Полина Охалова
Непредвиденные обстоятельства
–– И такая нелепая, нелепая, неприличная какая-то смерть, – причитала Марина сквозь слезы.
–– А Вы откуда знаете, – поинтересовалась Ксения, отстранившись от Марины, и вытирая глаза салфеткой, которую сунула в карман еще в самолете.
–– Мне его племянник, Андрей, сказал. А вы сами-то откуда знаете? – вдруг исполнилась подозрительности собеседница.
Ксения, немного поколебавшись признала, что это ее внук нашел покойного Юрасова и позвал ее, – так что они первые оказались на месте преступления.
–– Преступления? Какого еще преступления? – чрезвычайно удивилась Марина.
–– Да нет, нет, скорее всего несчастный случай, как считают финны. Но все же есть что-то во всем этом странное и подозрительное.
–– А что именно Вы находите странным и подозрительным? – уже как-то напористо стала задавать вопросы Марина.
Ксения Петровна прокляла себя мысленно за невоздержанный язык в самых сильных выражениях. Сама ведь пошла за Мариной, считая ее возможной подозреваемой в убийстве (если вообще тут можно говорить об убийстве), и нá тебе – с ней же пустилась в откровения.
–– Вы что из полиции? Имеете отношение к полиции? – продолжала наседать Марина.
–– Нет, нет, что Вы, я доцент университета, А Вася, мой внук, тот и вовсе школьник, старшеклассник. А Вы, кстати кто по профессии, если позволите полюбопытствовать.
–– Я? – Марина на секунду задумалась, а потом вздохнула и сказала – Я врач. Диагност, если так можно сказать. Ставлю диагнозы задним числом, post mortem11
–– Как так, post mortem? Посмертные диагнозы ставите? Вы что патологоанатом? – догадалась Ксения. – Это Вы значит, в полиции работаете?
–– Нет, я работаю в больнице, но пару раз приходилось участвовать в судебно-медицинской экспертизе.
–– А вот интересно, – загорелась Ксения, – если б Вы, а не мы с Васькой оказались на месте гибели Юры, Вы как специалист могли бы сказать, сам он упал и разбил себе голову или кто-то ему помог.
–– Ну вряд ли я могла бы дать точный и определенный ответ, разве что какие-то предположения высказать. Но что об этом говорить, меня ж там не было, и к телу меня не допустят. Может, его уже и унесли.
–– Это да, – сокрушенно согласилась Ксения Петровна.
Разговор о профессиях и их возможностях они вели уже на ходу, возвращаясь в зал ожидания. Ксения сразу заметила Ваську, который со своего стула на подиуме смотрел на дверь, вытянув голову на длинной шее, как птенец, который вот-вот выпадет из гнезда в ожидании кормящей матери.
При появлении в дверном проеме бабушки, Васька с таким облегчением выдохнул, что кажется даже значительно уменьшился в объемах.
–– Ну ты даешь, бабуленция, – начал возмущаться Васька, как только они приблизились. – Это, знаешь, не айс, так неожиданно и надолго линять куда-то. Я тут чуть кони не кинул, уже всякая херня стала в башку лезть.
–– Сорри, мадам, – вдруг включил вежливого мальчика Васька, заметив женщину, подошедшую вместе с Ксенией
–– Знакомьтесь. Это мой внук Василий!
– Да я поняла уже, – улыбнулась Марина.
–– А это Марина. Как Вас по отчеству?
–– Марина Петровна, но можно и просто Марина.
–– Представляешь, – продолжала Ксения, – Марина Петровна тоже была знакома с погибшим Юрием Юрьевичем.
– Да, была знакома, но очень-очень давно, – уточнила Марина.
–– И, представляешь, она работает патологоанатомом. Жаль, что ей нельзя уже взглянуть на тело Юрия.
–– А фото не проканает? – поинтересовался Васька
–– Какое еще фото? – нахмурилась Ксения? – У тебя фото есть? Ты фотографировал покойника? Ты, может, снимки уже куда-нибудь в Инстаграм или Тик-ток засунул, ах ты мелкий паршивец! – разъярилась Ксения.
