Татьяна Сергеева
Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста
– Ну, и будет о том, не серчай… Поговорим-ка с доктором, а то он, нас не понимая, заскучал совсем… – И, повернувшись к нему. спросила по-английски. – Нравятся ли Вам наши леса, доктор Димсдэль?
– Весьма нравятся, Ваше Величество… В Англии такого не увидишь… Дозвольте спросить, долго ли ещё ехать до той деревни, где мы должны принять ребёнка, выбранного для произведения прививки оспы Вашему Величеству?
– Думаю, что скоро совсем… – И государыня приняла вид серьёзный и озабоченный. – Вы, доктор, мне ещё раз должны поклясться, что ребёнок сей от экзекуции Вашей не пострадает и совершенно здоров будет…
Доктор засуетился, заспешил, путаясь в словах.
– Государыня, я столько раз Вас успел заверить… В Англии опыт сей давно распространён, никто ещё ни от прививания оспы, ни от взятия ничтожной капли крови не пострадал…
Ласкари очень нервничал, ожидая поезд императрицы. Всё было готово, четыреста человек солдат и рабочих грелись у костров, готовые к работе. Скрипели вороты, лёгкость их движения проверяли снова и снова… Шевалье устал ждать. Накричав без причины на старосту и пнув по пути солдата, подвернувшегося некстати под руку, он прыгнул в седло своего застоявшегося в тёплом сарае коня, и поспешил навстречу государыне. Он проскакал без малого с десяток вёрст, пока, наконец, увидел впереди длинный поезд с государевой каретой, которая остановилась у крепкого крестьянского дома, стоявшего у самой дороги. За ней встал и весь императорский поезд, протянувшийся от Лахты почти до самого Петербурга. Ласкари очень удивился.
Не привлекая ничьего внимания, да и чьё внимание он мог привлечь в присутствии императрицы! шевалье тихонько поехал вдоль плотной изгороди вокруг ухоженного крестьянского двора, внимательно прислушиваясь к голосам. Он давно понял, что, находясь на службе при русском дворе, надо знать о происходящем в нём, как можно больше и подробнее. Надо знать и помнить, кто кому что сказал, кто обронил лишнее слово, а кто совершил какую-то неловкость – всё это самым неожиданным образом может понадобиться и сыграть немалую роль в решении важных вопросов. Ну, например, как в споре с Фон-Визиным. В общем, шевалье давно понял, что русский двор наполнен запутанными, коварными интригами, не менее, чем прославленный этим мадридский…
Выглянув из-за угла дома, он увидел, как выбежали навстречу государыне, не успевшие толком одеться хозяин с хозяйкой, за ними несколько работников выскочили из сарая. Все бухнулись в снег перед каретой, из которой с помощью слуг выходила императрица. На крыльцо выбежал и мальчик лет шести, сын хозяина, аккуратно и чисто одетый, но тоже без шапки и полушубка…
– Кланяйся, Федя! В ноги, кланяйся! – закричал ему отец.
Мальчик сбежал с крыльца и упал на колени рядом с отцом.
Екатерина искренне забеспокоилась.
– Встаньте, встаньте все… Нынче холодно в снегу валяться… И добрый всем день… Дозволите в дом войти?
Хозяин с хозяйкой поднялись с земли, вскочил и мальчуган, отряхиваясь, с любопытством разглядывая всех.
– Соблаговолите войти, Ваше Величество… Милость окажете… – Низко поклонился императрице хозяин дома.
Ласкари был заинтригован. Он не понимал, что происходит. Боясь себя обнаружить, он прижался к промёрзшему окну, пытаясь расслышать, о чём говорили в доме.
Государыня, сопровождаемая Орловым, Бецким и доктором прошла в чистый зажиточный дом, села на подставленный стул, и спросила у мальчика, жавшегося к матери.
– Ну, что, Федя, поедешь со мной во Дворец?
Федя ответил, смело глядя ей в глаза.
– Поеду…
Мать его не выдержала, упала с воем к ногам императрицы.
– Ваше Величество! Пощадите малого! Один он у меня, единственный…
Екатерина несколько смутилась, но ответить не успела. Отец мальчика решительно поднял жену с пола.
