Симона де Бовуар
Второй пол
* * *
Историю римской женщины определяет конфликт семьи и государства. Этруски представляли собой общество с родством по материнской линии, и, вполне вероятно, в эпоху царей в Риме еще сохранялась экзогамия, связанная с режимом материнского права: власть римских царей не передавалась по наследству. Достоверно известно лишь то, что после смерти Тарквиния утверждается патриархальное право: сельскохозяйственная собственность, частный надел, а значит, семья становится ячейкой общества. Женщину вскоре порабощает вотчина, а следовательно, семейная группа: законы полностью лишают ее даже тех гарантий, которые давались греческим женщинам; ее жизнь протекает в бесправии и рабской зависимости. Само собой разумеется, она не допущена к публичным делам, занимать «мужскую должность» ей строго воспрещается; и в гражданской жизни она навсегда остается несовершеннолетней. Прямо ей не отказывают в праве на долю отцовского наследства, но косвенно не дают ею распоряжаться: наследница подчинена власти опекуна. «И все это установлено было в пользу самих опекунов, и, – пишет Гай об опеке, – именно чтобы они не исключались от наследства в силу завещания, так как они делаются наследниками женщин, умерших без завещания, и чтобы вследствие отчуждения наиболее ценных вещей или принятия на себя чужого долга не досталось им слишком уменьшенное наследство»[50]. Первый опекун женщины – ее отец; если отца нет, эту функцию исполняют агнаты по отцовской линии. Когда женщина выходит замуж, она переходит «в руку» к супругу; существуют три формы брака: conferratio, когда супруги подносят Юпитеру Капитолийскому пирог из полбы в присутствии фламина Юпитера; coemptio, фиктивная продажа, когда отец-плебей передает («манципирует») дочь в собственность мужу; и usus, результат совместного проживания на протяжении года; все три вида считались браком «с рукой» (cum manu), то есть супруг занимал место отца или агнатов-опекунов; жена приравнивалась к одной из его дочерей, и отныне ему принадлежала вся полнота власти над ее личностью и имуществом. Но из-за того что римлянка принадлежала одновременно и роду отца, и роду супруга, уже с эпохи «Законов XII таблиц» стали возникать конфликты, положившие начало ее юридической эмансипации. В самом деле, брак cum manu разоряет агнатов-опекунов. Для защиты интересов родственников со стороны отца появляется брак sine manu: в этом случае имущество жены остается в распоряжении опекунов, а права мужа распространяются только на ее личность; и даже эти права он делит с главой семейства, сохраняющим всю полноту власти над дочерью. Разногласия между отцом и мужем призван разрешать домашний суд – подобная институция позволяет женщине прибегать к поддержке отца против мужа и мужа против отца; она не принадлежит, как вещь, одному человеку. К тому же, хотя род необычайно силен, что доказывает само существование такого суда, независимого от судов публичных, глава рода, pater familias – прежде всего гражданин: власть его неограниченна, он держит в полном подчинении жену и детей, но собственностью его они не являются; скорее он устраивает их жизнь в интересах общественного блага; женщина рожает детей, ее домашний труд часто включает в себя выполнение сельскохозяйственных работ, а потому она весьма полезна для страны и пользуется глубоким уважением. Здесь можно отметить одну очень важную черту, наблюдаемую на протяжении всей истории: абстрактного права недостаточно, чтобы определить конкретное положение женщины, – оно во многом зависит от ее экономической роли в обществе; зачастую абстрактная свобода и конкретная власть даже изменяются в обратной зависимости. Римлянка, по закону более зависимая, чем гречанка, гораздо сильнее интегрирована в общество; дома она занимает атриум, центральное помещение жилища, а не отправляется с глаз долой в гинекей; именно она следит за трудом рабов; она руководит воспитанием детей и нередко оказывает на них влияние вплоть до зрелого возраста; она разделяет с супругом его труды и заботы и считается совладелицей его имущества; брачная формула «Ubi tu Gaïus, ego Gaia»[51] – не пустая фраза; матрону называют domina (госпожа); она – хозяйка дома, причастная культу, она – подруга мужчины, а не рабыня; соединяющие их узы настолько священны, что за пять веков не известно ни одного развода. Она не сидит в заточении в своих покоях, а присутствует на трапезах, на празднествах, ходит в театр; на улице мужчины уступают ей дорогу, даже консулы и ликторы сторонятся, когда она идет. Легенды отводят ей видную роль в истории: хорошо известны рассказы о сабинянках, о Лукреции, о Виргинии; Кориолан уступает мольбам матери и супруги; закон Лициния, закрепивший торжество римской демократии, якобы вдохновлен его женой; души обоих Гракхов выковала Корнелия. «Везде мужи управляют женами, – говорил Катон, – а мы, которые управляем всеми мужами, находимся под управлением наших жен».
