С. Т. Джоши
Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2
В особняке мужчина начинает рассказывать об одном из своих «предков», который занимался неким колдовством, а научили его этому жившие в том районе индейцы. Позже он взял и отравил их, напоив испорченным ромом, так что добытой у них секретной информацией теперь владел только он. Какова же природа этих знаний? Мужчина подводит рассказчика к окну, сдвигает шторы, и взору волшебным образом открывается идиллический сельский пейзаж – естественно, это Гринвич образца восемнадцатого века. Рассказчик ошеломленно спрашивает: «И далеко ли вы можете – и осмеливаетесь – дойти?» Его собеседник с презрением задвигает шторы и на этот раз показывает ему картину будущего:
«Я увидел, как в небе летают непонятные существа, а внизу под ними раскинулся отвратительный мрачный город, где полно громадных каменных башен и нечестивых пирамид, яростно стремящихся ввысь, к луне. В бесконечных окнах сияли дьявольские огни. И, с ужасом глядя на все зависшее в воздухе, я заметил жителей этого города, желтокожих и косоглазых. Они были одеты в мерзкие оранжево-красные платья и безумно плясали под лихорадочный бой барабанов, непристойный грохот ударных и сумасшедший стон приглушенных труб, чьи неустанные завывания то нарастали, то спадали, будто грешные волны асфальтового океана».
Конечно, и здесь присутствует доля расизма – под «желтокожими и косоглазыми» жителями Лавкрафт, скорее всего, имел в виду азиатов, которые, вероятно, либо просто захватили город, либо (что, по мнению Лавкрафта, еще хуже) проникли в него путем кровосмешения с белыми, однако образ в любом случае получился мощным. Подозреваю, что эту идею он взял из плутовского романа Лорда Дансени «Дон Родригес, или Хроники Тенистой Долины» (1922), в котором Родригес вместе со спутником совершает нелегкий подъем в гору, чтобы добраться до дома волшебника, где в окнах попеременно показываются картины прошлых и будущих войн (в том числе и ужасы Первой мировой войны, далекие от средневекового периода, в котором происходят события романа)82.
Если бы на этом Лавкрафт и закончил, рассказ получился бы удачным, однако он опрометчиво добавил концовку в духе бульварных романов: духи убитых индейцев явились в виде черной слизи и унесли с собой старика (который, естественно, и оказался тем самым «предком»), а рассказчик нелепым образом провалился через несколько этажей здания и попал на Перри-стрит. Лишь спустя несколько лет Лавкрафт научится сдерживать себя и не «украшать» произведения подобными банальностями.
Заключительные строки рассказа также интересны с автобиографической точки зрения: «Куда он исчез, мне неизвестно, а сам я отправился домой к чистым новоанглийским улочкам, где по вечерам дует ароматный ветер с моря». Томаса Малоуна из «Кошмара в Ред-Хуке» послали в отпуск в Чепачет, штат Род-Айленд, чтобы он оправился от перенесенного шока, здесь же рассказчик навсегда возвращается в собственный дом, и это крайне жалкий пример счастливого конца. Тем не менее рассказ «Он» нельзя не считать очень мощной историей – тут и мрачная задумчивая проза, и апокалиптические видения безумного будущего, и мучительный крик души самого Лавкрафта.
В начале октября Фарнсуорт Райт взял рассказ в журнал (вместе с «Кошками Ултара»), и «Он» появился в Weird Tales за сентябрь 1926 года. Как ни странно, на тот момент Лавкрафт еще не отправил Райту «Заброшенный дом», а когда это все-таки произошло (вероятнее всего, в начале сентября), в публикации было отказано: Райт считал, что завязка истории слишком затянута83. Лавкрафт никак не прокомментировал случившееся, хотя до этого в Weird Tales принимали все его произведения, да и Фарнсуорт отказал ему в первый раз (правда, далеко не в последний). Говард упоминал о том, что перепечатал для Райта несколько более ранних рассказов и отправил одну партию в конце сентября, а вторую – в начале октября. Райт также хотел издать сборник историй из Weird Tales, куда вошел бы рассказ «Крысы в стенах»84, но из этой затеи ничего не вышло. Одна книга все же увидела свет – это был сборник «Лунный ужас» с произведениями А. Г. Бирча, Энтони М. Рада, Винсента Старретта и самого Райта (из ранних номеров Weird Tales), опубликованный издательством «Попьюлар фикшн». С коммерческой точки зрения задумка провалилась, поэтому больше никто не брался издавать подобные книги.
