Сергей Юрьевич Катканов
Что с душой?
Кто-то больше всего хочет контактов с иным разумом? Для таких и создавать ни чего не придется, с них и бесов хватит. Чем не иной разум? Или вам непременно нужен искусственный интеллект, «умные машины»? Пожалуйста. А об «умном человек» вы не мечтали, так что извините.
Трудоголики будут вкалывать не до седьмого, а до семьдесят седьмого пота, а бездельники будут лежать под березой и дремать. Будет ли это для них адом? Сложный вопрос. Но мне кажется, что я до сих пор говорил про «плач и скрежет зубов».
Очевидно, что все не изжитые в этом мире страсти человек перетащит с собой в мир иной. Как-то мне процитировали стихи одного современного острослова:
Если б было море пива,
Я б дельфином был красивым,
Если б было море водки,
Я бы был подводной лодкой.
Нет, полагаю, ни каких препятствий к осуществлению мечтаний этого шутника в будущей жизни. Он вполне может быть целую вечность или вечно пьяным дельфином, или подлодкой, которая опохмеляется забортной жидкостью. Думаю, алкашей ждет вечный запой без необходимости отвлекаться на такие пустяки, как семья или работа.
Но вот профессор Осипов пишет: «Как же проявляют себя эти неизжитые страсти в том мире? Приведу мысль игумена Никона (Воробьева): «Страсти в тысячу раз более сильные, чем на земле, будут, как огнем, палить тебя без какой-либо возможности утолить их». Очень уважаю Алексея Ильича и игумена Никона, по сравнению с ними я просто погулять вышел. Но я не согласен с ними.
Почему же «без возможности утолить»? Кто-то ещё, высказываясь на эту тему, говорил, что тела-то уже не будет, потому и страсти утолить не будет ни какой возможности. Но, во-первых, после всеобщего воскресения мертвых тела у нас уже будут, хотя и не такие, как сейчас. А, во-вторых, известно ведь, что корни всех страстей, включая телесные, находятся в душе. Неужели, думаете, так уж сложно привести душу в состояние аналогичное алкогольному опьянению, если нет материальной бутылки водки и невозможно приложить материальный стакан к материальным губам? Полагаю, очень просто сделать так, чтобы душа была вечно пьяна даже и вне тела.
Изложенная А.И.Осиповым концепция строится на очень странном и не очень православном представлении о сладости греха и, похоже, здесь включаются педагогические соображения. Дескать, если алкашам сказать, что в аду их ожидает неограниченное количество бесплатной выпивки, так они же очень сильно обрадуются и в церковь уже не пойдут. Если же сказать, что в аду их ждет вечное похмелье, а опохмелиться им ни кто не даст, так, может, и задумаются.
Но любому, кто знает, что такое запой не понаслышке, хорошо известно, что это настоящий земной ад. И если запой будет длиться вечно, то для ада и не надо ни чего другого. Это лучше всех понимают именно алкоголики, если ещё не окончательно оскотинились, ну а если уже оскотинились, так они и будут вечно пребывать в скотском состоянии. Вы думаете, им будет хорошо? Они ещё не знают, что такое не иметь проблем с удовлетворением своей страсти. Здесь-то они ещё хоть как-то активничают, постоянно рыская в поисках денег на бутылку, а там можно будет приводить себя в состояние опьянения простым усилием воли, зазор между желанием и его исполнением вообще исчезнет. И вот это уже трансдец. Исчезнут последнее остатки разумной активности, личность достигает крайней степени возможного распада. Это и есть ад.
Известно ведь, что грех несет наказание в самом себе. Бог не накажет алкоголика за то, что он такой, алкоголизм – это и есть наказание, и как бы оно на целую вечность не растянулось. Здесь-то нам ещё не так уж и плохо, мы мучаемся всего лишь от неисполненных желаний, а вот там все желания наконец исполнятся, и для кого-то наступит настоящий кошмар, в зависимости от того, какие были желания.