Понемногу юридическое положение римлянки приходит в соответствие с реальными условиями ее жизни. Во времена сенатской олигархии каждый отец семейства является независимым государем внутри Республики, но по мере укрепления власти государства начинается борьба против концентрации богатств в одних руках, против заносчивости могущественных семей. Домашний суд уступает место публичному правосудию. И женщина получает все более значительные права. Изначально ее свобода была ограничена четырьмя источниками власти: отец и муж распоряжались ее личностью, опекун и manus – ее имуществом. Государство, ссылаясь на противостояние отца и мужа, сужает их права: отныне решение вопросов супружеской измены, развода и т. д. переходит к государственному суду. Одновременно manus и опека ликвидируют друг друга: сначала manus отделяется от брака в интересах опекуна, а затем женщины стали использовать manus как способ избавиться от опекунов, либо заключая фиктивные браки, либо добиваясь от отца или государства удобных опекунов. В законах Империи опекунство будет полностью упразднено. Одновременно женщина получает положительную гарантию независимости: отец обязан обеспечить ее приданым; после расторжения брака это приданое не переходит к агнатам и никогда не достается мужу; в любой момент женщина может потребовать его возмещения при внезапном разводе, так что она держит мужа в своих руках. «Взяв деньги, власть он продал за приданое»[52], – говорит Плавт. С конца Республики за матерью признается право на уважение своих детей наравне с отцом; в случае установления опеки над мужем или его дурного поведения дети остаются с нею. При Адриане постановление сената предоставляет ей, в случае если у нее трое детей, а усопший бездетен, право наследовать без завещания (ab intestate) имущество каждого из них. Эволюция римской семьи завершается при Марке Аврелии: с 178 года наследниками матери становятся ее дети, а не агнаты; в основании семьи отныне лежит coniunctio sanguinis, кровное родство, и мать считается равной отцу; дочь наследует наравне с братьями.
Однако в истории римского права прослеживается тенденция, противоречащая той, о которой мы только что говорили: делая женщину независимой от семьи, центральная власть сама берет ее под свою опеку; во многих случаях женщина признается юридически недееспособной.
В самом деле, став одновременно и богатой, и независимой, она приобрела бы опасный вес; поэтому было сделано все, чтобы одной рукой отобрать то, что предоставлялось другой. Закон Оппия, запрещавший римлянам жить в роскоши, был проголосован в тот момент, когда Риму угрожал Ганнибал, и, едва опасность миновала, женщины потребовали его отмены; Катон в знаменитой речи настаивал на его сохранении, но публичная демонстрация матрон, собравшихся на площади, одержала над ним верх. Впоследствии было предложено множество законов, тем более строгих, чем распущеннее становились нравы, но без особого успеха: их всеми силами старались обойти. Победу одержало только сенатское постановление – сенатусконсульт – Веллея, запрещавшее женщине «ходатайствовать» за других[53], что почти полностью лишало ее гражданской дееспособности. Именно тогда, когда женщина на практике достигла наибольшей независимости, провозглашается превосходство мужского пола над женским, что является замечательным примером самооправдания мужчин, о котором я говорила: если права женщины как дочери, супруги, сестры больше не ограничены, то ей отказывают в равенстве с мужчиной как представительнице своего пола; ее притесняют под предлогом «глупости и слабости женского пола».
