Тихон Стрелков
Призрачная нога
ГЛАВА 2. Путники
Этой ночью Артур не мог заснуть. Из головы не выходили пустые белые глаза Фила. «Он мог просто ослепнуть, а ты, как последний трус, наложил в штаны и перерезал веревку, ― упрекал себя Артур и тут же добавлял: ― Но, корни меня подери, он странно лез по веревке. Лез легко, словно лез не вверх, а вперед. И за ним был кто-то еще. Возможно даже не один».
Тихое ровное дыхание Марты, лежащей рядом, обычно успокаивало и расслабляло Артура, но сейчас лишь напоминало о дыхании, доносившемся из тумана, шипящем и отрывистом. Еще недавно мысль ― спуститься ночью с цветка ― вызывала у Артура пьянящий азарт. «Стану первым, кто вернется обратно, ― думал он, ― вот же, все удивятся, когда я расскажу им правду о том, что прячется в ночи». Но сейчас он уже не был уверен, что готов или хочет узнать эту правду.
Пока Артур боролся со своими страхами и сомнениями, его сын крепко спал в мансарде. Столкновения на земле с живыми корнями и секачом полностью выбили его из сил. Ни стук в окно ночных летающих рыб, ни жужжание комаров, ни писк светящихся жуков в банке, стоящей на тумбочке перед кроватью, ― ничто не могло помешать сну.
Смоллу виделось, как он, повзрослевший, отправился в путешествие. Прямиком через вырубленное поле, хвойный лес, громадный Фонсовый каньон, подземную деревню и Валерград, он, наконец, достиг Фондорийского Древа, чья верхушка покачивалась выше облаков. Могучий ствол диаметром тысяча двойных шагов, стальные ворота и сотни вооруженных лучников. Затем, Смолл, он сам не понял как, оказался на самой верхушке Древа, на краю узкой смотровой площадки, огороженной низкими перилами. Из-за чудовищных порывов ветра там приходилось горбиться, чтобы удержаться на ногах. Рядом с ним стоял отец, весь покрытый перьями. Отец кивнул, сказал «Кар-карр» и толкнул Смолла. Смолл споткнулся о перила и полетел вниз головой…
Сон оборвался.
Смолл резко сел, огляделся, понял, что это был всего лишь сон и зевнул. Справа от него светящиеся жуки в бешеном танце носились по банке. Он еще раз зевнул и потер глаза. За окном по-прежнему господствовал непроницаемый туман. В закрытую форточку стучали летающие рыбы, над ухом жужжал комар. Смолл отмахнулся от кровососа и встал. Холодный деревянный пол обжег стопы. Бедра отозвались болью. Смоллу захотелось вернуться в постель и укрыться теплым одеялом, но он переборол себя и оделся.
Поднимаясь по лестнице на крышу, Смолл невольно поглядел на отошедшую от стены дощечку и сжал кулаки. Вчера, пока он убегал от секача, убегал ради мяса для семьи, отец вскрыл один из его тайников и забрал все сто пятьдесят серебряных монет…
– Как ты мог? ― вскричал Смолл, обнаружив пропажу. ― Это мои сбережения!
– Если уж на то пошло, ты живешь в моем доме, ― спокойно ответил Артур. ― Но я не выгоняю тебя, говоря, что это мое. Мы одна семья, из личных вещей у нас могут быть только зонт, оружие да одежда. Все остальное общее. Я не прячу от матери деньги, она не прячет их от меня, так почему можешь прятать ты?
– Я их заработал, сам, ― твердо сказал Смолл. ― В свое свободное время. Пока остальные занимались ерундой.
– Кого ты имеешь в виду?
– Не важно, ― отмахнулся Смолл. ― Просто верни мне их.
– Не могу, ― Артур развел руками и взглядом указал на зонт, стоявшей в углу прихожей. Рукоятка из плотного дерева на нем аж поблескивала.
– Ты купил ЕГО? ― Смоллу, словно ударили под дых.
– Ты видел, какой у матери старый зонт? ― вскинулся Артур. ― Того гляди развалится. Вот я и купил ей новый.
– Так ты взял деньги Смолла без спроса? ― возмутилась Марта. Она до этого возилась в мансарде и только что спустилась. ― Не договорился с ним?
– Дорогая, не встревай.