Кто-то убеждается в этом ещё при жизни. Представьте себе блондинистую девушку, которая не мечтает ни о чем, кроме «красивой жизни» и совершенно искренне считает дураками всех, кто мечтает о чем-то другом. Вот она выходит замуж за олигарха, и разом сбываются все её мечты. Хочешь «Бентли» – пожалуйста. Хочешь океанскую яхту – не вопрос. Хочешь шикарный особняк? Да хоть двадцать особняков в любых городах мира, какие назовешь. Лучшие рестораны, лучшие курорты, лучшие салоны красоты – все к твоим услугам. И далее по списку. Не такой уж он, кстати, длинный, этот список, не так уж всё это дорого. Ни один миллиардер, если исполнит все эти желания, не разорится. Ну вот блондинка празднует «сбычу мечт», тащится и прется. Но не очень долго. А потом наступает жесточайшая депрессия. И эту депрессию не снять уже ни чем, потому что все желания уже исполнены, а ни чего другого блондинка просто не умеет желать. Эти случаи описаны, да и так понятно, что иначе быть не может.
А вот, скажем, другая блондинка обо всем этом мечтала, но ни чего такого в этой жизни не получила. Вы думаете, её на том свете посадят на раскаленную сковородку за то, что она мечтала лишь о «Бентли», а не о чем-нибудь более возвышенном? Нет, её в «Бентли» и посадят. И далее по списку. И депрессия, от которой она ни куда не денется, будет вечной. А вечная депрессия – это и есть ад.
Абсолютно все страсти в будущей жизни получат абсолютное удовлетворение. Если человеку, одолеваемому блудной страстью, сказать: «Все красавицы в мире – твои», так ведь он вообще ни чего другого не захочет. И он это получит. Блудники попадут в «исламский рай». Не надо даже очень сильно воображение напрягать, чтобы понять – это будет вполне реальный ад. И не надо каждое из мытарств по отдельности разбирать, чтобы стало ясно, что так и будет со всеми страстями.
Мытарства, конечно, будут, но вряд ли стоит представлять себе душу, которая всеми силами стремиться их проскочить. Сложность преодоления мытарств, очевидно, в том и будет состоять, что на одном из них, а то и на всех сразу, душа захочет остаться добровольно, когда бесы развернут перед ней картины давно желаемого, осуществленного наконец греха. Подобное просто потянется к подобному, душа сама оттолкнет ангела и устремится навстречу бесу, как существу для неё родственному.
Только не надо думать, что Бог накажет нас исполнением желаний. Это было бы слишком по-иезуитски. Это была бы та же самая концепция сковородок, только в более изощренном варианте. Дескать, попался, голубчик, не того хотел, так вот и мучайся теперь целую вечность. Нет, не так. Бог абсолютно всем предложит абсолютно всё. Но алкаш выберет водку, блудник – гарем, блондинка – «Бентли», атеист – жизнь без Бога, а гордец – одиночество. Получить то, что хотел, будет тяжело, но ещё тяжелее – не получить. То есть каждый получит тот вариант вечности, который связан с наименьшими для него страданиями, но в некоторых случаях и наименьшие страдания будут достаточно ужасны. Как мудро заметил профессор Осипов: «Ад будет заперт изнутри». То есть ни кто не будет грешников в аду запирать. Не разбегутся, сами ещё запрутся изнутри, чтобы ни кто их оттуда не выгнал, потому что в любом другом месте им будет ещё хуже.
В ортодоксальном богословии, как ни странно, есть свои вечные вопросы. На эти вопросы можно отвечать по-разному, оставаясь в рамках ортодоксии. Таков вопрос о вечных муках, которые, по мнению одних, не прекратятся ни когда, а, по мнению других, всё-таки прекратятся.
Профессор Осипов пишет: «Григорий Чудотворец и Григорий Нисский так же считали, что вечные муки не бесконечны. Ибо понятие вечности не означает бесконечности. Множество людей, споткнувшись на мытарствах и оказавшись в вечных муках, по молитвам Церкви выходят оттуда и входят в Царство Божие».
