С. В. Веджвуд
Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648
4
В 1618 году дом Габсбургов владел величайшей державой в Европе. Их гордый девиз гласил: «Austriae est imperatura orbi universo»[4], и это хвастливое заявление не было беспочвенным в тех узких пределах мира, в каких его понимал средний европеец. Габсбургам принадлежали Австрия и Тироль, Штирия, Каринтия, Крайна, часть Венгрии, которая не находилась под властью турок, Силезия, Моравия, Лаузиц (Лужицы) и Богемия (Чехия); дальше на запад – Бургундия, Нидерланды и часть Эльзаса; в Италии – герцогство Миланское, владения Финале и Пьомбино, королевство Неаполь, которое занимало всю южную половину полуострова, а также Сицилия и Сардиния. Габсбурги были королями в Испании и Португалии и правили в Новом Свете – в Чили, Перу, Бразилии и Мексике. Они похвалялись, что великими их сделала политика браков, а не завоеваний, но, когда им не удавалось найти подходящей наследницы, они укрепляли прочность династии, заключая браки между собой; случалось так, что один правитель приходился другому одновременно зятем, шурином и кузеном, трижды связанным с ним узами любви и долга[5].
Один вид того, что такое могущество сосредоточено в одних руках, мог вызвать зависть у соседних государей, но за полвека до 1618 года династия дала своим соперникам настоящий повод для вражды, отождествив свою политику с двумя идеями. Ее правители бескомпромиссно выступали за абсолютизм и католическую церковь и так неумолимо проводили эти убеждения в жизнь, что внешний мир уже не видел различий между разными Габсбургами и их действиями.
Главой династии был король Испании, представитель старшей линии; поэтому политика Габсбургов отождествлялась с воинствующим правым крылом католицизма – крылом святого Игнатия и иезуитов. Кроме того, подчинение частных интересов интересам испанского короля ярко высветило одну из древнейших распрей Европы. Соперничество между правителями Франции и Испании продолжалось уже три века; теперь же, когда испанский король встал во главе династии, владевшей большей частью Италии, Верхним Рейном и Нидерландами, все сухопутные границы Франции оказались под угрозой. Всю последнюю четверть XVI века испанский король подливал масла в огонь, постоянно вмешиваясь во внутреннюю политику своих соседей, чтобы заполучить в свои руки и саму их корону. Он потерпел неудачу, и победителем из конфликта вышел основатель новой французской династии Бурбонов Генрих Наваррский, ставший французским королем Генрихом IV. Его убийство в 1610 году, в то время, когда он был готов продолжить соперничество, оставило его страну в руках регента, слишком слабого, чтобы воплотить его планы. С Испанией был заключен мир, и мальчик-король Людовик XIII женился на испанской принцессе. Временная и обманчивая дружба замаскировала, но не изменила подспудную вражду Бурбонов и Габсбургов. Она оставалась важнейшим фактором влияния на политическую ситуацию в Европе.
Самой же острой проблемой было восстание голландцев. Так называемая Республика Соединенных провинций – протестантские Северные Нидерланды – успешно взбунтовалась против испанского короля Филиппа II; после сорока лет борьбы, в 1609 году, они подписали перемирие с его преемником Филиппом III, по которому получили независимость и неприкосновенность на двенадцать лет. Однако Соединенные провинции представляли слишком большую ценность, чтобы от них можно было так легко отказаться, и испанское правительство согласилось на долгое перемирие не ради заключения мира, а чтобы подготовиться к окончательному усмирению повстанцев. Прекращение перемирия в 1621 году создавало прямую угрозу общеевропейского кризиса – давая протестантским правителям повод выступить в защиту свободной республики от уничтожения, а династии Габсбургов и католической церкви – шанс для триумфального наступления.
Скрытая вражда Бурбонов и Габсбургов и неминуемое нападение испанского короля на голландцев – вот что руководило действиями европейских политиков в 1618 году.