– Стыдись, мать… Пред тобой – государыня русская… И коли, потребовала бы она моей головы, я бы тому не противился…
Екатерина привлекла к себе испугавшегося было мальчика.
– Мне ничья голова сейчас не требуется… – Погладила она его по каштановым волосам. – Мне помощь твоя нужна, Федя… А матушку твою – она повернулась к бедной женщине, – я утешу тем, что слово ей своё царское дам. Господь тому свидетель… Никакого вреда мальчику Вашему я не сделаю. Я Вам слово даю, а это вот – доктор, он мне до того его дал… А после, коли согласие Ваше на то будет, оставлю Федю при себе, образование получит, а я сама с маленькими детьми весьма играть люблю… Ему во Дворце у меня понравится…
– Одевайся, Федя, тепло… – На глаза отца навернулись слёзы, он незаметно смахнул их рукой. – Поедешь с государыней, как она велит…
Екатерина с облегчением поднялась.
– Мы с тобой сейчас поедем смотреть, как люди наши Гром-камень по лесу тащат… Увидишь ты диво-дивное, чудо-чудное… – И, уходя, погладила плачущую крестьянку по плечу. – Не плачь, сударыня, вот увидишь, всё у нас хорошо будет…
Великан Орлов легко подхватил ребёнка на руки. Екатерина, опираясь на его локоть, сошла с крыльца и направилась к карете. У калитки она обернулась и помахала меховой рукавицей испуганным родителям Феди, прижимавшимся друг к другу на стылом ветру.
Ласкари так ничего и не понял, но разгадывать загадки было некогда: оседлав своего застывшего совсем коня, он резко пришпорил его и поскакал к лагерю, намного обгоняя царский поезд.
Наконец, все прибыли на место. За прошедшие месяцы камень успели оттащить от прежнего лежбища на изрядное расстояние. Огромной глыбой он возвышался на решётке, уложенной на медные полозья. Толпы народа, прибывшие с императрицей, окружили его со всех сторон. Государыня, терпеливо ждала начала действа, она встала впереди всех, но на изрядном расстоянии от Гром-камня, рядом с ней выделялась их толпы крупная фигура Орлова с Федей на руках. Придворные плотно теснились за их спинами, тихо и взволнованно переговариваясь друг с другом. Ласкари мелькал то тут, то там, где-то меж работных людей и солдат, отдавал последние распоряжения. Он дрожал от возбуждения, но не сомневался в успехе – наступил его звёздный час. Бецкой двинулся было к нему, но, поскользнувшись на льду, махнул рукой, и остался подле императрицы.
Барабанщики стояли наготове вверху на гладкой вершине камня, а в небольшой кузне, оборудованной прямо в его расщелине, горел огонь. И вот, наконец, по знаку, данному Ласкари, забили барабаны, давая сигнал к началу работы. Тут же заскрипели два огромных ворота, каждый из которых приводился в движение несколькими десятками рабочих…
Бецкой торопливо пояснял императрице, что происходит, она довольно кивала и с удовлетворением следила за спектаклем.
– В каждом жёлобе, матушка, по тридцать медных шаров… Камень по ним на решётке катится…
– А те люди в санях по бокам – они зачем?
– Эти рабочие, матушка, своими железными шестами содержат шары в порядке, чтобы они в кучу не сбивались…
Вдохновлённые присутствием императрицы, несколько сотен работных людей трудились до изнеможения. Ворот раскрутили, быстрее, чем прежде, натянулись канаты, и Гром-камень стронулся с места. Радостные крики зрителей огласили зимний лес. А потом это фантастическое действо повторилось неоднократно: барабанный бой, скрип воротов, крики толпы…
В этот день чудо-скала была передвинута на целых двести сажень…
Государыня осталась довольна.
Вскоре не только Ласкари, но и весь Петербург узнал, зачем понадобился императрице крестьянский мальчик Федя. День вакцинации против оспы был назначен давным-давно самой государыней. Как ни отговаривали её перепуганные фрейлины и приближённые, она была настроена очень решительно. Вслед за императрицей в тот же день прививки от оспы должны были сделать все мужчины двора. На следующий день наступала очередь дам…
И вот, наконец, роковой день наступил. Толпа придворных мужского пола в волнении ожидала в одной из гостиных Зимнего Дворца. Фрейлины растерянно жались к стенам в другой зале. Было тихо, как ночью. Никто не разговаривал, даже не шептались.
