Полина Охалова
Непредвиденные обстоятельства
–– Пойдем быстрее, – Ксения схватила внука за руку и потащила по направлению к «клубу», все «члены» которого усаживались за один длинный стол. За ним оставалось, как по заказу, два места и Ксения Петровна, даже не успев спросить разрешения, опустилась на свободный стул. Вася плюхнулся рядом.
–– Добрый день, – сказала она, обращаясь ко всем сразу. —Хотя, кажется, он не очень добрый. Как Вы себя чувствуете, Андрей?
–– Да не сказать, чтоб хорошо, но стараюсь держаться, – ответил тот.
–– С Андреем мы знакомы, с Мариной тоже, а с Вами, Рихард, – так кажется, – только что мой внук Василий познакомился. А меня Ксения Петровна зовут. Вася сказал, что Вы тоже знали Юрия Юрьевича?
–– Тоже? – немного удивился Обермайер. – То есть и Вы были знакомы с господином Юрасовым?
–– Да была знакома, но тогда он еще господином не был, а был «трудным подростком» в стройотряде, где и я стройотрядничала на заре туманной юности. А Вы когда с ним познакомились?
–– Относительно недавно, года три назад. У его фирмы с моим сыном были какие-то совместные бизнес-проекты, на этой почве и познакомились.
–– Вы тоже бизнесмен? – влез с разговор Василий.
–– Да нет, я уже несколько лет влачу тихое пенсионное существование, но к сыну наезжаю, там и познакомился с Юрием Юрьевичем, и он показался мне очень симпатичным человеком, можно сказать, в некоторым смысле родственной душой. Хотел с ним поближе сойтись, и – надо же! – чудесным образом в одном самолете оказались. Пока тут из-за непогоды куковали, разговорились так душевно, и вот – какая неожиданная потеря. Андрей рассказал мне, что случилось. Что за нелепейшая смерть!
–– Да уж, – согласилась Марина. – А мы тут, оказывается, все – ну кроме молодого человека, – она кивнула в сторону Васьки, – знали Юрия Юрьевича, Он хорошим человеком был. Давайте помянем. У меня тут есть небольшая бутылочка коньяка, купила в такс-фри в подарок.
В это время стюардесса и парень-стюард подкатили к их столу сервировочный столик и начали ставить перед каждым алюминиевые касалетки с горячей едой, а также бумажные стаканы, предлагая выбрать сок или воду. Рихард попросил соку, но как раз на нем сок в пакете закончился. Стюардесса сказала несколько слов своему товарищу и тот отправился, вероятно, за соком.
–-Sorry, I've changed my mind, can I have some water, thank you17, – извиняясь, произнес Рихард.
–– Of course, please, sir18.
Бортпроводница налила в стаканчик Рихарда воду и отошла.
Стюардесса была та самая, которая, утром, побледнев, не могла отвести взгляда от разговаривающих Юрия и Рихарда. Но сейчас она смотрела на последнего абсолютно равнодушно, с дежурной сервисной улыбкой.
–– Ребята, кажется, по-польски говорили? – спросила Ксения.
–– Да, по-польски. Теперь на авиалиниях работает полный интернационал. Поляков много, венгерскую речь иногда можно слышать, да какую угодно, когда они между собой говорят. Но английский у всех хороший. Сейчас во всех странах для молодежи английский как второй родной.
–– Симпатичная девушка, – попыталась продолжить разговор о стюардессе Ксения Петровна. Но никто ее не поддержал. Все быстро выпили воду из своих стаканчиков, и Марина, не доставая бутылки из пакета, разлила всем понемногу коньяка. Васька тоже протянул было свой стакан, но под гневным взглядом бабушки, поставил его на место и надул губы.
–– Ну что, – сказал Андрей, – давайте выпьем в память дяди Юры. Он многим в жизни помог. Он казался иногда грубоватым и резким, но на самом деле был очень добрым и отзывчивым.
–– Это точно, мне он очень помог, без него, я, может, и не выжила бы, – сказала Марина.
–-И мне помог, – присоединилась Ксения.
–– Да, харизматичный и симпатичный был человек, – добавил Рихард.
Они выпили, не чокаясь, потом принялись за поостывшую, невкусную самолетную еду.