Испания была головоломкой для политиков, которые непрерывно рассуждали о ее слабости, но принимали все возможные предосторожности против ее мощи. «Каждодневно слабость правительства… становится мне все очевиднее. Мудрейшие и разумнейшие испанцы довольствуются лишь тем, что признают ее и скорбят о ней… Такова их крайняя праздность и невнимание к самым важным делам… которая не могла не раскрыть перед всем миром наготу и бедствие их сословий», – разумно заметил один англичанин еще в 1605 году, и его мнение подтверждали и голландские, и итальянские путешественники. Тем не менее король Англии долгие годы усердно добивался союза с испанцами. Испанцы – «прогнивший народ, задавленный священниками», – заявляли немецкие публицисты, но тут же расписывали огромные армии и секретные крепости на Рейне – довольно странное свидетельство упадка тех, кто их организовывал и строил.
Истина находилась где-то посередине. В Испании началась и набирала обороты экономическая депрессия, а население, особенно в Кастилии, ужасающе быстро сокращалось. Экономическая политика правительства была одинаково неконструктивной и в производстве, и в сельском хозяйстве, а финансовой политики попросту не существовало. За последние три поколения на королевские доходы легла такая нагрузка, что теперь многие налоги напрямую выплачивались кредиторам короны, минуя королевскую казну. В 1607 году правительство отказалось от уплаты своих долгов в четвертый раз за пятьдесят лет, но получило лишь кратчайшую передышку. Освобождение духовенства от финансового бремени, которое несло общество, усилило давление на средний класс и крестьянство и еще больше затруднило возможность выхода из кризиса. Несмотря на все это, великое государство даже во времена своего упадка может обладать большим могуществом, чем небольшое государство, еще не достигшее величия. Англия была благополучнее Испании, но она не была и на четверть столь же могущественной, и даже Франция не могла в условиях кризиса воспользоваться такими же ресурсами, которые пока еще оставались в распоряжении у некогда великой, а ныне чахнущей испанской монархии. Ослабленное правительство покоилось на четырех мощных опорах – серебряных рудниках Нового Света, вербовочных базах Северной Италии, верности Южных Нидерландов и таланте генуэзского полководца Амброзио Спинолы. У испанского королевства еще оставалась армия, по общему мнению, лучшая в Европе, оно еще могло оплачивать ее, поскольку перуанские серебряные слитки в основном для нее и предназначались, оно располагало плацдармом во Фландрии, откуда могло усмирять голландцев, и военачальником, который был на это способен. Если бы Испания вернула себе процветающие северные провинции Нидерландов, это дало бы шанс на экономическое возрождение для всей империи.
Южные провинции Нидерландов, опорная база для предстоящего нападения, в 1609 году вышли из войны между испанцами и голландцами разоренными и зависимыми от Испании в финансовом плане. Тем не менее с виду они казались процветающими. Отданные в приданое за инфантой Изабеллой, дочерью Филиппа II, когда она вышла замуж за своего двоюродного брата эрцгерцога Альбрехта, они формально обладали независимостью, по крайней мере до смерти ее мужа, после чего, поскольку брак был бездетным, они должны были вернуться под власть испанской короны. Поэтому, естественно, пожилой эрцгерцог и его супруга, хотя и ставили на чиновные посты местных граждан и поощряли национальное самоуважение, все же проводили такую политику, которая удовлетворяла их неизбежного наследника – короля Испании.
Деятельные, щедрые, благожелательные и справедливые, они издавна посвятили себя служению своему народу. Глубокое религиозное возрождение придало нации новые силы и ощущение единства, интеллектуально изощренный двор превратил Брюссель в европейский центр искусств, а дисциплинированная и педантично оплачиваемая армия обеспечила временное, но выгодное оживление экономической жизни во всей стране. Великодушная и величественная, эрцгерцогиня Изабелла стремилась завоевать любовь своего народа, и это ей удалось; ее популярность способствовала популярности правительства, и тот факт, что у провинций нет будущего, скрывался под завесой их активности и независимости.
Южные и северные провинции Нидерландов разделяла граница, проведенная произвольно по самой дальней линии обороны, которую в состоянии были поддерживать голландцы. Сама эта граница оставалась знаком нерешенного конфликта, поскольку не соответствовала никакому религиозному или языковому разделу; к югу от нее, во Фландрии и Брабанте, также говорили на голландском (фламандском), на севере от нее, в Голландии, Зеландии и Утрехте, также жили и католики, а на юге – протестанты. Перемирие не решило проблем ни национальной принадлежности, ни веры, а устранив военную угрозу, оно практически уничтожило шаткое единство восставших провинций.