– Мы его завтра же продадим, Смолл, не переживай, ― сказала она непреклонным тоном и строго посмотрела на Артура: ― Как тебе…
– Мам, не надо, отец спросил у меня, и я разрешил, ― соврал Смолл. Он не хотел, чтобы мама расстраивалась. ― У тебя ужасной зонт был. Отец посоветовался со мной. Мы вместе решили сделать тебе приятно. Правда, я настаивал на малиновом цвете, а отец взял перламутровый. Но тебе ведь и он нравится, правда? ― Смолл попытался улыбнуться.
– Конечно-конечно, он просто чудесный. ― Марта так и сияла. Смолл удивлялся порой с какой легкостью мать могла поверить в наспех придуманное объяснение. Отец часто этим пользовался. ― А теперь давайте к столу.
Марта отошла к печке за порцией жареного мяса, и Смолл шепнул отцу:
– Зонт стоит сто монет, верни мне оставшиеся пятьдесят.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, ― Артур пожал плечами. ― Дорогая, тебе помочь?
– Да, достань из шкафа банку с морсом. И корни святые, сними ты уже свои сапоги, все мне тут запачкаешь!
Смолл опустил взгляд и увидел на ногах отца новые кожаные сапоги.
– Шорник сказал их нужно разносить, ― ответил Артур и через плечо подмигнул сыну.
«Надо было во сне первым толкнуть отца», ― подумал Смолл, усевшись на крыше, возле трубы. Дым отпугивал летающих созданий и согревал.
Смолл любил сидеть здесь сразу после сна, дышать свежим воздухом, слушать легкое потрескивание дров в дымоходе и наблюдать за тем, как серая плотная дымка, оседая, слоняется под цветками. Наверху же с приближением рассвета туман рассеивался и походил на воздушные облака, которые не могли сокрыть от Смолла звездное небо. Он каждый день глядел на него. В Фондории год исчислялся по созвездию павлина. На протяжении сорока четырех дней на небе медленно ― звезда за звездой ― вырисовывалось перо, состоявшее из четырех звезд. После того, как все восемь перьев павлина ярко вспыхивали на небе, созвездие гасло, что означало конец одного года и начало другого.
Смолл достал из кармана сладкий корень, откусил кусок и зачавкал. Он не думал ни о чем кроме мести. Представлял, как выливает ведро с ледяной водой отцу на сонное лицо или как мочится в его новенькие кожаные сапоги. Его сейчас злила и мать. Почему она так слепа? Почему не замечает всего, что вытворяет отец? Ведь это не первый случай. Артур превосходный охотник, лучший в Туманной Долине, но в последнее время он только и делает, что отдыхает. Продает мясо, раздобытое Смоллом, и половину полученных денег сплавляет в таверне за игрой в камни. Ладно азартные игры, у каждого свои дурости в голове, но воровство… Смолл смирился с тем, что обеспечивает семью сам, но смириться с тем, что у него крадут, он не сможет.
Полторы тысячи монет, столько Смоллу надо, чтобы начать новую жизнь. С детства он стал замечать, что ему не нравится слишком много всего вокруг. Алчные смотрители, дома разврата, дорогие школы и слаборазвитая медицина. На смотрителей нет управы, Фондория только на бумаге контролирует их. В дома разврата попадают девчонки всех лет, лишившиеся семьи, у них нет другого шанса выжить. Жители Туманной Долины столь же безграмотны, сколь и бедны. Один день в частной школе обойдется семье дороже, чем два десятка плотных завтраков, обедов и ужинов. А что говорить о медицине? На памяти Смолла ни один человек в Туманной Долине не пережил и пятый десяток лет. В поселении нет лекарей, есть лишь те, кто мнит себя ими. Иногда и они могут помочь, но чаще всего любая мало-мальски опасная болезнь здесь ― серьезная угроза для жизни.
Но все можно изменить. По крайней мере, Смолл в это стал верить, прочитав рассказ о королевском летуне, спасшем родную деревню от бедности. Он поступил в Академию Королевских Летунов и дослужился до высокого звания. А где высокое звание, там и деньги, и влияние. Земля в его родной деревне была сухой, на ней не приживались растения, она отпугивала животных. Ни охоты, ни земледелия ― как выжить? Он нашел решение. Переместил деревню под землю и провел ходы к горе с железной рудой. У людей появилась важная работа. Они начали обменивать железо и драгоценные металлы на еду, которой и под землей оказалось не так уж и мало: кроты, бениальские черви, жуки. С тех пор подземная деревня ― процветающее поселение.