На одном только рассказе «Он» Лавкрафт не остановился. В среду, двенадцатого августа, встреча Клуба Калем продлилась до четырех утра, после чего Лавкрафт сразу отправился домой и набросал «сюжет для нового рассказа… или, возможно, повести» под заголовком «Зов Ктулху»85. Хотя он с уверенностью заявлял, что «написать саму историю теперь уже будет нетрудно», одно из важнейших в его творчестве произведений появится лишь через год. Немного грустно наблюдать за попытками Лавкрафта оправдаться перед Лиллиан за постоянное отсутствие работы: он предполагал, что такой длинный рассказ «обязательно принесет ему достойную оплату»; прежде почти то же самое он говорил про задумку повести или романа о Салеме: «Если его примут, то я получу неплохую сумму»86. Складывается впечатление, что Лавкрафт отчаянно старался убедить Лиллиан в том, что не проматывает ее (и Сонины) деньги, несмотря на безработицу и регулярные посиделки в кафе с «ребятами».
В августе Ч. У. Смит, редактор Tryout, подкинул Лавкрафту еще одну идею для сюжета, которую Говард изложил в письме к Кларку Эштону Смиту: «…гробовщик оказывается заперт в деревенском склепе, когда по весне начинает выносить накопившиеся за зиму гробы для захоронения, и чтобы дотянуться до окошка и выбраться, он ставит гробы один поверх другого»87. Звучит не очень многообещающе, и поскольку в тот период Лавкрафт все же решился написать этот рассказ, пусть даже с добавлением элемента сверхъестественного, можно сделать вывод о том, что в атмосфере Нью-Йорка его воображение отчасти истощилось. Написанный восемнадцатого сентября «В склепе» уступает рассказу «Он», но при этом он не так плох, как «Кошмар в Ред-Хуке». Он просто посредственный.
Джордж Берч – небрежный и толстокожий гробовщик из Пек-Вэлли, вымышленного городка где-то в Новой Англии. Однажды он оказывается заперт в склепе, где хранятся гробы для весеннего погребения (зимой земля слишком твердая): дверь захлопнулась от ветра, и ржавую щеколду заклинило. Берч понимает, что есть только один способ выбраться из склепа – сложить восемь гробов друг на друга пирамидой и вылезти через фрамугу. Хотя двигаться он вынужден в темноте, Берч уверен, что поставил гробы как можно более устойчиво и что на самый верх он поместил крепкий гроб низкорослого Мэтью Феннера, а не тот хлипкий, что предназначался для Феннера, но куда он все-таки положил высокого мужчину по имени Асаф Сойер – мстительного человека, который при жизни никогда Берчу не нравился. Поднявшись на «миниатюрную Вавилонскую башню», Берч видит, что ему нужно выбить несколько кирпичей вокруг фрамуги, иначе не пролезть. В процессе он проваливается ногами внутрь верхнего гроба с его гниющим содержимым. Берч вдруг чувствует сильную боль в лодыжках и думает, что, скорее всего, зацепился за расшатанные гвозди или посадил занозу, но ему все же удается выбраться наружу. Идти он не в силах, так как его пяточные сухожилия перерезаны. Берч доползает до кладбищенской сторожки, и его спасают.
Позже доктор Дэвис с тревогой осматривает его повреждения и отправляется в склеп, где узнает всю правду: Асаф Сойер не умещался в гроб Мэтью Феннера, поэтому Берч, недолго думая, отрезал ему стопы. Правда, он не ожидал, что Асаф сумеет отомстить. Раны на щиколотках Берча – это следы от зубов.
