Полина Охалова
Непредвиденные обстоятельства
Однажды он пришел очень поздно вечером, почти ночью и сказал: «Ну что, Агно (так он меня почему-то называл) похоти ты уже попробовала. Наелась уже? Сыта? – спросил, как всегда скаля зубы.
–– Я покачала головой.
–– Вот то-то – похоть, она ненасытна. И смерть ненасытна. Хочешь теперь смерти попробовать?
–– Я опять испуганно закачала головой.
–– Да не бойся, предлагаю только заглянуть к ней, поздороваться и назад. Хочешь?
–-А как это?
–– Пойдем со мной, увидишь и, если захочешь, сама попробуешь. А ты захочешь, моя курва, я знаю.
Я, конечно, пошла за ним, как коза на веревке. Или овца. Или овце веревки не надо, сама идет?
Мы пришли в какой-то полуподвал, там на топчанах сидели уже два парня и девушка. У каждого был пакет целлофановый. Один парень надел пакет на голову, а другой сзади его закрутил и держал до тех пор, пока первый не начал руками махать и пытаться пакет скинуть.
–-Подожди еще секунд 20, – скомандовал по-английски Янек.—Все отпускай. Тот, кто держал, отпустил руки, и первый сдернул пакет. Он был бледен до синевы, с выпученными глазами и дышал ртом, как рыба, выдернутая на берег.
Подождав немного, Янек спросил:
–– Ну как?
–– Кааайф! –выстукивая дробь зубами, произнес парень. Потом он поменялись ролями и все повторилось. Следующей на очереди была девушка. Как ее звали, я не знала, никто из нас своего имени не назвал. Янек надел ей на голову пакет и показал мне, как надо скрутить сзади концы и как держать крепко двумя руками. Я вцепилась в пакет и зажмурила глаза. Открыла их, только когда услышала команду Янека: «Отпускай!»
Я с трудом разжала пальцы и не сразу смогла их разогнуть. Девушка сняла пакет с головы, но вдруг стала валиться навзничь и упала прямо к моим ногам лицом вверх. А лицо у нее было бледно-голубое и глаза закатились так, что я сверху видела лишь белки. Смотреть на эти белые глаза на голубом лице было так страшно, что я закричала. Янек закрыл мне рот ладонью и приказал:
–– Замолчи, дура! Сними свою кофту, дай мне!
–– Зачем? пробормотала я.
–– Снимай живо!
Я протянула ему кофту, он свернул ее, положил под шею дивчинке. Присел рядом, проверил пульс и начал делать искусственное дыхание. Мы с пацанами стояли, как истуканы, и смотрели на все эти его манипуляции. Мне казалось, что цвет лица девушки становится более человеческим и что она начинает дышать. «Ее как зовут?» —шепотом спросила я у парня справа. «Бася», – еле слышно ответил тот.
Янек еще несколько минут давил Басе на грудь и пытался вдохнуть в нее жизнь своим ртом. Но потом распрямился и сказал:
–-Все, Another one bites the dust42
–-Что? – переспросил один из парней
–– To koniec, bro43 – сказал Йоханнус по-польски.
–– И что теперь делать? – сдавленным голосом спросил другой парень.
–– Ну что делать? – довольно спокойно ответил Янек. – Вынесем ее на улицу, и кто-то из вас вызовет скорую. Скажет, что шел, а тут девушка лежит.
–– Но ведь сразу поймут, что она задохлась, что ее задушили, – прошептала я.
–– Нет, она ведь жива была после пакета. Думаю, у нее сердце слабое было или что-то в этом роде. В общем смерть от естественных причин. Кто из вас ее «найдет» и позвонит?
Мы все трое промолчали.
–– Понятно, – оскалился Янек. – Смелые ребята. Ну помогите хотя бы вытащить ее в подъезд, а лучше бы на улицу. Агно, иди посмотри, чтоб никого не было.
Дом был небольшой, полу расселённый, на лестничной клетке внизу была только одна квартира, в которой никто уже не жил. Да и стоял дом в тупике, немного на отшибе. Так что парням удалось вынести бедную Басю на улицу без свидетелей.
–– Камер тут тоже нет, я проверял, – обнадежил Янек. – Идите теперь прочь, бравые ребята.
Пацаны, имен которых я так и не узнала, быстро пошли прочь—в разные стороны.
–– И ты иди, – сказал Ян, – Call me, moja mała kurvo.
Я пошла прочь на негнущихся ногах, потом побежала. Бежала и думала – ведь это я убила Басю, я держала этот проклятый пакет и глаза закрыла, даже не смотрела, как она там.