Смолл мечтал пойти по стопам того человека. Два года назад он повстречался со стариком, чье лицо было испещрено черными шрамами. Старик сказал ему, что для поступления в академию нужно всего полторы тысячи серебряных монет и что найти деньги самая простая часть становления летуном. Смолл загорелся желанием и с тех пор копит монеты. До того, как отец вскрыл его тайник, ему оставалось накопить триста пятьдесят серебряных. Смолл рассчитывал добрать монеты до конца следующего пера. Но теперь ему не хватает пятьсот, и придется ждать дольше.
***
Когда до рассвета оставалось совсем немного, проснулась Марта. Она села за стол и с расческой в одной руке, зеркальцем ― в другой, стала прихорашиваться. Следом с кровати встал и Артур, хмурый и задумчивый. Он через одну пуговицу застегнул рубашку из плотной ткани, а штаны и вовсе надел задом наперед.
– Дорогой, что-то случилось? ― обеспокоилась Марта. Не часто ей доводилось видеть мужа таким рассеянным.
– Мне сегодня не спалось что-то, ― буркнул Артур и потер пальцами веки. ― Наверное… хотя хрен его. С кем не бывает.
Обычно по утрам Уиткинсы отдавались любовным утехам, но сегодня Артур и не взглянул на обнаженное тело жены. Он, одевшись, поднялся на чердак и закричал во весь голос:
– А ну слезай оттуда!
Смолл, услышав голос Артура, демонстративно хлопнул люком, ведущим из чердака на крышу. Он зря надеялся, что у отца есть хотя бы толика совести, которая подскажет ему, что сегодня не стоит цепляться к Смоллу.
– Ты меня не слышал? ― Раздались гулкие шаги по лестнице, скрипнул люк, и показалась голова Артура. Морщинистый лоб, горбатый нос и широко посаженые глаза под кустистыми бровями. ― Лезь в дом! Сейчас же!
– А то что? ― огрызнулся Смолл. ― Снова стащишь у меня деньги?
– В дом! ― повторил отец. ― Не заставляй меня применять силу. Если вымахал, думаешь, не надеру тебе зад? Видно давно ты не получал подзатыльники…
– Как и ты!
– Что ты сказал? ― прогремел Артур. Из люка выглянули широкие плечи, затем торс. ― А ну повтори!
– Ты давно…
– Эй, вы там! ― закричала Марта. ― Чего разорались с утра? А ну слезли с крыши! Оба! Еще один крик услышу, и завтракать будете разговорами, а вместо обеда займетесь уборкой. Ясно?
Смолл скрипнул зубами. Частичка его желала, чтобы отец поднялся на крышу, чтобы попытался схватить или даже толкнуть его. Тогда он будет защищаться. Вряд ли у Смолла получиться одолеть Артура, но шанс, оставить на наглом лице пару лиловых поцелуев, искушал.
– Ты слышал мать. ― Отец пожал плечами.
Смолл дождался, как спуститься отец, и слез сам.
За завтраком все молчали. Ни привычных шуток от Артура. Ни безумных идей от Смолла. Ничего. Смолл ковырял ложкой в тарелке, суп из лапок секача никогда не вызывал у него большего отвращения. Артур ел, как в последний раз, ― разжевывал хрящи, обгладывал кости, залпом выпивал бульон. Марта не переставала удивляться:
– Ты точно в порядке? Уже третья тарелка!
– Мужчины должны есть много, меня этому еще отец учил.
– Отчего же ты раньше так много не ел?
– М-мм, вкуснотища, ― почавкал Артур, уклоняясь от ответа. ― Можешь подложить мне еще кусочек лапки?
Марта рассмеялась.
– Этот будет последний.
Семейная традиция ― не вставать из-за стола раньше главы семьи ― прилично раздражала Смолла. Почему он должен смотреть на то, как чавкает отец? Что за дурость? Больше того он видел, как Артур тянет время, наверняка нарочно, чтобы позлить его. И мать этого не замечала. Снова. Смолл стянул из жестяной миски в центре стола несколько острых корешков и затолкал в рот.