При всем уважении, здесь что-то не так. Во-первых, не вполне понятно, как вечные муки могут прекратиться, если времени уже не будет? Может быть завершен длящийся во времени процесс, но вечность – это отсутствие времени, и как тут вообще что-то может завершиться? Тут не работают наши «навсегда» или «не навсегда», потому что они – из реальности времени. Потому и утверждение «вечность не означает бесконечность» кажется мне просто игрой в слова.
Понятие «бесконечность» – это попытка человеческого сознания хоть как-то представить себе вечность, неизбежно несовершенная попытка, потому что ни в одном человеческом языке не найти точного слова для обозначения того, что лежит за пределами человеческого опыта. Но люди знают, что в этом мире нет ни чего бесконечного, потому и наделяют свойством бесконечности тот мир. Слово «бесконечность» имеет смысл только как синоним слова «вечность», если же «вечность» не означает «бесконечность», тогда в этом слове нет вообще ни какого смысла. Мы просто играем в слова, мы, как слепорожденные, которые спорят о том, какого цвета небо.
А, во-вторых, представление о том, что вечные муки могут прекратиться, отдает некоторым остаточным юридизмом католической сотериологии, которую мы, конечно, отвергаем, но она всё же в малых дозах просачивается в православные концепции. Как Алексей Ильич представляет себе выход грешников из ада, если, по его же собственному утверждению, ад будет заперт изнутри? Ворота что ли ломать? Если бы в наказание за грехи грешников сажали на раскаленные сковородки, то прекращение вечных мук было бы очень легко себе представить – надо просто снять их с этих сковородок. Но ведь мы знаем, что всё не так. Прекращение адских мук означало бы лишение души органичной среды обитания. Как если бы рыбу, за грехи осужденную жить в воде, наконец простили и выбросили на сушу. Мы, вроде, не католики, но всё-таки представляем себе вечные муки, как следствие юридического приговора, по которому душу отправили в концлагерь, где её будут мучить бесы-гестаповцы. Если же засыпать судью прошениями о помиловании, то приговор может быть отменен, и душу из концлагеря переведут на курорт, ну или хотя бы в концлагере дадут работу полегче, да поприятнее. Мы думаем, что весь вопрос лишь в том, чтобы Бог простил грешников. Да Бог простил любого из нас ещё раньше, чем мы успели согрешить. Дело ведь не в прощении, то есть не в юридическом помиловании, а в том, каковы мы есть. Если души наши насквозь пронизаны страстями, которые составляют самое существо наших душ, то нас можно хоть сто раз простить, мы не изменимся, и в раю нас будет корчить и корежить куда сильнее, чем в аду. Прекращение вечных мук по сути означает не прощение, а изменение человека. Но разве Бог не может избавить душу человека от страстей? Может. Если это не будет равняться просьбе вылечить вирус гриппа от гриппа.
Есть такая концепция: Бог обязательно отсечет от нашей души греховные склонности, если между нашей душой и греховностью останется хоть какой-то зазор. Вот тут-то и суть проблемы. Представьте себе хирурга, который делает операцию. Вот эта нога уже нежизнеспособна – отрезает. Вот эту руку уже не вылечить – отрезает. Желудок, кажется, уже насквозь прогнил, но хирург-виртуоз вырезает три четверти желудка, с оставшимся можно жить. А дальше? Если уже все органы человека насквозь пронизаны болезнью и подлежат удалению? Что прикажете делать хирургу, если отрезать всё больное, означает уничтожить человека? Если хирург – Сам Бог, Он может не отрезать омертвевшие ткани души, а просто заменить их на здоровые. Но если уже все части души насквозь пронизаны некрозом, то такое лечение фактически означает уничтожение личности и создание вместо неё другой. Но ведь мы, вроде не этого хотим? А мы вообще понимаем, чего мы хотим?
