Шарлотта Лис
Диско
– А сцена ведь вторая жизнь, а зачем она мне, если танец вместился в мою реальную жизнь. Ты знаешь, что Джейн добивается кандидатуры в VIP?
Я хладнокровно удивляюсь…
– Да, она профессионально занимается танцами. А по ней ты это видишь?
Вспоминаю точеное лицо Деметры, вспоминаю странный жест выправить грудь под неизменными мужского кроя рубашками… И Алойк вдруг начинает отвечать моим мыслям:
– Я тоже очень люблю мужские вещи. Рубашка Макса очень стильная, я бы даже приобрела себе такую…
– А почему не приобрела?
– А ты знаешь, что мне и Макс сначала нравился, но потом я узнала, что он нравится многим. А мне это зачем? И более того, знай я заранее о такой его популярности, – он бы мне даже и не понравился…
Тут я уже опешиваю:
– А он в чем виноват?! Получается, он будет всем нравиться, но никто не захочет иметь с ним дела! А если бы нам с тобой сказали, что, мол, я тебя разлюбил, потому что ты понравилась кому-то другому?!
А она посмеялась:
– Не беспокойся за Макса, Шарлотта, масса его фавориток мечтают иметь с ним это дело…
В это время в дверном проеме опять рисуется чья-то фигура, и Алойк кричит:
– А где Джейн?
– Спит, – отвечают ей.
– С кем?!
Вот рушит, как на лесоповалке – и все. Что ты будешь с ней делать… Но меня поражает реакция парня, к которому обращен вопрос. Он отвечает степенно и с достоинством, без идиотского смеха (честно говоря, меня слегка пробивало на подобный!):
– В принципе одна. Но рядом с Сержем.
– У нее никогда не получалось преподнести себя так, чтобы ее реально уважали, – она снова завела про Джейн. – Она перед университетом тщательно продумывала, как она будет себя вести, что говорить… Она приводила меня на встречу школьных выпускников. Меня там хорошо приняли, но было видно, что она не тот человек, который может привести новых лиц в компанию…
– А теперь у нее это получается?
– Ты понимаешь, она тренируется в танцах до изнеможения, а потом дома ходит как попало, неестественной походкой… Все время ломится, как в глухую стену… А я считаю – если не идет, то и не твое, либо не в своем формате на это дело западаешь…
И тут я вспоминаю что-то похожее: пока не научилась ставить соединения в словах – просто ненавидела писать, а с обновленной версией почерка как заскользила бумагу марать даже не по программе…
Не могла я понять только, что у нее за подтекст в отношении меня. Она опять словно мысли мои читает:
– Подумай, что тебе в жизни дают танцы? И дают ли что-то?
А я вдруг задумываюсь, что это жизни моей теннис дался… Поучает ли она меня, потеряв надежду наставить Джейн, или наоборот – уничтожает меня на пути Джейн к победе в VIP…
А однажды я слышала, что Алойк запросто назвала подругу сволочью, а та спокойно отвечает:
– Почему сразу сволочь?
Но в любом случае все Джейн да Джейн у нее на уме. И теперь я имею туманную Деметру в потенциальных соперницах в спорте, а с Алойк пролетаю над Парижем буквально лишь в розовых снах… А тут Алойк выдала еще лучше:
– Я летом уезжаю в Израиль. Навсегда.
Значит, Джейн остается… Чуть ли не на мою голову…
– Вы всей семьей уезжаете?
– Родители с сестрой будут тут жить.
Выясняется, что сестра эта – София – старшая, а самостоятельно жить будет Алойк – конечно, успешности последней нет предела.
И тут наш разговор заходит о тяжких подробностях деторождения. Я говорю, что не могла иметь брата или сестру, потому что из-за совпадения родительских резус-факторов второй ребенок получил бы заболевание крови. Алойк говорит, что врачи предсказали ее родителям то же самое, но в отношении третьего ребенка. А вот в семье обожаемой Джейн три сестры! А потом она утверждает, что ребенку так же тяжело родиться на свет, как матери – родить.