Получилась банальная история о сверхъестественной мести в духе «око за око». Кларк Эштон Смит доброжелательно отмечал, что «В рассказе „В склепе“… чувствуется реалистичная мрачность Бирса»88. Да, возможно, он и написан под влиянием этого автора, однако сам Бирс ничего настолько простого не сочинял. Лавкрафт пытается работать в более грубом, разговорном стиле и даже хитроумно заявляет: «Даже не знаю, с чего начать повествование о Берче, ведь я не мастер рассказывать истории», но успеха не добивается. И все же этот рассказ очень нравился Августу Дерлету, поэтому его можно найти во многих сборниках «лучших» произведений Лавкрафта.
Сразу после написания рассказ ждала не самая приятная судьба. Лавкрафт посвятил его Ч. У. Смиту, «который подсказал основную задумку», и история появилась в журнале Смита Tryout за ноябрь 1925 года. Тогда он в последний раз разрешил опубликовать новый рассказ (еще не получивший отказ в профессиональных изданиях) в любительском журнале. Лавкрафт, конечно, пытался пристроить «В склепе» в тот же Weird Tales, куда он в принципе неплохо подходил благодаря малому объему и мрачной атмосфере, однако в ноябре Райт его отверг. Причину отказа Лавкрафт посчитал довольно любопытной: «настолько жуткий, что не пройдет цензуру в Индиане»89. Как поясняет Лавкрафт в более позднем письме, редактор намекает на рассказ Эдди «Возлюбленные мертвецы», который был запрещен: «Отказ Райта [напечатать „В склепе“] был полной бессмыслицей – сомневаюсь, что он вызвал бы возражения каких-либо цензоров, но после того, как сенат штата Индиана запретил „Возлюбленных мертвецов“ бедняги Эдди, Райт без конца паникует по поводу цензуры»90. Тогда шумиха вокруг рассказа «Возлюбленные мертвецы» (которая, возможно, в 1924 году помогла «спасти» Weird Tales) в первый, но отнюдь не в последний раз негативно сказалась на Лавкрафте.
Впрочем, Говард получил от Райта и хорошую новость. Судя по всему, Лавкрафт прислал ему на оценку рассказ «Изгой», который уже пообещал для журнала У. Пола Кука Recluse, задуманного примерно в сентябре91. Это произведение так сильно понравилось Райту, что он начал выпрашивать у Лавкрафта разрешение на ее публикацию. Говард сумел договориться с Куком, и где-то к концу года Райт принял рассказ в Weird Tales. «Изгой» вышел в номере за апрель 1926 год и стал знаковым событием.
Остаток года Лавкрафт занимался различными мероприятиями, связанными с Клубом Калем, принимал гостей из других городов и в поисках чудесных старинных местечек совершал поездки в одиночку. К тому времени он уже успел повидаться с некоторыми знакомыми: в апреле на несколько дней приезжал Джон Рассел, его бывший враг по Argosy, ставший близким другом, а в начале июня на пару дней заглянул Альберт А. Сэндаски. Восемнадцатого августа приехала супруга Альфреда Галпина, француженка, на которой тот женился годом ранее, пока жил в Париже и изучал музыку. Уже двадцатого числа она направилась в Кливленд. Соня на тот момент тоже была в Нью-Йорке, так что вместе с Говардом они сводили гостью в ресторан и в театр, после чего вернулись на Клинтон-стрит, 169, где миссис Галпин согласилась снять комнату на время пребывания в городе. Однако на следующее утро она пожаловалась на клопов и к вечеру перебралась в гостиницу Броссерт на улице Монтегю. Правда, в тот день она вместе с Соней пришла на встречу Клуба Калем: видимо, ради присутствия иностранной гостьи пришлось пожертвовать правилом «никаких женщин в клубе».
