Татьяна Константиновна Фадеева
Превратности судьбы
Привезли семена, на огромном поле картошку посадили, оно было общим. Каждой семье выделили по небольшому участку земли для огорода. Овощи сажали сами, кто, какие семена смог достать, то и сеял. Семенного картофеля у нас не было. Мы шкурки картофельные сажали. Мама предварительно их поливала, на солнышко выставляла, чтобы глазки появились. Так ведь не сегодня стало известно, какие семена такие и урожаи.
Магазина на хуторе не было, надо было за шесть километров идти в Суоярви, там продуктовые карточки отоваривали.
Осенью, когда собрали урожай, бригадир продал часть картофеля с общественного поля. Часть отсортировали на семена, желающие могли взять зарплату деньгами или картошкой.
Что интересно, на хуторе обитало много одичавших кошек и котов, они не подходили к людям, но каждый день появлялись вблизи домов. Смотришь, один кот на пеньке сидит, греясь на солнышке, другой на заборе устроился. Коты были сытые, чистые, очень ухоженные. Жили сами по себе. Может быть, их отпугивала русская речь, потому что они привыкли к финской?
К озеру вел длинный причал, аккуратно сложенный из камней. По каменисто-песчаному берегу озера Суоярви были почему-то разбросаны миски, ложки и другая кухонная утварь. Причем, только из металла, стеклянной не было, и когда мы купались, находили на дне в воде множество металлической, красиво разрисованной посуды. Это, наверное, прежние хозяева – финны все, что не билось, выкинули в озеро, когда покидали хутор.
Каждый вечер из леса через хутор у всех на виду проходила к берегу озера рыжая лиса. Она не спеша шла по картофельному полю, и ее хорошо было видно издалека, но никто не охотился за ней. Куда она шла, зачем и когда возвращалась назад в лес, никто не знал. Мышковала на поле или может рыбу ловила с берега в озере? Не знаю.
Один из больших красивых домов, наверное, раньше принадлежавший хозяевам хутора, заняла семья белорусов. Дом был продуманно спланирован, красиво и умело построен. Все комнаты тщательно отделаны. Удобные шкафы и шкафчики повсюду, все стены обшиты деревом. Белорусы были люди не бедные, детей у них не было, поэтому они быстро обзавелись скотиной. Скотину поселили тоже в доме, в одной комнате жила свинья, в другой теленок, дальше куры. Естественно очень быстро дом превратился в хлев, не жалко им было чудесного дома.
Мама уходила с утра на работу, а мы с Ирой, когда не надо было идти в школу, оставались на хозяйстве «за главных». Однажды в очень холодный день мы решили истопить печку. Топка печи была нашей основной обязанностью. Мы уже истопили печь, стало тепло, закрыли трубу. Я легла на печь, а Ира на лавку внизу. Даже оставаясь одни, мы не шалили, не играли и не резвились тогда, как играют и резвятся сытые дети.
О том, что происходило дальше, я узнала от тети Лизы. Ира, шатаясь, еле держась на ногах, пришла к ней и сказала, что ей очень плохо, ее даже тошнило и рвало. Тетя Лиза вывела Иру на улицу, помчалась за мной, стащила меня с печки и тоже вывела на улицу. Я уже ничего не соображала. Нас терли снегом, били по щекам. В общем, нас с сестрой откачали. Мы с Ирой угорели, рано закрыли трубу, не все угли еще прогорели в печи.
Урожай
Весной мы посадили на огороде картошку и овощи, всего понемногу. Воду для полива таскали с озера. Наша соседка тетя Лиза выращивала у себя на огороде табак, но никому об этом не говорила. Только иногда просила нас: «Девочки, вы, когда будете поливать свой огород, полейте, пожалуйста, на моем, вон те растения с крупными листьями. Они очень нежные быстро гибнут без воды». Она эти листья табака сушила и ходила за несколько километров ночью в Суоярви на вокзал к поездам продавать.
О характере мамы можно судить по следующему эпизоду. Мама и тетя Лиза работали на переборке картошки. Мама выбрала две большие картофелины, которые были усеяны со всех сторон глазками.