–– Андрей, – решила Ксения задать вопрос в открытую. –А сумку-то дядину нашли, ну эту «бананку»? Отдали Вам?
–– Нет, не нашли, отдали бумажник и паспорт, они были в кармане его куртки, а сумки не нашли.
–– А что там было в сумке, если не бумажник и не паспорт?
–– Ну я не знаю, – лекарства он всегда там держал и рецепты, чтоб под рукой были, пачка жвачек всегда была, зубная щетка с пастой. Дядя Юра зубы чистил после каждой еды. Кто-то, какая-то женщина сказала ему, что у него запах изо рта. Давно, еще в молодости, и он стал зубы чистить по нескольку раз в день. В привычку вошло.
–– А документы? Может, в сумке документы важные были?
–– Нет, документы он обычно там не носил. Ну еще там ридер был в таком красивом кожаном чехле в форме старинной книги. Зарядка там была. Ну что еще – наушники. Ну в общем мелочь всякая в дорогу. Я уже говорил Вам, что сумка эта была что-то вроде талисмана, она ему не очень и нужна была практически А почему Вы интересуетесь? – вдруг посмотрел подозрительно Андрей.
–– Да я так, – смешалась Ксения и, из старухиного любопытства.
–– Да, у бабушки и кликуха есть «Любопытная Варвара», – неловко попытался подыграть Василий.
Стюардесса принесла чай/кофе. Ксения опять внимательно посмотрела на Рихарда и Андрея – вдруг стюардесса проявляла какой-то специальный интерес к Юрасову или он к ней. Андрей ведь неотлучно находился при дяде, не мог не заметить. Но нет, ничего не отразилось на лицах.
Обед подходил к концу.
–– Андрей, – сказала Ксения, – у Вас тут, наверное, еще будут проблемы с телом, как его «получать», как везти. Давайте я Вам свой телефон дам и ваш запишу. У меня дочь с мужем уже несколько лет в Финляндии живут и знакомые у них тут есть, если что, найдут кого-то, кто может помочь, если будут вопросы или проблемы. Ксения полезла рукой в карман, выудила какую-то бумажку, вытащила из сумки карандаш, написала свой телефонный номер.
––Я еще телефон Кати, дочери моей напишу. А мне Вы позвоните, и я сразу добавлю Вас в контакты, а Вы меня. Вот тут мой номер, тот, который первым записан.
Андрей взял бумажку с номером и вдруг остолбенело уставился на нее.
–– Откуда это у Вас?
–– Что? – не поняла Ксения.
–– Ну вот это, Андрей совал ей в лицо бумагу, на которой она нацарапала цифры
–– А что не так?
–– Да это же рецепт дяди Юрин, электронный рецепт на его лекарство. Он-то как раз лежал в сумке, о которой Вы тут расспрашивали. У вас-то он откуда?
Глава четырнадцатая
Ксения Петровна почувствовала, как руки ее покрылись липким холодным потом, а ноги стали как ватные. Такой ужас, при котором буквально чувствуешь, как тело деформируется, расползается, как квашня, она, кажется, испытывала только один раз в жизни, когда в первом классе в контрольной по арифметике, за которую получила неважную оценку, подчистила бритвой цифру, переправила пятерку на тройку и потащилась к учительнице с претензией:
– Вот же у меня тут все правильно было, смотрите, это Вы ошиблись.
–– Так значит это я ошиблась, а не ты? – спросила Нонна Иосифовна с проступившим вдруг грузинским акцентом и посмотрела на маленькую Ксеню так, что та начала медленно оплывать под этим взглядом. Ей показалось, что она сейчас буквально провалится сквозь землю или растечется в лужу.
Но сейчас-то Ксения ничего не подчищала и не пыталась никого обмануть, а вся компания смотрела на нее глазами первой учительницы и только в одних, Васькиных, глазах видна была безумная растерянность и сочувствие.
Ксения повертела в руках неровно оторванную и грязноватую бумажку.
–– Разве это рецепт?
–– Ну не целый рецепт, половина листа оторвана, но – видите, часть букв фамилии сохранилась, да и лекарство именно дяди Юрино. Оно довольно редкое, так что это точно его рецепт. Вы говорили, что это Ваш внук нашел тело дяди? – Андрей смотрел на Ксению со все большим подозрением.
