С. В. Веджвуд
Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648
2
Положение Фридриха в Германии было непрочным; в Европе оно было еще слабее. Король Англии отметил вступление своего зятя на трон тем, что официально заявил всем сюзеренам Европы, что не только не поощрял, но и даже не знал о его планах. Энтузиазм лондонцев, – пытавшихся устроить праздничную иллюминацию в честь нового короля, – и ярых протестантов по всей стране, которые сразу же стали собирать деньги на его поддержку, нисколько не поколебали упрямой позиции Якова I. «Его величество намерен вместе с королем Франции приложить все силы ради блага христианского мира, дабы уладить ссоры, которые ныне имеют место в Германии», – пояснял его посол, к неудовольствию советников Фридриха. Отступничество столь близкого союзника заставило присмиреть прочих друзей короля Чехии: видимо, дела его совсем плохи, шептались они, если уж даже ближайший родственник не желает его поддержать.
Король Дании уговаривал курфюрста Саксонского помочь Фридриху, но сам слишком глубоко увяз в торговом споре с Гамбургом, чтобы лично вмешиваться в дело, тратя собственное время, деньги или людей. Король Швеции, активно поощряемый Фридрихом, нагрянул в Бранденбург и увез старшую принцессу себе в жены, однако их брак не стал прелюдией к вооруженной интервенции в Германию на стороне протестантов. Занятый своими войнами с королем Польши Сигизмундом III, Густав II Адольф больше волновался о том, как получить помощь Фридриха, чем ее оказать.
Венецианцы неохотно согласились, сколько смогут, не пропускать войска из Испании в Германию, но в остальном слишком опасались интриг в Италии и слишком мало интересовались восстанием, которое больше не обещало им хороших выгод. Герцог Савойский, справедливо возмущенный тем, что Христиан Анхальтский, вопреки обещаниям, не обеспечил ему ни императорской, ни чешской короны, отказался субсидировать армию Мансфельда и разрешил пройти через свои владения контингенту испанских войск, направлявшихся в Германию. Беспорядки в Трансильвании заставили Габора Бетлена снять осаду Вены. Разобравшись с возникшими трудностями, он дорого продал свое союзничество Фридриху, постоянно требуя все новых титулов, субсидий и наград за верность, хотя бы даже только показных. Знали бы чешские власти, что все это время он вел переговоры с Фердинандом, тогда они поняли бы, что его союз обходится им дороже вражды. А хуже всего было то, что неожиданное восстание в Граубюндене открыло долину Вальтеллину для Испании.
Оставался еще один самый важный союзник Христиана Анхальтского – Соединенные провинции. Это, по крайней мере, были такие друзья, которые не могли позволить себе предать Фридриха; если он потерпит поражение и его земли на Рейне окажутся под угрозой, они пострадают первыми. Поэтому разумно было предположить, что они станут защищать Пфальц для него. Именно на это и рассчитывал Христиан Анхальтский – и снова просчитался. Стремясь подорвать могущество Габсбургов, голландцы поддержали восстание с самого начала, но не учли вероятность того, что Фридрих покинет свой пост на Рейне, и тем более не предвидели отступничества унии. Теперь же оказалось, что они в одиночку вынуждены будут защищать Рейн, если испанцы надумают вторгнуться в Пфальц. И взять на себя такую ответственность голландцы были не готовы. Финальное столкновение между двумя религиозными партиями, разделившими страну, совпало с конфликтом между центральной аристократической властью принца Морица Оранского и требованиями голландских Генеральных штатов. Внутренняя революция сделала принца Морица военным диктатором. Но диктатура еще не успела упрочиться, и Морицу требовалось все время, оставшееся до истечения срока перемирия с Испанией, чтобы укрепить свою власть. Он не мог пойти на риск развязать войну из-за какого-либо необдуманного шага на Рейне. Возможно, он решился бы действовать, имей он поддержку английского короля и Евангелической унии; но в одиночку он действовать не посмел, даже ради спасения Рейнской области. Как бы то ни было, Соединенные провинции проголосовали за то, чтобы выделить Фридриху ежемесячную субсидию в 50 тысяч флоринов, и направили небольшой контингент для усиления чешской армии. Вряд ли такой помощи ждал от них Христиан Анхальтский. Что касается Рейна, то Мориц Оранский разместил некоторое количество войск на правом берегу, против земель кёльнского епископа. Даже при самой богатой фантазии это невозможно было истолковать как акт враждебности по отношению к Испании; Морицу удалось сохранить то, что оставалось от перемирия. Но мог ли этот крошечный шаг спасти Пфальц?