Она подошла к бригадиру и спросила: «Можно мне взять эти две картофелины? Я большой урожай из них выращу и вам покажу».
Бригадир удивленно ответил: «Ну, если будешь большой урожай растить, то возьми».
Он был до крайней степени изумлен не тем, что из двух картофелин можно вырастить большой урожай, а тем, что мама спросила разрешение взять две картофелины. Она могла бы их спокойно в карман положить и унести. Да и не две картофелины, наверное, там можно было взять, а больше, что собственно все, наверное, и делали. Но мама могла поступить только так. Иначе она не умела.
Мама принесла эти картофелины домой, разделила на части, каждый кусочек с глазком отделила. Из старых газет, найденных в доме, старательно сделала кульки, наполнила их опилками, золой и землей и посадила каждый кусочек картофелины с глазком в свой кулек. Заботливо ухаживала за ними и поливала.
Когда пришло время собирать урожай, мама пригласила бригадира. Он пришел и из любопытства взвесил картофель безменом, там оказалось тридцать шесть килограммов. Вот такой богатый урожай из двух картофелин получился.
Бригадир, улыбаясь, сказал нам: «Вот и ешьте на здоровье».
Летом на хуторе было очень хорошо. Мы собирали грибы, ягоды, рыбачили. Озеро Суоярви очень богато рыбой. Бригадир давал маме лодку. Там одна лодка на весь хутор и была. Когда мы вместе отправлялись на рыбную ловлю, мама мастерски гребла веслами, этому она еще в Финляндии научилась. Если же я одна шла на рыбалку, то со мной ходил один из котов. Он был хитрее меня, и когда я сдергивала удочку с клюнувшей рыбой, он успевал рыбку схватить, ни разу не зацепившись за крючок.
Школа-интернат
К осени нас с Ирой определили в школу в соседней деревне Лобаново, где было четыре класса. В каждом из этих классов училось по несколько учеников, а занимались все вместе в одном помещении. Меня записали в третий класс, а Иру в четвертый.
От хутора до школы по автомобильной дороге надо было идти километра четыре. А по железнодорожному полотну путь был намного короче, километра два-два с половиной всего. Мы конечно ходили в школу по железной дороге.
Несколько дней шел сильный снегопад, мела пурга, снега навалило очень много. Утром мы с Ирой отправились в школу. Идем по железной дороге, разговариваем. Слышим, какой-то шумок раздается сзади невнятный. Оглянулись, а там – огромная белая стена прямо за нашими спинами. Это шел поезд-снегоочиститель. Мы с Ирой одновременно прыгнули с дороги в сторону, где оказался глубокий овраг, и нас завалило снегом. Целая лавина снега на нас обрушилась.
Я лежу, шевельнуться не могу под сугробом.
Слышу, Ира выкарабкалась и истошно кричит, зовет меня: «Рая! Рааааая!».
Я ей отвечаю, но она не слышит, видимо сквозь толщу снега мой голос не пробивается. С огромным трудом Ира меня нашла и вытащила из-под лавины. Хорошо, что мы были вдвоем, одна бы я не вырвалась из снежного плена.
Нам было очень страшно. Мы могли погибнуть не только под снегом, а еще и потому, что чуть подальше от того места, где мы спрыгнули с дороги в овраг начинался высокий железнодорожный мост.
Пришли мы в школу только к третьему уроку мокрые, испуганные. Рассказали учительнице про наши злоключения.
Она сочувственно сказала: «Идите, девочки, домой».
После этого случая нас перевели в Суоярвскую школу-интернат, и в плохую погоду, мы оставались там ночевать. Здание интерната стояло на горе, и прежде было тюрьмой, там на втором этаже были временно выделены две комнаты: одна для мальчиков, другая для девочек. Сильно разрушенное здание стояло в руинах. Все стены вокруг разрисованы. Это была бывшая финская территория, поэтому и тюрьма была видимо финская.