–– Да, это я нашел, – каким-то хриплым голосом вступил в разговор Васька, отвлекая, «уводя охотников» от тяжело дышавшей бабушки. – Но никакой сумки у него не было. Я зашел в туалет, а из-под инвалидной кабинки ноги торчат. Я дверь толкнул – а он там… Я даже не рассмотрел его толком, я сразу бабушку позвал, она сказала, что он уже дэдик, ну не живой то есть, и не велела ничего трогать. Там на полу только значок валялся, где безголовые куры по небу херачат. А сумки не было. На фиг нам эта сумка сдалась. Вы же сами сказали, что там ничего зачетного не было… Ну даже если б и было…, – совсем запутался Васька и замолчал.
Ксения во время Васькиного «броска на амбразуру», лихорадочно пыталась понять откуда в ее кармане оказалась эта бумажка. В туалете она точно ничего не поднимала… А, может, поднимала, но не помнит, может, маразм уже подкрался тихой сапой. Ну вряд ли… А потом что она делала? К Андрею они с Васькой подходили… Нет, еще она с Мариной сначала ходила курить. Стояли там на ветру. На ветру! Точно, это ж там ветром ее ногам бумажку прибило, она ее тогда подняла, чтобы выбросить по дороге, а выбросить забыла.
Ксения почувствовала, что потихоньку приходит в себя. Уже относительно спокойным и почти уверенным голосом она сказала:
–– Ни Вася, ни я сумку не брали, потому что, когда мы нашли мёртвого Юрия, сумки при нем уже не было. Как Василий сказал, на полу рядом с телом было вот это, – она достала и положила на стол значок с кадром из рекламы Союзконтракта. – А бумажку эту с рецептом ветром принесло, когда мы с Мариной Петровной на улице курили. Помните, Марина?
Марина кивнула.
–– Я ее подняла машинально, чтоб выбросить, даже не посмотрела, что это, и в карман сунула.
Андрей вертел в руках значок, на глазах его снова выступили слезы.
–– А значок почему спрятали?
–– Да тут такое дело, – Ксения решила: будь что будет, а больше врать и играть в прятки бессмысленно, даже если нет гарантий, что всем, сидящим за столом, можно безусловно доверять. – Финны считают, что произошел несчастный случай, что Юра сам упал и разбил голову об унитаз, ударился очень неудачно. Возможно, так и было. Но… Вася покажи фото из кабинки!
Васька покопался в айфоне и продемонстрировал фотографию лежащего на полу Юрасова.
–– Посмотрите, разве не странно, что он лежит лицом вверх, и стукнулся не лбом, а скорее затылком, ну, может, виском, не разглядеть здесь точно. Но главное – где сумка? Когда Андрей нам сказал, что этот значок с окорочками был прикреплен к бананке, то я сразу и подумала: значок, наверное, открепился и отлетел при падении, а сама-то сумка где, куда делась? Может, тот, кто ее взял и толкнул Юрия Юрьевича, то есть… убил его? – наконец решилась произнести это слово Ксения.
–– Андрей в ужасе распахнул глаза, а Рихард даже присвистнул.
–– Да, сильное предположение. И что теперь Вы собираетесь делать? Сообщить полиции?
–– Да как-то, честно сказать, боязно в полицию идти, – призналась Ксения, – они нас же и начнут прежде всего подозревать. А мы вот с внуком каждого из вас подозревали – вы все с покойным общались и, как нам показалось совсем не дружески. Вы, Рихард, с ним у барной стойки громко спорили и по-немецки к тому же, а потом заговорили на чистом русском. Вас, Андрей, как нам показалось, Юрий эксплуатировал, держал на побегушках.
Андрей и Рихард бурно и одновременно выразили свое возмущение и несогласие.
–– А я -то почему у вас на подозрении оказалась? – спросила Марина.
–– Да, – замялась Ксения, – я ночью слышала ваш с Юрасовым разговор у туалета. Мне показалось, что он к вам грубо пристает, а вы в ярости и гневе.
Марина грустно улыбнулась:
–– Ну Вы прямо мисс Марпл, Ксения Петровна, за всеми наблюдаете, всех выследили. Но, как видите, все ваши подозрения и выводы оказались напрасны. Так что следствие зашло в тупик.