3
В Европе еще оставалось два правителя, действие или бездействие которых могло бы определить дальнейший ход событий: короли Франции и Испании. Христиан Анхальтский считал вмешательство Филиппа III на стороне Фердинанда решенным делом; при этом он полагал, что вмешательство Людовика XIII на стороне Фридриха столь же неизбежно. И снова он не учел личного фактора.
Фридрих рассчитывал, что его дядя, герцог Бульонский (Буйонский), поможет ему заручиться поддержкой французского правительства. Но герцог, протестант, бунтарь против королевской власти, заядлый и беспринципный интриган, плохо годился для того, чтобы завоевывать доверие молодого короля Людовика XIII, набожного католика, ревностно охраняющего престиж монархии и воспитанного в атмосфере подозрительности. Его главный фаворит, красивый и пустой герцог де Люин, держался при власти только благодаря тому, что льстил своему господину.
Герцог Бульонский слишком много болтал. Когда ранней весной 1619 года, еще до свержения Фердинанда, король Франции учредил новый рыцарский орден, он не утерпел и ляпнул, что Людовик XIII делает рыцарей во Франции, а он, Бульонский, делает королей в Германии. Это признание в интригах, лучше скрытых от посторонних глаз, подразумевает, что Бульонский стоял за событиями в Чехии. Это было не так, но пока герцог не мог держать язык за зубами, он едва ли мог убедить Людовика XIII оказать помощь Фридриху. Молодого монарха отвратила бы сама мысль о том, что французский дворянин манипулирует королем, словно марионеткой.
Королевские министры, находясь в неуверенном положении между интригующим двором и недовольным народом, чувствовали, что для безопасности правительства нужно пресечь требования его подданных-протестантов. Сам Людовик XIII был истым католиком; узнав о выборах в Чехии, он сразу же заявил, что в интересах церкви не потерпит этого нового короля, и, когда Фридрих направил своих послов в Париж, он допустил их к себе только на правах посланцев курфюрста.
Кроме того, жена Фридриха стояла в одном шаге от того, чтобы стать наследницей английского трона. В случае возможной смерти неженатого и слабого здоровьем принца Уэльского новый король Чехии через несколько лет вполне мог бы стать и королем Англии. Подобное расширение его власти совсем уж не устраивало соседнего монарха Франции.
С другой стороны, если император или король Испании используют восстание Фридриха как повод для захвата Рейнского Пфальца, то последствия для Франции будут почти такими же неблагоприятными, как и для Соединенных провинций. Компромиссный вариант представлялся самым разумным, и с этой целью в начале лета 1620 года из Парижа в Германию отправилось посольство.
В Ульме французские послы нашли князей Евангелической унии, угрюмых и нерешительных, стоявших со своей небольшой армией, не зная, что делать; на другом берегу реки Максимилиан Баварский собрал более крупные и лучше подготовленные силы Католической лиги, готовые идти на Чехию в исполнение его обещания Фердинанду. Положение сложилось очень зыбкое; никто из князей не желал участвовать в войне Фридриха, но все боялись, что Максимилиан нападет на них или, может быть, попытается пройти через их земли. Французы сразу же выдвинули предложение: если уния даст гарантии, что не станет нападать на земли католических князей, не сможет ли и лига аналогично гарантировать уважение к нейтралитету протестантских государств? Максимилиан Баварский горячо поддержал этот план, и князья унии охотно согласились на него, так как думали только о своей безопасности и о том, как бы освободиться от ответственности. 3 июля был подписан Ульмский договор.
Французская дипломатия исходила из двух предпосылок: первой и правильной – о том, что Фридрих не сможет удержать Чехию; и второй – что уния, избавившись от угрозы со стороны лиги, станет защищать Рейн от нападения испанцев. Ульмский договор был призван нейтрализовать опасность, которой подверглись сторонники германских свобод из-за опрометчивого решения Фридриха; пусть он один страдает за свою глупость, а победа Габсбургов со всеми ее последствиями ограничится Чехией. Эти расчеты могли бы оказаться весьма разумными, если бы участники унии повели себя в соответствии с ожиданиями французского правительства, однако те воспользовались договором для оправдания своего полного бездействия, и французские министры слишком поздно поняли, что их дипломатия лишь устранила последнее препятствие перед врагами Фридриха, не защитив при этом Рейн.