Почти двухметровый мелкий паршивец немного сконфузился:
–– Да нет, баб, ты что, дебилоид я что ли. Никуда я их не заслал, а сфоткал сразу, как увидел. Ну так на всякий случай, вдруг че.. В общем решил, пусть будет.
Ксения и дальше продолжала бы возмущаться, но Марина прервала воспитательную работу, сказав: «Покажи фото!»
Глава одиннадцатая
Васька, бросив виноватый взгляд на бабушку, протянул айфон. На фото в странном каком-то потустороннем освещении, которое создавал эффект съемки в темноте со вспышкой, лежал человек, Ноги его казались непропорционально длинными, а голова напротив маленькой и далекой.
–– Это ракурс такой, я сфоткал сходу, откуда стоял, – влез с пояснениями Васька.
Марина увеличила фото. Голова, вывернутая вправо и прижатая затылком к не очень чистому основанию унитаза, заняла весь экран. Глаза были открыты, а рядом валялись, зацепившиеся дужкой за ухо большие круглые, «совиные» очки.
–– Да, тут мало что можно разглядеть. Он стукнулся виском или основанием черепа и довольно сильно. Конечно, можно, наверное, так неудачно упасть, но все же больше похоже на то, что его толкнули, придав хорошее ускорение, что и увеличило силу удара.
–– А я удивилась еще тому, что он лежит на спине. Если б сам поскользнулся и упал, то скорее всего лбом бы стукнулся, ведь так?
–– Ну точно мы с Вами сказать ничего не можем, тем более по фото и без осмотра тела прямо на месте происшествия.
Марина переместила фото так, что весь экран заняли теперь грудь и живот погибшего. Рубашка была перекручена и выбивалась из-под брюк.
–-Тоже выглядит как-то странно, – задумчиво произнесла Марина.
–– Так это… – начал Васька, но Ксения поспешно перебила его:
–– Да одежду как-то сильно перекрутило при падении.
Васька удивленно посмотрел на бабушку, но, видать, что-то уразумев, закрыл рот.
Марина вернула фото в исходный размер, еще раз посмотрела на мертвого ЮрЮра, нелепого, маленького, распростертого на кафельном туалетном полу с головой, прислоненной к унитазу, – тяжело вздохнула и сказала:
–– Чепуха все это – все наши подозрения и диагнозы по фото. Ничего мы не можем доказать, а главное – ничего уже не поправить. Его не воскресишь.
–– Ну если его убили, то тот, кто это сделал, должен быть найден и наказан, иначе совсем несправедливо! – возразила Ксения.
–– И что, мы с Вами займемся поисками преступника что ли? Это ж не в детективе, где надо выбрать из пяти подозреваемых в закрытой комнате. У нас тут сколько потенциальных убийц – под сотню? И еще работники аэропорта, которые входят и уходят, комната в общем-то не заперта.
–-Ну, допустим, из аэропорта сейчас уехать практически невозможно, пока непогода не кончится, – гнула свое Ксения.
–– И что? Вы сейчас начнете допрашивать каждого из этой разноязыкой публики? – ее собеседница устало усмехнулась. – Нет, все это бессмысленно.
Марина как будто на глазах старела за время их разговора, – бессонная ночь, выпитый алкоголь, пролитые слезы сделали свое дело: лицо осунулось, веки нависли и морщины у глаз проступили со всей очевидностью.
–– Я пойду посижу, напьюсь валерианки, может, подремать удастся, – Марина как-то вяло, безнадежно махнула рукой и отошла от них, не попрощавшись.
Васька, немного помолчав, спросил:
–-Я че, баб, ты ей про сумку, которую у покойника сдернули, не захотела рассказать? Думаешь, эта Марина Петровна при делах?
–– Да нет, вроде она ни при чем. Сама горюет. А почему не рассказала, сама не знаю. Сумка эта – наша единственная зацепка. Хотя, – перебила сама себя Ксения, – Марина, конечно, права, чтό мы знаем обо всех этих людях в зале, любой может иметь мотив, о котором мы и не подозреваем. Мы и об убитом-то ничего не знаем. Задача со всеми неизвестными.