–– Нет, – почти закричала Ксения – у нас есть еще один подозреваемый, вернее, подозреваемая. Вот эта польская стюардесса. Когда Рихард с Юрием у бара разговаривали, она шла с тележкой мимо и прямо шею вывернула, так на них смотрела неотрывно. И на лице ее был просто ужас, клянусь. Но ведь Вы, Рихард, незнакомы с ней, так?
–– Нет, впервые увидел, когда в самолет зашел, нет, нет, никогда с ней раньше не сталкивался.
–– Вот! Значит, ее что-то связывало с Юрием, что-то, что повергло ее в ужас. Может, у нее был мотив для убийства!?
–– Ну не знаю, – в замешательстве проговорил Андрей. – По-моему, дядя с ней тоже не был знаком. Она к нам в самолете несколько раз подходила, один раз дядя Юра ее даже специально вызывал, чтоб плед попросить. Дядя на нее смотрел вполне равнодушно, и на ее лице никакого ужаса не было – дежурная сервисная улыбка. Стюардесса как стюардесса, абсолютно ничего подозрительного.
Все сидящие за столом молчали. Ксения почувствовала страшную усталость, на нее навалилось какое-то тяжелое тупое безразличие. Надо выкинуть все глупости из головы, дождаться окончания непогоды, добраться до дочери, сходить в баню и проспать потом пару суток…
–– Are you finished? Can I clear the table?19 – к их столу подошла та самая «подозреваемая» бортпроводница.
–– Yes, of course! Thank you,20 – ответил за всех Рихард.
–– What's your name?21 – вдруг добавил он с приветливой улыбкой.
–– Agnieszka22
–– Czy jest pani Polką?23 – спросил Рихард
–– Skąd wiedziałeś?24
–– Rozmawiałeś po polsku z kolegą.Przepraszam, bardzo słabo mówię po polsku25
–– Pięknie mówisz. Thank you! It was a pleasure to speak polish with you26, – перешла стюардесса на английский. Она собрала использованную посуду и остатки еды в мусорный мешок и ушла.
–– Вы говорите по-польски, Рихард? – спросила Марина.
–– О, совсем немного, изучал когда-то. И в Германии были польские коллеги в университете, практиковался немного. Спросил ее, полячка ли она, она поинтересовалась, откуда я знаю, я сказал, что слышал, как она разговаривала по-польски с коллегой. Вот и все. Но как вы могли видеть, никакого ужаса эта Агнешка не выказала.
Все встали изо стола и вернулись в опостылевший уже зал ожидания.
Глава пятнадцатая
Надо, наверное, Катерине позвонить, – подумала Ксения Петровна, усаживаясь снова на свое пластмассовое неудобное сидение. – Но зачем? Что ей сказать нового? Прождем тут до морковкиных заговен. На улице вроде все то же – «Буря мглою небо кроет», – только вместо снега дождь хлещет и завывает, как зверь. Ксенией овладела тупая апатия, потянуло в сон.
–– Ну вот, уже и о Юре не вспоминаю и не горюю, – подумала она, задремывая.
Ей уже начало снится, как она бредет по щиколотки в какой-то каше из снега и грязи, ноги тяжелеют, увязают, каждый шаг дается с трудом, вокруг темнота и пустота. Она чувствует неизбывную тоску одиночества и вдруг ощущает, как кто-то невидимый касается ее руки и бормочет что-то. Она делает отчаянное усилие, чтобы разобрать… и понимает, что это Васька дергает ее за руку и говорит:
–– Бабуль, слушай, а не помнишь, этот Андрей говорил про какой-то старинный чехол у покойника в сумке?
Ксения, сделав последнее усилие, вынырнула из своего вязкого сновидения и переспросила:
–– Какой чехол старинный, о чем ты?
–– Ну вот, когда Андрей рассказывал, что в бананке этой гикнувшейся было, что он про чехол говорил?
–– А, чехол был на электронной книжке кожаный, дорогой в виде старинной книги.
–– Это какой? – Вася покопался в телефоне, – такой? Ну как варик?
–– Какой еще варик?