Представьте себе, что вы молили, молили о прощении своего любимого грешника и наконец ему это прощение вымолили. И вот вы его встречаете, а он совсем другой, не тот, которого вы знали. Вместе с греховными наклонностями исчезло множество индивидуальных черт, которые составляли уникальность, неповторимость его личности. Перед вами незнакомый, чужой человек. Вы, может быть, заплачете: «Нельзя, что ли было греховность убрать, а индивидуальность оставить?» Да как же это сделать в том случае, когда вся индивидуальность целиком базируется на греховности?
Так что же означает сохранение зазора между личностью и грехом? Примерно то, о чем говорил апостол Павел: «Что ненавижу, то и люблю». Человека со страшной силой влечет ко греху, то есть он любит грех, но если он одновременно с этим и ненавидит грех, понимает, что он его убивает, тогда ещё есть надежда. Если человек вопит: «Это не я, Господи, это моя болезнь, по слабости своей я делаю то, чего делать не хочу, я искренне считаю губительным и неправильным то, что я делаю», значит между личностью и её страстью сохраняется зазор. Если стремление к Богу и стремление ко греху лежат рядом в душе человека, значит Бог может провести между ними скальпелем. Если же стремление ко греху составляет уже самую сущность человека, то скальпель не поможет.
Однажды нашему знаменитому поэту предложили поехать в хороший санаторий и пройти курс лечения от алкоголизма, а он ответил: «Я, Николай Михайлович Рубцов, возможность трезвой жизни отрицаю». И тут уж было ни чего не поделать. Можно было простить поэту его пьяные выходки, но нельзя было вложить в него желание трезвой жизни. Боюсь, что Николай Михайлович и до сих пор пьян.
Свт Григорий Богослов писал о вероятности спасения грешников из ада: «Может быть, они будут там крещены огнем – этим последним крещением, самым трудным и продолжительным, которое поедает вещество, как сено, и потребляет легковесность всякого греха». Вполне готов сказать вместе со святителем Григорием: «Может быть». Весь вопрос лишь в том, останется ли от личности хоть что-нибудь, когда Господь испепелит её грехи? Или только горстка пепла?
Мы, похоже, несколько упрощенно понимаем суть дела, если полагаем, что прожарившись хорошенько в вечном огне, человек всё поймет и устремится душой к Богу. Иной человек, положим, и сейчас, не дожидаясь вечного огня, вполне понимает губительность своих греховных наклонностей, но не похоже, что это его сильно меняет. Мало воскликнуть: «Господи, я всё понял, избавь меня от этих мук». Надо полностью измениться, надо приобрести очень сильные желания, прямо противоположные тем, которые имел раньше, надо искренне полюбить то, что всю жизнь презирал. Тогда вечные муки сами собой прекратятся. Но не раньше. А возможна ли такая метаморфоза в аду? Может быть, и возможна, откуда я знаю. Но только надо понимать, что речь идет именно об этом.
Психологические предпосылки мнения о конечности вечных мук вполне понятны. Мы же добрые, мы хотим, чтобы в конечном итоге всем было хорошо. Да и с богословской точки зрения нам кажется невозможным примирить представление о бесконечном милосердии Бога с представлением о бесконечности мучений грешников. Но наша концепция снимает это противоречие. Милосердие Божие в том себя и проявит, что каждый получит то, что хочет. В ад ни кого палками загонять не будут. В рай – тем более. Бог каждому из нас предложит миллиард домов на выбор, каждый поселится в том доме, который выберет сам. И всё-таки одни из нас окажутся в раю, а другие в аду.
Есть ещё вопрос: «Как же мы сможем блаженствовать в раю, если будем знать, что некоторые наши родственники мучаются в аду?» Этот вопрос исчезнет, если мы будем понимать, что наши родственники там, где сами захотели быть. Грустно, конечно. Так может быть грустно человеку во время богослужения в храме от мысли о том, что его родственник сейчас сидит в шикарном ресторане. Ведь я в хорошем месте, а он в плохом. Но заскочите в следующий раз в ресторан и за руку притащите его в храм. И это будет по-настоящему жестоко. Мне кажется, понимание того, что по отношению ко всем Бог проявит максимально возможное милосердие, должно согреть наши души.