Ксения обвела взглядом зал, где часть пассажиров спала или дремала, а остальные сидели, уставившись в телефоны или компьютеры. Кажется, только один читал бумажную книгу. Приглядевшись, Ксения поняла, что читает книгу сидящий неподалеку от них «профессор» всего-то пару часов назад разговаривавший у стойки бара с еще живым Юрасовым, которого она тогда со злой иронией именовала «Совуном». Ксения, пошарив в сумке, нашла очки для дали, нацепила их на нос и разглядела название книги – «профессор» читал недавно вышедший роман Виктора Пелевина.
–– Слушай, Василий, а вот Юрий Юрьевич, покойник то есть, с таким академического вида мужиком у бара тогда по-русски разговаривали?
–– Бабуля, ты уж в деменсухе что ли? Я ж говорил тебе – они шпрехали на немецком. Потому я и не понял ничего. Если б по-русски, я б тебе все содержание предыдущей серии пересказал, а так только усек, что про деньги и проблемы какие-то они трут.
Что ж, всех пассажиров не переподозреваешь, конечно, – права Марина, но вот на этого можно было бы обратить внимание, – снова проснулась в Ксении любопытная Варвара.
–– Интересно: он читает на русском, а с Юрасовым разговаривал на немецком, Странно. Хотя, может, читает хорошо, а говорит плохо, тоже бывает и даже нередко, – вслух высказала свои соображения Ксения.
–– Баб, а, может, он шпион, этот старпер пиджачный? Хотел завербовать нашего покойника, тот не дался и этот вот того и того…
–– «Этот того того, – ну ты и златоуст, Василий! И какие шпионы, какие вербовки в буфете! Насмотрелся всяких сериалов глупейших!
–– Да этих шпионов, может, в реальности побольше, чем в кино.
–– «Ну да. «И сшиты не по-русски широкие штаны. А в глубине кармана патроны от нагана И карта укреплений советской стороны»
–-Прикольно! Это ты че сейчас процитировала?
–-Да это песенка такая была в нашем детстве про коричневую пуговку, Сейчас-то при нынешнем техническом прогрессе зачем карты воровать. Да и кто их с собой таскает?!
–– Ну, может, это не простой шпионаж, а промышленный или там компьютерный.
–– Или, например, бизнес-конкуренция, – вовлеклась в игры воображения Ксения Петровна.
–-Точняк, этот конкурент хотел какие-то секреты у нашего выведать, тот не согласился, тогда немец ему по кумполу заехал и сумку с документами слимонил. Ну или флешка там в этой пидераске была…
–-Василий! – разгневалась Ксения.
–– Ну так называют эти сумочки, если они у мужиков, правда, баб.
–– Не знаю, кто называет, а чтоб от тебя я таких поганых слов больше не слышала! Да и все эти наши версии в общем вполне дурацкие. Будто в литкружке шпионский роман сочиняют.
Васька обиделся, надулся, как мышь на крупу, и демонстративно уткнулся в комп.
Ксения же, несмотря на только что высказанное «фе» продолжала наблюдать за «профессором». Тот книгу в руках держал, а страниц не перелистывал. Задумался о чем-то крепко.
Глава двенадцатая. Рихард.