–– Ну такой? Как вариант? – Вася повернул в ее сторону экран компьютера, с фотографией коричневого кожаного футляра для ридера, на котором были оттиснуты витиеватые латинские буквы.
–– Откуда ж я знаю, я не видела, надо у Андрея спросить. Наверное, что-то в этом роде. А в чем дело-то?
–– Да походу я видел такую штуку недавно. Только не могу вспомнить, где.
–– Ну, может, у кого-то из пассажиров был ридер в похожем чехле.
–– Мейби, только вроде я особо пассажиров не разглядывал, на кой они мне сдались!
–– Ну, если вспомнишь, скажи!
Ксения угнездилась на своем стуле настолько удобно, насколько можно было, и опять впала в полусонное состояние. Но мозги продолжали медленно, как мельничные жернова, крутиться. Она стала думать о стюардессе. Кажется, польская девица единственная и осталась в подозреваемых. А что против нее? Ну вот этот, полный ужаса ее взгляд на парочку у стойки. Если Рихард не врет о том, что никогда ее не видел (а зачем ему врать-то?), значит она на Юру смотрела так, будто чудовище увидела. Чем бедный Юра мог ее так напугать? Интересно, у него в Польше были бизнес-партнеры? Если в Германии были, то почему не в Польше? Например, у этой, как ее… Агнешки отец был, допустим бизнесменом, выпускал… ну что выпускал? Допустим, какие-нибудь переходные муфты для труб с определенным разъемом. А Юрасов добился, чтоб все перешли на муфты с другим разъемом, и Агнешкин отец разорился и умер от инсульта или даже с собой покончил.
–– Господи боже мой, – проснулся внутренний голос, – какие муфты, какие разъемы, откуда они с твою головушку-то залезли, что ты в этом понимаешь, красавица?
–– Точно, ничегошеньки не понимаю, это мне бывший муж когда-то, лет сто назад что-то такое про муфты и разъемы впаривал, и вот на тебе – вдруг всплыло из глубин памяти. Чушь какая!
Но она все-таки встала, подошла к Андрею, который вел какую-то бурную переписку в компьютере, и отвлекла его вопросом про то, каким бизнесом занимался его дядя.
–– В последние лет десять он удобрениями занимался, а раньше не знаю, – многими вещами, по-моему.
–– А вот муфтами для соединения труб с разным диаметром не занимался? С разъемами, – зачем-то добавила Ксения.
–– Какими муфтами? Какими разъемами? – Андрей посмотрел на Ксению совсем ошалело. – Почему Вы спрашиваете? Это как-то со смертью дяди связано?
–– Нет, нет, извините, бога ради, это так, глупые мысли в голову залезли, извините, извините, что побеспокоила и от дела оторвала, – Ксения уже не знала, как и выйти из этой дурацкой ситуации. Она, мелко кланяясь, стала пятиться задом, потом развернулась и почти бегом припустила к своему месту, лавируя между стульями. Андрей провожал ее недоуменным взглядом.
–– Идиотка старая, сочинительница хренова, – проклинала себя Ксения, не передавая эту миссию внутреннему голосу. – Хотя, впрочем, сама по себе версия, если убрать из нее трубы, муфты и разъемы, не выглядит так уж безумно. Может, Агнешкин отец одни удобрения продавал, а Юрасов заполнил рынок другими, а дальше все то же – инсульт или петля. Дочь осталась сиротой и без денег, пошла работать стюардессой, а тут в Турку вдруг увидела Юрасова – виновника смерти отца и разрушителя всей ее жизни. Сидит довольный и мирно беседует, пивцо попивает. А папа ее в могиле.
–– А мама где? – встрепенулся внутренний голос.
–– Мама еще раньше умерла, до всех удобрений, – отмахнулась Ксения.
Если все примерно так обстоит, значит ли это, что польская бортпроводница зашла в туалет и со злости толкнула со всей дурью Юрасова. Он упал и разбил голову.
Ксения покрутила новую версию и так, и сяк, осмотрела ее со всех сторон и осталась ею весьма довольна. Она толкнула вбок Ваську, который во что-то играл в компьютере.
–– Чего тебе, баб, – недовольно пробурчал тот.
–– Послушай-ка, вот о чем я подумала – и Ксения изложила Василию свои многомудрые соображения.