Я долго не могла попасть ключом в замок. Зайдя в дом, я села на матусину кровать, которая пропахла смертью и похотью, и тут меня вырвало прямо на подол платья. Я стянула с себя платье и все остальное, стянула белье с постели, завернула все в узел и снесла на помойку. Потом я собрала в сумку самые нужные вещи, достала из комода оставшиеся деньги, взяла мамин золотой кулон с камушком, который, кажется, мой исчезнувший отец ей подарил, нашла паспорт и другие документы, закрыла дверь на ключ и отправилась по ночному городу на вокзал пешком.
Я уже знала, что собираюсь сделать – я сяду на поезд в Катовице. Там, как недавно говорила Лидка, люди из Ryanair-а набирают девчат в школу стюардесс. Учат на stefka44 и совсем бесплатно. Требуется только хороший английский. А не получится, попробую еще что-то. Главное убежать подальше от этого финского дьявола, от этой проклятой кровати, пахнущей похотью и смертью, от мыслей о полуподвале и белоглазой Басе.
У меня все получилось. Я стала стефкой, через какое-то время вернулась в Томашув и продала квартиру. Живу теперь недалеко от Гданьска, летаю. Машину купила. А парня никак не заведу, хотя, кажется, один появился на примете. Я почти смогла забыть проклятого Янека и полуподвал с мертвой Басей.
И надо же случиться этой дурацкой буре. Летели себе в Хельсинки, следующий мой рейс был в Гданьск, я строила планы на несколько дней отдыха. А сели в этом растреклятом Турку. Я повезла тележку со снаками для раздачи пассажирам и вдруг увидела за барной стойкой того самого злочастного Янека-Йоханнуса. Он, кажется, даже ничуть не изменился. Такой же стройный, с темно-коричневым ежиком волос – даже прическу не сменил. И скалился также. Я как увидела его, у меня ноги стали ватными, и я не могла от него оторвать глаз. Мне показалось, правда, что он меня не узнал. Я-то повзрослела, причёска у меня другая, никакой, конечно, косицы и вообще я теперь блондинка. Ну и форма очень меняет, маскирует. Так что я уже думала, что обошлось.
Но несколько часов спустя, я вышла покурить на улицу и вдруг сзади кто-то положил руку на плечо, и я услышала его голос:
–– Ну здравствуй, маленькая курва. Сбежала тогда, бросила своего дружка? Может, и забыла? Но я не забыл, все помню. Все. И вспоминаю тебя.
Я пыталась сдержать дрожь, пыталась убеждать себя, что он ничего мне сделать не может, что я вполне могу просто повернуться и уйти, сказав, что он обознался, что знать я его не знаю.
Но чувствовала, что нет, не могу – что я снова чувствую себя мухой в паутине или овцой, которая пойдет на убой и без веревки.
–– Да ты не бойся, Агно, я не буду просить тебя, например, провезти несколько пачек таблеточек, таких, как когда-то давал твоей мамочке. А таблеточки есть и даже рецепт имеется. Нет ничего легче, чем узнать, где ты летаешь и когда, встречать тебя и провожать. Могу, могу держать тебя, как рыбку на крючке. Но я стал старый и мирный, потому у меня к тебе одна просьба и самая простая – возьми вот эту сумочку, положи себе в чемоданчик и выброси в Хельсинки в любой мусорный бак. Вот и все.
–– А чья сумка? Это того пана, который в туалете голову разбил? Это ты его? – я засунула в рот кулак, чтоб не закричать. – Ты его убил и ограбил?
–– Да что там грабить-то было? В сумке лекарства с рецептами да зубная щетка. Да не бойся ты, я все эти бумажки с его именем порвал и выбросил, и лекарства выбросил, там ничего в сумке нет. Можно было бы и ее здесь выбросить, да вдруг наши полицейские идиоты все же начнут расследовать, копать, зачем оставлять им лишнее.
–– Так ты его убил? Зачем? Почему?
–– Да не убивал я этого длинноносого козла. Он просто под руку подвернулся, сам напросился. Я ведь пишу, ну то есть книги пишу, – помнишь ведь про мой план стать писателем. Забил на это говенное HR. Но эти задроты в издательствах и говнюки, которые гранты раздают, ни хрена не понимают в литературе. Им легко скормить всякое дерьмо, но я дерьмо не пишу. Вот приходится подрабатывать. Обслуживаю тут мудаков. Место спокойное, а сегодня навалило придурков полный зал. Этот русский хмырь сидит, качается на стуле, на скверном немецком с другим идиотом беседует. Пузо вываливается, плешь отсвечивает, в мозгах две извилины. И он мне: «Подай, поднеси, налей, братец». А сам чистый Федор Павлович, хоть очки нацепил, как у Джона.