Когда он был дошколенком, во дворе его дразнили «фрицем». В конце пятидесятых именоваться Рихардом было не слишком комфортно. Но дед в свое время настоял, чтобы внука назвали именем его погибшего закадычного друга – поволжского немца. После переезда в другой город мама стала называть его Артом, а соседи, услышав, подумали, что его имя Артем. Он так и в школе стал представляться. Артем и Артем, Арт. Но, когда отца, который был горным инженером, в 1965 послали на работу в ГДР, имя «Рихард» оказалось как нельзя кстати. Отец работал в совместном советско-гэдээровском предприятии «Висмут», на котором добывали и обогащали уран для советской атомной отрасли – не только мирной, наверное. Но об этом Рихард узнал уже много позже, а тогда ему было 12 лет, и что там отец на работе делал, его интересовало мало. А жизнь в городе Гера на «объекте» (так называли два дома, заселенные советскими специалистами и членами их семей) была просто отличная; Рихард потом не раз думал, что ему довелось пожить почти при коммунизме. Дома всегда была всякая вкусная еда, во дворе – прекрасная насыщенная жизнь: и волейбольная площадка, и городки, и стрелковый тир, а потом и бассейн еще построили. Для детей каких только кружков не было: от балетного до химического. Жены висмутовских специалистов не работали, вот и придумывали, чем себя занять, чтоб не только на кухне колготиться. По воскресеньям всех желающих возили или музеи, или в лес, или в театр – только запиши свою фамилию в список в Красном уголке. Рихардовых ровесников на объекте было пятеро – кроме него еще Серега, Алекс и две девчонки – Лена и Оля. Вообще говоря, детей было во дворе немало, но остальные или мелкота или наоборот, старшие, которые их в свои компании не принимали. В школу ходили в воинскую часть, недалеко, минут двадцать вниз по липовой аллее. Классы небольшие, а в группе немецкого языка и вовсе было только трое учеников. Остальные учили английский. Эту немецкую группу вообще не хотели организовывать, это Рихардов отец настоял – ходил к директору не раз и не два. С ним еще потом дядя Володя Катушев на эту тему «беседовал» и даже, по словам отца, грозился выслать в Союз, если тот будет продолжать скандалить в школе. Катушев был (это тоже Рихард понял только позже) гэбэшником, а походил на героев-богатырей из советских киносказок: кудри русые, глаза голубые, в плечах – косая сажень. А жена его, тетя Зоя, была приземистой, кривоногой, похожей на жабу. И еще орала бесконечно на своих детей. Старшая дочь и младший сын были мамашиными копиями, такие же жабята, зато средняя – Ольга – была красавицей – в отца. И Рихард, и Серега, и Алешка – все были в нее влюблены к бессильной зависти Ленки, которая тоже была ничего, симпатичная, но куда ей до Оли Катушевой! Вспоминая позже свои счастливые объектовские годы, Рихард задним числом предполагал, что жаба-Зоя наверняка женила на себе красавца Кадушева с помощью какой-то затейливой интриги или шантажа. Но тогда его это тоже мало интересовало и вообще непонятно, зачем в его воспоминания пролезло кадушевское семейство – дело совсем не в них. Дело в том, что благодаря настойчивости отца, Рихард очень неплохо выучил немецкий. Кроме школы с ним полулегально занималась папина переводчица – фрау Доротея, а еще время от времени ему удавалось поболтать с немецкими мальчишками, которые играли на пустыре рядом с «объектом». Общение обычно начиналось в того, что пацаны вопили: «Русски свиня!» и пытались убежать, но Рихард кричал им вслед по-немецки что-нибудь примирительное. Иногда они возвращались и удавалось даже вполне дружески побеседовать, хотя такие разговоры родителями не поощрялись (об этом, небось, тоже заботились Кадушев и Ко.). С одним парнем, которого звали хрестоматийно – Гансом, Рихард даже завел приятельские отношения. Ганс очень удивлялся, что Рихарда зовут не Иван, а Рихард.
В Союз возвратились как раз в год окончания Рихардом школы. Он без всякого труда и даже блата поступил на немецкое отделение ЛГУ. Потом в аспирантуре учился, писал диссер по Анне Зегерс, а параллельно и закончил двухгодичные курсы РКИ – преподавания русского как иностранного.
В средине восьмидесятых Рихард Сергеевич Смирнов, кандидат филологических наук, с женой и пятилетним сыном снова очутился в ГДР, недалеко от мест, где он провел детство: он получил должность преподавателя в Йенском университете им. Фридриха Шиллера Тридцать три года, иностранный университет, жена ждет дома с вкусным обедом, сына устроили в немецкий детский садик – жизнь удалась! А впереди маячила возможность выезда на конференции в ФРГ или, чем черт не шутит, в Вену там или Париж!