Но это получается не сильно воспитательно, совсем не педагогично. Кто хочет, чтобы всё было педагогично, может дальше врать про раскаленные сковородки, а у меня ещё со времен советской власти такая аллергия на враньё, что больше не могу. И если человек обрел Истину, то как он может допустить, что бы его мировоззрение строилось на логических противоречиях?
Как часто нам приходится выслушивать: «Ваш Бог – каратель, а вы садисты». Так стоит ли нам позорить свою веру из «педагогических соображений»? Неужели нам безразличны кривые ухмылки некоторых умников, которые говорят с нашей же подачи, что христиане мыслят непоследовательно, у них там ни что ни с чем не стыкуется. Если у нас всё стыкуется куда получше, чем у них, так почему бы нам правду не сказать?
Конечно, в педагогическом воздействии нуждаются все. Мы так ленивы, что нас трудно заставить работать над собой, предварительно хорошенько не напугав. Но вот мне, например, стало по-настояшему страшно именно тогда, когда я понял, что сбудутся все мои мечты, исполнятся все мои желания. Ведь какой только дряни за жизнь в душе не накопилось. Иногда сознание как-то само по себе начинает моделировать реальность исполненных желаний. Вот где ужас. Я понимаю, что именно это и могу получить на целую вечность. Хотя вроде бы не этого я хочу, то есть совсем не того, что связано с моими не лучшими наклонностями. Но получается, что где-то в глубине души я хочу именно этого, не лучшего, а мои возвышенные мечты – на самом деле пустые декларации. Одно только предположение, что это так и есть, сильно пугает и подстегивает работу над собой.
Бывает, к примеру, что один человек не любит другого, и сам же понимает, что было бы гораздо лучше, если бы любил, и даже пытается пробудить в своей душе добрые и теплые чувства к тому человеку, но где-то в глубине души просто хочет, чтобы этот человек куда-нибудь исчез. Нет человека – нет проблемы. И он исчезнет, не переживайте, и многие ещё исчезнут таким же образом, и не известно, останется ли хоть кто-нибудь. И тогда одиночество станет невыносимым. Вот так мы и созидаем себе грядущий ад. Ведь в рай по одному не входят. В раю люди любят друг друга, а если любить так и не научился, если ни с кем не сумел гармонизировать свои отношения, значит, обрек себя на вечные муки.
Или вот один человек думает, что очень сильно любит другого человека, но на самом деле это не любовь, а страсть. Любовь это когда благо любимого для любящего дороже собственного блага, а страсть просто стремится к обладанию – во всех смыслах, может быть, просто в психологическом. Страсть пылает, пока обладание не достигнуто, но вот желание исполнено и остается кошмар вместо «любви».
Это только примеры. Пусть каждый из нас честным взглядом посмотрит в свою душу. И проведёт там опись имущества. И большинству из нас станет понятно, что весь строительный материал для грядущего ада там уже приготовлен. Мечты сбываются всегда. Но для многих это страшная новость.
Что же нам делать? Как нам научиться мечтать о том, от чего нас потом не согнет в дугу? Мечтать, наверное, надо о Царстве Небесном, да? А как? Мы же не можем себе его вообразить, у нас нет ни каких представлений о той реальности. Простое суждение о том, что в аду будет плохо, а в раю хорошо – совершенно справедливо. Вот только как бы нам ещё понять, от чего нам на самом деле будет хорошо?