Нас поселили там временно, пока ремонтировалось другое здание, предназначенное для школы-интерната. В комнате девочек стояли железные койки. Туалет не работал. Оттуда шел отвратительный запах. Отопления не было, посреди комнаты стояла печка-буржуйка, которую мы сами топили. Всего нас там было десять девочек и несколько мальчиков. Кормили нас не в интернате, а в школе. В интернатской комнате был только большой жестяной чайник с кипятком. Мы старались все вместе ходить в школу и обратно, потому, что по одному – побаивались.
Среди нас в интернате жила девочка, внешне сильно отличавшаяся от всех, она была постарше, училась в шестом классе. У нее был крупный нос, темная косичка. Типичная еврейская девочка. Каждое утро она доставала из сумки маленькую стограммовую кружку, маленькую чайную ложку и маленькую банку с манной крупой. Девочка наливала в кружку кипяток из чайника и клала туда чайную ложку крупы. Ни у кого из нас ничего не было и мы с интересом наблюдали за ее действиями. Она выпивала или, если было слишком горячо, выхлебывала этот напиток маленькой ложечкой.
Мы с Ирой любили в школе-интернате ходить в библиотеку. Книг и газет там было мало. Зато на стене висела репродукция картины Ивана Крамского «Неизвестная», особенно она нравилась Ире. Нас завораживала таинственная красота, сквозящая в лице, одежде, осанке героини.
Однажды мы с Ирой выпросили у библиотекарей несколько старых газет и отправились на выходной домой. На следующий день у мамы был День рождения, и нас дома ждала большая тарелка с блинами, испеченными из натертой мороженой картошки. Нам тогда казалось, что вкуснее этого лакомства на свете ничего не бывает.
Дома Ира посидела тихонько в углу, порисовала и создала несколько картин, настоящих произведений искусства. На газете простым карандашом была очень похоже нарисована Неизвестная и серый кот на большом пне. Кот был настоящий, он частенько подходил к нашему дому и мы не раз видели, как он сидел на пне, греясь на солнышке.
Мы украсили стену нашего дома этими картинами. Маме очень понравилось. У нас получился настоящий праздник.
Девочки после занятий в школе сидели вокруг печки и разговаривали, а мальчики совершали рискованные обходы разрушенного здания.
Однажды они пришли к нам после школы, и предложили: «Пойдемте с нами, мы вам что-то интересное покажем».
Мы, несколько девочек из любопытства отправились вместе с ними. Мальчишки шли впереди. Мы прошли за ними несколько лестниц, помещений и коридоров, и вышли к провалу. Здание было затейливо спроектировано: посередине находилась круглая часть, похожая на амфитеатр или широкую шахту. С нашего второго этажа до подвала вниз шел глубокий провал, через который по диагонали была перекинута длинная доска сантиметров пять-шесть толщиной.
Под ней мы увидели… деревянную г-образную виселицу, на верхней перекладине которой болталась петля из толстого витого каната. Добротно выполненное и видимо не раз использованное средство совершения казни. Мне стало дурно, закружилась голова, сильно затошнило, но вырвать было нечем. С большим трудом я оттуда выбралась.
На следующий день нас перевели в другое уже отремонтированное здание интерната.
Спустя много лет я по рабочим делам снова оказалась в этом здании на горе, оно конечно было перестроено, там размещался исполком города Суоярви.
Пальто для Иры
Как-то приехала к нам на хутор тетя Хельми и сообщила маме: «В Суоярви по списку продают эвакуированным ткань на пальто, очень хороший шевиот».
Мама озабоченно ответила: «Надо бы Ире новое пальто сшить, она собирается учиться ехать, а приличного пальто у нее нет».
Тогда как раз объявили набор в Сортавальский сельскохозяйственный техникум, где готовили агрономов, зоотехников и животноводов и Ира с Зиной собирались поехать туда учиться.
Мама с невероятным трудом собрала нужную сумму для покупки ткани на пальто. Тетя Хельми сняла с Иры мерки и уехала. Она довольно быстро сшила Ире модное пальто с большими накладными карманами. Ире оно очень понравилось. Но когда гостья уехала, пальто исчезло.
Мама спрашивает: «Где же новое пальто?».
«Я его убрала», – отвечает Ира.