– Я думала, младенец кричит, чтобы вдохнуть воздух, – озадаченно говорю я.
– А он кричит от боли…
– Вот те раз! А что болит?
– Сказывается изменение давления среды. Это очень дурная боль. Счастье, что никто потом ее не помнит.
А говорит так, будто не забывала. Значит, у меня родовая травма… Вот почему я умираю все эти годы!..
14. Дуло в уши… Стоял холод с припадками жары. Остановка угрюмо молчала, знакомого было мало, автобус не торопился… Бережно прикасаюсь к манжетам салатной ветровки, слегка встряхиваю ногами, и успокаивающе прикасается мне в ответ полотно клеша. Сегодня мы с Алойк были совсем-совсем одни в небольшой ее квартире.
Сначала встретился во дворе университета смущенный Макс. Неужели он подумал, что я приехала к нему?! И он мне сказал самые ужасные слова – всем и всегда ужасные, но я настолько была безучастна к ситуации, что и слова эти оказались неуместными. Сначала была очень удивлена, а потом обрадовалась до веселья от сознания того, как в этот раз лихо мимо боли меня протащило…
– Шарлотта, мы были в ссоре с Джейн. Но теперь все прояснилось. Ты извини…
Меня ведь, оказывается, прокатили! И все, видно, были в курсе… И Алойк весь день прибывала в каком-то извиняющемся состоянии: о Джейн, о танцах, о теннисе – ни слова… Старалась кормить меня сахарозой и шоколадом, заговаривала зубы, давила на уши; песни из приемника расслабляли до хмельной эйфории. И я сидела на диване в окружении мягких игрушек, на фоне красных ковров. Кажется, она собрала все сладости с уличных прилавков. Собственно говоря, это были сплошные клинья различных тортов. Она говорила, что не знала, какой лучше, и принесла все, оправдывалась, что медовые пирожные разобрали. Она смотрелась бы в официантках: так ловко принесла все торты и ни одного не уронила. Грация спасла пир! Алойк показывала совместные со своей сестрой детские фотографии, где сама она неизменно угадывалась с печеньем в руках. Оказалось, что Каваливкеры имели вечные проблемы со встречной полосой – каждая несколько раз подвергалась риску стать загудроненным идиотом… Я узнала о том, что сестры со смешного возраста ходили гулять до скольки хотели в дома своих подруг и претенденток в оные… И отец только посылал вослед, видимо, с его точки зрения, очень остроумную фразу:
– Что? Дружить пошли?
Но женихов не было замечено (вот ведь юмор-то!), а София – единственная, имевшая хоть какие-то отношения, уложилась с ними в период одного светового дня. И медаль свою после колледжа она сунула в ящик и более не вспоминала, а учиться поступила в какой-то неизвестный никому институт.
И тут появилась сама София – да ещё впридачу с какой-то Хеленой. Сестра была рассудительна, снисходительна ко всем проявлениям, как-то необыкновенно мягка – прямо в унисон своему серому пушистому свитерку…И хотелось постоянно встречать ее где-нибудь и здороваться или просто по телефону звонить и по имени ее называть, как бы показывая – вот, я тебя узнаю по голосу… И что-то (или все) мне отчаянно в ней нравилось, и даже, помнится, жалела я, что она не сестра мне, не подруга. И вдруг пробило тогда же, что я никогда ее больше и не увижу… Она с порога уселась напротив нас и принялась приятно смеяться на фоне собственного жизнеописания. Хелена же рьяно кинулась на диван с ногами, пробив меж нами брешь, задевая тарелки, и прямолинейно недевичьим голосом вопрошала:
– А чего это вы тут объедаетесь?..
И шли чуть ли не драгоценные минуты. Алойк начинала смеяться все громче и громче, заглушая сестру и в чем-то повторяя вульгарность приятельницы… Она сидела рядом со мной и постепенно скатывалась головой на моё плечо. Мне кажется, в тот момент она вовсе не обращала внимания, обо что опирается ее затылок. А я цепенеюще превращалась в мебель в попытках не спугнуть редкую птицу или, наоборот, не обнаружить себя перед лицом черных крыльев беды.