Фон-Визин был бледен и близок к обмороку. Лицо его почти сливалось с белыми кружевами на рубашке. Елагин подошёл к нему, сжал его руку.
– Мужайтесь, мой друг… – Прошептал он. – Вы ненароком упасть можете… Помните, пред нами пример государыни…
Страшно было всем. Было страшно и Ласкари, который, так же, как и другие, был отозван от своих занятий и призван во Дворец для принятия экзекуции. Но он держался лучше прочих, он просто обязан был держаться. Он стоял, прижимаясь спиной к холодной колонне и глотал сырой морозный воздух, пробивающийся с Невского берега через приоткрытое окно залы.
Наконец, дверь соседней комнаты распахнулась, и оттуда вышла весёлая императрица. Она насмешливо оглядела перепуганную мужскую компанию.
– Господа, господа… Опомнитесь! – Пристыдила она сразу всех.
Фон-Визин стал медленно сползать вдоль стены. Екатерина насмешливо фыркнула, повернулась к Елагину.
– Иван Перфильич, спроси-ка у дам, нет ли у кого нюхательной соли? До чего же себя мужчины довести могут! Брали бы пример с меня – никогда в обмороки не падаю…
Кто-то подал Фон-Визину нюхательную соль, взгляд его просветлел.
– Простите, Ваше Величество! – Стыдливо пробормотал он.
В это время гостиная с собранием мужчин огласилась чьими-то воплями. Императрица поджала губы, осердясь. По анфиладе комнат воспитатели тащили Наследника. Он упирался изо всех сил и вопил.
– Не буду! Не желаю! Я знаю, вы все моей смерти хотите!
Наследника подтащили к государыне. Увидев её, он несколько притих.
Екатерина вытащила платок, решительным жестом вытерла ему глаза и нос.
– Итак, Ваше Высочество, – начала она строго, – матушка Ваша, самодержица Российская, первая в Отечестве своём, себя от оспы защитила… Теперь Ваша очередь, сын мой… А за Вами эти господа последуют, и все дамы наши… Поглядите на них – вот Денис Иваныч Фон-Визин… Он просто жаждет вперёд Вас пойти, и другие тоже… – Она оглянулась и внимательно оглядела залу. Увидела Ласкари и, сдерживая улыбку, произнесла. – Шевалье де Ласкари особо просил меня об этой чести, но Вы ему не позволите этого сделать, не правда ли? Ступайте, сын мой… Доктор заждался Вас…
Наследник тяжело вздохнул, сердито выдернул свои руки от крепко державших его воспитателей, и понуро поплёлся к двери, из которой недавно вышла императрица. Она удовлетворённо улыбнулась и позвала.
– Федя! Федя! Ты где?
Маленький Федя появился неведомо откуда, проскочив под ногами придворных.
– Я тут…
Екатерина широким жестом развернула свой шлейф.
– Ну, так садись!
Федя, видимо, не в первый раз, уселся на шлейф, схватившись обеими руками за юбку императрицы.
Екатерина весело присвистнула.
– Поехали! Но-о-о!
И, ещё раз свистнув, ускоряя шаг, почти бегом она покинула залу.
Вскоре из-за таинственной двери вышел и Наследник. Он почти успокоился, хотя всё ещё шмыгал носом. Цесаревич быстро направился через залу к своим покоям, воспитатели бросились за ним. Но тут Наследник увидел Ласкари, подошёл к нему вплотную и, глядя на него исподлобья, хмуро произнёс:
– Благодарю Вас за храбрость, шевалье…
Ласкари, молча, поклонился.