А когда Ира и Зина собрались уезжать на учебу, мы все вышли на улицу их провожать. Зина была на три-четыре года старше Иры и в два раза выше ростом. Они вместе выглядели как Пат и Паташон. Ира, зябко пожимая плечами, стояла с сумкой в одной руке, а новое пальто висело на другой руке.
Мама сказала ей: «Надень пальто, холодно ведь уже».
Когда Ира надела пальто, мы все ошеломленно замолчали. Пальто было укорочено почти до самых карманов. Мама ничего не сказала, но горькие слезы покатились из ее глаз. Для мамы это было не огорчение, а подлинное горе.
Тетя Лиза рассмеялась. Все поняли, что это Зина укоротила Ире новое пальто по тогдашней моде. Кстати сказать, Ира носила это пальто довольно долго, даже когда ее распределили на работу после учебы.
Сначала Ира училась на агронома, но это показалось ей не интересным, она даже хотела бросить учебу, но директор техникума ее отговорил. Предложил перейти на зоотехническое отделение. Ира всегда любила животных, и учиться там ей понравилось. Училась она прилежно, активно участвовала в общественной жизни, вела себя достойно. Кто-то из преподавателей предложил Ире вступить в комсомол. Ира согласилась. Ей дали хорошую характеристику. Она старательно готовилась к важному событию.
На комсомольском собрании ответила на все вопросы. Все присутствующие проголосовали «за» то, чтобы Иру принять в ряды ВЛКСМ.
Но тут поднялся первый секретарь райкома, приглашенный на комсомольское собрание, и сказал: «Дочь врага народа не имеет права быть членом ВЛКСМ».
Иру не приняли в комсомол. Она очень болезненно переживала произошедшее, как свой личный позор. Дома с горькими слезами на глазах рассказывала нам с мамой о своей незаслуженной обиде.
Для меня этот случай послужил уроком, впоследствии я никогда сама не выражала желания вступить в комсомол и никогда не соглашалась, когда мне предлагали это сделать. Не конфликтовала, но старалась мягко уйти от темы.
Успешно закончив учебу, Ира получила диплом зоотехника. Работала по специальности в совхозе в Суоярвском районе. Позже Ира с Зиной, дочерью тети Лизы уехала в Казахстан, к отцу Зины, он был туда сослан в 1937 году, и Ира прожила там несколько лет.
Встреча с отцом
Однажды маму на работе вызвали к бригадиру, он сказал, что ее приглашают в контору на телефонные переговоры с Петрозаводском в десять часов вечера. С переговоров мама пришла поздно, около двенадцати часов ночи.
Она была очень взволнована, и сказала мне: «Отца освободили, он в Петрозаводске у тети Кати Сумманен ждет нас».
С отцом мы не виделись десять лет.
Мы начали собираться в Петрозаводск. Но вот вопрос: на что ехать? Денег на дорогу нет. К счастью тетя Лиза одолжила нам немножко деньжат.
Приехали в Петрозаводск. Тетя Катя Сумманен жила в двухэтажном доме на улице Анохина в маленькой комнате, просто конуре, переделанной в жилое помещение из туалета. Она ютилась там с двумя детьми. Ни Тайсто, ни Элмы дома не оказалось.
Когда мы вошли, отец сидел на стуле, они о чем-то оживленно разговаривали с тетей Катей. Первое, что мне бросилось в глаза: отец был совершенно седой, вся голова была белая, и очень худой. Суровое аскетичное лицо, умные зоркие глаза, в фигуре сохранилась военная выправка. Я его не узнала, не сразу вспомнила. Слишком маленькой была, когда его арестовали.
Он встал и обнял нас с мамой сразу обеих. Мы молча постояли так какое-то время. На глазах и у отца и у мамы появились слезы. Он сел на стул и посадил меня на колени как маленькую, а мне исполнилось уже тринадцать лет. Сколько же ему было лет, когда его освободили? Всего сорок восемь, наверное.
Я слышала их разговор с мамой. Отец без лишних предисловий перешел к делу.
