Татьяна Константиновна Фадеева
Превратности судьбы
Климат в Сибири континентальный, по-настоящему суровый. Зима, начинаясь в сентябре, заканчивается в мае. И если уж началась зима, то никаких оттепелей не жди, будет стоять мороз. Лето тоже если устанавливается, то никаких капризов погоды – жара градусов до тридцати.
А сколько комаров и мошкары летом! Это что-то жуткое! Без специальной сетки никуда не выйдешь. Наденешь нарядное платье, но обязательно с длинными рукавами, а на голове – москитная сетка. Репеллентов там тогда не было. В пасмурную погоду тучами мошкара вьется. Укусы мошкары болезненные, у комара не такие злые. Несколько дней опухоль и зуд от укусов не проходят. Мошки набьются везде и в глаза, и в уши, и в нос, а в туалет как ходить?
В прошлые века даже такой способ казни в Сибири применялся к неверным женам: их голыми привязывали к дереву в лесу, а через день-два забирали бездыханное тело.
Удивительные люди
В первый год после депортации условия для ссыльных были особенно тяжелыми. И одинокие люди и семьи были насильно вырваны из привычной среды и привычного климата.
Имущества практически никакого с собой взять не могли, жилья не было, питание скудное, многие к тому же не знали русского языка.
Туда прибывали люди самых разных национальностей: немцы Поволжья, прибалты, украинцы, белорусы, поляки, китайцы.
Смертность в первый год ссылки была максимальной. Затем те, кому удавалось выжить, понемногу осваивались, строили жилье, обзаводились огородами, постепенно складывались отношения с местными жителями из окрестных деревень. Ссыльные часто женились на местных деревенских женщинах. Сибиряки относились к политическим с уважением. В Сибирь ведь никто добровольно и с любовью-то не ехал, а ссыльные в основном были люди хорошо образованные, с широким кругозором.
На следующее утро после нашего приезда мы с отцом отправились в магазин. Нам навстречу попадается пожилой седовласый мужчина, с явно незаурядным лицом, интеллект ведь не спрячешь, вежливо кланяется отцу, здоровается.
Я спрашиваю: «Кто это такой?».
Отец отвечает: «Известный ученый из Москвы», – называет его имя.
Дальше идем, встречаем еще одного солидного мужчину, на лице интеллигентность большими буквами написана, он тоже вежливо раскланивается с отцом.
«А этот человек в прошлом – директор одного из московских театров», – сказал отец.
Его слова поразили меня до глубины души, мысленно я удивлялась: «Как могли оказаться здесь эти интеллигентные, образованные люди, занимавшие высокие посты и должности? Почему их знания, способности, таланты оказались не нужными стране?».
Мне как человеку новому в Сибири сразу бросилась в глаза и накрепко врезалась в детскую память удивительная культура живущих там людей. Я еще не знала тогда, что в Красноярском крае в ссылке находилось множество известных деятелей науки, культуры и искусства.
Они оказали огромное влияние на развитие Сибири, способствовали распространению культуры и просвещения. Многие из них нашли себе здесь кто новую родину, а кто – могилу.
Когда мы пришли в магазин, отец познакомил меня с продавщицей, пожилой литовкой по имени Рута.
Он сказал ей: «Это моя дочка, она с матерью ко мне жить приехала, будем обустраиваться здесь».
Помню, что продавщица плохо говорила по-русски, но приветливо мне кивнула.
Народ в магазине не толпился. В очереди не «дышали друг другу в затылок», а стояли свободно. Без очереди никто не лез.
Иркинеево
Мне надо было продолжить учебу в восьмом классе. Школы-восьмилетки поблизости не было. Восьмилетка находилась в двадцати двух километрах от Времянки в Иркинеево.
Старинная сибирская деревня Иркинеево располагается на полуострове. С трёх сторон он омывается Ангарой и маленькими эвенкийскими речками Ильчимо и Иркинеевкой.
По местной легенде лет триста тому назад небольшое поселение в этих местах основал тунгусский вождь Иркиней. Потом уже здесь появились русские. Сначала эти края открывали и осваивали добровольцы, устремившиеся сюда в основном за пушниной. Сюда охотники-эвенки привозили «мягкое золото Сибири» – пушнину, а потом сплавляли её дальше по Ангаре, в русские селения и города.
Иркинеево деревня довольно большая, там находится магазин, школа и молочная ферма, где работает большая часть жителей, приемный пункт сельхозпродукции.
Мало кто из деревенских жителей держал тогда скот, но у некоторых была пашня, сажали огороды, на которых выращивали картошку, капусту, лук, морковь.