Из-под пера гениального Данте ад вышел куда более впечатляющим, чем рай. Его ад поражает воображение, берет за живое – краски яркие, образы сильные. А рай какой-то блеклый и невыразительный. Дело вовсе не в творческой неудаче Данте, это просто свойство человеческой психики: очень ярко представлять плохое, и очень блекло представлять хорошее. Потому и романы заканчиваются свадьбой. Дальше по схеме должно наступить счастье, а ни кто не берется его описывать. Проблема не в том, что после свадьбы счастье наступает очень редко, романисту ни что не мешает описать и очень редкий случай. Проблема в том, что читать о счастье после свадьбы невыносимо скучно, даже если за его изображение возьмется гениальный романист. Вот почему у нас так много желающих порассуждать о природе адских мук, но ни кто не берется подробно описать райское блаженство.
Это очень серьёзная проблема. Ведь Господь сказал, что где будет сокровище наше, там будет и сердце наше. А в раю, который создан человеческим воображением, невыносимо скучно, потому и сокровище наше отнюдь не на Небе, потому и сердце наше остается на земле. Мы не можем, не умеем, не хотим мечтать о Царстве Небесном, потому и мечты наши такие мелкие, жалкие, дурацкие.
Эту проблему предельно заострил Клайв Льюис: «Христос обещает нам так много, что скорее желания наши покажутся Ему не слишком дерзкими, а слишком робкими. Мы недоумки, забавляющиеся выпивкой, распутством, успехом, когда нам уготована великая радость. Так возится в луже ребёнок, не представляя себе, что мать и отец хотят повезти его к морю. Нам не трудно, нам слишком легко угодить…
Итак, мы хотим чего-то (чего толком не знаем). Что же это такое? Писание немало говорит нам об этом. Конечно, в символах, ведь Небо по определению вне нашего опыта, а любое доступное описание должно в опыт входить… Писание обещает нам примерно следующее: мы будем со Христом, мы будем подобны Ему, мы войдем «в славу», мы, в каком-то смысле этого слова, будем пировать, мы будем что-то делать – править царствами, судить ангелов, поддерживать, словно столпы, храм Божий. Прежде всего хочется спросить: нужно ли ещё что-нибудь, если мы будем со Христом? Не хватит ли одного этого? Я где-то читал, что тот, кто имеет Бога и всё остальное на свете, не богаче, чем тот, кто имеет просто Бога. Так оно и есть, конечно. Но мы ведь имеем дело с иносказаниями, символами. Для нас теперешних «быть со Христом» – ни чуть не представимее, чем другие обетования… Спасение очень часто снова и снова связывали с венцами, белыми одеждами, тронами, пальмовыми ветвями. Меня это всё не привлекает, как и вообще современных людей…
Бог «даст нам звезду утреннюю»… Мало видеть красоту, хочется в неё войти, соединиться с ней, принять её в себя… Сейчас мы видим мир извне, из-за двери. Но Бог в своём Новом Завете обещает, что так будет не всегда… Когда погаснут все солнца, каждый их нас будет жить… мы увидим трещину в стене мира, и наше дело – идти туда за нашим Спасителем».
Всё понятно, да? Мы вернулись туда, откуда начали. Вот уж воистину, близок локоть, да не укусишь. Бог обещает нам то, о чем мы по определению не можем иметь ни малейшего представления, причем обещание сделано в символах, которые так же по определению не могут быть близки современному человеку. Льюис говорит о вхождении в красоту, о соединении с ней, об обретении красоты внутри себя. Мне кажется, он очень глубоко это пережил и прочувствовал, что он и правда слегка прикоснулся к реальности будущей жизни. Но как это передать другим людям? У других ведь внутри всё другое.
Что для нас красота? Сикстинская мадонна? Владимирская Богоматерь? Готические соборы? Храм Святой Софии? А кому-то и Кандинский – красота. Кстати, я сильно опасаюсь, что вышеозначенный господин проведет вечность внутри своих картин. Это с любым художником может случиться. Так что вы там, господа, поосторожнее кистью-то машите. Не в бирюльки ведь играете – реальность создаете. Нет, конечно, я не думаю, что спасение нашей души напрямую зависит от того, насколько развито наше эстетическое чувство. Связь между эстетикой и сотериологией, видимо, есть, но она сильно не прямая.