Испанские Нидерланды, невзирая на внутреннюю слабость, по крайней мере, были объединены под сильным и любимым в народе правительством. А вот севернее каждая из семи Соединенных провинций претендовала на собственные привилегии, вопреки общему благу. Меньшинство тайных католиков как минимум в трех провинциях было угрожающе многочисленным, а сами протестанты враждовали между собой, поделившись на две непримиримые группировки. Единственный элемент единства обеспечивал Мориц, принц Оранский, сын Вильгельма I Молчаливого, который командовал армией и был статхаудером (штатгальтером) пяти из семи провинций. У него были свои враги; все больше сторонников находила партия, подозревавшая его в династических амбициях и опасавшаяся, как бы их страна, сбросив в себя тиранию Габсбургов, не попала под тиранию Оранского дома. Две религиозные фракции, на которые разделился его протестантский народ, более-менее совпадали с группами сторонников и противников принца Морица. Рано или поздно столкновение должно было произойти.
Внутренняя опасность усугублялась внешними угрозами. Феноменальное развитие голландской торговли озлобляло англичан, которые когда-то были надежными союзниками, не говоря уже о датчанах и шведах. Подчиненность коммерции и то, что значительная часть сельскохозяйственных земель была отдана под молочное скотоводство, сделали провинции зависимыми от Польши и Дании, откуда они получали зерно, и от Норвегии, откуда шла древесина. В городах же благодаря успехам частного предпринимательства национальное богатство сосредоточилось в нескольких руках, из-за чего народ крайне обнищал и начал роптать.
Англия, самая важная из трех северных держав, в 1618 году была раздираема собственными противоречиями и в силу этого реже играла какую-либо заметную роль в Европе. Ее правящий класс был слишком протестантским и слишком противился принципу абсолютизма, чтобы стремиться к альянсу с испанцами, в то время как экономические опасения мешали англичанам оказать помощь голландцам.
Две другие северные державы – Швеция и Дания с подчиненной ей Норвегией – едва ли стали бы сидеть сложа руки. Обе страны были лютеранскими. В обеих централизующее могущество короны сдерживалось честолюбивым дворянством, и обеими правили чрезвычайно одаренные короли, намеренные подчинить аристократию при помощи торгового и ремесленного классов. Из этих двух монархов, пожалуй, самым удачливым оказался юный Густав II Адольф, шведский король; его отец уже отчасти ограничил силу дворянства и после победы над русским царем обеспечил для своих купцов важную часть южного побережья Балтийского моря. С другой стороны, датский король Кристиан IX был хозяином пролива Зунд (Эресунн), где взимал пошлину с каждого проходящего через пролив корабля; вырученные средства шли на укрепление власти короны. Как повелитель Гольштейна, он располагал стратегическим опорным пунктом в Северной Германии.
Была и еще одна северная сила или, скорее, ее подобие – Ганзейский союз. Эта некогда влиятельная конфедерация торговых портов ныне погружалась в упадок, а те ее члены, которые еще преуспевали, стремились освободиться из-под ее контроля.
Дания, Швеция, Ганзейский союз – все они с ревностью смотрели друг на друга и на голландцев. Они могли бы сформировать эфемерные альянсы внутри группы, но о совместном оборонительном союзе против Габсбургов не могло быть и речи.
На Балтийском море было и еще одно государство, связанное как с Северной, так и с Центральной Европой, – Польша, граничившая на востоке с Россией и Турцией, а на юге – с владениями Габсбургов в Силезии и Венгрии. Семейные узы соединяли короля Сигизмунда III Вазу с династиями Севера и Юга. Сын шведского короля Иоанна III, он имел право по наследству претендовать на шведский трон, но потерял его из-за религии. Он был набожным католиком и учеником иезуитов, так что и его вера, и его политика – он упорно боролся против требований польского сейма – склоняли его к союзу с Габсбургами. Он дважды брал себе жен из этого дома (от первой у него было четверо, от второй семеро детей).
