Валерий Алексеевич Антонов
Логика Аристотеля. Том 2
Κεφάλαιο 13
Καὶ αἱ ἀκολουθήσεις δὲ κατὰ λόγον γίγνονται οὕτω τιθεμένοις· τῷ μὲν γὰρ δυνατῷ εἶναι τὸ ἐνδέχεσθαι εἶναι, καὶ τοῦτο ἐκείνῳ ἀντιστρέφει, καὶ τὸ μὴ ἀδύνατον εἶναι καὶ τὸ μὴ ἀναγκαῖον εἶναι· τῷ δὲ δυνατῷ μὴ εἶναι καὶ ἐνδεχομένῳ μὴ εἶναι τό τε μὴ ἀναγκαῖον μὴ εἶναι καὶ οὐκ ἀδύνατον μὴ εἶναι, τῷ δὲ μὴ δυνατῷ εἶναι καὶ μὴ ἐνδεχομένῳ εἶναι τὸ ἀναγκαῖον μὴ εἶναι καὶ τὸ ἀδύνατον εἶναι, τῷ δὲ μὴ δυνατῷ μὴ εἶναι καὶ μὴ ἐνδεχομένῳ μὴ εἶναι τὸ ἀναγκαῖον εἶναι καὶ τὸ ἀδύνατον μὴ εἶναι. θεωρείσθω δὲ ἐκ τῆς ὑπογραφῆς ὡς λέγομεν·
δυνατὸν εἶναι οὐ δυνατὸν εἶναι
ἐνδεχόμενον εἶναι οὐκ ἐνδεχόμενον εἶναι
οὐκ ἀδύνατον εἶναι ἀδύνατον εἶναι
οὐκ ἀναγκαῖον εἶναι ἀναγκαῖον εἶναι
δυνατὸν μὴ εἶναι οὐ δυνατὸν μὴ εἶναι
δυνατὸν μὴ εἶναι οὐ δυνατὸν μὴ εἶναι
ἐνδεχόμενον μὴ εἶναι οὐκ ἐνδεχόμενον μὴ εἶναι
οὐκ ἀδύνατον μὴ εἶναι ἀδύνατον μὴ εἶναι
οὐκ ἀναγκαῖον μὴ εἶναι ἀναγκαῖον εἶναι.
Τὸ μὲν οὖν ἀδύνατον καὶ οὐκ ἀδύνατον τῷ ἐνδεχομένῳ καὶ δυνατῷ καὶ οὐκ ἐνδεχομένῳ καὶ μὴ δυνατῷ ἀκολουθεῖ μὲν ἀντιφατικῶς, ἀντεστραμμένως δέ· τῷ μὲν γὰρ δυνατῷ εἶναι ἡ ἀπόφασις τοῦ ἀδυνάτου, τῇ δὲ ἀποφάσει ἡ κατάφασις· τῷ γὰρ οὐ δυνατῷ εἶναι τὸ ἀδύνατον εἶναι· κατάφασις γὰρ τὸ ἀδύνατον εἶναι, τὸ δὲ οὐκ ἀδύνατον ἀπόφασις.