«Пусть огонь съестной сожжет гнев», ― подумал он.
– Смолл, что ты делаешь? ― испугалась Марта. ― Нельзя же их есть просто так, на пустой живот.
Глаза у Смолла заслезились, его передернуло. Красный, как крупный прыщ у него на шее, Смолл прильнул к протянутому матерью стакану с водой. Пламя во рту потушила сладковатая прохлада. Он прокашлялся, поглядел на медленно покусывающего лапку секача отца и понял, что гнев никуда не делся.
Артур доел, вытер рубахой жир с уголков рта и, не замечая недовольного выражения лица Марты, заговорил:
– Отныне, ты, ― он показал пальцем на сына, ― будешь возвращаться домой до первого рога. Ясно?
– Нет, ― горячо возразил Смолл. ― Мне далеко за двенадцать…
– Но ведешь ты себя, как ребенок!
– Дорогой… ― вмешалась Марта.
– Не перебивай меня! ― бросил он жене. ― Смолл, твоя вчерашняя выходка могла стоить нам жизней!
Смолл вскинул брови.
– Какая именно? Та, что я потребовал у тебя пятьдесят монет, которые ты стащил у меня, и купил себе сапоги? ― На мгновение у Смолла промелькнула мысль, что отец уже знает о его работе могильщиком, но он тут же загнал ее куда подальше. Если бы Артур знал и об этом, был бы скандал.
– Нет, ты вернулся слишком поздно.
– Так сапоги это не подарок шорника? ― нахмурилась Марта.
– Да и что в этом такого? ― не понял Смолл. ― Поздно и поздно.
– Да то, что вчера к нам в дом могли забраться из тумана!
– Сапоги не подарок шорника? ― громче повторила Марта, начиная терять терпение.
– «Забраться из тумана»? Кто? Да, по веревке кто-то лез вверх… ну и что с того? Будто такого и раньше не бывало. В прошлом году, когда ты вернулся с охоты, было то же самое. Мы отрубили веревку и все. Что изменилось сейчас?
– Многое! ― выпалил Артур. Он понимал, что, не говоря всей правды, объяснить решение не сможет, но также знал, что поступает правильно и защищает Смолла. ― Когда-нибудь ты поймешь. А сейчас, ты должен возвращаться домой до первого рога.
– Многого хочешь…
– Да замолчите вы! ― закричала Марта. ― Оба! Что с вами такое? Со вчерашнего дня цапаетесь, как два самца секача! Мне это надоело. Завязывайте. Если, Артур, ты купил сапоги на деньги Смолла ― отдай их обратно шорнику и верни деньги сыну. А ты, Смолл, прекрати перечить отцу! Если отец говорит, что надо возвращаться до первого рога, на то есть причина. Он взрослый человек и знает, что для тебя будет лучше. К тому же, ― добавила она мягче, ― мне будет спокойнее, если ты будешь приходить раньше. Я так волнуюсь, когда ты задерживаешься. И у меня сердце болит, когда вы ругаетесь, так что, пожалуйста, не кричите больше друг на друга.
«Удар ниже пояса, ― подумал Смолл. ― Она ведь знает, что я ее слишком люблю».
– Ладно, ― согласился он и так, как отец встал из-за стола, поспешил наверх к себе в комнату.
Туман медленно рассеивался. Светлело. Смолл через чердачное окошко наблюдал за Макнейром из домика напротив. Он ― во всеоружии ― глядел в небо. Зонт в его руке раскачивался, рюкзак плотно сидел на спине. Макнейр был кузнецом и наверняка собирался отправиться в подземную деревню к приятелю, поставляющему ему железную руду. Пару раз Смолл ходил с ним, там ему и выковали кинжал из двух сплавов: стали и серебра. Смолл не любил холодное оружие, но подаренный клинок берег.
Еще недавно чистое небо заполонили тяжелые тучи, обещавшие скорый дождь. И Смолла это радовало: не придется охотиться. Дожди в Туманную Долину приходили не часто, но приносили с собой потопы. Острая трава на четверть уходила под воду, и наземные твари разбегались, кто куда. Часами напролет с неба лилась пахнущая сиренью вода. Этот феномен местные жители и не пытались объяснить. «Бывает, ― говорили они, ― что что-то в мире устроено так, а не иначе. И никак наоборот. Это, несомненно, один из тех случаев».