Через тайгу из Времянки в Иркинеево вела неширокая грунтовая дорога. Машины по ней не ходили. Проехать можно было только на лошади, в санях зимой и на телеге летом.
Мы с папой сходили туда пешком. Оставили мои документы в школе. Устроил он меня жить у одной старушки за небольшую плату. Договорились, что я буду неделю жить в деревне у бабушки Агафьи и от нее ходить в школу, а на выходной приходить домой. С сентября началась моя новая школьная жизнь.
В школу в основном приходилось ходить пешком, иногда кто-нибудь на телеге или санях подкинет, но это бывало редко. Один мальчик тоже издалека ходил в школу из Соленого, ему даже еще на шесть километров дальше надо было добираться, чем мне. Иногда мы вдвоем шли, а больше приходилось мне топать одной.
Отец иногда провожал меня километра четыре до леса, потому что зимой на полях наметало огромные сугробы, и он протаптывал мне среди них тропинку. А поля пройдем, и в лес я заходила уже одна.
В лесу на дороге было значительно меньше снега, потому что кроны деревьев, росших по обочинам, соединялись в вышине. Сомкнутые высоко над головой, верхушки сосен, лиственниц и кедров превращались в гигантскую крышу – арку.
Иногда зимой, когда стояли самые лютые морозы градусов за пятьдесят, отец колебался, дойдем до леса, он неуверенно спрашивает: «Рая, может быть, вернемся?».
Но я чувствовала, что, ему не очень хотелось, чтобы я возвращалась обратно, и я говорила: «Нет, я все же пойду».
Неширокая дорога, на которой с трудом разъехались бы две телеги, уходила глубоко в дремучий лес. Идти одной было страшно до жути, но я твердо знала: учиться надо!
На моем пути очень часто попадались маленькие шустрые зверьки, похожие на белок, только полосатые, с любопытными мордочками, совсем как детские игрушки. Это были бурундуки. Волчьи следы много раз видела. Это тогда не очень пугало, казалось чем-то будничным. Рыжих лис видела живьем. Часто длинные цепочки лисьих следов тянулись прямо по дороге. Следов всяких было много. Почему-то огромные отпечатки лап, гораздо больше волчьих, встречались и зимой. Медведь-то ведь зимой не ходит, а следы были оставлены очень крупным хищным зверем.
Описываю отцу дома, какие это были странные следы, а он говорит: «Да это, наверное, матерого волка следы».
Иногда из чащи доносилось свирепое рычание. Попадались на моем пути большущие лоси, значительно выше лошади, с огромными раскидистыми рогами.
Местные жители говорят: «Если увидишь сохатого, не беги, прижмись к дереву и стой тихо. Они особенно опасны весной, когда идет гон».
Оружия у ссыльных не было, собак не держали, охотой занимались только местные жители, да и то немногие, поэтому зверья не пуганного по тайге ходило много.
Мы вставали в четыре часа утра, а в пять я уже выходила из дома и шла прямо на урок, не заходя к бабушке Агафье. Первое время так уставала, что насилу волоклась, потом привыкла. Учителя знали, какой трудный путь мне пришлось преодолеть, и не спрашивали меня в этот день.
Было и много хорошего в моих продолжительных прогулках. Я ощущала свежее дыхание раннего утра. Видела волшебные восходы солнца в разное время года и огромные поля диких цветущих тюльпанов. Там очень много разноцветных тюльпанов весной. Меня поливал весенний серебряный дождь и осыпал осенний листопад. Я знаю, как вкусно хрустит снег под ногами.
Бабушка Агафья
Иногда в хорошую погоду я приходила домой на Времянку из Иркинеево и посреди недели, уж очень голодно было у бабушки Агафьи. Она не из жадности меня не кормила, а просто жила так, как привыкла жить и готовила, так как делала это всегда.
В теплое время года старушка еду готовила на костре во дворе. Капусту или картошку крошила в суп на кирпичиках, лежащих на земле, и курица, пробегая мимо, могла заглянуть в чугунок и вытащить клювом приглянувшийся кусочек. В капустном супе иногда попадались седые старушкины волосы или куриные перья. Я человек брезгливый и когда, несмотря на голод, отказывалась от такого угощения, бабушка считала, что я привередничаю.
«Где ты выросла, что такая привереда стала, где ты научилась-то этому?», – удивлялась она.
Иногда бабушка Агафья одна отправлялась на рыбалку. У нее даже была лодка. Она ставила сетку на речке Иркинеевке. Почему-то всегда ночью. Возвращалась с рыбалки под утро усталая, подол длинной юбки был совершенно мокрым. Выловленную рыбу она клала на два-три дня в теплое место. Когда рыба начинала вонять, посолит ее немного и ест. Ей нравилось, чтобы рыба была с душком. А мне нет.