И, круто повернувшись на каблуках, Наследник скоро исчез за дверью вместе с воспитателями. Придворные вопросительно смотрели на шевалье. Ему ничего не оставалось, как отправиться на экзекуцию. Ожидавшему своей очереди Денису Иванычу было до невозможности стыдно. Он перекрестился и встал у зловещей двери, чтобы идти следующим…
Славные подвиги Ласкари подошли к концу: в середине весны Гром-камень, наконец-то был доставлен к специальной пристани у залива. Здесь работы были переложены на плечи Адмиралтейств-коллегии, которая восприняла кампанию по перевозке камня как серьёзную обузу. Шла война с Турцией; необходимо было оснащать, ремонтировать и строить новые корабли, воевавшие вдали от России… Людей не хватало, свободные морские рабочие и матросы были заняты на военном строительстве. До монументов ли было в ту пору! Но после длительных письменных баталий с Бецким, его жалоб и докладов императрице, поступило высочайшее указание возложить ответственность за доставку камня на самого руководителя Адмиралтейств-коллегии адмирала Мордвинова…
Но эта отдельная история мало интересовала Ласкари. Свою миссию он выполнил с блеском. Он был подполковником, директором Шляхетного кадетского корпуса, но перед ним встала во весь рост вечная русская проблема – что делать дальше?
С утра у Ивана Иваныча было прекрасное настроение. Запахнув атласный халат, Бецкой быстро просмотрел письма, лежавшие на столе, но того, что он искал, среди бумаг не было. Он позвонил, тут же появился секретарь.
–Я нужен Вам, Иван Иваныч?
–А что, Франц Карлыч, не было ли с последней почтой Альманаха французского?
–А как же, Ваше превосходительство, ещё третьего дня доставили… Вы не спрашивали, так я и не беспокоил…
– Бог мой, Франц Карлыч, – рассердился Бецкой.– Я устал про то спрашивать…
– Напрасно гневаться изволите, Иван Иваныч… Альманах сей на Вашем столе с правого краю лежит…
Бецкой сразу подобрел, размяк.
– Вы читали его? Есть ли в нём рассказ о перевозке скалы нашей из Лахты в Петербург? И ничего в рассказе сём не изменено?
Его секретарь-немец пожал плечами: по-французски он понимал слабо.
Бецкой досадливо махнул рукой.
– Хорошо… Вот сюда Альманах положите… Нет, пожалуй, сюда лучше… И тотчас же карету за Фальконетом пошлите, пусть ко мне едет, не мешкая… И призовите ко мне шевалье де Ласкари…
– Он в гостиной давно дожидается…
Вошёл Ласкари, молча поклонился.
– Ну, что, шевалье, Вы принесли мне экстракт последних писем Дидерота к Фальконету?
– Он при мне, Иван Иваныч, я взял эти письма у самого Фальконета, он нисколько их не скрывает и даже посылает читать императрице…
– Не теряет надежды вернуть её былое расположение… Напрасно. Императрица сейчас государственными делами обременена, не до монумента ей… Да и прискучил Фальконет государыне нашей, слава Богу!
– Читать, Иван Иваныч?
– Читай.
– «У нас теперь здесь много россиян, делающих честь своей нации. Пример их государыни внушил им любовь к искусствам, и они возвращаются в своё отечество, нагруженные собранной у нас добычей. Как сильно изменились мы! Мы распродаём наши картины и наши статуи, когда у нас царит мир, а Екатерина их покупает, когда ведёт войну…»
– Что же… Сие весьма лестно слышать от такого критикана как Дидерот… – Как всегда внезапно, у Бецкого помутнело в глазах, и он прикрыл их рукой, откинувшись в креслах. – Я посижу так несколько…
– Опять глаза, Иван Иваныч? – Ласкари был сочувственно-предупредителен.
– Ты об том никому ни слова! Смотри! Тотчас по Петербургу сплетни пойдут, что Бецкой совсем к делу непригоден стал… Если правду сказать, пугают меня пароксизмы эти… Коли без глаз останусь, что тогда при дворе делать? Чем буду полезен императрице и Отечеству своему?
– Бог милостив, Иван Иваныч…
Конечно, Ласкари меньше всего беспокоило острота зрения патрона. После блестящего завершения всех трудов по перевозке Гром-камня он вдруг остался не у дел. Фальконет готовился к выставке Большой модели монумента – она была завершена. Звезда предприимчивого грека вдруг потускнела: императрица, прекрасно осведомлённая об его подвигах, и не подумала отметить его среди прочих, отличившихся в знаменитой эпопее. Он не получил обещанных семи тысяч за изобретение механики, и ему не вручили, как другим, медаль с памятной надписью «Дерзновению подобно». Шевалье был унижен и оскорблён. При этом он был страшно зол на Бецкого, этого чванливого надутого полуслепого старика, который выдавал его достижения за свои собственные и вечно путал главное с второстепенным.