Τὸ δ» ἀναγκαῖον πῶς, ὀπτέον. φανερὸν δὴ ὅτι οὐχ οὕτως, ἀλλ» αἱ ἐναντίαι ἕπονται, αἱ δ» ἀντιφάσεις χωρίς. οὐ γάρ ἐστιν [22b] ἀπόφασις τοῦ ἀνάγκη μὴ εἶναι τὸ οὐκ ἀνάγκη εἶναι· ἐνδέχεται γὰρ ἀληθεύεσθαι ἐπὶ τοῦ αὐτοῦ ἀμφοτέρας· τὸ γὰρ ἀναγκαῖον μὴ εἶναι οὐκ ἀναγκαῖον εἶναι. αἴτιον δὲ τοῦ μὴ ἀκολουθεῖν ὁμοίως τοῖς ἑτέροις ὅτι ἐναντίως τὸ ἀδύνατον τῷ ἀναγκαίῳ ἀποδίδοται, τὸ αὐτὸ δυνάμενον· εἰ γὰρ ἀδύνατον εἶναι, ἀναγκαῖον τοῦτο οὐχὶ εἶναι ἀλλὰ μὴ εἶναι· εἰ δὲ ἀδύνατον μὴ εἶναι, τοῦτο ἀνάγκη εἶναι· ὥστ» εἰ ἐκεῖνα ὁμοίως τῷ δυνατῷ καὶ μή, ταῦτα ἐξ ἐναντίας, ἐπεὶ σημαίνει γε ταὐτὸν τό τε ἀναγκαῖον καὶ τὸ ἀδύνατον, ἀλλ» ὥσπερ εἴρηται, ἀντεστραμμένως. ἢ ἀδύνατον οὕτω κεῖσθαι τὰς τοῦ ἀναγκαίου ἀντιφάσεις; τὸ μὲν γὰρ ἀναγκαῖον εἶναι δυνατὸν εἶναι· εἰ γὰρ μή, ἡ ἀπόφασις ἀκολουθήσει· ἀνάγκη γὰρ ἢ φάναι ἢ ἀποφάναι· ὥστ» εἰ μὴ δυνατὸν εἶναι, ἀδύνατον εἶναι· ἀδύνατον ἄρα εἶναι τὸ ἀναγκαῖον εἶναι, ὅπερ ἄτοπον. ἀλλὰ μὴν τῷ γε δυνατὸν εἶναι τὸ οὐκ ἀδύνατον εἶναι ἀκολουθεῖ, τούτῳ δὲ τὸ μὴ ἀναγκαῖον εἶναι· ὥστε συμβαίνει τὸ ἀναγκαῖον εἶναι μὴ ἀναγκαῖον εἶναι, ὅπερ ἄτοπον. ἀλλὰ μὴν οὐδὲ τὸ ἀναγκαῖον εἶναι ἀκολουθεῖ τῷ δυνατὸν εἶναι, οὐδὲ τὸ ἀναγκαῖον μὴ εἶναι· τῷ μὲν γὰρ ἄμφω ἐνδέχεται συμβαίνειν, τούτων δ» ὁπότερον ἂν ἀληθὲς ᾖ, οὐκέτι ἔσται ἐκεῖνα ἀληθῆ· ἅμα γὰρ δυνατὸν εἶναι καὶ μὴ εἶναι· εἰ δ» ἀνάγκη εἶναι ἢ μὴ εἶναι, οὐκ ἔσται δυνατὸν ἄμφω. λείπεται τοίνυν τὸ οὐκ ἀναγκαῖον μὴ εἶναι ἀκολουθεῖν τῷ δυνατὸν εἶναι· τοῦτο γὰρ ἀληθὲς καὶ κατὰ τοῦ ἀναγκαῖον εἶναι. καὶ γὰρ αὕτη γίγνεται ἀντίφασις τῇ ἑπομένῃ τῷ οὐ δυνατῷ εἶναι· ἐκείνῳ γὰρ ἀκολουθεῖ τὸ ἀδύνατον εἶναι καὶ ἀναγκαῖον μὴ εἶναι, οὗ ἀπόφασις τὸ οὐκ ἀναγκαῖον μὴ εἶναι. ἀκολουθοῦσιν ἄρα καὶ αὗται αἱ ἀντιφάσεις κατὰ τὸν εἰρημένον τρόπον, καὶ οὐδὲν ἀδύνατον συμβαίνει τιθεμένων οὕτως.