Почти одновременно с заключением договора правители испанских Нидерландов сообщили королю Франции, что Спинола готовится идти на Пфальц. В Мадриде и Брюсселе были сомнения насчет того, как Людовик XIII воспримет такое известие; и этот добрый католик не выразил никакого неудовольствия. Его советники были уверены, что уния предотвратит опасность; лишь позже они узнали от своих эмиссаров, отправившихся из Ульма в Вену, что весь императорский дом с потрохами продался испанцам, что испанский посол вертит императором, как хочет, а их собственный проект по компромиссному урегулированию чешского вопроса еле выслушали только из вежливости. Было уже слишком поздно выступать с новыми инициативами, поскольку в самой Франции интриги королевы-матери и восстание гугенотов достигли критической точки, и французское правительство, невзначай разрушив последнюю преграду перед наступлением Габсбургов, выпало из европейской политики на ближайшие три года.
Тем временем династия Габсбургов постепенно консолидировала силы для поддержки низложенного Фердинанда.
Подозрительный, настороженный, сомневаясь в способности Фердинанда удержать Чехию, даже если ее вернут ему, опасаясь растущей нищеты и недовольства в собственной стране, король Испании Филипп III первое время колебался. Он хотел приберечь свои силы для возобновления войны с голландцами. В Нидерландах, находившихся ближе к месту событий, эрцгерцог Альбрехт и его советники видели более ясную картину. Для них после того, как Фридрих захватил корону, дело Фердинанда открылось совершенно в ином свете: возможно, у них никогда уже не появится другого предлога для вторжения в Пфальц – опаснейший протестантский форпост на Рейне. Нельзя было допустить, чтобы летаргия Филиппа III встала между Спинолой и его далекоидущими стратегическими планами.
Амброзио Спинола, генуэзский дворянин и прирожденный воин, сделал себе имя, сражаясь против принца Морица Оранского в первые годы столетия. Политические карикатуристы изображали его в виде громадного паука, опутавшего своей паутиной протестантскую Европу. На самом деле он думал только о грядущей войне с голландцами, мало спал, ел умеренно и что придется, трудился по 18 часов в день и большую часть личного состояния тратил на улучшение армии. Одиннадцать лет после перемирия с голландцами он строил планы их окончательного поражения; Европа для него была не более чем преградой к решению собственной проблемы, а проблема заключалась в контроле над Рейном. При первых же слухах о беспорядках в Германии он попытался получить голос в военных планах лиги. Как только стало известно о выборах Фридриха, он начал набирать и сосредотачивать войска из Испании и испанской Италии, Милана, Нидерландов и Эльзаса. За три года до того, в 1617 году, Фердинанд купил поддержку своей кандидатуры на имперский трон, предложив испанцам часть Эльзаса; теперь же, торопясь заручиться военной помощью, он предложил еще больше. Спинола действовал исходя из того, что, если он захватит земли Фридриха на Рейне, часть их отойдет к Испании, и тогда падет протестантская преграда между источником его военной мощи и его целью.
Фридрих утратил право на свои земли, умышленно нарушив имперский мир, и император получил возможность раздать их своим друзьям. На бумаге это выглядело вполне прилично, а если на самом деле прямо противоречило клятве, которую принес Фердинанд, когда надевал императорскую корону, – клятве не распоряжаться немецкими землями без санкции рейхстага, – то вопросы законности всегда можно было уладить позже. Решение о вторжении в Пфальц было принято в Брюсселе до конца 1619 года, договор между Фердинандом и правительством Испании подписан в феврале 1620-го, а приказ Мадрида, по которому Спинола в итоге получил возможность выступить, датирован 23 июня. Еще до того, как приказ добрался до него, французы добились заключения Ульмского договора, уния отозвала свою армию, и Рейнская область была открыта для всех желающих.
4
Последние 10 лет публицисты предупреждали об испанской угрозе; больше десяти лет независимые правители Германии боялись усиления императорской власти и посягательства на их свободы. Христиан Анхальтский рассчитывал на то, что страхи заставят большинство правителей встать на сторону Фридриха. Неужели они оказались настолько слепы, что в решающий миг не сумели разгадать намерений Спинолы, Фердинанда и испанского короля, даже если и не ведали о них?