Дома, я рассказывала маме о кулинарных пристрастиях бабушки. Она посмеется и старается приготовить мне что-нибудь, что можно взять с собой, чтобы хотя бы на пару дней хватило.
У бабушки Агафьи было трое детей: две незамужние дочери и сын, молоденький еще совсем паренек, жили все они отдельно. Иногда, когда дочери и сын заходили навестить ее, бабушка наливала в большую железную миску простоквашу, ставила на стол чугунок с вареной в мундирах картошкой, и они дружно хлебали простоквашу, заедая очищенной от кожуры картошкой.
Это в начале пятидесятых годов происходило, немного времени после войны еще прошло, поэтому не жировал народ.
Поев и облизав ложку, сын убирал ее за голенище сапога, рабочим круглым концом вверх, а дочери тоже облизав свои ложки, вставляли их в специально прибитый к стене держатель с ячейками. У каждой ложки было свое собственное отверстие и еще одно лишнее для гостевой ложки.
Однажды бабушка Агафья открыла большой кованый сундук, стоявший в комнате, и начала вытаскивать оттуда наряды своей молодости. Я даже как-то по-другому ее увидела.
Первым вытащила приталенный розовый костюм из парчи с ажурными кружевами, как в исторических фильмах про старинную жизнь. Роскошный костюм: длинная широкая юбка и жакет, плотно облегающий фигуру, с пышными фонариками рукавов у плеча.
«На, померяй», – великодушно предложила она.
Но мне ее наряды были велики, я маленькая ростом, а бабушка высокая.
Как-то зашла ее младшая дочь Дуся, я попросила ее примерить костюмы бабушки. Очень ей шли эти наряды. Дуся была высокая, статная, круглолицая, как большая часть чалдонок – коренных сибирячек. Один из этих костюмов она забрала себе.
«Вот в этом я замуж выходила», – грустно произнесла бабушка Агафья, держа в руках самый светлый наряд.
Одежда, конечно, слежалась и помялась от долгого хранения в сундуке, попахивала плесенью и прелью, но сшита она была из дорогих тканей, отделана воздушными, ручной работы кружевами. Бабушка Агафья в молодости видимо была большая щеголиха.
Она рассказывала, что замуж вышла в богатую семью. Да это и по дому было видно. Окна высоко от земли расположены, по четыре окна на каждой стене, в доме очень просторно.
Там все дома на один лад устроены: прихожая – сени, кухня и довольно большая комната.
На кухне недалеко от двери расположена русская печь с широкой лавкой, чтобы на нее можно было лечь, напротив – стол, а под ним большой ящик с решеткой – курятник. В таком курятнике иногда и с десяток кур зимой жило, курятник чистили, но куриным пометом попахивало все равно.
В комнате стояла кровать за пестрой ситцевой занавеской, лавки по всем стенкам, дощатый стол внушительных размеров посередине, тяжелый деревянный сундук с выпуклой крышкой и коваными металлическими украшениями. Слева на стене висела большая, черная, деревянная рама, в ней размещалось множество мелких семейных фотографий. В правом от окна углу – небольшой иконостас с темными ликами икон. Лампадку, висевшую перед ним похоже давно не зажигали.
Дом старый, но добротный, построенный на века, он принадлежал мужу Агафьи. Муж ее на фронте погиб.
Некогда большое хозяйство вывелось, не было у нее ни кота, ни собаки. Одна старая курица осталась.
«Не могу я ее зарезать, рука не поднимается», – сокрушенно говорила бабушка.
Курица, несмотря на преклонный возраст, выглядела неплохо, перья ее торчали в разные стороны, придавая облику легкомысленную пушистость. Летом она бодро бегала по двору, добывая себе пропитание. Я не припомню, чтобы старушка ее летом кормила. Зимой курица сидела в курятнике под кухонным столом.
Курица была настолько стара, что давно забыла о своем главном предназначении – нести яйца, и бабушке Агафье приходилось яйца покупать в деревне и сдавать их в приемный пункт. За эту курицу бабушка должна была сдавать в качестве налога семьдесят яиц в год.
Одна из дочерей бабушки Агафьи Клава долго не могла в Иркинеево найти работу. Однажды она отправилась со мной на Времянку в надежде, что может там ей что-нибудь подвернется. На Времянке Клава познакомилась с молодым мужчиной по имени Володя, он прибыл в ссылку из Ленинграда. Парень был Клаве под стать: красивый, высокий, видный. Они стали вместе жить, им выделили лес, и они довольно быстро построили на Времянке двухквартирный дом совместно с другой молодой семейной парой. Клава забеременела, у нее родился мальчик.