Aπορήσειε δ» ἄν τις εἰ τῷ ἀναγκαῖον εἶναι τὸ δυνατὸν εἶναι ἕπεται. εἴ τε γὰρ μὴ ἕπεται, ἡ ἀντίφασις ἀκολουθήσει, τὸ μὴ δυνατὸν εἶναι· καὶ εἴ τις ταύτην μὴ φήσειεν εἶναι ἀντίφασιν, ἀνάγκη λέγειν τὸ δυνατὸν μὴ εἶναι· ἅπερ ἄμφω ψευδῆ κατὰ τοῦ ἀναγκαῖον εἶναι. ἀλλὰ μὴν πάλιν τὸ αὐτὸ εἶναι δοκεῖ δυνατὸν τέμνεσθαι καὶ μὴ τέμνεσθαι, καὶ εἶναι καὶ μὴ εἶναι, ὥστε ἔσται τὸ ἀναγκαῖον εἶναι ἐνδεχόμενον μὴ εἶναι· τοῦτο δὲ ψεῦδος. φανερὸν δὴ ὅτι οὐ πᾶν τὸ δυνατὸν ἢ εἶναι ἢ βαδίζειν καὶ τὰ ἀντικείμενα δύναται, ἀλλ» ἔστιν ἐφ» ὧν οὐκ ἀληθές· πρῶτον μὲν ἐπὶ τῶν μὴ κατὰ λόγον δυνατῶν, οἷον τὸ πῦρ θερμαντικὸν καὶ ἔχει δύναμιν ἄλογον, – αἱ μὲν οὖν μετὰ λόγου [23a] δυνάμεις αἱ αὐταὶ πλειόνων καὶ τῶν ἐναντίων, αἱ δ» ἄλογοι οὐ πᾶσαι, ἀλλ» ὥσπερ εἴρηται, τὸ πῦρ οὐ δυνατὸν θερμαίνειν καὶ μή, οὐδ» ὅσα ἄλλα ἐνεργεῖ ἀεί· ἔνια μέντοι δύναται καὶ τῶν κατὰ τὰς ἀλόγους δυνάμεις ἅμα τὰ ἀντικείμενα· ἀλλὰ τοῦτο μὲν τούτου χάριν εἴρηται, ὅτι οὐ πᾶσα δύναμις τῶν ἀντικειμένων, οὐδ» ὅσαι λέγονται κατὰ τὸ αὐτὸ εἶδος, – ἔνιαι δὲ δυνάμεις ὁμώνυμοί εἰσιν· τὸ γὰρ δυνατὸν οὐχ ἁπλῶς λέγεται, ἀλλὰ τὸ μὲν ὅτι ἀληθὲς ὡς ἐνεργείᾳ ὄν, οἷον δυνατὸν βαδίζειν ὅτι βαδίζει, καὶ ὅλως δυνατὸν εἶναι ὅτι ἤδη ἔστι κατ» ἐνέργειαν ὃ λέγεται δυνατόν, τὸ δὲ ὅτι ἐνεργήσειεν ἄν, οἷον δυνατὸν βαδίζειν ὅτι βαδίσειεν ἄν. καὶ αὕτη μὲν ἐπὶ τοῖς κινητοῖς ἐστὶ μόνοις ἡ δύναμις, ἐκείνη δὲ καὶ ἐπὶ τοῖς ἀκινήτοις· ἄμφω δὲ ἀληθὲς εἰπεῖν τὸ μὴ ἀδύνατον εἶναι βαδίζειν ἢ εἶναι, καὶ τὸ βαδίζον ἤδη καὶ ἐνεργοῦν καὶ τὸ βαδιστικόν. τὸ μὲν οὖν οὕτω δυνατὸν οὐκ ἀληθὲς κατὰ τοῦ ἀναγκαίου ἁπλῶς εἰπεῖν, θάτερον δὲ ἀληθές. ὥστε, ἐπεὶ τῷ ἐν μέρει τὸ καθόλου ἕπεται, τῷ ἐξ ἀνάγκης ὄντι ἕπεται τὸ δύνασθαι εἶναι, οὐ μέντοι πᾶν. καὶ ἔστι δὴ ἀρχὴ ἴσως τὸ ἀναγκαῖον καὶ μὴ ἀναγκαῖον πάντων ἢ εἶναι ἢ μὴ εἶναι, καὶ τὰ ἄλλα ὡς τούτοις ἀκολουθοῦντα ἐπισκοπεῖν δεῖ. Φανερὸν δὴ ἐκ τῶν εἰρημένων ὅτι τὸ ἐξ ἀνάγκης ὂν κατ» ἐνέργειάν ἐστιν, ὥστε εἰ πρότερα τὰ ἀίδια, καὶ ἐνέργεια δυνάμεως προτέρα. καὶ τὰ μὲν ἄνευ δυνάμεως ἐνέργειαί εἰσιν, οἷον αἱ πρῶται οὐσίαι, τὰ δὲ μετὰ δυνάμεως, ἃ τῇ μὲν φύσει πρότερα, τῷ χρόνῳ δὲ ὕστερα, τὰ δὲ οὐδέποτε ἐνέργειαί εἰσιν ἀλλὰ δυνάμεις μόνον.