Матроны, конечно, нелучшим образом распорядились предоставленной им свободой, но именно потому, что им не было дозволено положительно ею воспользоваться. В результате двух противоположных тенденций – индивидуалистической, отрывающей женщину от семьи, и этатистской, притесняющей ее как личность, – ее положение оказывается довольно шатким. Она включена в наследование, имеет равное с отцом право на уважение детей, может завещать имущество, избавлена благодаря приданому от принудительных супружеских уз, может развестись и снова выйти замуж, когда ей вздумается, – но эмансипируется только негативно, поскольку никакого конкретного применения ее силам ей не предлагают. Экономическая самостоятельность остается абстрактной, поскольку не порождает политической правоспособности; и потому римлянки, лишенные возможности действовать, устраивают демонстрации: шумной толпой рассыпаются по городу, осаждают суды, подстрекают к заговорам, диктуют распоряжения, разжигают гражданские войны; женская процессия отправляется за статуей Матери богов и сопровождает ее вдоль берега Тибра, вводя тем самым в Рим восточных богов; в 114 году разражается скандал с весталками, вызванный упразднением их коллегии. Поскольку общественная жизнь и общественные добродетели женщинам по-прежнему недоступны, а частные добродетели былых времен с распадом семьи делаются ненужными и старомодными, у женщин не остается никаких моральных устоев. Им приходится выбирать одно из двух: либо упрямо держаться ценностей, что были в ходу у предков, либо вообще никаких ценностей не признавать. В конце I – начале II века многие женщины по-прежнему остаются подругами и соратницами своих мужей, как во времена Республики: Плотина делит с Траяном славу и ответственность; Сабина настолько славится благодеяниями, что ей при жизни ставят статуи и обожествляют ее; при Тиберии Секстия отказывается жить после смерти Эмилия Скавра, а Пасцея – после смерти Помпония Лабея; Паулина вскрывает себе вены одновременно с Сенекой; Плиний Младший сделал знаменитой фразу Аррии «Paete, non dolet»[54]; Клавдия Руфина, Виргиния, Сульпиция вызывают восхищение у Марциала как безупречные супруги и преданные матери. Но многие женщины отказываются от материнства и множат число разводов; законы по-прежнему не допускают супружескую измену, а потому иные матроны даже записываются в проститутки, чтобы ничто не стесняло их разврат[55]. До тех пор римская литература всегда относилась к женщинам с почтением – теперь на них обрушиваются сатирики. Впрочем, их нападки направлены не против женщин вообще, а главным образом против современниц. Ювенал клеймит их за похоть и обжорство, осуждает за склонность к мужским занятиям: они интересуются политикой, углубляются в судебные дела, спорят с грамматиками и риторами, страстно увлекаются охотой, гонками колесниц, фехтованием, борьбой. Фактически они соперничают с мужчинами в основном в пороках и склонности к развлечениям; им не хватает образования, чтобы ставить перед собой более высокие цели; к тому же никаких целей им и не предлагают; любая деятельность для них по-прежнему запрещена. Римлянка старой Республики имеет свое место на земле, но из-за отсутствия абстрактных прав и экономической независимости прикована к этому месту; римлянка периода упадка являет собой пример ложной эмансипации: в мире, единственными реальными хозяевами которого остаются мужчины, она имеет только пустую свободу – она свободна «просто так».
IV
Эволюция положения женщины не была поступательной. Нашествие варваров поставило под вопрос саму цивилизацию. Даже римское право испытывает влияние новой идеологии – христианства, а в последующие столетия варвары добиваются торжества своих законов. Полностью меняется экономическая, социальная и политическая ситуация, что отражается и на положении женщины.