Она как-то пригласила меня к себе домой в гости.
Мы с Клавой играли с малышом и вдруг она спрашивает: «Ты ничего странного не замечаешь у моего мальчика?»
Я отвечаю: «Нет».
Она стала водить рукой перед лицом сына, а он совершенно не реагировал на ее движения. Он оказывается, слепым родился. Очень мне стало жалко и ее, и малыша.
Когда у Володи срок ссылки подошел к концу, Клава начала все время тихо, как заклинание повторять: «Хоть бы Володя не уехал. Хоть бы Володя не уехал. Хоть бы Володя не уехал».
А он, однажды услышав это, сказал: «Я обязательно уеду, как только получу документы, сразу уеду. Я никогда тебе не прощу, что ты допустила меня до себя в женские дни, и я вымазался кровью, а в бане надо мной мужики смеялись».
Он стоял, оперевшись о косяк в дверях, и не обращал внимания на то, что они с Клавой не одни, что я, совсем еще молоденькая девчонка, тоже слышу этот разговор.
Другая дочь бабушки Агафьи Дуся работала в приемном пункте сельхозпродукции. Она ходила по домам и учитывала, кто какой скот держит, сколько имеется в хозяйстве кур и другой живности. На основании этих сведений начислялись налоги. Люди конечно к ней относились с неприязнью, хотя она просто выполняла свою работу, другой ведь не было.
Сын бабушки Агафьи совсем еще молоденький паренек работал в леспромхозе на лесозаготовках.
Урок физкультуры
В иркинеевской школе учились ребята разного возраста. Некоторым исполнилось уже по семнадцать-восемнадцать лет. Во время войны у многих не было возможности учиться.
Хорошо помню один случай. Как и во всех школах у нас проводились уроки физкультуры. Вел их учитель физкультуры, молодой мужчина. Как и положено зимой занятия по физкультуре проводились на лыжах. Лыж, конечно, было мало, своих ни у кого не имелось. На весь класс может, четыре-пять пар лыж всего. Не было конечно и лыжных ботинок, лыжи прикреплялись к валенкам. Всем лыж не хватало, поэтому с горы съезжали по очереди. Кто-нибудь прокатится, поднимется на гору, передает лыжи следующему – следующий съезжает. Остальные стоят, терпеливо ждут своей очереди на вершине горы. Гора очень крутая.
Одна девушка встала на лыжи и помчалась с горы вниз, одета она была в короткий плюшевый жакет, платье ситцевое и валенки. На спуске она споткнулась и упала, широкий подол платья задрался на голову ветром, а попа-то оказалась голая. Такая красная, красная. Две такие огромные красные половинки. Учитель смущенно отвернулся даже.
«Урок окончен, возвращаемся в школу», – объявил он.
Когда вернулись, физрук видимо рассказал директору школы об этом эпизоде.
Директор подозвала меня к себе и говорит: «Рая, ты можешь завтра прийти на родительское собрание?»
Я спрашиваю: «Зачем?»
«Так надо, только ты приди в этой же одежде, что и сегодня на тебе»,– сказала она.
«Хорошо», – отвечаю, а сама весь вечер думала: «Что все это может значить?».
На мне были черные рейтузы, мамой связанные, серые подшитые валенки и платье в крупную клетку из шотландки. Очень красивая клетка. Тетя Хельми, перед нашим отъездом в Сибирь, сшила это платье.
Она сказала мне: «Давай, сходим в магазин и купим ткань, ты сама ее выберешь, а я сошью тебе платье».
Я выбрала шотландку с красно-черно-серой клеткой. Тетя Хельми сшила очень красивое платье с юбкой в складку и с воротничком стойкой.
Я росла, платье с течением времени становилось мне мало. Мама распустила выточки, из складок оставила только передние и задние, а ткань от боковых складок ушла на удлинение рукавов. Мама на руках искусно подогнала рисунок ткани точно по клеткам, чтобы не виден был ремонт. Платье было оригинальное, хотя и тесноватое. В косички я вплетала ленточки вишневого цвета, из шелковой подкладки от маминого пальто. Мама сама мне их сделала. Я эти ленточки поглажу и завяжу бантики на косичках, они очень подходили по цвету к моему платью. В общем, одета я была строго.
На родительском собрании директор рассказала всем об эпизоде, произошедшем на уроке физкультуры.
Подозвала меня, вытащила на сцену и говорит: «Вот как должна быть одета ученица. У меня большая просьба к родителям, одевать девочек строже и теплее, а не в платье клеш среди зимы и без трусов. Это для здоровья вредно».