«Кертту, давай решим так», – сказал он маме, – «я поеду сейчас искать работу, и как только устроюсь, постараюсь собрать немного денег вам на дорогу, и если вы захотите, то приедете ко мне. И еще надо будет решить вопрос с жильем».
Наша встреча с отцом продолжалась не больше часа, мы с мамой поехали обратно в Суоярви. Отец нас не провожал, он сразу отправился на поезд, чтобы искать работу и жилье где-то в районах республики.
У него после освобождения не было разрешения жить в Петрозаводске, да и вообще ни в одном крупном городе, поэтому он не мог там никуда выйти, а в Суоярви нельзя было поехать, потому что для въезда в погранзону нужен был специальный пропуск.
Отец выбрал небезопасный способ, чтобы с нами встретиться. Для него очень важно было понять, вместе мы будем дальше жить или нет, он не мог этого знать, пока не встретился с мамой. У него с собой была только небольшая сумка. Тетя Катя что-то ему запихала в эту сумку.
Он сказал нам на прощание: «Главное, что я на свободе, все остальное не важно».
Немино
Спустя некоторое время отец в письме сообщил, что устроился на работу в Паданском леспромхозе инструментальщиком. И еще ему обещали место в Челмужском леспромхозе, правда, немного позже, в поселке Немино Медвежьегорского района. Года не прошло, как он написал нам, что переехал в Немино, ремонтирует там жилье. Как только закончит, сразу сообщит.
В 1948 году мы переехали к нему. В Немино у нас была двухкомнатная квартира. Одну комнату отвели под мастерскую, где отец инструменты точил, вторая была предназначена для жилья.
Я была еще школьницей, в Немино пошла в седьмой класс. В поселковом клубе мы занимались художественной самодеятельностью. В танцевальном кружке я подружилась с девочкой, ее тоже звали Рая. Рая Богданова была постарше меня и немного выше ростом. Тогда в моде были такие танцы как чечетка, цыганочка, русская пляска. На концертах художественной самодеятельности мы с Раей танцевали дуэтом и у нас неплохо получалось. После каждого выступления зрители вызывали нас на «бис» по два-три раза.
По соседству с нами в Немино жила молодая женщина, она однажды подошла ко мне и говорит: «Мне очень понравилось ваше выступление, и я хочу предложить тебе свою юбку, она очень яркая, я стесняюсь носить ее повседневно, а для выступлений на сцене она хорошо подойдет, я тебе ее дам».
Она показала юбку, она и правда оказалась очень яркой, на черном фоне были разбросаны огромные ярко-красные розы. Мы с Раей подобрали к ней кофточку, получился красивый сценический костюм.
Наступил день концерта. Объявили наш номер. Раздались дружные аплодисменты. Мы вышли на сцену. Зал ахнул при виде меня в таком роскошном наряде. А я так растерялась, что забыла, зачем вышла. Музыка играет, а я стою как вкопанная. Находчивая Рая одна начала танцевать, а когда по ходу танца кружилась вокруг меня, такую выразительную гримасу мне состроила, что я очнулась и вспомнила, что мне надо еще и поплясать, а не только наряд свой роскошный демонстрировать.
Навсегда врезалось в мою память, и казалось удивительным вот что. У отца был небольшой заработок. А директор леспромхоза, видя, что отец не пьет и очень экономно живет, наверное думал, что у него водятся большие деньги. Он часто просил отца, хотя бы по несколько рублей выдать каждой нуждающейся семье. Очень плохо было с деньгами в леспромхозе, зарплату подолгу не выплачивали, все какие-то небольшие «авансики» давали. Иногда люди на работу выйти не могли, потому, что есть дома нечего было. Много среди рабочих было вербованных с семьями, им очень трудно жилось. И помню, что деньги отец директору давал, небольшие суммы, где-то по три рубля на семью, хотя бы на хлеб, но и их не всем хватало. А для себя на проживание у него почти и не оставалось ничего.
Ссылка в Сибирь
В декабре ночью к нам постучали. Это в 1949-м году было. Входят два человека: директор леспромхоза и офицер в военной форме. Потом подошел еще один мужчина очень высокий под два метра ростом и очень полный.