Когда от тумана не осталось и следа, на самом высоком цветке протрубили рог. Путь на землю был открыт. Не многие осмеливались покидать дома в дождливые дни, но Макнейра уж точно нельзя было отнести ко многим. Кузнец уже летел, раскрыв зонт, с цветка на землю, и Смолл, видя его вдохновляющий полет, не собирался отставать. Он рванул по лестнице вниз, едва не сшиб мать, но вовремя увернулся. Присел на корточки в прихожей и стал завязывать шнурки на сапогах. Раздался гром. Смолл краем глаза заметил ярко-желтые вспышки в небе за окном и услышал, как забарабанил дождь по крыше.
– Фрэнк был прав, ― хмуро пробормотал Артур.
– Он вообще редко ошибается. Насчет погоды, ― добавила Марта.
– Ты снова про это? Если он не хочет обзавестись женой, кто его насильно заставит?
– Ну, ― Марта подошла к мужу и нежно положила руки ему на плечи. ― Например, кто-то из его близких друзей…
– Завязывай, ― улыбнулся Артур и посмотрел на Смолла. ― Ты куда собрался?
– Гулять.
– Забери Монти заодно.
– Дорогой, я хотела попросить тебя об этом, ― сказала Марта, улыбнувшись. Ее глаза цвета влажного каштана заблестели. ― Монти будет рад провести с тобой немного времени.
Монти Уиткинс был младшим братом Смолла. Кучерявенький, полненький любитель повеселиться с друзьями ― он был чуть ли не полной противоположностью брата, предпочитавшего проводить время в одиночестве. Когда отец звал Монти на охоту, он вечно ссылался на какие-то болячки. «Я бы с радостью, отец, ― говорил он, ― если бы не нога. Ну, я это… вчера, когда спускался с космеи, подвернул. Теперь вот толком ходить не могу». Удивительно, но подобные отговорки у него срабатывали с завидной регулярностью. И получилось так, что к тринадцати годам Монти ни разу не побывал на охоте.
Вчера Монти отправился ночевать к своему другу Арнольду, чей домик стоял на Вечной ромашке в самом конце долины возле пруда. Там он собирался, втайне от родителей, впервые в жизни напиться эля. Смолл прекрасно это знал, а потому, услышав имя брата, скорчил недовольную гримасу. Он не понимал, как можно так бесполезно растрачивать свою жизнь.
Смолл незаметно для отца и матери поднялся наверх, постаравшись не наследить. Ему почти это удалось. Там он стянул с себя холщовую безрукавку и тряпичную рубаху, повесил рюкзак на спину и распахнул круглое окошко. Затем с разбегу стрелой проскочил в оконную раму и раскрыл зонт ― вещь, без которой не представить себе жизнь в Туманной Долине. Воздухонепроницаемая паутина летающего паука, натянутая на каркас зонта, выплавленный из самых легких металлов, помогала прыгунам становиться почти невесомыми. Она позволяла людям плавно спускаться с высоченных цветков на землю без особого вреда для здоровья.
– О-оу! ― воскликнул Смолл, пролетая над окнами родителей. Мать крикнул ему что-то вслед, но из-за шума дождя слов он разобрал. ― Буду острожен!
Толстые водяные стрелы толкали зонт, а вместе с ним и Смолла вниз. Ни о каком плавном спуске и речи ни шло. Смолл просто падал, падал не так быстро, как если бы не держал зонт, но и не так медленно, как обычно. Приземлившись, он почувствовал, как по позвонку пробежалась неприятная вибрация, и быстро сложил зонт, не зная точно, как поведет себя паутина, если ее долго держать под таким напором. Снова прогремел гром. Дождь все усиливался. Теперь вода лилась с неба сплошным потоком, таким плотным, что дышать можно было, лишь прикрыв рот ладонями и отгородив ими небольшое пространство для воздуха. Волосы за несколько мгновений превратились в непослушную тряпку. Смолл, дрожа, сунул зонт в рюкзак и побежал. Он знал, где можно укрыться даже в такую непогоду. В трехстах двойных шагах от космеи Уиткинсов, возвышался Вечный терновник, чьи листья росли так плотно друг к дружке, что создавали подобие крыши.