И существует ли объективная красота? Однажды я почувствовал, как немыслимо и несказанно прекрасен Христос. Это невозможно передать словами или красками. Человек не может вместить ту меру красоты, которая воплотилась во Христе. В Его Личности всё так гармонично, так удивительно уравновешенно и соразмерно, что для человека это недостижимо, но есть к чему стремиться. Быть со Христом – величайшее счастье для человека, быть хоть в чём-то ему подобным – предел мечтаний. Вот, собственно, и весь секрет Царства Небесного. Если попытаться представить хотя бы в некоторой степени, как прекрасен Христос, если понять, что Он гораздо прекраснее, чем мы можем себе представить, то вот нам уже и есть к чему (точнее – к Кому) стремиться, и мечта наша о Царстве Небесном обретает достаточно конкретности. Это уже не будет: «Хочу туда, не знаю куда». Это будет: «Хочу к Нему». Об этом, собственно, и пишет Льюис, утверждая, что имеющий Бога и всё на свете, имеет не больше того, кто имеет только Бога.
Да, Священное Писание рассказывает нам о «царстве будущего века» только символически, но ошибочно думать, что эти символы – единственное, что нам дано знать о Царстве Небесном. Есть ещё опыт жизни в Церкви. Любой православный хоть раз в жизни, хоть на краткое время испытывал то благодатное состояние души, которое воспринималось, как ни с чем несравнимое счастье. Это тихое, мирное ощущение радости. Словами это не передать, но это «объективная реальность, данная нам в ощущениях». Это, когда Бог касается души. С кем-то это случалось реже, со святыми, конечно, чаще, но каждый православный христианин имеет пусть даже крохотный, но всё же личный опыт пребывания с Богом. А Царство Небесное – это когда такое состояние души дается человеку навечно. Так нам ли не о чем мечтать?
И всё же… Пребывание с Богом мы можем себе представить разве что как «сидение у ног» – ту благую участь, которую избрала сестра Лазаря Мария. Но ведь и Мария посидела-посидела, да и пошла заниматься чем-то менее возвышенным. Не только потому, что в этом есть жизненная необходимость, но и потому что человек не может ни чего не делать. В Царстве Небесном уже не будет забот о хлебе насущном, но представить себе вечную радость как «блаженное ничегонеделание» мы всё-таки не можем. Это что-то вроде души, пребывающей в подвешенной неподвижности и расплывающейся в блаженной улыбке. Полное отсутствие действия и движения мысли – это уже нирвана, , это форма небытия. Это совсем не то, чего мы хотим, а чего мы не хотим, того и не будет.
Жизнь вечная – это именно жизнь, а значит это деятельность и творчество, потому что Творец хочет видеть в людях сотворцов, субкреаторов. Бог подарит нам тот мир, который мы сами же и создали. Там всё будет ровно так, как мы хотим. Так какой же мир мы в состоянии создать для себя?
Иеромонах Роман пел:
У меня мечта велия
С каждым днем сильней:
Сделаю себе я келию
И закроюсь в ней.
Ржавый гвоздь удержит мантию
И епитрахиль.
Помолюся Божьей Матери,
Попишу стихи.
Лично мне эта мечта очень близка, она кажется мне прекрасной, хотя моя собственная душа этого не потянет. Чтобы в этой келии стать по-настоящему счастливым, надо иметь чистую, непрерывную молитву, а это не про меня. Впрочем, про меня и говорить не стоит, мои плечи и монашеской мантии не выдержали бы, и под епитрахилью моя шея сломалась бы. А сама по себе эта мечта чудесна. Она, конечно, земная, но её хватило бы и на вечность. Пребывать с Богом и заниматься творчеством. Разве не рай?
Вообще, мне кажется, пытаясь представить себе Царство Небесное, не надо бояться земных аналогий, не надо смущаться мыслью, что «там всё по-другому». Бог сделает «поправку на вечность». Пусть там всё будет гораздо лучше, чем мы себе представляем, но «примерно в этом смысле».