При всех этих разногласиях в северных королевствах, при том, что польский король Сигизмунд III мог встать на пути у любого из них, при том, что голландцы враждовали между собой и с подозрением относились к собственному правительству, у короля Испании Филиппа III были все шансы подчинить себе провинции после того, как закончится перемирие. Если бы это произошло, Франция оказалась бы между вновь объединенными владениями Габсбургов на северо-востоке, востоке и юге. Поэтому ее правительство, как никакое другое в Европе, было заинтересовано в том, чтобы предотвратить поражение голландцев.
К 1618 году Франция оправилась от разрушительных религиозных войн и прибыльно торговала на экспорт вином и зерном с Англией, Германией, Италией и Испанией; ее южные порты конкурировали с Венецией и Генуей в торговле с Левантом, и страна становилась европейским рынком для купли-продажи сахара, шелка и пряностей. С ростом королевских доходов от импортных и экспортных пошлин власть короны укреплялась. С другой стороны, процветание сделало купцов и крестьян менее сговорчивыми, а землевладельцы-дворяне смотрели на все это без восторга и роптали. В то же время значительное и привилегированное протестантское меньшинство возмущалось приверженностью короля и его правительства католической вере и одобряло вмешательство иностранных держав. К этой постоянной внутренней опасности прибавилась внешняя, заключавшаяся в том, что испанские и австрийские агенты непрерывно вмешивались в дела приграничных государств, Савойи и Лотарингии, откуда было бы удобно напасть на Францию.
У французского правительства был один ценный потенциальный союзник. Как глава католического христианского мира папа должен был бы приветствовать политику Крестового похода, которую проводила династия Габсбургов, но как итальянский государь он опасался усиления их власти и на полуострове, и во всей Европе. Поэтому папа, естественно, отдавал предпочтение их соперникам. Ревность между двумя ведущими католическими державами провела черту поперек политического устройства Европы, и высшая миссия папы должна была состоять в их примирении и объединении католического мира. Однако ему не хватало ни духовного авторитета, ни политических средств; Ватикан неуклонно отодвигался от Габсбургов в сторону Бурбонов.
Кроме того, французское правительство время от времени получало в союзники герцогство Савойское и Венецианскую республику. И первое, и вторая представляли для нее большую важность. Герцог Савойский владел альпийскими проходами из Франции в Италию, и по этой причине его усердно обхаживали и Габсбурги, и Бурбоны. Собственные симпатии привязывали его ко вторым всякий раз, когда робость не заставляла его уступить первым. С другой стороны, владения Венецианской республики граничили с долиной Вальтеллина на протяжении около 50 километров; эта долина была главным опорным пунктом всей империи Габсбургов. По ней транспорты с деньгами и войска направлялись из Северной Италии к верховьям Рейна и Инна и оттуда продолжали путь либо в Австрию, либо в Нидерланды. Все здание империи
Габсбургов скреплялось, как цементом, испанскими деньгами и подпиралось испанскими армиями. Заблокируйте Вальтеллину, и здание рухнет. Поэтому неудивительно, что Венеция имела возможность отстаивать свои права в спорах с династией, и неудивительно, что эрцгерцог Штирии и король Испании искали способы повергнуть ее, прежде чем она сможет повергнуть их.
Испанцы стремились контролировать Вальтеллину в одиночку, но не могли позволить себе рассердить Швейцарскую конфедерацию, один из кантонов которой, Граубюнден граничил с долиной Вальтеллина на севере. Поэтому они удовольствовались созданием происпанской партии в Граубюндене, и этому примеру сразу же последовали французы. Эта долина была самым слабым звеном в обороне Габсбургов, и стремление овладеть ею будет играть большую роль в политических событиях следующих 20 лет, несоразмерную фактической ценности, которой она могла бы похвастать.