Но эта «Ода к Радости» играла недолго. Вслед за СССР и в Восточной Германии грянула своя перестройка, начались бесконечные дискуссии, демонстрации, мечты о социализме с приличным лицом, смена власти сверху донизу. Все понеслось и закружилось вихрем. В ноябре 1989 рухнула стена, летом 1990 жители Йены, пьяные от пива и счастья, приклеивали себе на лоб марки ФРГ, которые стали общей валютой, а в октябре Смирновы обнаружили, что живут уже не в ГДР, а в объединенной Германии. Эйфория была невероятная, особенно среди молодых; все устремили взоры вперед и вверх, будто ожидая, что сейчас с общего немецкого неба посыпется манна небесная.
Но университетским пришлось протрезветь раньше многих. Началась «санация» восточных университетов и институтов – вся гэдээровская гуманитарная наука оказалась под подозрением. Одно время даже всерьез рассматривалась идея продать Университет Гумбольдта в Берлине частному инвестору за одну марку, чтоб создать научно-образовательный фонд, который организует обучение по-новому и по-правильному. В Йене тоже заседали комиссии по «чистке», там западногерманские спецы давали политическую и профессиональную оценку каждому местному преподавателю. Обсуждались планы создания «зондерструктур». Речь шла о каких-то особых переходных институциях, но у Рихарда в памяти тотчас же возникали карательные зондеркоманды из советских фильмов про войну. Увольняли пачками. Те, кому было за 40, практически не имели шансов. Рихард помнит, как очень сдержанный, зло-ироничный профессор русского языка Юрген Флинк, владевший русским практически в совершенстве, вдруг зарыдал во время одной из совместных посиделок в гаштете. Его уволили и заведовать кафедрой пригласили молодого профессора из Бохума, который говорил с заметным акцентом и ошибками, но был, с точки зрения комиссии, более благонадежен и прогрессивен. «Какое советское идеологическое влияние они нашли в моих статьях о древнерусском языке, черт побери!» – рычал раньше всегда спокойный Юрген. Уходя из своего рабочего кабинета, Юрген набил три больших картонных ящика разномастными бутылками русской водки, которые привозили ему в течение многих лет советские коллеги. Малопьющий Флинк, иногда «проводил экскурсии по своей Ausstellung im Bücherschrank12, но после увольнения нашел «экспонатам» практическое применение и довольно быстро умер от инсульта. Рихарда не уволили, – русский был популярен, но он почти полностью перешел на уровень преподавателя языковых курсов: кириллический, алфавит, «Это Петя и Коля. Они идут в магазин», «Это Ваня, он живет с Москве, он приветствует перестройку» Но что ж, как немцы говорят ”Dienst ist Dienst und Schnaps ist Schnaps»13.
От застоя в мозгах спасло то, что вторая его бывшая коллега, Кристина, которая занималась современной советской литературой, обладала талантом, как говорят держать нос по ветру или, если опять перейти на немецкий «Mantel nach dem Wind hängen»14. Она быстро поняла, как вписаться в новую жизнь, написала проект про новейшую русскую женскую литературу и заманила в него Рихарда. «Измени своей Анне Зегерс с Кристой Вульф, например!» – с циничным прагматизмом посоветовала Кристина. Мужчина в проекте с феминистским уклоном приносил «бонусные очки», под проект получили хороший грант и не один, и несколько лет Рихард сравнивал «Кассандру» Кристы Вульф с текстами разных старых и новых русских писательниц. Но искренний энтузиазм поклонниц фемкритики Рихард так и не научился разделять, заскучал, как-то завял в этом женском исследовательском цветнике.
Но тут его бывшие друзья и сокурсники, которые стали активно наезжать в Германию, стали звать назад, в новую Россию, в которой, по их словам, открывались невероятные возможности – люди взлетали из грязи в князи не за годы, за месяцы. Рихард засобирался назад на родину. Сын Борис (Бόрис теперь, конечно) к тому времени кончил немецкую школу, поступил в университет в Бремене, и Россию, хоть старую, хоть новую, родиной не считал. Неприятным сюрпризом для Рихарда стало то, что и жена, Лина, отказалась возвращаться. В ходе разговоров и скандалов выяснилось, что у жены давно уже роман с бизнесменом из Австрии, и она хочет развестись с Рихардом и уехать в Вену. Что-то такое Рихард подозревал, конечно, они уже давненько с Линой плыли разными курсами, но элемент неожиданности в таком развороте сюжета все же был, конечно.