–-Федор Павлович? Карамазов что ли?
–– Да ты никак прочитала Достоевского, киска? Хвалю, усвоила уроки. Ну вот этот очкастый Федор Павлович пива приказал налить, а сам в туалет пошел отлить. А тут свет погас. И я, веришь ли, крошка, сам не знаю почему, пошел за ним, вошел через служебную дверь из бара. Он мочился, даже дверь толком не закрыв. Я толкнул дверь и вошел, а он повернулся, и застегивая штаны, выматерил меня по-русски и рожу перекосил презрительно. Такая злость меня охватила, такое омерзение и к роже его, и пузу, которое вывалилось в полурастегнутые штаны, и к этому гадостному русскому языку, что я толкнул его в грудь со всей силы. Он хрясь башкой об унитаз и затих. И я, моя сладкая, не стал ему искусственное дыхание рот в рот делать, как той бедной птичке в подвале. Сумку сдернул и назад, тем более, уже кто-то к туалету подходил. А в сумке мышь на аркане, даже кошелька с кредитками не было или паспорта. Нелепо чувак сдох, но туда ему и дорога.
Я слушала его с ужасом, понимая, что возьму я эту сумку, сделаю, как он велит, вернусь в свой Гданьск и снова он будет ко мне в сны приходить и зубы скалить, все снова начнется, нет мне спасения.
Глава семнадцатая
Ксения аж вспотела, взволнованная догадкой про бармена.
–– Вась, а если это он, то почему он Юрия убил, какой у него-то был мотив? И как он в туалет зашел так, что мы и не заметили?
–-Баб, а, может, у них там в баре есть свой проход в сортир, надо бы проверить. А насчет мотива – хрен его знает. У нас же про этого халдея инфы по нулям. Но надо к нему присмотреться.
Но присмотреться они не успели, потому что в это время по радио объявили, что, к счастью для всех, погодные условия улучшились настолько, что они могут вернуться в самолет и продолжить рейс до Хельсинки. Все радостно зашевелились, потянулись к выходу. К Андрею подошел высокий финн и что-то сказав, остановился чуть поодаль. Юрасов-младший отключил и убрал в сумку компьютер и стал натягивать пальто. Ксения быстрым шагом приблизилась к нему, попрощалась, напомнила про то, что он всегда может обратиться за помощью к ее дочери и зятю, и, немного поколебавшись, обняла. Вслед за ней подошли попрощаться Рихард и Марина. Васька тоже пожал руку и даже вполне человеческим языком пожелал скорейшего разрешения проблем. Андрей взял одной рукой за ручку свой чемодан, другой рукой – чемодан покойного дяди и поплелся вслед за высоким финном. У выхода он еще раз оглянулся через плечо. Марина и Ксения помахали ему. Ксения Петровна прижала руку к уху – типа –«звони, если что», и тут же застыдилась этого дурацкого жеста. Еще бы рукой по невидимой бумажке стала водить – как делали раньше провожающие, поспешая за уходящим с перрона поездом.
В самолете Ксения потеряла из виду и Рихарда, и Марину. После посадки тут же раздался звонок и Катерина своим привычным бодро-оптимистическим тоном поведала, что они с Игорем давно уже тут ждут, томятся, давайте вы с Васькой быстрее двигайтесь, чтобы за лишний час парковки не платить. Лавируя в толпе, Ксения Петровна с Василием почти побежали к выходу.
В машине по пути в Тампере обсуждали капризы погоды, Катерина с бесконечными подробностями рассказывала о том, как они проводили время в хельсинском отеле, где все было хорошо, только матрасы неудобные, соседи за стеной шумели и лампочка в прикроватном светильнике мигала. А денег-то отель стоил немаленьких, да и найти было нелегко подходящий, наверное, многие неожиданно застряли. Непредвиденные обстоятельства.
Ксения Петровна почти не слушала дочь. Она думала о том, как непредвиденные обстоятельства свели ее с кратким дружком юности, с другими людьми; как все оказалось неожиданно и странно связано и переплетено. И для всех это было приключением, остановкой в пути, а для Юры – концом всего и таким нелепым. Как хрупка человеческая жизнь, как ничего мы не знаем о других, да и о себе самих, а все выдумываем, сочиняем какие-то истории, и убеждаем себя, что это-то и есть правда. Все надеемся на лучшее, верим, что будущее будет, что придет Волшебник, скажет: «Снип-снап-снурре, пурре баззелюре!» и все наладится.
--