От Испании до Польши, от Франции до восточных границ шведской Финляндии и замерзающих зимой портов Балтийского моря в основе всей европейской политики лежал краеугольный камень Германии. Этот огромный конгломерат взаимозависимых государств, называвшийся Священной Римской империей германской нации, образовывал и географический, и политический центр Европы. В борьбе между Габсбургами и Бурбонами, между королем Испании и голландцами, между католиками и протестантами Германии предстояло сыграть решающую роль. Каждое правительство осознавало это, и каждое пыталось преследовать свои интересы в этой раздробленной стране.
Испанскому королю нужен был Рейн, чтобы легко доставлять войска и деньги из Северной Италии в Нидерланды. Король Франции и голландцы не меньше нуждались в том, чтобы союзники на Рейне помешали этому. Короли Швеции и Дании искали союзников в борьбе друг против друга на побережье Балтийского моря, против короля Польши и против голландцев. Папа пытался создать католическую партию в Германии, оппозиционную императору Габсбургу, а герцог Савойский интригами старался обеспечить себе избрание на императорский трон.
Все взгляды из Рима, Милана, Варшавы, Мадрида, Брюсселя и Гааги, Парижа, Лондона, Стокгольма, Копенгагена,
Турина, Венеции, Берна, Цюриха и Кура были устремлены к империи. Главный конфликт назрел между династиями Габсбургов и Бурбонов, со дня на день должны были столкнуться король Испании и голландские республиканцы. Однако войну спровоцировало восстание в Праге и поступок одного князя на Рейне. И единственный ключ к проблеме давало географическое и политическое положение Германии.
5
Беда Германии в первую очередь заключалась в географии, а во вторую – в традиции. С незапамятных времен она была не отгороженной территорией, а широкой дорогой, по которой шли армии и племена, а когда в конце концов потоки народов схлынули, древний обычай подхватили европейские купцы.
Германию покрывала сеть дорог, связанных друг с другом на перепутьях крупными расчетными конторами во Франкфурте-на-Майне, Франкфурте-на-Одере, Лейпциге, Нюрнберге, Аугсбурге. Вест-индский сахар поступал в Европу через сахарные заводы Гамбурга, русские меха – через Лейпциг, соленая рыба – через Любек, восточные шелка и специи – из Венеции через Аугсбург, медь, соль, железо, песчаник, зерно шли по Эльбе и Одеру, испанская и английская шерсть, сотканная в Германии, конкурировала с испанскими и английскими тканями на европейском рынке, а древесина, из которой строилась Непобедимая Армада, доставлялась из Гданьска (в 1793–1945 гг. назывался Данцигом). Несметные полчища путешествующих купцов и иноземцев сильнее повлияли на развитие Германии, чем любой иной фактор. Торговля была ее жизнью, и города в Германии разрослись так плотно, как ни в одной другой европейской стране. Немецкая цивилизация сосредоточилась в маленьких городках, но деятельность ее торговцев, приток иностранцев на лейпцигские и франкфуртские ярмарки – все это направляло интересы немцев за пределы собственной страны.
Политические традиции Германии особо ярко подчеркивают ее характер, сложившийся благодаря географической случайности. Возрождение [Западной] Римской империи Карлом Великим не было совсем уж фантастическим замыслом, поскольку он владел землями по обе стороны от Рейна и Альп, но, когда со временем его титул перешел к династии саксонских королей, обладавших сравнительно небольшими территориями во Франции и Италии, термин «Римская империя» давал уже неверное представление. Вступив в противоречие друг с другом, античные и средневековые идеи, теории и факты породили в XV веке, можно сказать, извиняющееся название «Священная Римская империя» добавлением к ней слов «германской нации». Но было уже слишком поздно; античная традиция и жажда власти влекли германских государей в завоевательные походы в Италию, и германская нация с самого начала роковым образом растворилась в Священной Римской империи.
В погоне за тенью всемирной державы германские правители утратили шанс на державу национальную. Германский феодализм не был поглощен централизованным государством, а, напротив, полностью распался. Привычный уклад и слабость центрального правительства приводили к тому, что каждый мельчайший фрагмент все более полагался на собственные силы за счет единого целого, так что в конце концов один император с богохульной насмешкой объявил себя настоящим «царем царей». Феодами в империи владели и иноземные правители: датский король был герцогом Гольштейна, а огромные разбросанные владения, составлявшие часть империи, известную как Бургундский округ, фактически пользовались независимостью под властью короля Испании. При этом прямые вассалы императора, например курфюрст Бранденбургский, владели землями за границами империи, независимыми от императора. Подобное устройство давно уже не соответствовало ни одному из существующих определений государства.