От случая к случаю Лавкрафт продолжал добросовестно выступать в качестве хозяина на собраниях Клуба Калем, и из его писем можно узнать, что ему очень нравилось угощать друзей кофе, тортом и другими вкусностями, которые он подавал на красивейшем голубом фарфоре. Макнил однажды пожаловался, что никто, кроме него самого, не приносит гостям напитки и закуски, вот Лавкрафт и решил наверстать упущенное. Двадцать девятого июля он за 49 центов купил алюминиевое ведерко, чтобы приносить в нем горячий кофе из кулинарии на углу улиц Стейт и Корт. Он был вынужден пойти на такие меры, поскольку не мог варить кофе дома – либо не умел, либо в квартире не имелось необходимого нагревательного прибора. Также для встреч он покупал яблочные пироги, пирог из песочной крошки (который нравился Кляйнеру) и другие съестные припасы. Как-то раз Кляйнер не пришел на собрание, и Лавкрафт печально отметил: «Количество нетронутого пирога из крошки просто поразительно! Добавить к этому четыре оставшихся яблочных – и мои обеды на ближайшие пару дней, считай, расписаны!! По иронии, пирог из крошки я приобретал специально для Кляйнера, он его обожает, а он взял и не явился. Мне такая выпечка особо не нравится, но в целях экономии придется поглощать ее в огромных количествах!»92 Данный комментарий вновь указывает на бедственное положение Лавкрафта в тот период.
Примерно в это же время в жизни Лавкрафта появились новые коллеги. Уилфред Бланш Талман (1904–1986), журналист-любитель, учившийся в Университете Брауна, на собственные деньги выпустил небольшой поэтический сборник под названием «Клуазонне и другие стихи» (1923)93 и в июле отправил его Лавкрафту. (Насколько мне известно, ни один экземпляр этой книги не сохранился.) В конце августа они встретились лично, и Талман сразу расположил к себе Лавкрафта: «Отличный парень – высокий и стройный, по-аристократически чисто выбрит, со светло-каштановыми волосами и отличным вкусом в одежде… Родом он из древних голландских семей с юга штата Нью-Йорк, недавно стал интересоваться генеалогией»94. Талман стал репортером в New York Times, а затем – редактором газеты Texaco Star, которую выпускала нефтяная компания. На основе различных историй из делового мира он сочинял профессиональные художественные произведения, а один из его рассказов позже был подвергнут вычитке Лавкрафтом (возможно, непрошеной). Талман, пожалуй, стал первым, кто присоединился к уже сложившемуся составу Клуба Калем, хотя регулярно посещать встречи начал только после отъезда Говарда из Нью-Йорка.
Еще ближе он сдружился с коллегой по имени Врест Тичаут Ортон (1897–1986), другом У. Пола Кука, который в то время работал в рекламном отделе журнала American Mercury. Позже он добьется успехов в качестве редактора Saturday Review of Literature, а затем и как основатель компании «Вермонт кантри стор». На тот момент Ортон жил в Йонкерсе, но вскоре после возвращения Лавкрафта в Провиденс вернулся обратно в родной штат Вермонт. Двадцать второго декабря он зашел в гости к Лавкрафту на Клинтон-стрит, 169, и они провели вместе весь остаток дня: поужинали в бруклинском ресторане «У Джона», куда часто наведывался Лавкрафт, прошлись по Бруклинскому мосту и после этого направились к Центральному вокзалу, где в 23:40 Ортон сел на поезд до Йонкерса. Лавкрафта он по-настоящему очаровал:
«Нет на свете более приятного, оживленного и привлекательного человека. Телосложения он некрупного, темноволосый, стройный, красивый и энергичный, чисто выбрит и очень придирчив в плане одежды… Сказал, что ему тридцать лет, но выглядит не старше двадцати двух или двадцати трех. Голос густой и приятный… манера речи бодрая и мужественная, говорит с беззаботной открытостью благовоспитанного молодого человека… Истинный уроженец Новой Англии, родом из центральной части Вермонта, свой родной штат обожает и намерен вернуться туда через год, поскольку ненавидит Нью-Йорк не меньше меня. Все его предки – настоящие аристократы, из старого новоанглийского рода по линии отца и из жителей Новой Англии, голландских поселенцев и французских гугенотов со стороны матери»95.
Создается впечатление, что Ортон оправдал все надежды Лавкрафта. Он стал вторым почетным членом Клуба Калем, хотя вплоть до отъезда Лавкрафта из Нью-Йорка посещал встречи довольно нерегулярно. Ортон тоже немного занимался литературным творчеством: составил библиографию Теодора Драйзера под названием «Дрейзерана» (1929), основал журнал для библиофилов Colophon, а позже в Вермонте открыл издательство «Стивен Дэй пресс», для которого Лавкрафт иногда выполнял внештатные заказы, но к странному жанру Ортон интереса не проявлял. Впрочем, Лавкрафту и Ортону было о чем поговорить: их объединяло происхождение из Новой Англии и ненависть к Нью-Йорку.