Когда Смолл добрался до терновника, вода угрожала щиколоткам. Он помнил рассказы шорника про то, как важно носить хорошую обувь из кожи и резины. «Молния, ― говорил шорник, ― не часто, но бьет в землю. А если там всюду вода, удар молнии расползется по ней и ударит любого, кто будет стоять в воде. Любого, кто будет стоять в воде, и носить плохие сапоги».
Смолл не очень-то верил шорнику, тот любил приукрашивать, но взбираясь по скользкому стволу терновника, он с долей облегчения для себя обнаружил, что носки его не намокли.
– Так-то лучше, ― пропыхтел Смолл, усевшись на жесткое и неудобное, но сухое местечко. Крупные капли дождя стучали по толстым салатовым листьям над макушкой. Изредка гремел гром. Смоллу нравилось слушать музыку природы, нравилось вдыхать влажный аромат сирени, нравилось изучать узоры на стеблях и листках терновника. Красиво. Свежо. И безмятежно спокойно. Убедившись, что никакие шальные капли не намочат его, он бережно достал из рюкзака потрепанную книгу и с головой ушел в чтение.
Где-то в пятидесяти двойных шагах от терновника по лужам шлепала необычно одетая троица. Посередине шла невысокая худенькая девушка в платье цвета хаки с ажурной пелериной. Ее каштановые волосы были сцеплены золотой заколкой, на шеи висел пятиугольный медальон с опалом в центре. Спереди и сзади от нее в ногу шагали двое мужчин в коричневых кожаных доспехах ― один высокий и тонкий, как бревно, другой приземистый, но пугающе широкий. Они держали над головой девушки водонепроницаемое полотно.
– Что-то не нравиться мне все это… ― хныкала девушка. ― Вода все прибывает и прибывает. Откуда ее столько на небе? Полы платья страшно намокли, полотно толком не спасает… Нам стоило послушаться того старика и остановиться в трактире.
– Помните, что произошло, когда мы поверили табличке? ― спросил высокий.
Девушку опустила голову: хотелось бы ей не помнить.
– Мы поверили табличке, ― сказала она едва слышно и добавила увереннее и громче: ― Не человеку. Что нам теперь: никому не доверять?
– Здесь ― никому, но скоро мы снова будет дома.
– Да, скоро, ― уныло согласилась она. ― Хотелось бы мне, чтобы весь обратный путь к Древу оказался дурным сном, чтобы я открыла глаза уже дома. И все те, кто… были живы.
– Мне бы тоже этого хотелось, ― кивнул высокий, тяжело вздохнув. ― Принцесса Флора, давайте остановимся в одном из здешних домов и переждем дождь?
– Ты видишь здесь дома? ― Флоре не нравилось, когда люди задавали глупые вопросы. ― Я нет. Очевидно, что это ненаселенное место.
– Но на карте это место…
– Не говори ерунды, Генри. Ты и сам знаешь, как часто картографы лажают.
Флора сказала слово, за которое няня, несомненно, отругала бы ее, и покраснела.
– Так что никаких остановок! ― заключила она.
Два пера Флора гостевала во дворце Лорда Оайама, проводя большую часть времени с его старшим сыном Винижером, от которого она была без ума, и лишь два дня назад отправилась домой в сопровождении фондорийской стражи. После комфортных хором, где принцессу мыли чужие руки, одевали известные на всю Фондорию мастера, а повара буквально исполняли ее любую кулинарную прихоть, любое место, пусть даже лучшее во встречающихся на пути поселениях, напоминало ей сараи да конюшни. Вонь, сырость, грязь ― три верных друга Флоры в дороге. Они были повсюду. И Флору еще угораздило надеть платье. Да, она хотела напоследок очаровать Винижера, но сейчас ясно понимала, что это того не стоило. Ледяной ветер пронизывал до мурашек, и мокрое платье уж точно никак не могло этому помешать.
Когда троица проходила мимо высокого зеленого кустарника, Флора случайно наступила на лист под водой и со всего маху шлепнулась в лужу. Брызги полетели во все стороны: окатили стражников и напоили принцессу.
– Как же меня это бесит! ― сплевывая воду, закричала Флора. Генри наклонился и протянул ей огромную ладонь, но она отмахнулась. Попыталась подняться сама и снова шлепнулась в лужу ― лицом вниз, после чего в истерике забарабанила по воде. ― Холод! Вода! Может еще и молния ударит?!