Годы в Питере и Москве в начале нулевых вспоминать – это отдельная история. Мотался между Россией и Германией, иногда ему казалось, что он в самолете больше времени проводит, чем на земле. Женился на Бетине – она была культурологом и куратором выставок. Таскала его постоянно на всякие перформансы и инсталляции. Ленд-арт, стрит-арт, диджитал-арт…
Однажды сидели на перформансе, где на сцене пятеро крепких мужиков два часа скрепером прикрепляли один к другому куски белой бумаги. Рихард так измаялся, что его буквально затошнило. А Бетина была в восторге! «Ты не понимаешь, это же гениально. Они сделали искусством то, что так трудно уловить – скуку! Они заставили тебя пережить это так интенсивно, что тебя даже затошнило. Нет, гениальные ребята!» В этот момент Рихард понял, что ему и на перформансы ходить не надо: это интенсивное чувство скуки он давно уже испытывает рядом с женой, несмотря модные выставки, фуршеты и бесконечные разговоры на английском. От Бетины ему осталась на память фамилия. Рихард Обермайер звучало солиднее, чем Рихард Смирнов. Кстати, Борька его тоже взял фамилию второй жены, ему надоело отвечать, не из тех ли он Смирновых, которые претендуют на бренд Smirnoff. Теперь Боря–Boris Mehls, бывшая жена, с которой он давно потерял всякую связь, зовется Lina Holzer, а сам он Herr Richard Obermeyer15.
А Herr Boris Mehls раскрутился хорошо. Помог отцу купить небольшой домик в деревне недалеко от Дрездена, но не только из родственных чувств. Рихард ему много помогал как посредник, эксперт и переводчик в делах с российскими партнерами.
Но уже несколько лет Рихард живет жизнью немецкого филистера-пенсионера. Соседи и не знают, что он русский, да немного он с соседями и общается; так, когда выводит своего пса на прогулку, перекинется парой слов с другими собачниками. У Бориса начались проблемы, бизнес с русскими пошел наперекосяк, с отцом ему вести праздные разговоры некогда. Пару месяцев назад Рихард, совсем заскучав, сам поехал к сыну, но посидеть-поговорить, как он мечтал, не удалось. Чтоб чем-то занять некстати нагрянувшего фатера, Борис пригласил его на встречу с партнерами. Сидели в старинной пивнушке, говорили по-немецки и все о делах. Но потом большинство гостей разошлись, остались только носатый русский из кампании «Астра плюс», новый молодой помощник Бориса Петер или Петя – из русско-немецкой семьи и его дама. Юрий из «Астры» выпил к концу посиделок прилично и вдруг разговорился, пустился в воспоминания о своей пацанской питерской юности, о диком бизнесе девяностых, когда перли вперед, пока живы, и страшно было затормозить или хотя бы оглянуться. Питер слушал вполуха из вежливости, девушка не отрывалась от телефона, а Рихард вдруг почувствовал такую ностальгию что почти задохнулся, будто прострел испытал, только не в пояснице, а в душе. На каждое воспоминание носатого русского у него наплывало свое. Юрий заметил что-то, мотнул головой в его сторону, спросил пьяно:
–– А ты, немчура, что тут с нами сидишь скучаешь, ни хрена ведь, геноссе, не понимаешь!
–– Я понимаю,» – вдруг выговорил Рихард по-русски.
–– А-а, ты видать, как я в немецком: точно умный кобель – понимает многое, а сказать может только «гав-гав».
Рихард оценил самоиронию носатого, тот говорил по-немецки сносно, с ошибками, с акцентом, но мог вести беседу, особенно деловую.
–– Давай еще по одной, Херр…как тебя?