Во второй половине 1925 года Лавкрафт не только виделся с друзьями, но и много путешествовал в одиночку. Всего через три дня после ночной прогулки, в результате которой десятого-одиннадцатого августа он оказался в городе Элизабет, где написал рассказ «Он», Говард снова отправился туда в ночь с четырнадцатое на пятнадцатое августа. На этот раз он дошел пешком до Юнион-сентр (сейчас городок называется просто Юнион) и Спрингфилда, что в нескольких милях к северо-западу от Элизабет, а возвращался через Гэллопинг-Хилл-Парк, Розл-Парк и Рэуэй. (Лавкрафт также отмечал, что, снова попав в Скотт-Парк в Элизабет, он задумал еще одну страшную историю96, но она, скорее всего, так и не была написана либо не сохранилась.) В неустанном поиске древностей он преодолел пешком огромное расстояние.
Тридцатого августа Лавкрафт впервые съездил в Патерсон и в рамках встречи «Пешего клуба Патерсона» отправился в поход вместе с Мортоном, Кляйнером и Эрнестом А. Денчем. Город произвел на него не самое приятное впечатление:
«Чтобы сказать пару слов о „красоте“ города, необходимо всерьез напрячь воображение, ведь более тоскливого, убогого и невзрачного местечка мне не приходилось видеть… Живут здесь в основном янки и немцы, хотя среди толп фабричных работников попадаются и отвратительные итальяно-славянские помеси… Говорят, что тут есть красивые парки, но я ни одного не увидел. Мерзкий участок с фабрикой, к счастью, находится в отдалении, на другом берегу реки»97.
Сомневаюсь, что с тех пор в городе произошли какие-либо изменения. Впрочем, главной целью поездки был парк Баттермилк-Фолс, известный своими водопадами, и он Лавкрафта не разочаровал:
«Зрелище оказалось невыразимо живописным и величественным – отвесная скала с расщелинами, прозрачный поток воды и гигантские уступы, окруженные мощными колоннами из древних камней, и все это залито абсолютной тишиной и волшебными зеленоватыми сумерками дремучих лесов, где солнечный свет испещряет усеянную листвой землю, придавая громадным стволам тысячи разных мимолетных форм».
И снова Лавкрафт очень чутко реагирует на окружающую его топографию, будь то город или деревня, пригород или лес, остров или океан. Уже через шесть дней, пятого сентября, Лавкрафт в компании Лавмэна и Кляйнера отправился на позднюю прогулку по Бруклину недалеко от дома номер 169 по Клинтон-стрит – на Юнион-плейс, небольшую мощеную улочку (к сожалению, в наши дни не существующую), которую Говард описал следующим образом:
«Залитый светом горбатой луны и одиноким, произвольно мигающим фонарем, за деревянным туннелем открывался другой мирок – мрачные задворки 1850-х годов, где в четырехугольнике, выходящем на центральную огороженную часть парка, бок о бок теснились старинные дома, при каждом – свой отдельный дворик с садом или лужайкой за забором; этих домов не коснулась неблагоразумная рука вандалов-реставраторов. Со всех сторон нас окружала успокаивающая тишина, и весь остальной мир, исчезнув из поля зрения, забылся. Здесь дремало нетронутое прошлое – неспешно, изящно и невозмутимо, бросая вызов всему, что творится в адском котле жизни за пределами этой арки»98.
Передышку от Нью-Йорка, как оказалось, можно найти в совершенно неожиданных местах и совсем недалеко от дома.
Девятого сентября Лавкрафт и Лавмэн вместе с семьей Лонгов отправились на речную прогулку по реке Гудзон до Ньюберга, что примерно в двадцати милях к северу от Нью-Йорка. Они проплыли мимо Йонкерса, Тарритауна и Хейверстро, городков из рассказа Вашингтона Ирвинга «Легенда о Сонной Лощине» и других его произведений. На Ньюберг («где колониальные фронтоны и извилистые улочки создают неповторимую по эту сторону Марблхеда атмосферу»99) им выделили всего сорок минут, и компания постаралась не терять ни секунды. Двадцатого сентября Лавкрафт устроил Лавмэну экскурсию по городу Элизабет.