Звонкий девичий голосок разлетелся по округе. Смолл оторвался от книги, глянул вниз и захохотал. Девушка сидела в луже, отмахивалась от протянутых рук и проклинала весь мир.
– Осторожно! ― крикнул Смолл. ― Молния ведь и услышать может!
Принцесса вздрогнула и тут же угомонилась. От одной мысли, что кто-то кроме Генри и Маура мог увидеть ее такой, ей стало стыдно. Она спокойно поднялась, велела стражникам убрать прямоугольную полотно, вскинула голову, но увидела лишь огромные зеленые листья.
– Кто тут? ― спросила она. ― Покажись!
– Я могучий кустарник, ― пробасил Смолл, ― расту тут не одну сотню лет!
– Слезай оттуда! ― Генри незаметно обогнул толстый ствол кустарника и нашел глазами Смолла. ― Слезай, немедленно!
– А то что? Попробуешь залезть ко мне наверх? Я готов на это посмотреть.
Стражник вытащил из-за спины лук, но его остановила Флора:
– Генри, не стоит.
– Она дело говорит, Генри, не стоит!
– Я Флора Фондрорийская, дочь Грегори…
– А я Владыка Вильгельмский сын Лорда Итакисяк, ― весело перебил Смолл.
Флора старалась оставаться невозмутимой. Она подошла к Генри и разглядела по пояс раздетого, длинноволосого юношу, который, свесив ноги, сидел на ветке высоко над землей и улыбался во весь рот.
– Ты не знаешь, где тут ближайший населенный пункт? ― Принцесса старалась говорить легко и непринужденно, сохраняя достоинство, что было не просто сделать в мокром грязном платье.
Смолл сунул книжку в рюкзак, после чего ловко спрыгнул на лист снизу и уже по нему скользнул на землю, обрызгав стражников, загородивших девушку. Он заметил на коричневых доспехах стражников вытесненную золотом эмблему лабриса ― регалию Фондории и вскинул брови.
– Это твои телохранители? ― Он слышал, что у королевских летунов зеленные доспехи, но все равно по дуге обошел мужчин, выискивая на их плечах знаки ― лук полумесяцем с натянутой стрелой.
– Стражи, ― поправила Флора. ― Так ты знаешь, где тут ближайшее поселение?
Она впервые видела накаченного мужчину без рубашки и долго не отводила взгляд от его тела, словно вылепленного из глины умелым скульптором. Смоллу польстило, что его так открыто разглядывают. К тому же девушка показалась ему очень красивой, и то, что она была в мокром платье, а ее волосы висели, как старая тряпка, которой Марта мыла полы, ничуть не помогало скрыть красоты. Большие глаза цвета влажного изумруда, такие яркие, точно изнутри их подсвечивали летающие жучки, пухлые невинно приоткрытые губы и кожа, на вид сказочно гладкая, Смолл одновременно и хотел ее коснуться, и боялся не нарочно оставить на ней царапины.
Он заметил, что Флора дрожит, и вытащил из рюкзака хлопчатую рубашку.
– Надень, ― сказал он, бросив рубашку девушке. ― Наши домики стоят неподалеку. Я покажу.
Смолл молча обогнул стражу и рукой поманил за собой. Он шел без зонта, капли поутихшего дождя стекали по его мокрому телу. Принцессе показалось, что юноша дразнит ее: «Смотри, как я могу! ― словно говорил он. ― А ты, трусишка, и дальше прячься». Флора надела рубашку и вылезла из-под непромокаемого материала, который несли стражи над ее головой.
– Принцесса! ― воскликнул Генри.
– Все в порядке, ― заверила его Флора и поравнялась со Смоллом. Зубы у нее стучали от холода, изо рта шел пар.
– Но… ― начал Генри.
– Я сказала: все в порядке! ― рассердилась Флора и, чувствуя, что краснеет, потупила взгляд. ― Вечно они докучают мне своей заботой.
– Так ты, правда, принцесса? ― спросил Смолл. Он краем глаза глянул на плотно облегающее под рубахой мокрое платье девушки и различил очертание сосков, затем, смутившись, отвернулся.