Христианская идеология немало способствовала угнетению женщины. Конечно, в Евангелии есть дух милосердия, который распространяется как на женщин, так и на прокаженных; наиболее страстные сторонники нового закона – именно мелкий люд, рабы и женщины. На заре христианства женщины, принявшие на себя иго Церкви, пользовались относительным почетом; они являли примеры мученичества наравне с мужчинами; однако участвовать в культе они могли лишь на второстепенных ролях; «дьяконисам» разрешалось выполнять только светские обязанности: ухаживать за больными, помогать неимущим. И если считается, что брак – это институт, требующий взаимной верности, то само собой разумеется, что жена должна всецело подчиняться супругу: благодаря апостолу Павлу утверждается иудейская, откровенно антифеминистская традиция. Апостол Павел предписывает женщинам скромность и сдержанность; на основании Ветхого и Нового Заветов он вводит принцип подчинения женщины мужчине. «Ибо не муж от жены, но жена от мужа, и не муж создан для жены, но жена для мужа». И в другом месте: «Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем». В религии, проклинающей плоть, женщина предстает самым страшным искушением дьявола. Тертуллиан пишет о женщине: «Ты была, так сказать, дверью для диавола, ты соблазнила того, на кого диавол не смел напасть… наконец, исправление вины твоей стоило жизни Самому Сыну Божию; и после всего сего ты мечтаешь, ты смеешь украшать всячески ту кожу, которая дана была тебе единственно для прикрытия стыда»[56]. Святой Амвросий: «Ева склонила Адама ко греху, но не Адам Еву. Справедливо, чтобы женщина имела господином того, кто был ею склонен ко греху». И Иоанн Златоуст: «Среди всех диких зверей не найти никого, кто был бы вреднее женщины». Когда в IV веке складывается каноническое право, брак представляется уступкой человеческим слабостям, он несовместим с христианским совершенством. «Возьмем в руку секиру и срубим от корня бесплодное дерево брака», – пишет святой Иероним. А со времен Григория VI, когда священникам было предписано безбрачие, опасный характер женщины стал подчеркиваться еще строже – все Отцы Церкви говорят о ее низости. Святой Фома Аквинский в полном соответствии с этой традицией заявляет, что женщина – это всего лишь «случайное», неполное существо, нечто вроде неудавшегося мужчины. «Муж есть глава жены, как Христос глава мужчины, – пишет он. – Женщине всегда суждено жить под властью мужчины и не иметь никакой своей власти». Поэтому единственный вид брака, который признает каноническое право, – это брак с приданым, обрекающий женщину на бесправие и бессилие. Ей не только запрещено занимать мужские должности, но даже не разрешается обращаться к правосудию, и свидетельство ее считается не имеющим силы. В смягченном виде влияние Отцов Церкви распространяется и на императоров; законодательство Юстиниана почитает женщину как супругу и мать, но подчиняет ее этим функциям; причина ее бесправия не в половой принадлежности, но в ее положении в семье. Развод запрещен, а брак должен заключаться публично; мать имеет над детьми равную с отцом власть и одинаковые права на их наследство; если муж умирает, она становится их законной опекуншей. В сенатусконсульт Веллея вносятся изменения: отныне она может ходатайствовать за третьих лиц, но не может заключать договоры от имени мужа; приданое ее становится неотчуждаемым – оно считается достоянием детей, и ей запрещается им распоряжаться.
На территориях, занятых варварами, на эти законы накладываются германские традиции. У германцев были своеобразные нравы. Вожди у них существовали только во время войны; в мирное время семья представляла собой автономное общество; похоже, она была чем-то средним между племенем с материнской формой родства и патриархальным родом; брат матери обладал одинаковыми с отцом правами, и оба они сохраняли власть над племянницей и дочерью, равную власти мужа. В обществе, где любое право основывалось на грубой силе, женщина была фактически абсолютно недееспособной, но за ней признавались права, гарантией которых была ее зависимость от двух разных домашних властей; порабощенная, она все же пользовалась уважением; муж покупал ее – но сумма сделки составляла мужнино наследство, являвшееся ее собственностью; кроме того, отец давал за ней приданое; она получала долю в отцовском наследстве, а в случае убийства родителей – долю компенсации, которую выплачивал убийца. Семья была моногамной, измена сурово каралась, брак почитался. Женщина всегда оставалась под опекой, но жила в тесном сотрудничестве с мужем. «Отныне она призвана разделять труды и опасности мужа и в мирное время, и в битве, претерпевать то же и отваживаться на то же, что он… Так подобает жить, так подобает погибнуть»[57], – пишет Тацит. В битвах она носила воинам еду и вдохновляла их своим присутствием. Если она оставалась вдовой, власть покойного супруга частично передавалась ей. В бесправии, коренившемся в ее физической слабости, не видели отражения моральной ущербности. Женщины были жрицами, пророчицами: можно предположить, что они были лучше образованны, нежели мужчины. Позже в наследуемом имуществе к числу предметов, по закону переходивших к женщинам, добавились драгоценности и книги.