Одним из самых продолжительных путешествий того периода стала трехдневная поездка, охватившая Джамейку, Минеолу, Хемпстед, Гарден-Сити и Фрипорт на Лонг-Айленде. Джамейка тогда считалась отдельным населенным пунктом, но сейчас является частью района Куинс, остальные же города принадлежат к округу Нассо, что к востоку от Куинса. Двадцать седьмого сентября Лавкрафт отправился в Джамейку, которая его «необычайно покорила»: «Я оказался в настоящем новоанглийском поселке с деревянными колониальными домами, георгианскими церквями и восхитительно спокойными тенистыми улочками, где густыми рядами выстроились роскошные гигантские вязы и клены»100. К сожалению, в наши дни эта местность сильно изменилась. После этого Лавкрафт отправился на север, в Флашинг, тоже некогда отдельное поселение, а теперь часть Куинса. Поселение было голландским (его оригинальное название Флиссинген переделали на английский манер), и в его пределах также сохранились приятные детали колониальной эпохи. (Жаль, сейчас территория застроена бесконечными кирпичными многоэтажками.) Больше всего Лавкрафта интересовал дом Боуна (1661) на пересечении Боун-стрит и 37-й авеню, и чтобы найти это здание, ему пришлось несколько раз спрашивать дорогу у местных полицейских (которые «оказались не самыми большими знатоками древности, так как никто из них не видел и даже не слышал про этот дом»). Внешний вид строения привел Лавкрафта в восторг, однако неизвестно, сумел ли он побывать внутри. Сейчас в доме Боуна открыт музей, но на тот момент посетителей, возможно, еще не пускали. Говард оставался во Флашинге до наступления темноты, после чего вернулся домой.
На следующий день он вновь поехал во Флашинг и Джамейку, чтобы внимательнее изучить эти места, а на двадцать девятое число пришлось его великое путешествие по Лонг-Айленду. Сначала он отправился в Джамейку, там сел на трамвай до Минеолы. Добраться он хотел до Хантингтона, но не знал, как именно нужно ехать, поскольку у него с собой не было карты и он плохо разбирался в трамвайных маршрутах. Дорога до Минеолы показалась Лавкрафту довольно унылой (за окном «без конца проплывали одни лишь современные постройки, угрюмо свидетельствующие как о росте города вширь, так и об отсутствии вкуса и мастерства у архитекторов»101), впрочем, как и сама Минеола. Далее он двинулся пешком на юг, в сторону Гарден-Сити, где увидел огромный комплекс кирпичных зданий издательской компании «Даблдэй, Пейдж и др.», которая в наше время называется просто «Даблдэй» (а до этого долгое время была известна как «Даблдэй, Доран». Редакция издательства перебралась на Манхэттен, но некоторые отделы компании до сих пор работают в родном городке. Шагая дальше на юг, Лавкрафт добрался до Хемпстеда, который моментально его пленил: «Очарование безраздельно царит в этом городе, ибо здесь во всей своей полноте обитает дух старинной Новой Англии, не затронутой присутствием чужеземного Вавилона в двадцати милях к востоку»102. Говард снова восхищался церквями: Епископальной церковью Святого Георгия, Методистской, Первой пресвитерианской и другими. Довольно долго пробыв в Хемпстеде (увы, с тех пор город тоже значительно переменился – и не в лучшую сторону), он двинулся дальше на юг и дошел пешком до Фрипорта – эта деревушка показалась Лавкрафту симпатичной, но не особенно примечательной с точки зрения старины. Всего он прошел пешком около десяти миль. Только после всего этого Лавкрафт сел на трамвай до Джамейки, а потом надземкой добрался обратно в Бруклин. Через пять дней, четвертого октября, он повез в Флашинг и Хемпстед Лавмэна (на трамвае).
