-то нельзя, ведь учебный год уже начался, – приторным голосом сказала тетя Света.
Варька перед сном опять начала щебетать, перебирать школьные новости, но Марина не могла ее слушать. Слезы текли неудержимо, и она все силы тратила на то, чтобы не разрыдаться громко. Варька заснула на полуслове, а Марина еще долго смотрела на потолок, по которому закругляясь и исчезая, плыли полосы света от фар проезжающих по улице машин. Так ничего и не надумав, Марина провалилась в тяжелый ватный сон.
На следующий день, они с Варькой сходили в кино, погуляли в парке, потом подружка проводила ее до автостанции и сказав, «Ну пока, мне еще уроки делать!» побежала домой, напевая их любимую «Девчонка, девчоночка, темные ночи, Я люблю тебя девочка очень, Ты прости разговоры мне эти, Я за ночь с тобой отдам все на свете!».
До автобуса было еще полтора часа, Маринка ужасно уже хотела есть, а дома у них с отцом хоть шаром покати. Она зашла в автовокзал. В тамошнем буфете к вечеру оставался только хлеб и чай. Веселая компания девиц болтала за столиком, посреди которого стояло блюдечко с оплывшими горками светло-коричневой горчицы. Девушки намазывали ее на черный хлеб, припивая жидким желтоватым чаем из майонезных баночек. Одна из девиц, окинув взглядом трапезу, сказала: «Ну чисто стол для анализов в районной поликлинике!». Ее подруги покатились от хохота. Марина позавидовала их дружному веселью, но, пошарив по карманам, поняла, что денег у нее не осталось даже на хлеб с горчицей. Она уже совсем было решилась попросить чуть-чуть денег у жизнерадостных девушек, но тут нащупала в кармане пачку алкогольных талонов. Отец их таксистам продает. По пять рублей вроде, он как-то хвастал по пьяни.
Марина вышла на улицу, и тут же – вот счастье, – увидела машину с шашечками. Она изо всех сил замахала рукой. Такси притормозило, дядька – совсем уж старик на Маринин взгляд, спросил
– Куда тебе, дочка? А деньги-то у тебя есть?
–– Нет, мне не ехать, – решилась Марина. – Мне…, меня папа просил вот талоны продать, он сам не может, приболел.
–– Какие еще талоны?
–– Ну вот эти, на водку – Маринка показала пачку талонов, зажатых в руке.
Десять штук продаю. По пять рублей.
–-Ну ты хватила, по пять, – засмеялся дедок. – Разве что по два могу взять.
Маринка не знала, нормально это по два или совсем мало. Но таксист вдруг посмотрел на нее пристально, выглянул в дверь, и, оглядев пустую улицу, внезапно подобрел и предложил
–– Ну давай, по три возьму, раз такое дело, батя у тебя захворал. Только ты это, садись, мы немного тут проедем, я забегу за деньгами, тут неподалеку.
Маринка полезла в машину. Шофер был похож на пожилого вахтера из их школы и казался совсем не страшным, даже наоборот.
Они проехали минут десять, свернули в какой-то глухой переулок, шофер заглушил мотор и вдруг развернулся к Маринке и одной рукой больно схватил ее за маленькую грудь, а другой полез между ног. От дядьки воняло табаком и еще чем-то кислым, невероятно противным, он навалился ей на бедро своим жирным животом, вываливавшимся из-под ремня. Маринка забилась, задергалась, хотела крикнуть, но вместо того запищала, как резиновый утенок. Дядька наваливался на нее все сильнее, что-то бормотал, брызгая слюной. Маринка, барахтаясь под ним, зацепилась за что-то рукой – дверца открылась, и она вывалилась из машины наружу. То ли трусы, то ли юбка затрещали в руке шофера. Он схватил Маринку за волосы и потащил обратно в машину. От боли она заверещала, дядька стал ей зажимать рот шершавой ладонью. Маринка изо всех сил зажмурилась, как в детстве, когда казалось, что чего не видишь, того и нету.
Но вдруг рука, держащая Маринку за волосы, разжалась и кто-то подхватил ее, падающую, с наружной стороны машины.