–-Обермайер. – напомнил Рихард и испытал вдруг страшное искушение совершить, как теперь говорят, каминг-аут, признаться, что он не немец никакой, что половина его жизни – лучшая половина – прошла в России, что он привык к своей немецкой натуре как к очень удобному, по росту, пальто, но иногда в этом пальто ему невыносимо душно и тяжело, хочется разоблачиться хотя бы до рубахи, которую можно «по-русски рвануть на груди».
Рихард подумал, вдруг, что давно, да, наверное, с отроческих лет, ни с кем не дружил, хотя приятелей, знакомых, соратников вокруг полно было, – а сейчас и они все куда-то сгинули. Он поймал себя на дурацком, детском желании сказать этому носатому Юрию – «Давай дружить!» Конечно, никаких идиотских предложений он делать не стал, выходить из своего немецкого «пальто» и полосовать на себе рубаху тоже не решился, а ограничился неопределенно-вежливой улыбкой. Юрий тоже пришел в себя, прекратил откровенничать и отодвинул рюмку. Все встали и разошлись по домам.
На следующее утро Рихард уехал, но о носатом очкастом русском вспоминал часто, самому смешно – будто в юности девушку мечты встретил, типа, в поезде, а адреса не взял, вот тоска и душит. Адрес Юрия, конечно, у Борьки был, но разве можно написать практически незнакомому человеку: «Помните, в гаштете с Вами сидел некто Обермайер. Так вот я не немец, а русский, я к Вам испытываю немотивированную симпатию и хотел бы дружить по переписке». Ясно, что, получив подобное письмо, Юрий только посмеялся бы над фриком вместе с коллегами и отправил послание в мусорную корзину.
Вот потому Рихард неимоверно обрадовался, когда при посадке в самолет увидел Юрия. Решил, что утром перед приземлением или в Хельсинки, где у него пересадка, подойдет, напомнит о себе, а там уж как получится. А тут вдруг эта гроза и остановка в Турку.
Юрий вспомнил его, и, кажется, не без удовольствия согласился выпить по рюмке. После дежурных вопросов: Как жизнь? Как бизнес Юрия? А как бизнес Бориса? и дежурных ответов, вдруг по какой-то неожиданной кривой попали на спортивную тему. И тут выяснилось, что они оба болельщики – и не какого-то там банального футбола, а оба фанатеют от волейбола. Заговорили о последнем Кубке ЕКВ. Рихард сокрушался, что «Берлин Ресайклинг» проиграл в четвертьфинале итальянцам, Юрий возражал, что и поделом, что «Третино» явно сильнее было. Рихард, защищая любимую команду, стал доказывать, что у немцев сейчас много проблем, а дело все в деньгах – спорт денег стоит, все сейчас денег стоит. Было видно, что Юрасову не хватает знаний немецкого для обсуждения деталей, Рихард твердо решил, что вот сейчас он сделает признание и они перейдут на родной язык и наговорятся досыта. Юрий, извинившись, вышел в туалет, а Рихард стал мысленно репетировать, как он огорошит Юрасова, когда тот вернется. Но Юрий будто сквозь землю провалился. А ту вдруг свет погас. Посидев еще немного и, устав ждать, разочарованный Рихард с фонариком пробрался на свое место, а потом вдруг началась какая-то суета у входа в туалет, по радио стали вызывать Андрея Юрасова, Рихард подумал, что ошиблись с именем, но, привстав, увидел, как к инфоцентру направился не Юрий, а молодой человек, который сидел с ним рядом в самолете. Молодые девицы, сидевшие по соседству, куда-то убежали, возвратившись, начали бурно по-английски обсуждать, как ловчее сообщить всему миру соцсетей о том, что они тут застряли в Турку и какой-то чувак прямо в туалете kick the bucket16. Жаль сфоткать удалось только издали, неразборчиво. Но все равно – новость же, грех такую не лайкнуть. Девицы были очень возбуждены и веселы, а Рихард понял, что они говорят о Юрии, что он и есть этот чувак, который «сыграл в ящик» Черт возьми, до чего нелепо-то все! Не поговорили…
Глава тринадцатая
Ксения сидела и от нечего делать продолжала изучать задумавшегося «профессора». Васька вяло полистал ленту в телефоне, а потом встал и, бросив: «Схожу на разведку!», решительно начал пробираться между стульями. Ксения хотела ухватить его за рукав куртки, но не успела. Василий приблизился к профессору и как бы ненароком задел книгу, которую тот продолжал держать в руках. Пелевин свалился на пол, «профессор» и Вася одновременно наклонились, едва не столкнулись лбами и обменялись какими-то фразами. Еще некоторое время они поговорили, а потом оба встали и направились к месту, где сидел бледный и удрученный Андрей Юрасов, постояли там втроем. «Профессор» остался рядом с Андреем, а Василий вернулся к бабушке, которая уже ерзала на стуле от нетерпения и тревоги за внука.
