Сергей Николаевич Прокопьев
Афганский синодик
В сторожке было прохладно. Лёня сидел в накинутом на плечи бушлате, я снял только шарф и шапку, расстегнул пуховик. За окошком совсем стемнело. Лёня говорил напористо, частил словами, будто боялся – я встану и уйду. Скажу честно, не сразу я понял, кто передо мной. Лёня вёл повествование заячьими петлями, без всякой логики перескакивал с одного на другое. Пересказываю лишь малую часть услышанного. Лёня то и дело делал нырки в разные периоды своей жизни. Говорил, что в доармейскую жизнь учился в политехническом институте. И тоже лихо. Был эпизод – челюсть декану сломал.
– С одного удара в двух местах! – уточнил Лёня. – А нечего подличать!
Афган, Чечня, школа, институт, дивизия ВДВ – всё это сыпалось и сыпалось из него.
– Первая Чеченская разгорелась, нас в Грозный кинули, – вернулся Лёня к боевому прошлому. – Одна часть города наша, в другой чечены окопались. Мы пошли в поиск. На операцию идёшь, тут перво-наперво боеприпасами запасись. Берёшь, сколько можешь утащить, сухпая самое чуть-чуть. Жизнь дороже, чем брюхо набить. Чеченам мы в тот раз хороший шухер навели. Пришли назад, что волки голодные. Вместо трёх дней, пять были в поиске. Ребята нам тушёнку выставили – ешьте от пуза, сколько влезет. Я пару банок умолол. И прихватило. По Грозному идём, у меня живот как резанёт, и начало крутить, мочи нет. Ребята, говорю, идите, я в развалины заскочу, опорожнюсь. Нырнул в разрушенный дом, а там девчонка с перебитыми ногами у стены под окном лежит. В двух шагах от меня. Я ей:
– О, сестрёнка, ранило?
Она рукой зашарила сбоку от себя и снайперскую винтовку поднимает. У меня до автоматизма реакция, выбиваю ногой. Автомат на неё:
– Ты чё, сука?
Камуфляжку у неё задрал, а там белые колготки.
– Ну чё – добьёшь? – смотрит на меня.
Обычно мы добивали. Я как увидел белые колготки, забыл, зачем заскочил в развалины. Охоту в туалет как обрезало. Добивать надо.
Достаю сигареты.
– Будешь? – протягиваю ей пачку.
– Давай!
Чиркнул зажигалкой, закурили.
– Откуда сама? – спрашиваю.
– Из Омска.
– Да ну? Землячка что ли. Где жила?
– На Привокзалке.
– Было дело, – говорю, – у бабульки на Карбышева снимал комнату, когда в политехе учился.
– А я туда не поступила.
– Ладно, – отбрасываю сигарету, – пошли.
– Куда? – глаза на меня вытаращила. – Лучше добей!
– В госпиталь.
На себя взвалил, застонала, обе ноги перебиты осколками, мина прилетела. Повезло ей, как раз грузили санитарные самолёты с «трёхсотыми». Отправил в Союз.
– Три дня назад иду, – продолжил Лёня рассказ, – вечер, но светло ещё. И раз – глаза сзади закрывают руками. Я через бедро кидаю, думал, нападение, а там женщина. Рядом с ней девчушка лет пяти. На землю не стал ронять, рывком на ноги ставлю. Она мне:
– Ну, ты даёшь, братишка.
Смотрит на меня, улыбается. А я понять не могу, кто такая.
– Не узнал? – спрашивает.
– В первый раз вижу, – говорю.
– А помнишь, братишка, в Грозном спас меня.
– Белые колготки что ли?
– Ну да.
– Ты мне не сестрёнка.
– Дура была, – слезу ытерла, – восемнадцать лет, биатлоном занималась. Сманили деньгами. Спасибо тебе. Не раз слышала, что вы делали с «белыми колготками».
– Разведчики этим не занимались. Убивали и всё. А ты меня взяла тем, что землячка. Не поднялась рука.
– Я сама собиралась застрелиться, духу не хватило. А тут ты. Спасибо.