– Можно ли пока вопрос задать, Иван Иваныч?
– Отчего же нельзя? – ответил Бецкой, не открывая глаз.
– Я давно спросить хотел, Ваше высокопревосходительство… Довольны Вы службой моей?
– Доволен… Можно сказать, весьма доволен, и государыне о том говорил…
– Не извольте гневаться, Ваше высокопревосходительство… Коли Вы так мною довольны… Разве не я изобрёл машину по перевозке Гром-камня? Отчего же не удостоился я обещанной награды? Огорчительно было и без медали за свои труды остаться и без вознаграждения…
Бецкой молчал, хотя Ласкари видел, как вздрагивают под его ладонью редкие ресницы.
– Разве не я организовал труды эти великие? В иные дни до тысячи человек работали денно и нощно, каменщики, рубщики, кузнецы… Разве не я расставлял всех по своим местам, разве не по моему приказу каждый раз сдвигался с места Гром-камень?! Сколько народу из Петербурга наезжало, сколько карет, сколько экипажей разных… И вельможи и простолюдины – всякий под присягой подтвердить может, что это действие героическое по моей команде происходило…
Бецкой молчал, ресницы его перестали вздрагивать, и Ласкари окончательно пришёл в бешенство.
– Опять спать изволите, Ваше высокопревосходительство?
Но генерал, убрав руку от лица, неожиданно бодрым взглядом просверлил шевалье насквозь.
– Отчего же спать? Я вовсе не сплю… Я сижу и думаю, до какой же степени наглость человеческая дойти может? И кто это мне в моём собственном кабинете проповеди читает? Кто меня, старика, жизни учит? Ты, друг ситный, совсем забылся, а у нас говорят: « Всяк Еремей про себя разумей»… Монумент Петру Великому по приказу высочайшему я сооружаю, я! А Фальконет и ты, тем паче, лишь исполнители воли моей, а через меня – государыни нашей Екатерины Алексеевны… Какое тебе, наглец, ещё вознаграждение требуется помимо того офицерского, что ты имеешь за свои чины, не по заслугам полученные? У меня в Конторе строений десятки инженеров сидят, умные, образованные, не тебе чета… Какие математические расчёты по перевозке Гром-камня произвели, какой макет твоей машины сделали! И никому из них и в голову не пришло дополнительного вознаграждения за труды просить… Ты кто таков вообще? Шевалье де Ласкари? – Он вполне искренне рассмеялся. – Ты что, и вправду веришь, что, если осла назвать лошадью, он лошадью станет?
Ласкари молчал, еле сдерживаясь.
– Что надулся-то, подполковник? Любишь смородину – люби и оскомину! Понимаю, ты нынче не у дел остался, хотя при Фальконете в должности лучшего друга по-прежнему пребываешь… Монумент ещё отлить надобно, а это дело нелегче перевозки Гром-камня будет, третий год литейщиков ищем… Мог бы и сам ваятель отлить, не велик господин, так упёрся – ни в какую! Это я к тому говорю, что ты и ныне пригодиться можешь…
– Благодарю покорно, Ваше высокопревосходительство!
Сделав усилие над собой, Ласкари поклонился и пошёл было к выходу, но Бецкой слабым движением руки остановил его.