Именно эта традиция получает развитие в Средние века. Женщина находится в полной зависимости от отца и мужа: во времена Хлодвига над ней всю жизнь тяготеет мундиум (mundium)[58], но франки отказались от германского целомудрия – при Меровингах и Каролингах процветает полигамия; женщину выдают замуж без ее согласия, муж властен над ее жизнью и смертью и может развестись с ней когда угодно; с ней обращаются как с прислугой. Она находится под защитой законов – но только в качестве собственности мужчины и матери его детей. Назвать ее проституткой, не представив доказательств, – оскорбление, за которое приходится платить в пятнадцать раз дороже, чем за любую брань в адрес мужчины; похищение замужней женщины приравнивается к убийству свободного мужчины; пожатие руки замужней женщины влечет за собой штраф от пятнадцати до тридцати пяти су; аборты запрещены и караются штрафом в сто су; убийство беременной женщины стоит в четыре раза дороже, чем свободного мужчины; женщина, доказавшая свою способность к деторождению, ценится втрое дороже свободного мужчины, но, утратив способность рожать, она теряет всякую цену; выйдя замуж за раба, она оказывается вне закона, и родители вправе ее убить. Как личность она не имеет никаких прав. Впрочем, когда мощь государства возрастает, намечается та же тенденция, что мы наблюдали в Риме: опека над недееспособными, детьми и женщинами, перестает быть правом семьи и становится общественной обязанностью; со времен Карла Великого тяготевший над женщиной мундиум будет принадлежать королю; сначала его вмешательство требуется лишь в том случае, когда у женщины нет кровных опекунов; затем королевская власть понемногу присваивает себе полномочия семьи, но эта перемена не приводит к эмансипации франкской женщины. Мундиум становится для опекуна обязанностью; его долг – охранять свою подопечную; для последней эта охрана означает все то же рабство, что и раньше.
Когда на исходе бурных событий Высокого Средневековья складывается феодальный строй, положение женщины представляется очень неустойчивым. Феодальное право отличается смешением права верховной власти и права собственности, публичных и частных прав. Этим объясняется тот факт, что феодальный строй то принижал, то снова возносил женщину. Сначала ей было отказано в любых частных правах из-за ее политического бесправия. В самом деле, вплоть до XI века порядок основывается только на одной силе – владении оружием. Феод, по словам юристов, есть «земли, полученные при несении военной службы»; женщина не может владеть феодальным доменом, потому что не способна его защищать. Положение ее меняется, когда феоды становятся наследственными и родовыми; как мы видели, в германском праве сохранились некоторые пережитки материнского права: при отсутствии наследников мужского пола наследницей могла стать дочь. В результате и феодализм к XI веку признает передачу наследства по женской линии. Однако от вассалов по-прежнему требуют военной службы, и право наследования не улучшает судьбы женщины; она нуждается в мужчине-опекуне; роль эту играет муж: он принимает инвеституру, отвечает за феод, имеет право пользования имуществом. Как и греческая эпиклера, женщина – лишь орудие передачи домена, а не его владелица; это не влечет за собой ее эмансипации; она в каком-то смысле поглощена феодом, является частью недвижимости. Домен больше не принадлежит семье, как во времена римских родов: он – собственность сюзерена, и женщина тоже принадлежит сюзерену. Он выбирает ей супруга; рожая детей, она дарит их скорее ему, чем мужу: они станут вассалами и будут защищать его владения. Значит, она – рабыня домена и хозяина этого домена, в силу «покровительства» навязанного ей мужа; немного найдется эпох, когда судьба ее была бы тяжелее. Наследница – значит, земля и замок: претенденты спорят из-за такой добычи, и девушке порой нет и двенадцати лет, когда отец или сеньор отдают ее в подарок какому-нибудь барону. Чем чаще мужчина женится, тем больше у него доменов, а потому множится число разводов; Церковь их лицемерно допускает; поскольку брак между родственниками запрещен до седьмого колена, а родство определяется не только по крови, но и по духовным узам, то есть между крестными, всегда можно найти предлог для расторжения брака; в XI веке многие женщины оказывались брошены четырьмя-пятью мужьями. Овдовев, женщина немедленно должна признать над собой нового господина. В песнях о деяниях Карл Великий скопом