Маринка ничего не понимала, ее била крупная дрожь, она хотела закричать, но голоса не было. Наконец она решилась открыть крепко зажмуренные от неизбывного ужаса глаза. Дядька шофер сидел в машине и глаза его тоже были полны ужасом. Он держал руки поднятыми и бормотал: «Не надо, не надо, ты чего мужик, я же это.. ничего.. это… малявке показалось чего-то сдуру». Скосив глаза влево, Маринка увидела чью-то руку с ножом, направленным на шофера. Другой рукой этот кто-то обнимал ее за плечи.
–– Вали отсюда, говно собачье, – услышала Маринка молодой мужской голос. – И запомни я тебя срисовал и тачку твою. Ты меня понял, мразь?
–– Понял, понял, это я.. это бес попу.. – мужик не сразу попал ключом в зажигание, но наконец газанул и уехал.
Спаситель развернул Марину лицом к себе и спросил:
–– Ну ты как? Он ничего тебе не сделал? Не обидел тебя?
–– Нет, – прохрипела Марина. – Только – она ощупала одежду – только юбку порвал и .. (трусы – хотела она сказать, но постеснялась).
Мужик бы не очень молодой, наверное, лет тридцати и даже больше, невысокий, лохматый, носатый. Пожалуй, его бы Маринка при встрече ночью больше испугалась, чем дедка в такси.
Ну вот так она и встретилась с Юр. Юром, Юрием Юрасовым.
Но ЮрЮром и даже Юрасиком Марина стала называть его много позже после того, как прижилась в его большом нелепом, но зато вместительном доме на окраине города. Раньше на двух этажах этой старой, но еще крепкой деревянной постройки размещались какие-то конторы скоропостижно скончавшихся предприятий. А теперь в этом то ли выкупленном, то ли арендованном доме жили все Юрасовы—сам Юрий Юрьевич, приветливая Полина со своим парнем и молчаливый, страшно худой Николай. Маринку поселили в маленькой комнатушке в конце коридора, к которой надо было пробираться, лавируя между коробками с унитазами и другой сантехникой. ЮрЮр нашел Маринкиного отца и, поняв, что надежды на того мало, отыскал тетю Любу, двоюродную сестру матери, уговорил ее как-то (кажется, не безвозмездно) прописать племянницу у себя. Так что Марина смогла вернуться в свою прежнюю школу, а жила то у тетки, то у Юрасовых. Сантехника из коридора исчезла, ЮрЮр переключился на куриные окорочка и, глядя на рекламу по телеку, где безголовые куры улетали клином в лучшее будущее, шутил: «Прям про меня. Но, надеюсь, башку мне все же не отстегнут»
Но это уже позже было, когда Маринка училась в девятом, а потом уехала в Питер, в медицинский колледж, там общежитие давали. Ну как «поступила», как «давали» – тот же ЮрЮр помог, подключил свои связи и деньгами первое время помогал. Потом у Маринки своя жизнь началась, нельзя сказать, чтоб райская и безоблачная, но все же, если вспомнить неизвестно где сгинувшую маму, папу, который замерз, отравившись спиртом «Рояль», Кирку, умершего от передоза, то можно сказать, что у Марины жизнь удалась. Не, правда, вполне себе удалась. С ЮрЮром они после отъезда в Питер были сначала на связи, встречались время от времени, но через какое-то время другие у Марины появились друзья, потом и вовсе муж, семья, бизнес. Встретив в самолете лысоватого носатого дядьку в очках, который вдруг стал ей говорить сомнительные комплименты, она вообще хотела послать его по известному маршруту, узнала не сразу. Потом, когда их усадили в этот зал ожидания, хотела подойти, поговорить, но Юрасов все беседовал с каким-то джентльменом, да еще не по-русски. А потом – взял и умер. И как ей Андрей рассказал, так нелепо умер – разбил голову об унитаз аэровокзального туалета. Не поговорили…
Глава десятая
–– Да, была знакома когда-то давно, – Марина ответила наконец на вопрос, который ее собеседница повторила, кажется, трижды. – Он мне очень помог, когда я была совсем мелкой, без него я, может, и вообще не выжила бы. Но мы уже сто лет не виделись, Я его и не узнала даже…
–– И я не узнала, – с горечью проговорила Ксения и почувствовала, как глаза ее наливаются слезами. Марина посмотрела на нее неподвижным взором и вдруг зарыдала бурно и неудержимо. Ксения обняла ее за плечи, прижала к себе, стала гладить по вздрагивающим плечам, приговаривая «ну, ну, успокойтесь, не надо, не плачьте», – чувствуя, однако, что и ее собственное лицо уже мокро от слез.