– Стой! Ты всё понял, шевалье? Никакой машины по перевозке Гром-камня ты никогда не изобретал, и вообще… Всё это – уже история… А в истории беглые уголовники из запредельных стран редко играют значительную роль…
– Я понял, Ваше высокопревосходительство…
Ласкари ещё раз склонил голову в поклоне и тут на краю стола генерала увидел маленькую книжечку. Глаза его злорадно сверкнули. Это был Готский календарь, он не сомневался в этом. А с этим календарём случилась прелюбопытнейшая история. Готский календарь подробно описывал важнейшие события в Европе за прошедший год, и Бецкой, распираемый гордыней не меньше, чем Ласкари, решил написать статью о знаменитой эпопее по перетаскиванию камня. Изобретение «механики», организацию работ и все идеи Фальконета по поводу монумента он приписал только себе. Статью в Готский календарь необходимо было предоставить на французском языке, в коем Иван Иваныч был не силён. Написав её по-немецки, он велел своему секретарю найти хорошего переводчика. Секретарь, недолго думая, обратился к Ласкари как к человеку наиболее осведомлённому в прошедших событиях. Шевалье, прочитав статью, был просто взбешён и под горячую руку отдал её для перевода самому Фальконету. Как ни странно, ваятель даже не удивился, что в истории создания памятника главными стали события по перетаскиванию подножия под него, а не сам монумент. Будучи человеком обязательным, он добросовестно перевёл статью, после чего она тем же путём вернулась к секретарю Бецкого, который отправил её по нужному адресу. Теперь, увидев на столе у генерала последний Готский календарь, Ласкари вспомнил, что в передней слышал, как посылали карету за Фальконетом, и криво усмехнулся. Он хорошо представил себе, какая сейчас разыграется комедия, и покинул кабинет своего патрона с ехидной ухмылкой на физиономии.
Вскоре Бецкому доложили о приезде ваятеля.
– Мне передали, генерал, – вместо приветствия сказал тот, входя в кабинет, – что мне велено срочно приехать, и вот я здесь…
– Садитесь, мсьё Фальконет… – Предчувствуя очередную моральную победу над строптивым французишкой, Иван Иваныч был миролюбив. – Нет, вот сюда, здесь Вам будет удобнее… – Он указал ему на место рядом со столом, на котором лежал Готский альманах.– Послушайте, я узнал давеча от случайных людей, что Вы опять, не спросясь моего совета, отвергли тех литейщиков, что прибыли к нам из Рима…
В отличие от хозяина кабинета, Фальконет настроен был мрачно.
– В моём ремесле, – ответил он, не поднимая головы,– следует прежде действовать, а потом просить совета… Названные Вами мастера весьма искусны только в чеканке и в контрактах с ними нигде литейное дело не упоминается… Поэтому я принял решение, Ваше высокопревосходительство… Я отолью статую сам без всякого вознаграждения…
Нечаянно взмахнув рукой, Фальконет уронил на пол альманах, быстро поднял его и хотел было положить на прежнее место, но Бецкой остановил его руку.
– О, мсьё, – словно не услышав в тоне француза скрытой колкости, сказал Иван Иваныч,– я должен сделать Вам признание… Этот Готский календарь, что Вы держите в руках… Он только что доставлен из Парижа… Кому-то пришло в голову напечатать в нём огромную статью о перевозке моей необыкновенной Скалы… Вы знаете, как я строг к проявлению лести и незаслуженной похвалы, и всё-таки мне кажется, что статья недурна… Не желаете прочитать?
Фальконет, небрежно перелистав страницы, положил Альманах на край стола.
Бецкой был разочарован.
– Вы столь нелюбопытны, мой друг?
Ваятель спокойно поднял на него глаза. В самой глубине их прыгали чёртики. Но Бецкой видел плохо и никакой нечистой силы в них не заметил.
– Отчего же… Я в меру любопытен. Но мне пришлось перевести эту статью на французский язык, прежде чем Ваше высокопревосходительство отправили её во Францию.
Увидев потрясённый взгляд генерала, онемевшего от изумления, Фальконет откровенно улыбнулся. Не выдавая Ласкари, он пояснил.
– Ваш секретарь поручил сделать перевод человеку случайному, мало понимающему в нашем деле… А тот обратился за помощью ко мне… Поступок скорее логичный, чем странный… А теперь, Ваше высокопревосходительство, если Вам нечего более мне сообщить, дозволено ли мне будет оставить Вас, генерал? У меня много неотложных дел по строительству литейного дома…
Бецкой никак не мог прийти в себя. Фальконет поклонился, и, сдерживая смех, вышел.
Тут только взбешённый генерал вскочил с места.
– Сюда! Франц Карлыч! Немедля! Уволю! Дураки! Кругом дураки! Своих дураков было мало, из Европы наприглашали! Увольняю! Всех!