Лёня вызвался меня проводить до остановки. Февраль стоял ветреный, морозный, каким и должен быть сибирский февраль, когда зима цепляется за последнее. Западный колкий ветер бил в лицо. Из-под бушлата у Лёни форсисто выглядывала тельняшка, шарфом не пользовался. На пути к остановке был магазин, на подходе к нему наша встреча скатилась к банальности. Лёня повернул ко мне лицо:
– Вы меня не выручите? Двести рублей на курево. До двадцать восьмого числа. Нам деньги задержали, но двадцать восьмого железно обещают выдать, я вам верну.
Я достал две купюры по сто рублей.
– Большое спасибо! Отдам железно. Без курева ночью тяжело. Пить ни пью, курю одну за другой, это после Афгана, и чай пью вёдрами. А водки только на день ВДВ три рюмки. У меня три контузии, нельзя много. Три рюмки и хватит. Не люблю, как другие, напился и рога в землю… Люблю поговорить, вспомнить Афган, Чечню, анекдоты потравить…
У магазина Лёня забыл, что собирался проводить меня до остановки, протянул руку для прощания…
Я решил прогуляться. Подышать морозным воздухом после полуторачасового сидения в крохотной сторожке. Было жаль потраченного времени, фактически день пропал. С утра думал о встрече, настраивался на неё, звонил Лёне, тот переносил время. Получилось, всё зря.
Но вдруг пришла мысль, ходьба способствует мыслительному процессу: а ведь тоже история достойная размышлений. Придумал Лёня в своей пресной жизни красивую биографию. Ему за шестьдесят, а, судя даже по тому, что обретается в общежитии, жизнь ладно не сложилась. Кстати, приглашал к себе в гости. Намекнул при этом, что угощать нечем. Но пригласил, адрес продиктовал. Если грубо сказать – нашёл свободные уши. Слушать я внимательно. Вот Лёне захотелось снова побыть героем. Не исключаю, бьют его за небылицы. Почему-то поверил ему, что ходит на встречи афганцев 15 февраля, а второго августа – на праздник «войск дяди Васи».
– Это закон! – говорил. – Два моих главных праздника в жизни.
Уверен, пьёт не три рюмки, значит, язык за зубами не держится. Если на трезвую голову, мы даже чай не пили в сторожке, ляпнул с честными глазами, что у него шестнадцать медалей «За отвагу», двенадцать «БЗ» (так сказал Лёня) – «За боевые заслуги», два ордена Красной Звезды, орден Мужества. Что уж говорить про пьяную головушку. Врунов не любят фронтовики. Ни ветераны Великой Отечественной, ни афганцы, ни те, кто прошёл Чечню.
Допускаю, Лёня каким-то боком побывал в Афгане, но никак не «первым прыгнул и последним уходил». Геройствовать не сложилось, а так хотелось чувствовать себя совершившим подвиг. И не один.
– Матери похоронка пришла, – повторился Лёня, когда подходили к магазину, – на мою школу мемориальную доску приделали, а я через полгода «здрасьте» – сам заявился, порезанный, штыком проколотый, но живой. Слепили в Москве, в Склифе. Сестра квартиру свою продала, мою на себя переписала. Я не стал судиться. Тут как раз будущую жену встретил. Не до судов. А она погибла. А я вот живу… Вы ко мне обязательно приходите, поговорим, вина можно немного раз такой случай…
Первая смерть
Алёна Валеева отыскала Людмилу Ивановну в «Одноклассниках». Написала трогательное письмо и попросила рассказать о своём отце, которого почти не помнила. В год гибели Тагира ей исполнилось шесть лет.
В Афган отправили несколько офицеров из их части. Цинковый гроб с Тагиром открыл счёт потерям, война впервые обожгла городок пониманием того, что происходит за тысячи километров от него.
С женой Тагира, Ниной, Людмила работала в магазине военторга. Жили в одном подъезде, дружили. Людмиле нравилась эта семья. По-хорошему завидовала Нине. Тагир не показывал на людях, а всё равно было видно, души в жене не чает. Его так и подмывало лишний раз прикоснуться к супруге, взять за локоть, приобнять за талию или положить руку на плечо. Что-то скажет ей и непроизвольно усиливает сказанное прикосновением. Перед 8 Марта, днём рождения Нины приходил посекретничать.
– Люда, – говорил заговорщицки, – как бы нам разведать, что Нине надо. Разузнай! Только, чтоб не догадалась, откуда ветер. Хочется небанальное подарить, а масла в голове не хватает самому придумать.