–– Ну бред какой-то, честно говоря. Прям роман Дарьи Марининой или как ее. Этой Агнешки здесь и не было, экипаж где-то в другом месте отдыхает, у них там и туалет наверняка свой. Если б она мимо нас прошла в туалет, то как бы мы ее не заметили?
–– А когда свет погас? – не сдавалась Ксения.
–– Когда свет погас я сразу в туалет пошел, первый, ну то есть до этого никто мимо нас не проходил, Ты ж сама говорила, что если б прямо рядом с нами кто-то шел по направлению к сортиру, – как бы мы это могли зевануть?! Не баб, че-то по ходу невменоз у тебя. Да к тому же, покойник с этой стюрой еще в самолете друг друга видели, с какого перепугу ей тут впадать в ступор.
–– А вот ридер этот в форме старинной книги ты не у нее видел, припомни! –не сдавалась Ксения.
–– Да не могу я никак врубиться насчет этого ридера. Но не у нее – верняк! Когда у нее-то – во время обеда что ли? Так она с пустыми руками была, ну то есть на тележке еду везла, руки обе заняты были.
–– Да, – подумала Ксения, Агнешку эту тоже, наверное, надо исключить. И что значит—правы финны и это нелепый несчастный случай и ничего более?
Ксения замолчала и опять угнездилась на стуле.
–– Баб, я вспомнил, я вспомнил, где видел эту старинную хреновину? Это у бармена из-под стойки торчало. Ты когда ушла за Мариной, я хотел коки выпить, подошел к буфету, торчал там минут десять, наверное, но это еба…долбанутый бармен куда-то запропастился. Я пока стоял, от нечего делать все рассматривал, там точно торчал угол какой-то кожаной книжки с латинскими буквами. Я еще подумал тогда, что бармен наш какое-то пафосное фуфло читает. А это не книга была, а ридер, верняк, баб!
–– Бармен! – в один голос воскликнули бабушка и внук. Когда стюардесса в ужасе шею выворачивала, она могла же не на Рихарда смотреть и не на Юрасова. Там же был еще третий –этот высокий парень – бармен! Может, это на него Агнешка и смотрела. На него, на кого же еще!
Глава шестнадцатая. Агнешка.
Мама всегда гордилась тем, что мы живем в Томашуве. Показывала стихотворение Юлиана Тувима «За круглым столом»: A może byśmy tak, jedyna,
Wpadli na dzień do Tomaszowa27 Слушала как Эва Демарчик голосом «черного ангела польской песни» поет Еszcze ci wciąż spojrzeniem śpiewam:„Du holde Kunst”…i serce pęka!28 Да, как бы не так! Шуберт! «О ты, высокое искусство»! – и наш маленький пыльный скучнейший городишко! Я дразнила маму, говорила, что это Тувим не о нашем Мадзовецком Томашуве писал, а о другом, Любельском. Тот, правда, еще в три раза меньше – вовсе захолустье. Но и у нас никакого holde Kunst-а – разве что хваленные Niebieskie Zrodla29 – ну да красиво: деревья, вода, но попробуйте погуляйте – комары сожрут и клещи с веток повалятся прямо вам за шиворот!
Мы, когда учились в школе, мечтали не в Томашув сбежать, а из Томашува, не могли дождаться, когда кончим эту проклятую школу. Училась я так себе, только по английскому были шестерки. У нас англичанка была классная, она в детстве в Австралии жила. Когда потом я бывала в Англии, меня иногда спрашивали – не из Австралии ли я приехала.
В лицее мы с подружками Лидкой и Касей старались на каждые викенд закатиться в Лодзь: прошвырнуться по Пьетрине30 или зависнуть в Галерее31. Там могли целый день протолкаться, обсуждая, какие наряды себе купим, когда заведутся деньги. Но правда не очень понятно было, откуда они у меня вдруг могут завестись. Отца своего я не помню, а мама всю жизнь зарабатывала гроши в своей химчистке, а про людей с деньгами говорила, осуждающе кривя губы: Chcesz być bogatym, bądź siedem lat świnią32. Хотя, по мне, так эта народная мудрость давно уж устарела. Что-то не видно, чтоб мои богатенькие одноклассницы в хлеву росли.