–– Ну что разведал, Штирлиц! Ты на каком языке с ним говорил-то?
–– Да чувачок русским оказался, прикинь! Я ему типа: «Извините, уронил Вашу книгу нечаянно», а он такой: «Ничего-ничего, я понимаю, все устали и раздражены». Я ему: «Да, еще этот случай с мужиком в туалете не прибавил оптимизма», а он такой: «А что произошло?» Я ему: «Так мужик какой-то там в сортире помер. Да Вы вроде с ним разговаривали тут в баре» Он такой: «Юрий? Он умер? Как? Почему?» Я ему: «А Вы друг его что ли? Вон его племянник сидит, Андрей, он, наверное, знает про дядю». Ну пошли к Андрею, тот представился Рихардом Отермайером, Обермайером, не расслышал точно, и стал Андрея пытать, что и как. Сказал, что знал Юрия, ценил-уважал, теперь весь в трауре, типа, поверить не в силах и все такое».
–– Русский, значит, – задумчиво произнесла Ксения Петровна. –Хм, а почему тогда они с Юрием по-немецки разговаривали?
–– А я знаю? Перед Юрием твоим он немца корчил, а теперь на фиг ему прикидываться? Баб, ты как считаешь, мог это Рихард твоего другана замочить?
–– Вася, но нельзя же так – «другана», «замочить». Ты ж не в стрелялки играешь, человек умер и хороший человек. Имей уважение все-таки.
–– Ну ладно, баб, сорян! Мог этот хмырь убить Юрасова? Он же у буфета сидел, совсем от туалета близко—быстренько зашел, толкнул, эту педе…, ну сумку эту сдернул и на свое место пролез.
–-Но мы-то с тобой тоже рядом сидели, вроде не слышали, как кто-то до тебя в туалет проходил.
–-Да мы ведь не сидели тогда на стреме, могли и не засечь. Ты Марину эту Петровну тоже подозревала, тогда не говорила, что вот, как же мы не услышали и все такое.
–– Все возможно, но Рихард-то даже не субтильная Марина, а высокий, крупный мужчина, как он мог мимо нас мышкой проскользнуть? Хотя если никто не заходил в туалет до тебя, то значит все мы нафантазировали насчет убийства, и Юра все же сам упал и разбил голову.
–-Ага! А сумка куда делась? Улетела, как эти куры безголовые что ли?
–-Да, это загадка. Ты-то точно ее не брал?
Васька аж покраснел весь и задохнулся от возмущения:
–– Ну бабуля, ну баба Ксеня, ну я даже…, – видно было, что он еле сдерживается, чтобы не сказать что-то совсем нецензурное.
–– Ну ладно, ладно, прости, старуху, не сердись, ерунду ляпнула, извини, извини дорогой, – Ксения положила внуку руку на плечо, Васька дернул плечом, засопел, – но уже примирительно, отворачиваясь от бабушкиных ласк.
–-Бабуль, смотри-ка, к Андрею и Рихарду этому еще Марина подошла, ну та, которая трупы потрошит. Там у них прям клуб знакомых покойника.
–– Наверное, и нам надо в этот клуб вступить, – приняла решение Ксения Петровна.
В это время по радио объявили, что в связи с длительной задержкой рейса, авиакомпания предлагает пассажирам скромный горячий ланч, который накрыт в соседнем зале. Все встали со своих мест, задвигали стульями, зашаркали ногами, устремляясь к заветным столам.