«Вы – Пало Андрей Андреевич?»,– спрашивают отца.
«Да, я»,– отвечает он.
«Вы арестованы», – строго произнес офицер.
Я уже спала, но тут конечно проснулась. Высокий мужчина начал обыск проводить, по углам давай бесцеремонно шарить. У меня в изголовье стояла коробка, куда я складывала елочные игрушки, которые мастерила из разных бумажек, готовясь к Новому году. Он меня выгнал с постели и давай в этой коробке рыться. Мне это показалось особенно оскорбительным.
Я стояла босиком на ледяном полу, в одной ночной сорочке. От унижения не удержалась и спросила: «Это из-за чего же нас так ненавидят, из-за того, что мы финны?»
Мужчина в форме резко ответил: «Вы помолчите, а то вам тоже можно статью пришить».
Отец тихонько сказал: «Рая, помолчи, пожалуйста».
Я обиженная, села на кровать.
«А где же ваши сбережения?», – спросил директор.
Отец достал деньги, у него было всего двадцать семь рублей.
Директор удивленно говорит: «Андрей Андреевич, у вас, что больше денег нет?»
«Нет, только эти и те, что я вам давал для вербованных рабочих», – ответил отец.
У директора показались слезы на глазах. Отец молча оделся, его вывели. Впереди пошел высокий мужчина. Директор понуро вышел последним. Как уводили отца, я запомнила навсегда.
После того как за ними закрылась дверь, мама долго с ненавистью смотрела на отрывной календарь с портретом Сталина, висевший на стене, подошла к нему, гневно сорвала со стены и, скомкав, бросила на пол, не проронив ни слова.
За окнами начало светать, наконец, эта трагическая ночь закончилась. Мама не сомкнула глаз. Я тоже не спала.
Утром, когда я пришла в школу, все уже знали, что моего отца арестовали.
Некоторые одноклассники подходили ко мне и спрашивали: «За что арестовали твоего отца?».
Ответить, понятное дело, я не могла. Да и кто бы смог?
Это ведь десятилетия спустя все узнали, что арестовывали тогда без вины. Простые люди вокруг часто думали, что раз арестовали, значит было за что, пока дело не доходило до них самих.
На перемене ко мне подошла Валя дочка директора леспромхоза, молча обняла меня. Рая Богданова, моя подружка тоже подошла выразить свое сочувствие.
После уроков, когда все ребята уже ушли из школы, а я последней выходила из класса, в коридоре увидела учительницу, ее звали Гертруда Владимировна, она была немка по национальности и преподавала немецкий язык. Гертруде Владимировне было около сорока лет. Выглядела она элегантно, но строго, так как и должен выглядеть учитель: белые кружевные воротнички и манжеты, красивая высокая прическа. Однажды она простудилась и на уроке высморкалась в кружевной платочек, достав его из черного кожаного ридикюля. С заднего ряда парт раздался чей-то громкий изумленный шепот: «Смотри-ка, сопли-то в платочек да еще и в сумочку!». Среди учителей, в основном местных деревенских жителей, она сильно выделялась.
Она подошла ко мне, обняла и сказала: «Мы с тобой, Рая, теперь товарищи по несчастью, будем вместе держаться».
Долгое время никаких вестей от отца не было.
И вдруг получаем письмо из Сибири: «Я нахожусь в Красноярском крае, в поселке Соленый Богучанского района. Работаю инструментальщиком в леспромхозе «Ангарский»,– писал отец, – «так что теперь будем держать связь. Если у вас возникнет желание сюда приехать, то я постараюсь собрать вам необходимую сумму на билеты».
Мы с мамой понимали, что скоро это вряд ли получится, билеты от Карелии до Сибири стоили не дешево. Пугало и то, что Красноярский край всегда славился тяжелыми условиями для жизни. Огромная труднопроходимая территория, суровый климат, малочисленное население. Идеальное место для ссылки политических, каторжных, уголовников.
Лишь много лет спустя нам стало известно, что все, кто был осужден, начиная с 1937 года, попали под действие указа от 1 февраля 1948 года «О направлении в ссылку особо опасных государственных преступников», то есть тех, кто ранее отбывал наказание по 58 статье.