С приближением зимы Лавкрафт стал путешествовать реже, хотя тринадцатого ноября все же съездил в Канарси, Джамейку (где полюбовался великолепным особняком Руфуса Кинга – кстати, дом постройки 1750 года с мансардной крышей и двумя флигелями сохранился до наших дней) и Кью-Гарденс (современную и по-прежнему очаровательную часть Квинса с красивой архитектурой в неоелизаветинском стиле), четырнадцатого опять наведался в Джамейку, а пятнадцатого вновь свозил Лавмэна в Флашинг.
Эти вылазки значительно повлияли на душевное состояние Лавкрафта. Сверкающие небоскребы Манхэттена при ближайшем рассмотрении стали для него гнетущим ужасом. Отказавшись от должности редактора Weird Tales в Чикаго, он заявлял: «для жизни мне как воздух необходима колониальная атмосфера»103. У Лавкрафта развилось необыкновенное чутье на древности в самых разных местах, включая Манхэттен, Бруклин и дальние уголки Нью-Йорка. Неудивительно, что он часто сравнивает увиденное с Новой Англией, ведь родной регион всегда оставался основой его мировоззрения в этих и многих других вопросах, но не кроется ли за этими сравнениями мольба к Лиллиан? Лавкрафт послушно отправил тетушке три рассказа, написанные в конце лета, и в одном из них («В склепе») действие происходит в Новой Англии, а герои двух других – «Кошмара в Ред-Хуке» и «Он» – попадают туда либо на какое-то время, либо насовсем.
У Сони дела тоже шли не очень хорошо. В октябре она потеряла работу в Кливленде – то ли ушла сама, то ли ее уволили, – однако довольно быстро нашла новую должность. Правда, новое место все равно ее не устраивало, поскольку, как и предыдущее, оно подразумевало оплату на комиссионной основе и порождало агрессивное соперничество между продавцами104. В ноябре Лавкрафт почти четыре дня потратил на написание или редактирование статьи для Сони о навыках торговли. После этого он сообщал, что на новой работе ситуация наладилась и Соня добилась «определенного успеха в образовательном отделе магазина» с той самой статьей105. О каком же магазине идет речь? В более позднем письме Лавкрафт уточнял, что это «Халле» – крупнейший универмаг в Кливленде. Компанию «Халле бразерс» в 1891 году основали Сэлмон П. и Сэмюэль Х. Халле. Изначально они занимались производством шляп, шапок и меховых изделий, но позже превратились в универсальный магазин, где эти товары продавались. В 1910 году построили огромное здание на пересечении Юклид-стрит и Восточной 12-й улицы, где, вероятно, и работала Соня. Она надеялась, что удастся приехать домой на Рождество, но была так загружена на работе, что в период с восемнадцатого октября 1925 года до середины января 1926 года ни разу не возвращалась в Нью-Йорк.
Лавкрафт же провел День благодарения в Шипсхед-Бей (Бруклин) в приятной компании Эрнеста А. Денча и его родных. В конце августа он ездил туда на собрание Клуба редакторов, а предлагаемой темой для сочинений стал новорожденный сын Денча, так что Лавкрафт, к тому времени уже уставший от искусственных поводов для творчества, написал необычайно мрачное и задумчивое стихотворение «К младенцу»: в длинных александрийских строках в стиле Суинберна он повествует об ужасах реальной жизни и силе снов, которая помогает их преодолеть. В День благодарения от гостей не требовалось ни прозаических, ни поэтических сочинений, так что Лавкрафт просто увлекательно провел время с Макнилом, Кляйнером, Мортоном и Перл К. Мерритт, журналисткой-любительницей и будущей супругой Мортона.
Рождество он провел с семейством Лонгов. Лавкрафт приехал к ним в 13:30 в своем выходном сером костюме (который он называл «триумфом»), Макнил и Лавмэн уже были на месте. Родители Лонга подарили всем по шелковому носовому платку, подобранному в соответствии с предпочтениями каждого: Лавкрафту достался светло-серый, а Лонгу – ярко-фиолетовый. После обильного ужина с индейкой друг другу передавали мешочек с разными полезными предметами из магазина «Вулвортс», чтобы все взяли себе по одной вещи – например, пену для бритья, тальк и тому подобное. Лавкрафту попалась зубная щетка, оказавшаяся чересчур твердой для его десен. Затем провели конкурс, в котором гости определяли рекламируемого производителя по иллюстрации из журнала. Хотя Лавкрафт признался, что не читает популярные журналы, конкурс выиграл именно он, угадав шесть из двадцати пяти компаний (Лавмэн и Макнил назвали пять, а Лонг всего три). Говарду, как победителю, досталась коробка шоколадных конфет. По описанию все это похоже на день рождения маленького мальчика, однако гостям понравилось. После скучного двойного сеанса в местном кинотеатре последовал легкий ужин (у каждого на тарелке был леденец!). Домой Лавкрафт вернулся в полночь.