По голубым глазам Тагира читалось, искренне хочет доставить радость жене.
Людмила вступала в сговор и не выдавала их маленькую тайну, когда Нина восторженно говорила подруге:
– Как он только догадался?
Тагир обязательно и Людмиле вручал подарочек.
– В точку мы с тобой попали! – докладывал о реакции жены. – Радовалась, как дитё! Алёна от куклы на седьмом небе, Нина от маникюрного набора и парфюмерии французской.
Светло завидовала Нина Валеевым. В её семье всё складывалось иначе. Её капитан Вострецов был щедрым на подарки другим. Мог забрать из дома недавно купленный самовар: «Тут надо, ещё куплю потом». Оказывалось, очередной зазнобе пообещал. Людмила терпела. Жаль было пасынка. Замуж пошла, как говорила её мама, «на ребёнка». У Вострецова первая жена умерла, остался трёхлетний сын. Хороший мальчишка. Своих детей Людмиле Бог не дал, посвятила себя чужому. Ребёнок рос болезненным, приходилось часто по врачам водить, в больнице неоднократно с ним лежала. Мальчишка считал её мамой. Вострецов этого не ценил, в жизни видел одного себя. Был одержим темой женского пола. Несколько раз Людмиле становилось невмоготу, уходила. В военном городке всё было на виду, это даже не деревня, жили компактно – три пятиэтажки, два дома в четыре этажа, общежитие. После каждого её ухода Вострецов звал обратно домой, вставал на колени. Умолял… Клялся: «Больше не повторится».
Каждую осень часть отправляла солдат и офицеров в Краснодарский край на уборочную. Командир автобата Вострецов с удовольствием ездил на помощь кубанцам-хлеборобам, заодно устраивал гусарскую балладу. После каждой уборочной Людмилу ждал какой-нибудь сюрприз. Одна женщина после уборочной письмами засыпала Вострецова.
– Да ты сама прочитай! – широким жестом мог бросить муж Людмиле письмо. – Там дура набитая! Главное – ничего не было.
– Так я и поверила – «не было».
– Клянусь! Страшнее атомной войны, а возомнила незнамо что!
Говорил с честнейшими глазами и такой силой убеждения, что сам верил. Не знающий Вострецова безоговорочно брал его сторону, верил откровенному вранью. Умел капитан любой факт преподнести в выгодном для себя свете. В старину говорили о таких – обладает магнетизмом. Ничего не стоило доказать, хоть мужчине, хоть женщине, что белое это чёрное и наоборот. Был эпизод, Людмила застала Вострецова с женщиной. Казалось, не отвертишься, падай на колени – кайся. Вострецов бросился доказывать, он ни в чём не виноват. Ну, нисколечко! Она буквально силком затащила в постель, дабы отомстить мужу.
– Ты что дитё малое – «заставила»!
– Я тебе говорю. Клянусь здоровьем сына.
– Побойся Бога! Пашу хотя бы не приплетай!
В тот год уборочная окончилась в октябре, в декабре Людмиле звонят, на КПП женщина требует пропустить её к капитану Вострецову. На тот момент капитан уехал в Горький, Людмила отправилась выяснить, в чём дело, так как дамочка вела себя более чем агрессивно, требовала телефон командира части. На проходной Людмила застала возбуждённую крепко сбитую женщину не первой молодости. Она выпалила, что Вострецов обещал на ней жениться.
– Я вам говорю: я – его жена! – Людмила попыталась объяснить незнакомке семейное положение Вострецова.
– Ничего не знаю, – не смутилась кубанская казачка, – я в положении от него.
Выкрутиться Вострецову в тот раз не удалось, присудили алименты.
Что там говорить, несладко протекала семейная жизнь у Людмилы, но искренне радовался, глядя на Нину и Тагира.
Тагир был из «пиджаков» – после окончания института призвали в армию офицером на два года. Отслужив год, подписал контракт на двадцать пять лет. И попал в Афганистан.
Нина очень скучала, все её мысли сходились к мужу. Придёт к Людмиле или так ней вечером заглянет, как бы замысловато не складывался разговор, обязательно выходил на Тагира. Произнести лишний раз его имя доставляло Нине удовольствие. Не употребляла междометий – «он», не говорила «муж». Только – Тагир. Сладкой музыкой звучало имя супруга, ласкало слух, будило светлое в душе.