Долгая вереница Габсбургов на императорском престоле значительно усугубила тяжесть положения. Обладая могуществом в пределах наследственных владений, они держали в страхе, но не могли контролировать правителей более низкого ранга, которые, в свою очередь, противились всяким попыткам централизации, так как считали правящую династию и без того уже слишком сильной. Родственные связи между испанским монархом и германским императором окончательно все испортили, поскольку император просил помощи у короля Испании для борьбы с недовольными его властью, а князья в ответ обращались к врагам Испании, и в первую очередь королю Франции. Шаг за шагом германские князья превратили свою страну в поле битвы, открыв ее для соперничества чужеземных правителей.
Между тем внутренняя раздробленность все больше усугублялась. Даже к началу века – а в Гессен-Касселе и к 1628 году – принцип первородства еще не успел закрепиться в империи, и князья делили земли между сыновьями, предоставляя каждому независимые или почти независимые права. В одной провинции могло возникнуть до полудюжины мелких государств, каждое из которых пользовалось независимостью, каждое имело столицу в каком-нибудь городке, а порой не более чем деревушке с королевским охотничьим домиком, который был и центром государства, и дворцом его государя. Каждый такой кусочек носил название родительского государства, к которому прибавлялось название его главного города, из-за чего география империи обременялась такими топонимами, как Гессен-Кассель, Гессен-Дармштадт, Баден-Баден, Баден-Дурлах; помимо Курпфальца и Рейнского Пфальца, существовали родственные ему княжества Цвайбрюккен, Нойбург, Циммерн и Зульцбах, а в небольшое государство Ангальт (Анхальт), которое само по себе не больше Эссекса в Англии, в 1618 году входило четыре княжества – Цербст, Дессау, Бернбург и Кётен.
Между этими княжествами были разбросаны вольные города – малые и большие территории, не зависевшие ни от кого, кроме императора. Некоторые из них, например Нюрнберг и Ульм, владели целыми провинциями; другие, такие как Нордхаузен или Вецлар, могли похвастать разве что опрятными садиками вокруг городских стен. Существовали даже вольные имперские селения. Всю эту географическую неразбериху довершали церковные владения, аббатства и епископства с независимыми правами, от мелкой провинции Мюнстер до разбросанных земель Фрайзинга, отделенных друг от друга расстояниями более чем в сто миль.
Все это лишь самые важные члены из этой федерации отдельных государств; а уж всех вольных рыцарей и графов, которые, подобно Гецу фон Берлихингену, могли заявить, что они «зависят только от Бога, императора и самого себя», невозможно и сосчитать. Пожалуй, нашлось бы сотни две тех, чьи богатства и земли давали им некоторое право голоса, и почти две тысячи тех, чье экономическое положение можно было сравнить с положением английского сельского дворянина. Таким образом, населением в 21 миллион человек управляли более чем две тысячи отдельных государей. Низшее дворянство, рыцари и свободные держатели императорской земли образовывали между собой конфедерации там, где их владения располагались плотнее всего, либо договаривались с главным администратором провинции там, где их было немного. Тем не менее даже с учетом этих объединений в Германии насчитывалось более трехсот потенциально конфликтующих правителей.
Подобное положение дел создавало непреодолимые трудности для механизма императорского правительства. Теоретически император имел возможность созвать всех независимых правителей в рейхстаг или сейм, изложить перед ними свои замыслы и получить их согласие, чтобы придать им силу закона. Любой общий закон или налог считался недействительным, если не был принят на подобной ассамблее. К сожалению, ни один рейхстаг не обходился без пустых препирательств о том, кто главнее и кто имеет право голоса. Часто не так-то просто было ответить на вопрос, кто именно из множества князей, деливших между собой провинцию, имеет право голосовать в рейхстаге. Когда количество частей Брауншвейга сократилось с четырех до двух, оба их правителя получили по два голоса, а вот когда Анхальт распался на четыре княжества, его представителям пришлось делить один голос на четверых. Вдобавок, если возникали споры вокруг раздела каких-то территорий, соперники непременно требовали себе равных прав, что вызывало вражду между участниками рейхстага, а за его стенами проливалась кровь.