Князья и другие правители не были слепы. При императорском дворе все знали, что два главных советника Фердинанда – Эггенберг и Гаррах – находятся под испанским влиянием и ни одно решение не принимается без совета с испанским послом Оньяте. Ни один влиятельный правитель не мог быть настолько плохо осведомлен, чтобы проигнорировать тот факт, что Спинола собирает войска, или настолько глуп, чтобы думать, будто тот делает это ради собственного развлечения.
Князья унии откровенно боялись действовать; единственное, к чему они стремились, это доказать свою непричастность к мятежу Фридриха. Но курфюрсты Саксонии и Бранденбурга и герцог Баварский – лютеранин, кальвинист и католик – в то или иное время объявляли себя верными защитниками конституции. Неужели никто из них не понимал, что конституция империи в опасности?
Курфюрст Бранденбургский мог найти себе оправдание. Георг-Вильгельм, старший сын в семье и кальвинист, стал преемником своего отца-кальвиниста в Рождество 1619 года. Мать-лютеранка решила свергнуть его с престола в пользу своего второго сына-лютеранина и заручилась помощью Иоганна-Георга Саксонского. Молодой курфюрст, половина подданных которого готова была восстать против него, обратился за поддержкой к королю соседней Польши Сигизмунду III. Его мать немедленно устроила так, чтобы ее старшая дочь без согласия брата вышла замуж за короля Швеции Густава II Адольфа, заклятого врага польского короля. Отрезанный от Польши, Георг-Вильгельм предложил помощь чехам в надежде, что они, в свою очередь, помогут ему. Курфюрст Саксонский тут же пригрозил вторгнуться в Бранденбург и поднять против него все лютеранское население. Георгу-Вильгельму не осталось ничего иного, кроме как угодливо сдаться за милость Иоганна-Георга и делать что велено.
У поведения курфюрста Саксонского не было столь очевидного извинения. Как бы он ни завидовал Фридриху, как бы ни возмущался тем, что королем выбрали не его, будучи протестантом и конституционным правителем, он должен был поддержать новую монархию в борьбе с католической тиранией. Если он дорожил германскими свободами, то не мог оставаться в бездействии, пока Фридриха крушили войска из Испании и Фландрии.
Иоганн-Георг Саксонский не был бескорыстен; стремление к личной выгоде бросало уродливую тень на многие его поступки, но все же он был искренним приверженцем германских свобод. Он видел, что Фридрих своей вызывающей узурпацией чешского трона подверг протестантов и конституционалистов серьезному, а может статься, и смертельному риску. Поэтому он поставил себе цель исправить ошибку Фридриха. И этой цели он добивался или попытался добиться тем, что отвернулся от Фридриха. На собрании в Мюльхаузене (Мюлузе) он показал, что не одобряет захвата короны. Вскоре после этого он подписал договор с Фердинандом, по которому в обмен на свое вооруженное вмешательство получал гарантию религиозной свободы для лютеран в Чехии и признания всех секуляризованных церковных земель в округах Нижней и Верхней Саксонии. Оправдание этого неожиданного шага, который друзья Фридриха расценили как самое бессердечное предательство, заключалось в том, что
Иоганн-Георг, видя угрозу со стороны Испании, избрал наилучший способ защиты – сделать так, чтобы в испанской помощи необходимость отпала. Фердинанд, восстановленный на троне Чехии как ее законный монарх силами самих германских протестантов, Фердинанд, обязанный своей императорской властью верности германского князя, будет в тысячу раз менее опасен, чем Фердинанд, вернувшийся с помощью испанских войск и своей собственной династии.
Таковы были не только будущие оправдания, но, пожалуй, и фактические причины действий Иоганна-Георга. К несчастью, его династические амбиции оказались сильнее политических инстинктов. Гарантии лютеранской веры в Чехии и признание секуляризованных земель в Северной Германии были основами политики Иоганна-Георга как конституционалиста и протестанта; но, к сожалению, он также попросил передать Лаузиц (Лужицы) Саксонии. Это корыстное условие ослабило его позицию, неуязвимую во всем остальном.
Максимилиан Баварский, католический визави Иоганна-Георга, в своем договоре с Фердинандом в октябре предыдущего года исходил из тех же соображений. Он тоже стремился к тому, чтобы император вернулся на трон при помощи германского, а не испанского оружия, и тоже споткнулся о свои династические амбиции, потребовав себе в награду курфюршество Фридриха.