выдает замуж вдов всех своих баронов, погибших в Испании; в «Жираре Вьеннском» герцогиня Бургундская сама требует у короля нового супруга: «Мой муж убит, но к чему траур?.. Найдите мне могущественного мужа, ибо он нужен мне, чтобы защищать мои земли»; во многих эпопеях король или сюзерен тиранит девушек и вдов. Судя по эпосу, супруг относился без всякого уважения к полученной в дар жене: он издевался над ней, оскорблял ее, таскал за волосы, бил; Бомануар в «Кутюмах Бовези» требует только одного: чтобы муж «разумно карал» супругу. Эта цивилизация воинов презирает женщин. Рыцаря женщины не интересуют: он считает свою лошадь гораздо более ценным сокровищем; в «жестах» девушки всегда сами делают первый шаг навстречу молодым людям; от замужних женщин требуется односторонняя верность; они не причастны к жизни мужчины. «Будь проклят рыцарь, что спросит у дамы совета, когда ему участвовать в турнире». А в «Рено де Монтобане» читаем такую тираду: «Ступайте в свои расписные золоченые покои, сидите в тени, пейте, ешьте, вышивайте, красьте шелк, но не вмешивайтесь в наши дела. Наше дело – сражаться с мечом в руках. Молчать!» Иногда женщина разделяет суровую долю мужчин. В юности она приучается к физическим упражнениям, ездит верхом, участвует в соколиной охоте; она не получает почти никакого образования, в ней не воспитывают стыдливость: именно она принимает гостей замка, следит за их трапезами и омовениями, «оглаживает» их, помогая уснуть; замужней женщине случается охотиться на диких зверей, совершать длинные и трудные паломничества; когда муж далеко, сеньорию защищает она. Такие владелицы замков вызывают восхищение, их называют «вираго» (virago), потому что они во всем ведут себя как мужчины: жадны до наживы, коварны, жестоки, угнетают вассалов. История и легенды донесли до нас память о многих из них: когда по повелению владелицы замка Оби была построена башня, превосходившая высотой все известные донжоны, она тотчас же приказала отрубить голову архитектору, чтобы сохранить в тайне его секрет; мужа она изгнала из своих владений, но он тайно вернулся и убил ее. Мабель, жене Роджера Монтгомери, доставляло удовольствие пускать по миру дворян своей сеньории; они отомстили, обезглавив ее. Джулиана, незаконная дочь Генриха I Английского, защищала от него замок Бретей и заманила его в ловушку, за что была им жестоко наказана. Однако подобные факты были исключениями. Обычно владелица замка коротала дни за пряжей и молитвой, ждала супруга и скучала.
Часто утверждали, что куртуазная любовь, зародившаяся в XII веке на Средиземноморском Юге, привела к улучшению женской участи. Относительно ее зарождения существует несколько гипотез: одни считают, что «куртуазность» проистекает из отношений владетельной дамы с молодыми вассалами; другие связывают ее с ересью катаров и культом Девы Марии; третьи выводят мирскую любовь из любви к Богу вообще. Нельзя с полной уверенностью сказать, существовали ли когда-нибудь на самом деле «суды любви» (cours d’amour). Достоверно одно: Церковь вынуждена была, в противовес грешнице Еве, восхвалять Мать Искупителя: Ее культ приобрел такое значение, что говорилось даже, будто в XIII веке Бог сделался женщиной; иными словами, в религиозном плане разрабатывается мистическое учение о женщине. С другой стороны, праздность дворцовой жизни позволяет благородным дамам окружать себя пышным великолепием учтивости, галантных бесед, поэзии; просвещенные женщины, такие как Беатрис де Валентинуа, Альенор Аквитанская и ее дочь Мария Французская, Бланка Наваррская и многие другие, привлекают к себе поэтов и назначают им жалованье; расцвет культуры, охвативший сначала юг, а потом и север, поднимает женщин на новую высоту. Куртуазную любовь часто описывали как любовь платоническую; Кретьен де Труа, видимо, чтобы угодить своей покровительнице, изгоняет адюльтер из своих романов: единственная преступная страсть у него – это любовь Ланселота и Геньевры, но на самом деле, поскольку феодал-супруг был опекуном и тираном, женщина искала возлюбленного вне брака; куртуазная любовь была компенсацией варварских официальных нравов. «Любовные отношения в современном смысле имеют место в древности лишь вне официального общества, – замечает Энгельс. – Средневековье начинает с того, на чем остановился Древний мир со своими зачатками половой любви, – с прелюбодеяния». И действительно, пока существует институт брака, любовь будет облекаться именно в такую форму.