Учились оба в Казани. Нина – в финансово-экономическом институте, Тагир – в Казанском авиационном. Специальность у Тагира была отнюдь не авиационная, связанная не с небом, наоборот – с земными трассами. В институте под строящийся в Набережных Челнах автогигант КамАЗ организовали автомобильный факультет. Его Тагир выбрал при поступлении. Познакомились студенты в сквере под названием Чёрное озеро дождливым октябрём. У Нины сломался каблук. Цаплей на болоте замерла на одной ноге, носком второй чуть касаясь асфальта. И хоть караул кричи… Вдруг парень, подхватил под руку, весело произнёс:
– Как говорит Карлсон, который живёт на крыше! Правильно: «Спокойствие, только спокойствие!» Для начала стоит присесть на лавочку.
Нина с помощью предупредительного незнакомца доковыляла до ближайшей скамьи. Сиденье после недавнего дождя блестело влагой, парень ни секунды не раздумывая бросил свой портфель на скамью:
– Ситдаун плиз! – показал рукой на портфель. – Садитесь и снимайте ваш многострадальный башмак?
– Зачем?
– Затем, что не могу бросить девушку в бедственном положении, не босиком вам идти, а мои сорок третьего размера туфли, будут вам жать коленках.
Нина сняла туфлю, Тагир, а это был он, осмотрел повреждение, и сделал вывод:
– Поблизости есть мастерская, должны отремонтировать. А нет – куплю какие-нибудь тапочки. И не уходите, вверяю вам главную мою жизненнцую ценность – тетради с лекциями.
– Тагир принёс отремонтированную туфлю, – рассказывала Нина Людмиле. – Полгода встречались после того казуса, а в марте подали заявление в загс, девятнадцатого апреля была свадьба.
Тагир должен был со дня на день вернуться домой. Командировка на войну заканчивалась. Написал, чтобы Нина брала отпуск, поедут в Крым на море, Алёне с её слабыми бронхами нужно море. Нина сшила себе два летних платья, купила новый купальник, Алёну тоже собрала – сандалики, платьишка. Недели за две до предполагаемого отъезда в их магазин привезли югославские кожаные баулы.
– Какие вместительные, – оценила товар Нина, – надо взять, Тагир любит вещи солидные. На его чеки можно, наверное, получше выбрать, да зачем их тратить, когда на рубли можно взять.
В субботу вечером Нина пришла к Людмиле и попросила поработать за неё в воскресенье, хотела съездить в Горький. Нижний Новгород носил имя писателя.
– Я в долгу не останусь, – сказала подруге. – Надо бы ещё Алёне туфельки прикупить, футболочку, пробегусь по магазинам, на неделе, навряд ли, получится. И Тагир может со дня на день нагрянуть. Он не любит телеграммами предупреждать.
Посетителей в магазине в тот субботний день было мало, народ отдыхал на озере. Секретчик из штаба зашёл перед самым закрытием, купил зубную пасту и сказал:
– Пришла не совсем понятная телеграмма. То ли Тагир везёт, то ли Тагира везут. Но похоже – Тагира везут. Командир звонит в дивизию, выясняет, чтобы наверняка знать.
Холодная волна окатила Людмилу, сердце сжалось, заныло в нехорошем предчувствии – неужели?
Она закрыла магазин и отправилась на озеро. Дома никто не ждал, вторую неделю жила одна, Вострецов с сыном уехал к своим родителям в Тулу.
С Ниной столкнулась по дороге, та только что приехала из Горького. Ничего она не чувствовала, сердце ни разу не ёкнуло, не подсказало. Лицо светилось, съездила удачно, купила дочери на ноги, а ещё зимнее пальтишко. Всё это восторженно выпалила, спросила в конце:
– Как в магазине? Всё нормально?
У Людмилы перехватило горло. Она не знала, что говорить. Отвернулась и быстро пошла к озеру.
– Да что такое сегодня, – прозвучало за спиной, – все от меня отворачиваются?