Мама мечтала, что я буду учиться в университете, все пытала, что мне больше нравится, примеряла на меня разные замечательные профессии, но результат моей матуры33 этим мечтам положил конец. Но матуся тогда уже болела, а я, дурочка, не понимала, насколько сильно, и после выпускного зачастила в Лодзь не только на викенды. Мама меня отпускала, даже отправляла, говорила: «Чего тебе со мной сидеть, «młodość płynie jako woda»34.
Дядя Кшысь, мамин двоюродный брат, подарил мне деньги на окончание лицея; нам с Лидкой и Касей наконец исполнилось восемнадцать, и теперь мы могли легально тусоваться в ночных клубах на Пьетрине в Dom Since или– еще круче – в Lordi’s. У меня тогда уже парень был – Марек, ну не парень, а так – приятель скорее. Но с ним на дискотеках было спокойнее. Марек и познакомил нас однажды с двумя парнями. Они оба были студентами университета. Один поляк – такой малорослый, на фейсе у него была не борода, не щетина модная, а какие-то рыжие клочья и усы, тоже рыжие, пострижены неровно. Наверное, тупыми ножницами стриг и ими же брился! А другой – высокий симпатичный, а когда улыбался, высоко губу поднимал – как это лошади делают. Его представили как Янека, но он оказался финном. Так-то его звали Йоханнусом, но в Польше он был Янек. Он приехал в универ по обмену учиться – на HR менеджера. По-польски он только десяток слов знал в основном матерных, kurwa35 и dupa36 употреблял к месту и не к месту, но с английским ни у него, ни у меня проблем не было. Мне казалось, что финны – молчаливые, медлительные, нелюдимые, но этот Янек-Йоханнес был совсем другим. Иногда, правда, и он подолгу молчал, но потом скалил зубы и говорил много и всегда зло, но так, что невозможно было не засмеяться.
Несколько раз мы все вместе ходили в Lordi’s – Кася, Лидка, Марек с рыжим Войцехом и этот финский Янек. Мы танцевали до упаду, а когда уставали, плюхались на диван, где сидел Янек с бокалом и раздавал комментарии танцующим – такие беспощадные и точные, что мы валились со смеху. Правда, мне всегда казалось, что и для каждого из нас этот финский Ясь находит какую-то остроумную гадость. Но однажды у меня совсем не было настроения танцевать, как-то смутно на душе было, я подсела на диван к Янеку, мы забились с ним глубоко в угол, оказались как бы в пещере, даже музыка здесь не так по ушам била и можно было друг друга слышать. Йоханнус сразу заметил, что я не в духе и достал из кармана пару таблеток. Одну себе в рот закинул, а другую мне протянул, сказав: «Не бойся, это не dizzy-wizzy37, не наркотик, просто немного расслабит, тебе станет легче! На, запей», – он протянул свой бокал, и я хлебнула чего-то холодного, но одновременно обжигающего и закашлялась.
Мы посидели молча, я почувствовала, что внутри меня как будто что-то разжалось и из меня потекли слова и слезы. Я стала рассказывать Янеку о матусе, которая умирает, но не хочет ложиться в больницу, говорит: «Раз пришла пора, то лучше в родных стенах – młody może umrzeć, a stary musi»38. Мама любит эти пословицы чертовы, а какая она старая, почему она должна уже умирать! Янек приобнял ее, погладил по голове и сказал, что его мать – она акушеркой работает – нашла у себя в груди какой-то комок, но даже на маммографию идти не собирается, тоже твердит, что «раз пришла пора, то и пора». Говорит, что это лучше, чем, как дед доживать до древних лет в Доме для сдвинувшихся стариков. Дед никого не узнает, каждую санитарку принимает за покойную бабку и каждую упрекает: «Что ты орешь, как зверь Апокалипсиса?!»
–– А отец у тебя кто? – спросила я.
–– Жалкий алкоголик. Никто. Я тоже, наверное, буду «никто» – каким-нибудь говенным менеджером по персоналу. А хотел быть писателем. И еще хочу. Правда, когда я в четырнадцать лет прочитал «Братья Карамазовы», то решил повеситься.