На самом деле, если куртуазная любовь и смягчает женский удел, глубоких изменений в нем она не вызывает. К освобождению женщины ведет не идеология, будь то религия или поэзия; некоторые сдвиги в этом направлении в конце феодальной эпохи обусловлены совсем иными причинами. Когда над ленными вассалами утверждается верховенство королевской власти, сюзерен утрачивает бо́льшую часть своих прав: в частности, у него понемногу отбирают право выдавать замуж своих вассалок; одновременно феодального опекуна лишают права распоряжаться имуществом подопечной; выгоды, связанные с опекой, исчезают, а когда служба за феод сводится к денежному обложению, исчезает и сама опека; женщина не способна нести военную службу, но она не хуже мужчины может выполнить денежное обязательство; феод превращается в простое земельное владение, и нет больше никаких оснований отказывать в равенстве обоим полам. Фактически в Германии, Швейцарии и Италии женщина остается под постоянной опекой, но Франция признает, что «девушка стоит мужчины», по словам Бомануара. Германская традиция давала женщине в качестве опекуна защитника, – когда она перестает нуждаться в защитнике, она обходится и без опекуна; она уже не считается бесправной как представительница своего пола. Незамужней или вдове предоставлены те же права, что и мужчине; собственность дает ей всю полноту власти: владея феодом, она им управляет, то есть вершит правосудие, подписывает договоры, издает законы. Бывает, что она даже участвует в войнах, сражается и командует войсками; женщины-воины существовали и до Жанны д’Арк, и Орлеанская дева хоть и вызывает удивление, но не шокирует.
Однако женской независимости препятствует столько факторов, что все вместе они не исчезают никогда: физическая слабость уже не важна, но подчиненное положение замужней женщины по-прежнему выгодно обществу. Так что власть мужа сохраняется и после распада феодального строя. Утверждается парадокс, существующий еще и в наши дни: сильнее всего интегрирована в общество та женщина, у которой меньше всего преимуществ. В феодализме гражданском брак выглядит точно так же, как и в феодализме военном: муж по-прежнему является опекуном жены. Возникающая буржуазия соблюдает те же законы. В кутюмном праве, как и в праве феодальном, эмансипация женщины возможна только вне брака; девушка и вдова обладают равными с мужчиной правами, но, выйдя замуж, женщина попадает под опеку, «попечение» (mainbournie) мужа; он может ее бить, он следит за ее поведением, связями, перепиской, он распоряжается ее состоянием не в силу брачного контракта, а исходя из самого факта брака. «Как только брак заключен, – говорит Бомануар, – имущество и одного, и другой делается общим в силу супружества, а попечение об оном вверяется мужу». Дело в том, что и у дворян, и у буржуазии интересы собственности требуют, чтобы ею распоряжался один хозяин. Жену подчиняют мужу не потому, что в принципе считают ее неправоспособной: когда ничто не мешает, за женщиной признают всю полноту прав. Со времен феодализма до наших дней замужнюю женщину сознательно приносят в жертву частной собственности. Важно отметить, что ее порабощение тем полнее, чем больше размеры имущества, находящегося в распоряжении мужа: наиболее конкретно зависимость женщины всегда проявлялась у имущих классов; у богатых землевладельцев и поныне сохраняется патриархальная семья; чем более могущественным в социально-экономическом плане чувствует себя мужчина, тем больше он претендует на роль pater familiae. И наоборот, общая нищета превращает супружескую связь в связь взаимную. Женщину освободил не феодализм и не Церковь. Скорее переход от патриархальной к собственно супружеской семье начинается с крепостничества. Крепостной и его супруга ничем не владели, они лишь имели в общем пользовании дом, мебель, орудия труда, и у мужчины не было никаких оснований пытаться подчинить себе жену, не имеющую никакого имущества; зато соединявшие их узы общего труда и общего интереса поднимали супругу до уровня подруги. С отменой крепостного права бедность не исчезает; супруги, живущие на равных, встречаются в маленьких сельских общинах и среди ремесленников; жена – это не вещь и не прислуга: эту роскошь может себе позволить только богатый; бедный же ощущает обоюдную связь со своей половиной; в свободном труде женщина завоевывает конкретную самостоятельность, ибо вновь обретает определенную экономическую и социальную роль. В средневековых фарсах и фаблио отражается среда ремесленников, мелких торговцев и крестьян, где превосходство мужа над женой проявляется лишь в том, что он может ее побить, – но его силе она противопоставляет хитрость, и равенство между супругами восстанавливается. Тогда как богатая женщина расплачивается за свою праздность покорностью.