Как трудно было Ласкари смириться с ускользанием Фортуны! Он ненавидел весь мир, всех русских, Петербург, Бецкого, императрицу… Единственный человек, который ему сочувствовал в этом городе, был импульсивный и вздорный Фальконет. Государыня, вполне удовлетворённая эффектом, произведённым на Европу эпопеей по доставке дикой скалы для подножия памятнику из Лахтинских болот, о самом монументе, казалось, совсем забыла. Но, как человек чести, Фальконет считал себя обязанным заступиться за соратника, с которым проработал бок о бок столько лет. Он написал несколько писем императрице, описывал заслуги своего помощника, превозносил его подвиги по перетаскиванию Гром-камня, подчёркивал его бескорыстие – Екатерина отмалчивалась.
Однажды, когда с раннего утра государыня работала в своём кабинете, и на Петропавловской крепости пробила пушка, она распрямила усталую спину и позвонила. Вошёл секретарь.
– Шевалье де Ласкари здесь?
– Давно ждёт, Ваше Величество…
– Зовите.
Секретарь вышел, почти тотчас вошёл Ласкари.
Екатерина, встав спиной к окну, пристально его рассматривала.
– Я согласилась принять Вас, шевалье, но у меня сегодня много людей назначено… У Вас дела, касаемые Шляхетного корпуса?
– Нет, Ваше величество… – Дерзко ответил грек. – У меня дела касаемые лично до моей персоны…
– Вот как… – Императрица усмехнулась – Генерал Бецкой предупреждал меня, что Вы не по-русски наглы, но я не придавала тому значения, а напрасно…
Ласкари рванулся к ней. Государыня быстро отодвинулась в сторону, протянула вперёд руку, оставляя его на прежнем месте.
– Выслушайте меня, Ваше Величество!.. На коленях прошу Вас!
– Того вовсе не требуется. Говорите, без длинных вступлений, шевалье, что за нужда у Вас?
– Ваше Величество, – быстро заговорил Ласкари, – у Вас нет причины быть недовольной мною. Я столько лет был приставлен как генералу Бецкому, так и к Фальконету, и старательно исполнял должность и роль свою…
– Да, да… Мне это известно… Фальконет об Вас хлопочет, как о собственном сыне…
– Я сам изобрёл машину по перевозке Гром-камня, сам организовал и проделал всю гигантскую работу…
Екатерина опять насмешливо улыбнулась.
– Неужто? А Бецкой говорит, что это он всё устроил… Что дальше?
Ласкари несколько сбавил тон.
– Я не получил за сей труд ни копейки… Я не получил назначенного Вами вознаграждения в семь тысяч… Мне даже не дали памятной медали…
Екатерина вышла из своего угла, не спеша прошлась по кабинету, словно не замечая согнутой в полупоклоне фигуры молодого грека.
– Велика потеря – медаль! Да на что русская медаль иностранцу?! Не за то ли Вам её давать, что в Шляхетном корпусе офицеры ненавидят Вас, как лягушку, что Ваше распутство и взяточничество известно ныне всему Петербургу? А девицу Агафью Карабузину, которую я из Москвы привезла, и которую Вы из-под носа у Дашковой в жёны себе переманили, я по гроб жизни Вам не прощу… Впрочем, двух других девушек, погубленных Вами тоже жалко…
– В государстве Российском оболгать иностранца ничего не стоит…
Государыня презрительно посмотрела на него.
– Побойтесь Бога, шевалье! Скольких русских оболгали Вы? Конечно, нигде не умеют подмечать слабости и пороки иностранцев так, как в России. Можете быть уверены, что Вам ничего у нас не спустят и не простят… Но ближе к делу, шевалье…
Ласкари поднял голову, прямо посмотрел на русскую императрицу и сказал твёрдо.
– Мне нужна награда за труды, вознаграждение за машину по перевозке Гром-камня, прежде обещанное Вашим Величеством, и памятная медаль «Дерзновению подобно»… Такова моя цена за дела, для блага России содеянные…
Екатерина не ожидала такой наглости, такого тона. Даже самые близкие к ней люди, называя её на «ты» и величая «матушкой», никогда границ не переходили.