Несмотря на то что Иоганн-Георг и Максимилиан находились под влиянием одних и тех же идей, династические амбиции помешали им объединиться. Услышав о соглашении Иоганна-Георга, Максимилиан настолько возревновал, что удовлетворился только обещанием того, что лично возглавит военные действия в Чехии, тогда как Иоганн-Георг ограничится вторжением в Силезию и Лаузиц (Лужицы).
Эти половинчатые патриоты, хватаясь за любую возможность получить скорую выгоду, свели к нулю всякую возможность выработки общего политического курса. Ни тот ни другой оказались не в состоянии осознать, что, торгуясь с Фердинандом за земли и титулы, они дали ему в руки опасный мандат на то, чтобы делить империю и распоряжаться ею, как ему вздумается. Ни тот ни другой не понимали, что Фердинанд, принимая их помощь, не отказывается от испанской, а кроме того, не берет на себя никаких обязательств относительно земель Фридриха на Рейне.
5
Трагедия Фридриха быстро приближалась к развязке. Некоторые предсказатели из католиков выражали надежды, что он будет «королем на одну зиму», но, хотя на его счету уже были весна и лето, с каждым месяцем появлялись все новые признаки надвигающейся катастрофы. В начале года он побывал в главных областях своего нового королевства, и его с восторгом приветствовали в Брюнне (Брно) в Моравии, Баутцене в Лужицах и Бреслау (Вроцлаве) в Силезии. Однако в Ольмюце (Оломоуце) властям пришлось согнать в зал, где принимали короля, толпу крестьян и солдат, чтобы он не заметил отсутствия католического дворянства. Фридрих не догадывался о том, что половина его подданных в этом городе ненавидит его, потому что его приверженцы осквернили их церкви. Он наивно планировал будущие выезды на охоту вместе со своей королевой; его уговорили оставить ее в Праге на холодное время года. «II m’ennuie fort de coucher seul»[26], – сетовал он в своих письмах.
Мало-помалу Фридрих начал осознавать опасность. В ночь его прибытия в Брюнн (Брно) границу в ответ на призыв Фердинанда перешел контингент польских войск, и горизонт окрасился далеким заревом пылающих деревень. Он не говорил об этом в письмах к Елизавете, жалуясь лишь на то, что очень устал – «l’esprit rompu»[27].
У него хватало причин для того, чтобы сломить и более твердый дух. Друзья предавали его со всех сторон, а энтузиазм подданных испарялся вместе с его надеждами. Они избрали его не из любви к нему, а ради помощи, которую он мог им оказать, а он ничего не сделал. Поначалу его личных средств хватило на то, чтобы увеличить чешскую армию на 7 тысяч человек, но уже в марте 1620 года он обратился с просьбой о займе аж в самый Лондон, а в середине лета закладывал драгоценности и вымогал наличные деньги у евреев и католиков. Его войска оказались в отчаянных условиях; деморализованные сыпным тифом, безденежьем и голодом, не имея уверенности в будущем, они полностью опустошили страну. Эпизодические казни преступников, которые проводил Христиан Анхальтский, ни к чему не привели, и кое-где крестьяне устраивали самосуды и мятежи. Попытки организовать конскрипцию провалились: в Силезии удалось собрать только 400 кавалеристов, притом никуда не годных, а в моравском Ольмюце (Оломоуце) для рекрутов-крестьян не нашлось офицеров, готовых ими командовать, и они через несколько дней разошлись по домам.
В условиях нехватки лошадей, артиллерии и средств Эрнст фон Мансфельд все еще занимал для Фридриха Пильзен (Пльзень). Летом он отправился в Прагу в поисках жалованья для своих людей. За ним на некотором расстоянии следовал полк, распущенный им из-за отсутствия денег. Во главе с озлобленными офицерами они ворвались в Прагу и окружили дом Фридриха, так что ему пришлось с холодным оружием в руках прорубать себе выход и звать на помощь королевских лейб-гвардейцев. Беспорядки создавали не только эти расформированные части, ибо офицеры призывной армии пользовались любыми предлогами, чтобы бросить свои тающие войска и шататься по улицам и тавернам столицы.