Все они и в их числе мой отец автоматически становились особо опасными государственными преступниками, даже те, кто уже вернулся к обычной мирной жизни в свои родные города или поселился рядом с местами, где отбывал срок.
Их никто никуда не вызывал, просто особое совещание выносило заочное постановление ранее осужденному о бессрочной ссылке.
За ними приходили и согласно этим постановлениям вывозили осужденных к местам ссылки навсегда.
Боты
Остались мы с мамой вдвоем. Мама без работы, я еще школьница. Правда, директор леспромхоза после ареста отца через несколько дней принес те деньги, которые был должен ему. Там небольшая сумма оказалась. Мы с мамой надолго растянули их.
Помню, пошла я в магазин за продуктами. Мама дала мне сколько-то рублей. И вдруг вижу, в магазин привезли детские боты. Я еле-еле в одну пару запихала ноги. Малы они мне были. Совершенно тогда нечего было на ноги обуть. Купила я эти боты, несмотря на то, что большие пальцы в них сильно подгибались, а сверху на резине выделялись, выпячиваясь, косточки поджатых пальцев.
«Только хлеба буханку купила и эти боты. Больше денег ни на что не хватило», – сказала я маме, вернувшись домой.
«Доченька, боты-то маленькие, как ты в них будешь ходить? Конечно, тебе надо что-то на ноги купить, но в этих ходить ведь невозможно», – ответила мама.
Я в них всю весну и осень проходила с согнутыми пальцами. В школе на уроках снимала боты под партой, они невыносимо жали, даже к доске выходила босиком. Другого ничего на ноги не было. С начала весны в апреле – мае еще лужи стояли, травка пробиваться только начинала, мы уже босиком ходили. Только проталины появятся, обувь снимаем. Беречь же ее надо!
Спустя некоторое время получаем от отца еще одно письмо, он писал, что работает инструментальщиком, живет в общежитии.
И еще он написал: «Когда Рая закончит учебу в школе, собирайтесь и приезжайте ко мне в Сибирь, но прежде подумайте хорошенько».
Мама спросила у меня совета, как у взрослой: «Что будем делать?».
И мы решили: «Надо ехать!».
Декабристки
Мы с мамой долго ехали в поезде, недели две примерно. Наконец добрались до Красноярска. Из Красноярска в поселок Соленый два раза в неделю ходил пароход «Товарищ». Мы купили билеты на пароход и поплыли сначала по Енисею, а потом по Ангаре. Пароход шел еще недели две, очень медленно, потому что против течения.
Всего от Карелии до Сибири больше месяца добирались. Приехали. Остановился пароход. Объявляют: «Поселок Соленый, леспромхоз «Ангарский».
Мы с мамой сошли с трапа парохода и ступили на бревна, которые под ногами «ходуном ходили», потому что лежали не на земле, а плотно прижатые друг к другу, плавали на воде. От парохода до берега по этим бревнам надо было пройти метров пятнадцать-двадцать, и чтобы это расстояние преодолеть, требовалась немалая ловкость.
На берегу рабочие лесосплавом занимались. Но вдруг все остановилось, замерло. Мы почти физически ощутили на себе их пристальное внимание. Мужики смотрели, что там такое женского пола на горизонте появилось, кто это с парохода сошел. Нечасто видимо гостьи эти места посещали.
Как оказалось, наш приезд был единственный случай за многие годы, когда жена добровольно отправилась в Сибирь к месту ссылки мужа, чтобы разделить с ним всю тяжесть наказания. Других декабристок тогда в тех краях не бывало.
Пожитков с собой мы взяли немного, один чемодан и сумку. Осторожно, с непривычки широко балансируя руками, пошли по бревнам. Какой-то мужчина направился к нам навстречу, взял сумку и чемодан, помог выйти на берег. Мы смотрим, отца нет. В письме он обещал нас встретить.
По дороге, ведущей с берега, поднялись на довольно высокую гору, оттуда открывался вид на поселок Соленый: всего одна улица, по обе стороны стоят одинаковые бревенчатые одноэтажные бараки. Невеселый пейзаж.