– Всего-то? – Она всегда понижала голос, когда выходила из себя. – Цена-то у тебя своя, а весы государевы… Не много ли будет для беглого грека, приставленного к Фальконету «засланным казачком»?
Но Ласкари шёл напролом.
– А коли считает Ваше Величество, что мне того много будет, то у меня весьма важный аргумент есть… У меня в кармане лежит экстрактец один… Из самого «Чёрного кабинета»…
Императрица редко теряла самообладание, только слегка прищурилась, впившись в него взглядом.
– Кто же это тебя в него допустил? Неужто Бецкой оплошал? Совсем тесной стала голова у старика – государственные тайны прощелыгам доверять стал…
Грек окончательно осмелел, расслабился, удовлетворённый произведённым эффектом.
– Не в том суть, Ваше величество, что генерал меня в « Чёрный кабинет» допустил, а в тех сведениях, что в сём экстракте находятся…
Ласкари достал из кармана бумаги, помахал ими перед собой. Екатерина следила за ним с некоторой опаской.
– Так что за сведения, коими ты меня пугаешь столько времени? Говори, сей же час! Мне ведь и позвонить недолго… – И она протянула руку к золотому колокольчику, стоящему на столе.
– А сведения те касаются до тайны рождения самодержицы Российской…
Государыня неожиданно ловко вырвала бумаги из его пальцев, быстро просмотрела их, вздохнула с облегчением.
– Ах, вот ты о чём, пустобрёх… Значит Бецкой – родитель мой… – Она с облегчением звонко рассмеялась. – Ты что, этим меня испугать хотел, паршивец? А если я сама с намерением эти бумаги в «Чёрный кабинет» направила, а ты мне помог – по Петербургу сплетню пустил? Ишь, глаза вытаращил… Чего уж тут не понять? Коли я – дочь Бецкого, а он по батюшке своему князю Трубецкому – русский, так, выходит, и я, хоть на четверть, да русская… А мне, чтобы к своему народу поближе быть, только того и надобно!
Ласкари растерянно молчал. Государыня величественно проследовала мимо него, села за свой письменный стол, подвинула к себе бумаги и только после этого взглянула на него.
– А теперь слушай меня внимательно, Марин Карбури… Ты, кажется, такое имя поначалу в России имел. А как тебя в Кефалонии величали, я и знать не хочу… Ты, видать, из тех людей, с кем честь и совесть никогда не встречались… Должность свою в Шляхетном корпусе сдай сегодня – ты туда по моей ошибке попал… И даю тебе месяц сроку – чтобы духу твоего в России не было! И за что, Господь, ты прогневался на меня, что посылаешь на землю нашу, то шута всесветного обманщика Калиостро, то развратницу подлую Тараканову, то сего наглого мошенника, что сейчас предо мной стоит?! – Она окинула Ласкари презрительным взглядом, и добавила совсем тихим, зловещим шёпотом. – Ишь ты! Государыню Российскую шантажировать вздумал! Пошёл вон отсюда! Вон!
Город ещё спал, спал весенний Петербург, залитый утренним солнечным светом. В мастерскую проскользнули Мари Анн Колло и Дарья Дмитриевна. Мари открыла дверь каморки, забитой всяким хламом.
– Вам придётся набраться терпения и посидеть здесь очень тихо… Я приду за Вами, когда пожалует императрица.
Дарья Дмитриевна поцеловала её в щёку, уселась на какой-то ящик и приготовилась ждать. Колло плотно прикрыла дверь.
В мастерскую пришёл Фальконет. Он почти не спал нынче ночью, не смотря на снотворные пилюли, которые его почти насильно заставила принять Мари. Он ещё раз оглядел Модель, погладил морду коня. Руки его дрожали…
Явился и Ласкари. Взглянув на ваятеля, пожалел его.
– Утро доброе, профессор Фальконет… Успокойтесь, Бога ради… Вы сегодня на себя не похожи… Всем всё равно не угодить…
Колло позвала из открытых дверей кабинета.
– Идите сюда, учитель… Марфа успела вскипятить самовар… Я напою Вас чаем…
На пороге мастерской показался Андрей. С восхищением глядя на скульптуру, он обошёл её кругом.