Людмила подошла к озеро, казалось весь городок высыпал на берег. Даи как тут усидеть дома – горячее солнце, безоблачное небо, вода прогрелась – выходить не хочется. Городок купался, загорал, играл в бадминтон, волейбол, малышня возились на травке. Людмила ещё в магазине надела купальник, на берегу скинула платье, вошла в прохладой освежающую воду, поплавала, выйдя на берег, достала из сумки полотенце… На душе было скверно…
На подходе к дому услышала крик. Страшный, леденящий душу пронзительный крик. Он вонзался в мозги, рвал сердце, давил невыносимой тяжестью. Кричала Нина, надо было идти к ней, а ноги не шли.
Афганцы были отличными вояками, но в бандах, чего не скажешь об армии Демократической республики Афганистан. Не хотели афганцы по-настоящему воевать с моджахедами, солдаты зачастую разбегались, было распространено дезертирство. Подразделение Тагира бросили на помощь, попавшим в переплёт афганцам, моджахеды напали на крепость, в который стоял полк армии ДРА… Бой был жестоким. Только когда с неба ударили штурмовики Су-24 и подлетели вертолёты, духи отошли. Тагира ранило. В первом вертолете он не полетел, отправил раненых бойцов. Второй был сбит на подлёте. Тагир полетел в третьем, потерял много крови и умер в госпитале.
Провожали Тагира всем городком. Родители решили похоронить его у себя на родине в Башкирии. Цинковый гроб постоял в Доме офицеров, потом погрузили его на уазик, весь городок шёл за ним до КПП, а потом ещё с километр по трассе. Несколько офицеров поехали на похороны на автобусе.
Отец у Тагира был из татар, мать – русская. Хоронили по русскому обряду. На второй день после похорон Нина засобиралась домой. Родители Тагира на поминальном обеде затеяли разговор о чеках, которые Тагир обещал им на ремонт дома. Они планируют перекрыть крышу, переложить печь. Так что Нина должна отдать чеки им.
– А как же я одна с дочерью? – спросила Нина
– Алёне будет пенсия.
Всё это было противно и некрасиво. Нина не осталась на девять дней у свекра со свекровью, устроила поминки в столовой части. Через месяц уехала к родителям в Белоруссию.
Памятник воинам-афганца в Минске начали строить за год до вывода советских войск из Афганистана, но построили только в 1996 году. В народе стали звать его «Островом слёз». Был возведён на искусственном острове реки Свилочь. Правдами и неправдами Нина добилась, чтобы имя Тагира занесли на памятник. Тагир не имел никакого отношения к Белоруссии, не жил, не служил, не призывался оттуда. Нина стоило большого труда доказать, её муж должен быть увековечен на памятнике, обошла немало кабинетов и добилась своего – имя Тагира значилось среди семисот семидесяти одного погибшего афганца.
Нина прислала Людмиле фото с фрагментом памятника, на котором значился Тагир. Женщины многие годы держали связь друг с другом. Сначала по обычной почте, потом – электронной. Частенько перезванивались. Каждый раз повторяли «надо бы встреться, плюнуть на все заботы и съехаться». Но так и не получилось, Нина умерла в пятьдесят с небольшим от онкологии.
Алёна нашла Людмилу в «Одноклассниках», настойчиво приглашала в Минск и просила рассказать, всё, что знает она об отце. Людмила поначалу едва не написала: ничего нового добавить не сможет к тому, что слышала Алёна от матери. Однако подумав, создала файл с названием «Тагир и Нина» и начала вспоминать, как радовалась за семью подруги, каким настоящим мужчиной был отец Алёны, как они тайком выбирали подарки для Нины к Женскому дню и дню её рождения. Каким любящим супругом был Тагир. Посмотрела в интернете значение его имени. В одном варианте – чистый, в другом – мужественный.
«Твой отец, – писала Алёне, – совмещал оба эти значения. Настоящий воин, настоящий офицер – не запрыгнул первым в вертолёт, спасая свою шкуру, сначала бойцов, за которых был в ответе, отправил. И настоящим мужем был. Поверь, Алёна, мне есть с чем сравнивать, два раза выходила замуж, оба офицеры, поездила по городкам, повидала немало. Лучшие погибают первыми… Господь Бог забирает в Свои обители тех, кто достоин стоять у Его престола, кто заслужил это земной жизнью…»