Видим, к нам навстречу быстро шагает мужчина.
Мама обрадованно сказала: «Это отец идет».
Она его по походке узнала. Отец подошел к нам. Он был одет в сильно изношенную, старую одежду.
«Ну, что же, теперь нам надо еще шесть километров добираться пешком до Времянки», – сказал отец.
Мы отправились дальше. К счастью, когда вышли на лесную дорогу, машина остановилась, грузовик. Мы кое-как разместились в кузове и нас довезли до Времянки.
Во Времянке отец привел нас к общественной бане и сказал: «Пока остановимся здесь. Это лучше, чем в мужском общежитии в углу за шторкой из простыни ютиться, где мне сначала выделили место. Я подумал и решил, что это не годится и попросил разрешения у бригадира занять комнату отдыха в бане».
Баня была бревенчатая, как и все остальные дома в поселке, небольшая, одновременно в ней могли мыться три-четыре человека. Слева от бани находилась пристройка, а в ней – крохотная комната отдыха. Вот в ней нам и предстояло жить. Отец там уже кое-что подготовил. Смастерил спальные стеллажи у стенки, столик сделал.
«Пока придется вот здесь пожить», – говорит, – «а там – посмотрим».
Отец сделал перегородку в моечной, там получилось небольшое помещение для раздевалки. Вход был общий. Когда баню топили, в нашей комнате от жары невозможно было находиться. К счастью топили ее не каждый день. Никто из ссыльных не роптал, что мы комнату отдыха заняли, люди понимали безвыходность нашей ситуации.
Времянка
Поселок ссыльных Времянка располагался в тайге и состоял из двух больших одноэтажных бараков, в которых жили преимущественно мужчины, магазина, бани и столовой. В одном из бараков пару комнат, занимали женщины-литовки. На Времянке большая часть обитателей состояла из политических ссыльных, уголовников было значительно меньше. Жили в бараках все вместе и политические и уголовники, но держались каждый своей компании.
Уголовники, конечно, сильно отличались манерой поведения, фиксами, татуировками и тем, что трудиться не любили. У политических отпечаток интеллигентности на лицах был слишком очевиден.
Работали все в лесу на лесозаготовках, получали зарплату. Отмечались в администрации в Соленом раз в месяц. Свободно перемещались в определенном периметре. После тюрем и лагерей ссылка была послаблением. Побегов не совершали. Да и куда бежать без паспорта, если на тысячи километров вокруг тайга?
На баржах и пароходах летом три месяца в году завозили товары первой необходимости и продукты в магазин на всю долгую зиму, пока реки были открыты. Самолеты над нами редко пролетали, не было поблизости ни аэродромов, ни аэропортов. Дороги зимой прокладывали по берегам рек, потому что из-за быстротечности воды даже самой холодной и морозной зимой, вода на середине Ангары не покрывается льдом.
Весной, когда на Ангаре шел лом льда, толстые льдины в местах раскола поднимались в ледяные пробки на шесть-восемь метров в высоту. Это было великолепное зрелище. Огромные глыбы льда способны снести на своем пути всё, что находится вдоль берега. Лед сначала начинает резко трещать, а затем, подхваченный водой, медленно движется вниз по течению. С каждой минутой скорость движения больших и мелких льдин нарастает. Большие ледяные глыбы бьются о ледяные берега, отчего возникает невообразимый грохот, его слышно не только в Соленом, но даже на Времянке.
Поселок окружает суровая, величественная природа, в ней ощущаются сила и мощь невероятные. В тайге часто встречаются хвойные деревья непривычных для нас пород: кедры, лиственницы, пихты. Перед тайгой тянутся лесные полосы ольхи, рябины, ивы и заросли кустарников можжевельника, шиповника, жимолости и багульника. Лес постепенно переходит в труднопроходимую вековую тайгу. Когда мы с мамой плыли на пароходе «Товарищ», то восхищенно любовались красотой природы на берегах рек Ангары и Енисея, сплошь покрытых тайгой. На вершинах гор там растет густой порослью светлый лишайник.