Город действительно напоминал Содом и Гоморру, веселясь, пока небеса грозили бедствиями. В дворянских домах пировали и плясали на балах, зимой катались на санях, летом устраивали купания, а сам король разъезжал по городу в ярко-красном плаще и шляпе со щегольским желтым пером. Когда наступила теплая погода, он на виду у королевы и всех ее фрейлин разделся донага и пошел купаться в реке Влтаве, а пражские бюргеры с неодобрением во все глаза глядели на это непристойное зрелище. Народ стекался посмотреть на веселого молодого короля с королевой, которые устраивали «вдоволь бесплатных развлечений для посторонних» и разрешали любопытным поглазеть на парадные покои в Градчанах и даже понянчиться с младшим королевским отпрыском. Один из таких зевак ловко стащил с младенца шерстяные башмачки на память.
Редко бывает, чтобы столь простодушные и благонамеренные правители вызывали к себе столь сильную неприязнь. Фридрих стремился только к тому, чтобы завоевать преданность новых подданных, но навлек на себя лишь презрение министров и ненависть народа. Робея перед советниками, путаясь в языке и особенностях конституции, которую он обязался защищать, Фридрих казался даже глупее обычного.
На съезде протестантов в Нюрнберге он, отвечая послу, повторил зазубренный ответ на совершенно другой вопрос. В Чехии он шокировал придворных и советников тем, что всегда принимал их с непокрытой головой, обращался к Христиану Анхальтскому за ответом на любой вопрос, слишком часто протягивал руку для поцелуя, на людях отдавал первенство королеве и позволял ей появляться в таких нарядах, которых не потерпел бы на своей жене ни один добропорядочный чешский супруг.
Он раздражал высоких сановников, и прежде всего чешскую знать, предложением отменить крепостное право, попыткой навязать новую присягу и склонить сейм к тому, чтобы избрать преемником своего пятилетнего сына Генриха-Фридриха. Он разозлил пражан неумелой борьбой с безнравственностью, а самое худшее – тем, что осквернил их церкви. Из главной церкви иезуитов и собора безжалостно убрали все иконы, а капеллан Фридриха послал двух служанок отнести их на дрова. Ходили слухи, что королева даже хотела вскрыть гробницу святого Вацлава, и она же с неуместной стыдливостью потребовала снести «голого купальщика» посреди Карлова моста. Ее не послушались: вооруженные горожане вышли не допустить осквернения распятого Спасителя над Влтавой.
Какие бы ошибки ни допускали Фридрих и его жена, их подданные ничего не делали, чтобы им помочь. Как утверждали советники Фридриха, чехов волновало только, «как потворствовать братьям и друзьям» в руководстве армии и государства. По слухам, некоторые из них, когда король созвал их на совещание в семь утра, нахально заявили ему, что он нарушает их право не вставать с постели в такую рань. Государство охватило общее недовольство, ибо застарелая вражда между дворянами, горожанами и крестьянами обострилась из-за бедствий страны, и подозрение в измене не миновало и сам королевский двор.
Так обстояли дела, когда 23 июля 1620 года Максимилиан Баварский пересек австрийскую границу с армией Католической лиги числом 25 тысяч человек под командованием графа Тилли. Войска, составленные из разноязыких наемников, шагали вперед под вдохновляющие речи священников-иезуитов, с ними было двенадцать огромных пушек, названных именами апостолов, а покровительницей полководца была Дева Мария. В молодости Тилли хотел вступить в Общество Иисуса (орден иезуитов), но потом решил сражаться за Господа Бога на другом поприще и на протяжении всей жизни поддерживал в лагерях такую строгую мораль и так стойко хранил верность Богоматери, что в народе его прозвали «монахом в доспехах».
Максимилиан намеревался сначала утвердиться в Австрии, где многие из мелкопоместных дворян-протестантов взялись за оружие. Крестьяне бежали перед войсками Тилли, прихватив с собой все пожитки, какие могли унести, и наступление Максимилиана шло сквозь ненастья холодного лета по опустевшей стране и дорогам, усыпанным скелетами коров и свиней, варварски забитых его же солдатами. 4 августа в Линце он добился подчинения от австрийского сейма, который оказался неспособен организовать сопротивление столь крупной армии без помощи из Чехии.