В книге протоиерея Александра Торика священник спрашивает у прихожанина: «А как ты представляешь Царство Небесное?» Тот отвечает: «Примерно, как Афон, только чтобы со мной были жена и дети». Священник делает существенное уточнение: «Там должен быть Христос». Конечно. Само собой. Но ведь должны же мы как-то представлять себе тот мир, в котором мы будем со Христом, ведь не в пустоте же мы с Ним будем. Афон – это дивный, чудесный мир, вполне достойный вечности. Впрочем «ни когда я не был на Афоне, ты меня не спрашивай о нем».
А моему сердцу очень близок образ Небесного Иерусалима. В Иерусалиме я навсегда оставил своё сердце, хотя в этой жизни мне вряд ли суждено ещё раз там побывать. Но я имею надежду на то, что Господь удостоит меня побывать в Небесном Иерусалиме. Приду, найду там своё сердце, вставлю его на место, и будет мне хорошо-хорошо.
Далеко не все символические картины Священного Писания оставляют душу равнодушной, от некоторых душа, напротив, трепещет. Святой апостол Иоанн Богослов писал: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали… Увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба… Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями… А двенадцать ворот – двенадцать жемчужин… Улицы города – чистое золото, как прозрачное стекло…»
Золото, как стекло. Должно быть, это очень красиво. Я мечтаю пройтись по тем улицам, хотя, конечно, мне легче представить себе грубые камни, которые я когда-то увидел и полюбил. Мечтаю побыть в Иудейской пустыне. «Государыне-пустыне поклонюся вновь». Мне не передать, что значит для меня эта пустыня, как она захватила мою душу, а я и видел-то её только из окна автобуса.
В Иерусалиме я обязательно встречусь с рыцарями Храма, которые любили Иерусалим больше жизни, которые отделены от меня многими столетиями, но мы всё-таки встретимся перед храмом Гроба Господня. Пешком пройдемся до Храмовой горы, поговорим, вместе посмеёмся над той книгой, которую я про них написал. А, может быть, они что-то в моей книге и похвалят: «Это ты верно подметил».
Ещё хочу встретиться с рыцарем Ариэлем, хотя он вроде бы – плод моего воображения, но иногда мне кажется, что это он меня выдумал, и я не знаю, кто из нас реальнее. Он, во всяком случае, лучше меня.
Всё это, конечно, очень личное, но это не то личное, о котором неловко говорить. Неловко говорить о тех причинах, по которым Господь может не счесть меня достойным Царства Небесного. Всё-таки я думаю, что в жизни вечной нас будут окружать те, кто мы любили на земле, и то, что мы любили. Если мы, конечно, любили кого-нибудь и что-нибудь, а не обольщались относительно самих себя, на самом деле будучи раздираемы страстями. Тогда нас будут окружать порождения наших страстей. Не приведи, Господи.
Всегда завидовал людям с богатым художественным воображением, которых можно считать творцами миров. Как вы думаете, где сейчас Толкин? Ни секунды не сомневаюсь, что в Средиземье. Сидят с Гэндальфом, дела обсуждают, может быть, даже спорят, но они, конечно, любят друг друга. Сказать, что Гэндальфа ни когда не существовало, что он – просто выдумка писателя, было бы несколько легкомысленно. Толкин не выдумал доброго волшебника, он его создал, так же как и гномов, и хоббитов. Богу достаточно вдохнуть жизнь в творения писателя, так почему бы Ему это не сделать? Тут ведь проблемы-то нет ни какой. Бог создал мир Своим Словом, то есть усилием творческой воли. Толкин тоже создал Средиземье своим словом, и его творческая воля оказалась кое на что способна. Хорошие дети всегда подражают своему отцу, и отца это всегда радует, хотя, конечно, ребенок не обладает способностями отца, но отец с удовольствием доделывает то, что не по силам завершить ребенку. Так же и Отец Небесный принимает и одобряет творчество Своих детей и одухотворяет их творения.