После сентября в литературном творчестве Лавкрафта снова наступило затишье. За последние три месяца того года он написал только яркое стихотворение в «странном» стиле «Октябрь» (восемнадцатого октября) и симпатичное поэтическое поздравление с днем рождения «К Джорджу Уилларду Кирку» (двадцать четвертого ноября). Затем в середине ноября Лавкрафт заявил, что «У. Пол Кук требует от меня статью, посвященную ужасному и странному в литературе»106 для нового журнала Recluse. «Я подготовлю ее не спеша», – добавил Говард. И действительно, спустя почти полтора года он все еще добавлял финальные штрихи к эссе «Сверхъестественный ужас в литературе».
К написанию статьи он приступил в конце декабря, а к началу января уже были готовы первые четыре главы (о готической литературе, вплоть до «Мельмота Скитальца» Метьюрина). В то время Лавкрафт как раз читал «Грозовой перевал» Эмили Бронте, о котором впоследствии написал в конце пятой главы эссе107. К марту он успел подготовить седьмую главу, посвященную Э. По108, а к середине апреля «наполовину одолел Артура Мэкена» (глава 10)109. Работа была организована довольно специфичным образом: Лавкрафт попеременно то читал, то писал о конкретном авторе или периоде. Из первоначального упоминания данного проекта не сразу становится ясно, что Куку требовалась историческая монография, ведь статья «об ужасном и странном в литературе» вполне могла быть теоретической или тематической, но Лавкрафт истолковал его задумку именно таким образом. Вынужденный выбор подхода он объясняет Мортону так:
«С моей никудышной памятью я быстро забываю подробности всего, что читал за последние полгода или год, поэтому, чтобы со знанием дела прокомментировать выбранные мною отрывки, для начала мне пришлось внимательно их перечитать. Добрался я до „Отранто“ [„Замок Отранто“ Хораса Уолпола] и начал выискивать все необходимое, чтобы понять, какой же там, черт возьми, сюжет. Со „Старым английским бароном“ та же ситуация. А когда дело дошло до „Мельмота“, я тщательно изучил два фрагмента из антологий, других вариантов у меня и не было – глупо ведь пускаться в хвалебные речи, даже не прочитав творение целиком! „Ватека“ и „Истории Ватека“ я тоже был вынужден перечитать, а позапрошлым вечером я снова от корки от корки изучил „Грозовой перевал“»110.
Временами Лавкрафт был чересчур скрупулезным. Он потратил целых три дня на чтение произведений Э. Т. А. Гофмана в Нью-Йоркской библиотеке, хотя в итоге посчитал его занудным и в эссе посвятил ему всего лишь половину абзаца, сказав, что Гофмана, скорее, можно отнести к гротескному, а не к «странному» жанру. Впрочем, иногда Лавкрафт шел и более коротким путем: например, два «отрывка из антологий», по которым он изучал «Мельмота Скитальца» Метьюрина, можно найти в сборнике Джорджа Сейнтсбери «Таинственные рассказы» (1891), где также приводились отрывки из книг Анны Радклиф, М. Г. Льюиса и Метьюрина, и в потрясающей десятитомной антологии Джулиана Готорна «Запертая библиотека» (1909), которую Лавкрафт приобрел в 1922 году во время одной из поездок в Нью-Йорк. Он во многом опирался на сборник Готорна, именно по нему цитировал греко-римскую «странную» литературу (историю о привидениях Апулея и письмо Плиния к Суре) и четыре рассказа французских соавторов, писавших под общим именем Эркманн-Шатриан.