– Да. Я Флора Фондорийская дочь Грего…
– Давай без этих никому ненужных речей! ― бросил Смолл. ― Никогда не понимал, зачем так длинно представляться, если можно просто сказать имя и семью, которой ты принадлежишь. А то в книгах порой целые абзацы занимает эта никому неинтересная показуха. Я Диана Фольберт третья дочь Гедемина Фольберта Четвертого сына… Гадость! Просто гадость!
– Не культурно перебивать девушку, ― упрекнула его Флора.
– Да клал я на это твое «не культурно». Если кто-то говорит то, что тебе не нравиться ― смело перебивай!
– Следи за словами! Ты разговариваешь с принцессой! ― возмутился Генри.
– А я думал с кактусом. Спасибо, что напомнил, здоровяк.
– У меня есть имя, ― оскорбился Генри. ― Генри Ф…
– Не трать впустую воздух, я все равно не запомню.
Молчаливый стражник, Маур, тихо хмыкнул.
– Как тебя зовут? ― спросила Флора.
– Смолл. Смолл Уиткинс. Что вы здесь забыли? В Туманной Долине, ― добавил он на всякий случай.
Тем временем дождь ослабевал. Ветер теплел, рыбешки вылезали из своих укрытий. Смолл с удивлением заметил покачивающихся на ветке сирени трех канюков. Птиц в Туманной Долине водилось не много: канюки, орлы, ястребы, галки и вороны становились легкой добычей дымчатых змеев. В редкий день человек мог увидеть одну птицу, а чтоб сразу три и одной породы ― так вообще дело сверхъестественное. Смолл улыбнулся Флоре, кивнув на мяукающих пташек, но она неожиданно отвернулась, и он нахмурился.
– Мы проходом, здесь, ― ответила Флора, рассматривая все что угодно, кроме лица Смолла. Он ее смущал, так неприкрыто улыбаться девушке ― дурной тон. ― Я возвращаюсь домой, Генри и Маур меня провожают.
– Только двое?
– Что «двое»?
– Двое стражей? Почему так мало?
– Их было больше, ― быстро вставила Флора.
– «Было»?
– Не важно, ― с печалью в голосе сказала Флора. ― Перестань задавать вопросы.
– А книги не врут, оказывается, ― вздохнул Смолл. ― Принцессы ― не разговорчивые существа. ― Он нарочно сделал акцент на последнее слово, рассчитывая спровоцировать Флору на беседу, ― не часто приходится иметь дело с королевской семьей, нельзя упускать такой случай, ― но девушка промолчала.
Смолл пожал плечами и повел молчаливую троицу дальше по заранее выбранному самому длинному пути до поселения.
Скоро закончился дождь. Занавес туч развеялся, выпустив на голубую сцену солнце. Над острой травой резвились рыбешки, слишком легкие для того, чтобы летать в дождь, слишком голодные, чтобы терпеть теперь. Смолл не обращал на них внимания. Он шлепал по лужам так быстро, что Флора едва за ним поспевала, хотя жаловаться на этот счет она и не думала. Она жалела, что попросила парня не задавать ей вопросы и терпеливо ждала, когда он заговорит снова. Тогда-то она покажет ему, какая она разговорчивая, покажет, как эти книжные стереотипы врут. Только ему надо спросить ее еще раз, неважно о чем, главное спросить. Пару раз Флора перебарывала себя, интересовалась: «Долго ли осталось идти?», но Смолл то ли не замечал намеков, то ли не хотел замечать и отвечал односложно или вовсе удостаивал ее лишь коротким кивком. Наконец, спереди вырос гриб в два с половиной раза выше Генри; Смолл свернул по тропинке влево, обогнул вьющийся вокруг травы сорняк и остановился.
– Вот мы и пришли. ― Они стояли на покатом холме, отсюда открывался восхитительный вид на Долину. В частоколе блестящей на солнце травы, лабиринтом разрезанной тропинками, выделялись проплешины, из которых выступали Вечные цветки ― космеи, календулы, ромашки, руты. На цветках ютились домики: одни из сосны, другие из дуба, третьи из камня.
Смолл помахал кому-то рукой.
– Ладно, ― бросил он, ― дальше вы сами.
– Постой! ― не выдержала Флора. Ей казалось неправильным, что он может так просто взять и уйти. ― На каком цветке живешь ты?
Смолл почесал мокрый волосатый затылок.
– Вон, на той малиновой космее, прямо перед вырубленным полем, ― ответил он, показывая рукой. ― А что?