В это же время Спинола во главе почти 25-тысячной армии выступил из Фландрии в атмосфере столь восторженного религиозного энтузиазма, что многие сравнивали его кампанию с новым Крестовым походом. Когда передовые части подошли к Рейну, Мориц Оранский, штатгальтер Голландии и Зеландии с 1585 по 1625 год, боясь нарушить перемирие и бессильный остановить вражескую армию, в отчаянии обратился к английскому королю. В последний момент Яков разрешил отправить из Грейвсенда в Нидерланды полк из 2 тысяч добровольцев под командованием Горацио Вера. Одновременно он направил брюссельскому правительству запрос о том, куда следует их армия, и 3 августа получил лицемерный ответ, что они этого не знают. Перейдя Рейн у Кобленца, Спинола двинулся к Чехии, и встревоженные державы Западной Европы выдохнули с облегчением. Это был блестящий трюк, рассчитанный на то, чтобы не дать противнику начать действовать, ибо на третьей неделе августа Спинола развернулся и по собственным следам направился к Рейну. «Сейчас уже поздно сомневаться в том, что огромная армия Спинолы идет на Пфальц, – она уже у наших ворот», – сокрушалась мать курфюрста в Гейдельберге (Хайдельберге). 19 августа Спинола захватил Майнц. Тщетно растерянный принц Оранский умолял мать курфюрста защитить страну от нависшей опасности. Тщетно взывал он к князьям унии. Только две тысячи английских добровольцев форсировали
Рейн, минуя аванпосты Спинолы, и закрепились в ключевых крепостях Франкенталь и Мангейм. 5 сентября Спинола переправился через Рейн, 10 сентября взял Кройцнах и четыре дня спустя – Оппенгейм (Оппенхайм). Далеко в Чехии сердце Фридриха обливалось кровью за его народ, но он ничего не мог поделать, кроме как опять обратиться к королю Англии и утешаться благочестивыми мыслями. «Предаю все в руки Божьи, – писал он Елизавете. – Что Господь дал мне, он же забрал и может снова вернуть, да святится его имя».
Между тем в Линце Тилли соединился с остатками императорской армии и 26 сентября перешел границу Чехии. Он еле-еле успел опередить противника; 5 октября силы курфюрста Саксонского налетели с севера и почти без сопротивления взяли Баутцен, столицу Лаузица (Лужиц). В то же время Максимилиан предложил Пильзену (Пльзеню) сдаться, и Мансфельд вступил с ним в переговоры. Скрепя сердце Мансфельд подчинился категорическому приказу Фридриха удерживать город, но тот больше не мог рассчитывать на то, что Мансфельд будет изводить врага нападениями с тыла: служа несостоятельному хозяину, военачальник был не настолько глуп, чтобы настраивать против себя Максимилиана – богатого князя и потенциального работодателя.
Оставив бездействующий Пльзень в тылу, Максимилиан взял курс на Прагу и в середине октября натолкнулся на разношерстные силы Фридриха у Рокитцана (Рокицани), в двух днях пути от столицы. Сам король находился в лагере, тщетно пытаясь примирить яростных соперников – Турна и Анхальт-Бернбурга (Христиана Анхальтского). Несколько дней спустя туда лично явился Мансфельд и объявил, что срок его контракта истек и, поскольку у короля нет средств для его продления, он считает себя свободным от всех обязательств.
Фридрих все еще верил в Габора Бетлена, который снова захватил Венгрию. Однако войска, посланные им на помощь чехам, скорее вредили, чем помогали, поскольку из-за их необузданной вольности король растерял последние остатки популярности среди несчастных крестьян, и во время фуражных походов солдаты не только нападали на своих же союзников, но даже дрались между собой. Они убивали пленных и так истерзали одного из полковников Максимилиана, который раненым возвращался в Австрию, что тот умер через несколько дней, а Фридрих не успел вмешаться.
Между тем вокруг лежала опустошенная страна. Путь обеих армий шел мимо безлюдных деревень, сгоревших ферм и трупов павшего от голода скота. После осенних гроз наступила ранняя зима, и в обоих лагерях солдат косили морозы и лихорадка, вызванная сыростью и недоеданием.
4 ноября чешская армия с неискренней радостью отметила годовщину коронации Фридриха; солдаты грозились поднять бунт, если к концу октября им не будет выплачено жалованье, и только близость врага помешала им осуществить угрозу. Христиан Анхальтский и Турн пришли к согласию только по одному пункту: необходимо действовать, и как можно быстрее. Короля также сильно заботила безопасность Праги, где он в очередной раз за несколько недель оставил свою жену, словно в заточении.