А того, что рейтузы у меня заштопанные и платье три раза перешитое никто не заметил.
Наверное, тогда в деревнях многие ходили, как та девушка. Не на что было купить, нечего, да и негде.
Деньги Колчака
Как мне помнится, этот случай резко переменил отношение одноклассников ко мне. В классе я была меньше всех ростом, хотя мне шел уже шестнадцатый год, не русская. Я была чужим человеком. Ребята ко мне относились с предубеждением. А после этого случая, приняли в свою компанию, стали разговаривать и даже советоваться. Отношение ко мне изменилось совершенно.
Как-то раз один мальчик из нашего класса даже позвал меня к себе домой. Он сказал, что покажет что-то интересное, пока бабушки нет дома. Я и еще несколько ребят отправились к нему домой.
Он открыл на полу кухни дверцу в погреб, мы спустились по пыльной лесенке вниз и увидели огромную кипу старых денег. Пачки, небрежно брошенные, лежали кучей прямо на полу. Я ничего подобного раньше не видела, но почему-то сразу поняла, что это деньги и что они старые.
Мальчик, сообщил нам, что, по рассказам бабушки, очень давно в их доме некоторое время жил Верховный Правитель России 1918—1920 годов, адмирал Колчак.
На некоторых из купюр была изображена женщина в царском облачении. Может быть, это были государственные кредитные билеты 1910 года? Из-за того, что на банкнотах была изображена императрица Екатерина, эти деньги часто называли «катьки», «катеньки», «екатеринки».
Другая, большая часть купюр по-видимому, были деньги Колчака. Еще летом 1918 года Сибирское Временное правительство, испытывая финансовые трудности, выпустило свои деньги.
Мельник
Подошло время выпускных экзаменов после окончания восьмого класса. Экзамены были не каждый день, и я стала бывать дома чаще.
Помню, как однажды, возвращаясь вечером домой с консультации, я уже вышла из Иркинеево.
А на самом краю деревни на отшибе стоял старый дом, там жил седоголовый дед, его почему-то все звали Мельником.
Дед что-то делал во дворе, увидел меня и говорит: «Доченька, куда на ночь глядя собралась? Смотри, погода портится, гроза надвигается. Не ходи сегодня домой».
Я ему отвечаю: «Не хочу возвращаться обратно в деревню».
И пошла дальше.
Он кричит мне вслед: «Не ходи, смотри, какая черная туча нависла. Переночуй у меня, а утром я тебя рано разбужу, как только солнце встанет, и беги с Богом домой».
Прозвучал первый раскат грома, пошел дождь, поднялся сильный ветер, началась гроза. Очень мне страшно стало. В Сибири во время грозы молния часто бьет в высокие лиственницы. Я вернулась, зашли мы в дом. У деда было очень тепло.
Он говорит: «Хочешь на печку полезай или на лавке ложись».
Кинул мне подушку, лоскутное одеяло и ушел. Я легла, но уснуть долго не могла, потому, что там было полно блох. Они больно кусались. Но гроза была страшнее.
Утром часов в пять наверное, слышу шаркающие шаги на кухне, значит дед встал.
Самовар раскочегарил, какую-то траву заварил и говорит: «Доченька, вставай, погода хорошая, чайку попьешь и можешь идти с Богом».
Он налил мне чаю, дал два кусочка сахара, кусочек хлеба. Думаю, что это было все, что у него имелось из еды. Я попила чаю и отправилась домой. По дороге я увидела два поваленных грозой дерева, а на краю поля за деревней догорала сухая лиственница, надвое расколотая молнией. Я подумала, что дед был прав, отговорив меня идти домой вчера в такую погоду.
После этого случая я часто останавливалась поговорить с Мельником. Он мне много интересного и полезного рассказал.
«Доченька, тут ведь зверья-то полно всякого», – говорит, – «как услышишь в лесу треск, остановись не беги, присмотрись, если это сохатый, то встань за ствол дерева и стой. Он повернуть не сможет, ему рога мешают, дождись пока он мимо пройдет, тогда свой путь и продолжай».
Деревенские жители считали Мельника отшельником и колдуном, его побаивались и сторонились. Мне показалось, что он был не местным, возможно тоже ссыльный, но сослан в Сибирь был по-видимому гораздо раньше. Какой-то особенный он был. Ходил и летом и зимой в валенках. В деревне редко появлялся. Несомненно, намного образованнее местных жителей, он обладал большими житейскими знаниями и умел грамотно говорить. Страха у меня не было перед ним совершенно.