По своему происхождению рейхстаг был совещательным органом, и правом личного голоса распоряжались только высшие князья и сановники церкви. Таким образом, сравнительно малая кучка князей могла получить большинство голосов и не считаться ни с равными, ни с нижестоящими. Поэтому некоторые князья вообще добились права не подчиняться никаким решениям, которые не имели их личного согласия. Вследствие этого рейхстаг как всеимперский законодательный орган потерял всякий смысл. Если император хотел управлять Германией не только на словах, но и на деле, ему следовало найти иные способы законотворчества. Он вернулся к управлению посредством манифестов и обращений и, где мог, добивался их исполнения за счет престижа своей династии. Едва ли справедливо обвинять императора в тирании, как это часто происходит, только потому, что он правил государством без участия рейхстага, – ведь править вместе с рейхстагом стало невозможно.
Император мог бы освободиться от рейхстага, но он никак не мог избавиться от коллегии курфюрстов. Церемония выборов всегда неукоснительно проводилась после смерти императора, хотя, как правило, итог ее был известен заранее. Таким образом, истинными властителями империи были семь курфюрстов, поскольку без них нельзя было выбрать императора; без их согласия не мог собираться рейхстаг; при этом председатель коллегии имел право созвать ее без ведома императора, а ее указы были обязательны к исполнению как с одобрения императора, так и без него. Еще одна особенность коллегии курфюрстов полностью выводила ее из-под контроля Габсбургов: курфюрстов было семь, но только шестеро из них имели право заседать на обычных собраниях. Король Богемии (Чехии), который на самом деле был не имперским князем, а независимым монархом соседней страны, имел право голосовать на выборах императора, но больше ни в каких случаях не мог вмешиваться в дела империи. На троне Чехии уже много лет сидели Габсбурги; и если их кандидат всегда мог быть уверен, что на выборах получит хотя бы один голос за, то, став императором, он уже не мог никоим образом контролировать решения коллегии. Поскольку император был обязан советоваться с курфюрстами, прежде чем созвать рейхстаг, ввести новый налог или изменить старый, распорядиться выморочными землями, заключить межгосударственный союз или объявить войну, тем самым он лишался всяких прав на самостоятельные действия.
Над финансово-бюджетной и военной организацией император имел так же мало власти, как и над законодательным процессом. Для этих целей империя была поделена на десять округов, каждый со своим местным окружным собранием и выборным главой. В случае нападения на округ его глава мог обратиться за помощью к двум соседним округам, а если они и вместе были не в состоянии защититься, то могли призвать на помощь еще два. Если и это не облегчало положения, пять округов могли попросить курфюрста Майнцского созвать главных депутатов рейхстага во Франкфурт-на-Майне на ассамблею, которая не требовала согласия императора и называлась депутационстаг – собрание депутатов. Если это собрание соглашалось с тем, что округу, подвергшемуся нападению, требуется дополнительная помощь, оно, в свою очередь, ходатайствовало перед императором о созыве общего рейхстага. Благодаря этой удивительной процедуре половина империи могла быть полностью охвачена гражданским конфликтом или войной с внешним врагом, прежде чем кто-то хотя бы поставил императора в известность об этом.
Разделение на округа фактически ослабило центральную власть, не решив никаких проблем организации. Возникала бесконечная неразбериха из-за ненормальных отношений между округом и его отдельными членами в связи с непрерывными пререканиями о том, кто отвечает за оборону, денежное обращение, сохранение мира и управление районом. Более того, главой каждого округа – в теории имперского чиновника – на самом деле всегда становился самый влиятельный из местных князей, и вследствие этого его политика основывалась на его личных предпочтениях. Он мог выполнять императорские указы, однако никто не мог принудить его делать это против воли. Его председательство лишь добавляло несколько полномочий к тем правам, которыми он и так уже обладал в качестве владетельного князя.