–– Почему? – удивилась я
–– Да потому что понял, что этот русский мудак все уже написал, мне ничего не оставил. Ты Достоевского читала?
–– Нет, – призналась я.
–– Достоевский знал о человеке все, потому что он видел смерть, заглянул в нее. На свете только две вещи стоящие и есть – похоть и смерть. Как это по-польски будет?
–– Chuć i śmierć
–– Tak jest, moja mała kurvo39
–– Nie jestem kurwą,40 – возмутилась я, а Янек оскалил свои зубы и обнял меня крепче. Но тут подошли раскрасневшиеся от танцев Лидка и Кася, Янек снял руку с моего плеча, встал и, не попрощавшись, ушел.
В автобусе мы обсуждали финна. Подруги считали его просто нахальным выпендрежником, а мне он казался странным, но привлекательным, совсем не похожим на наших пацанов типа Марека или Касиного Томаша.
А через три дня матусе стало совсем плохо, таблетки уже не помогали, и она сначала стонала, а потом начала кричать, уже не могла сдерживаться. Я не знала, что делать, а потом взяла телефон и почему-то позвонила Йоханессу, у меня был его номер в адресах.
Когда услышала его голос, я зарыдала в трубку: «Моя мама… Она кричит, как зверь Апокалипсиса…»
–– Скажи адрес, я приеду, жди, – сказал он.
Я сидела рядом с матусей, она непрерывно кричала, а я, обхватив себя руками, раскачивалась из стороны в сторону.
Янек зашел, не постучав, посмотрел на нас и дал маме какую-то таблетку, сказал, что это должно подействовать, это сильное болеутоляющее. И, правда, мама затихла и заснула. Янек дал мне еще две таких таблетки, но сказал, что нельзя давать чаще, чем раз в день. Матуся просыпалась и начинала кричать, я ей давала таблетку, и она засыпала. И я засыпала на диванчике рядом. А после третьей таблетки она уснула и больше не проснулась, не кричала больше. Лежала спокойная такая, даже счастливая, как мне показалось.
Соседка Зося и дядя Кшысь помогли мне с похоронами. Пособие получила, и мама сама денег оставила на свои проводы. Она все приготовила, все лежало в шкафу в красивом пакете. А в другом пакете документы на квартиру, которую она на меня переписала и деньги – мне на житье. Поминки были скромные, соседи пришли, две мамины коллеги с работы, подружки мои. Кася и Лидка после поминок хотели со мной остаться ночевать, думали мне страшно будет одной, но мне наоборот хотелось одной остаться. Я сидела на маминой кровати напротив завешанного черным платком зеркала и тупо смотрела в пол, разглядывала облупившиеся половицы. Не плакала.
День был пасмурный, серый и вечером эта сумрачная серость полезла через окна в комнату, заполняя ее и меня. И вдруг опять без звонка и стука в комнату вошел Янек – Йоханнус. Не говоря ни слова, он сел рядом со мной на кровать. Так мы сидели молча долго, может полчаса. Потом он вдруг повернулся ко мне, снял с моей голову черную косынку и распустил мою косу. И потом он начал меня целовать и трогать везде, и на меня накатило вдруг такое желание, такая жажда – охота, похоть, что я сама на него накинулась. Так мы всю ночь и прокувыркались на кровати умершей матуси, Кровать тряслась так, что с зеркала упал платок и в отсвете уличных фонарей я увидела как в нем отражается какое-то извивающееся чудовище с четырьмя странно сплетенными ногами Мне никогда в жизни не было так сладко, так страшно и так стыдно. Под утро я заснула, точнее впала в обморок, а когда морок меня оставил, обнаружила, что лежу одна, Йоханнуса нет, только записка на столе Call me, moja mała kurvo41. Я слезла с кровати и встала голая перед зеркалом. Моя грудь, и живот и ноги были в синяках засовов и следах укусов, будто всю ночь кто-то бил меня и мучил.
Я позвонила ему уже вечером и стала жить от звонка до звонка, от встречи до встречи, а между встречами просто сидеть и ждать, проедая потихоньку деньги, которые матуся мне оставила. Она обо мне заботилась и с того света, а я даже на могилу к ней не ходила, сидела дома и ждала финского Яна, как бога, хотя он уж скорей дьяволом был, бесом.