Глава XIV
Противоречит ли утверждение отрицанию, или утверждение противоречит другому утверждению? Противоречит ли утверждение, что каждый человек справедлив, утверждению, что ни один человек не справедлив, или утверждение, что каждый человек справедлив, противоречит утверждению, что каждый человек несправедлив? Например, Каллиас справедлив – Каллиас не справедлив – Каллиас несправедлив; что из этого противоположно? Если то, что выражено в речи, совпадает с тем, что выражено в мысли, то противоположное мнение есть мнение противоположное, как, например, утверждение, что всякий человек справедлив, противоположно утверждению, что всякий человек несправедлив, и необходимо поддерживать аналогичные отношения для утверждений в речи. Но если мнение о противоположном не является действительно противоположным, то и утверждение не будет противоположным утверждению, а будет скорее упомянутым ранее отрицанием. Поэтому мы должны рассмотреть, какое мнение истинно, а какое ложно: то ли, которое отрицает, то ли то, которое утверждает противоположное? Я утверждаю следующее: существует истинное мнение, что добро – это добро, другое – что оно не добро, и еще одно – что оно зло; какое из них противоречит истине? А если одно, то чем оно противоречит? (Можно подумать, что противоположные мнения определяются противоположностью противоположностей, что неверно; ведь утверждение, что хорошее хорошо, а плохое плохо, может быть одним и тем же и истинным, будь их много или одно; но они противоположны; однако они противоположны не просто потому, что являются противоположностями, а скорее потому, что противоположны).
Если действительно есть добро, которое есть доброе суждение, то есть и то, которое не есть добро, и есть также нечто другое, что не существует и не может существовать (из других вещей не следует выставлять ни одну, ни ту, которая утверждает, что несуществующее существует, ни ту, которая утверждает, что существующее не существует, – ибо обе бесконечны, ни ту, которая утверждает, что несуществующее существует, ни ту, которая утверждает, что существующее не существует, – но в которой есть обман; это источники, из которых возникают поколения; поколения возникают из противоположностей, вместе с обманом). Итак, если благое одновременно и благое и не благое, причем одно – само по себе, а другое – случайно (ибо случилось так, что оно не благое), то каждое из них более верно понимать само по себе, и ложно, если оно действительно истинно. Утверждение, что хорошее не является хорошим, с точки зрения его бытия в себе, ложно, в то время как утверждение, что хорошее является плохим случайно, было бы скорее ложным в отношении утверждения о хорошем, чем в отношении его противоположности. Этому особенно противоречит каждый человек, придерживающийся противоположного мнения; ведь противоположности больше всего различаются по поводу одной и той же вещи. Поэтому, если один из них противоположен, то другой в большей степени противоречит ему, делая очевидным, что это будет противоположность. Более того, утверждение о том, что хорошее – плохое, связано с самим хорошим; ведь утверждение о том, что оно не является хорошим, возможно, следует считать тем же самым.
Однако если необходимо утверждать то же самое в отношении других, то уместно будет выразить и это, ибо либо везде есть противоречие, либо его нет вовсе. Для тех, у кого нет противоположностей, утверждение, противоречащее истине, ложно, подобно тому, как опровергается тот, кто считает, что человек – не человек. Таким образом, если эти утверждения являются противоположностями, то и все остальные противоречат друг другу.
Таким образом, природа блага в том, что оно благо, а природа не-благого в том, что оно не благо. Наряду с этим природа блага также состоит в том, что оно не есть благо, а природа не-благого – в том, что оно есть благо. Поэтому относительно не-доброго, которое не является добром, что противостоит истинному мнению? Ведь это действительно утверждение, что оно плохое; если бы оно было истинным, оно не могло бы одновременно быть истинно противоположным. Существует нечто, что не является хорошим и плохим, поэтому возможно, чтобы и то, и другое было истинным одновременно. Аналогично, утверждение, что это не плохо, также истинно; оба утверждения действительно могут быть истинными. Таким образом, из этого следует, что в отношении не-хорошего, которое не является хорошим, противоположное утверждение о том, что оно хорошее, ложно; это действительно так. Следовательно, утверждение о хорошем, что оно не хорошее, остается истинным по отношению к утверждению, что оно хорошее.
Очевидно, что ничто не будет различаться, и мы вообще не будем утверждать утверждение; ведь общее отрицание будет противоположным, как, например, в убеждении, что всякое благо есть благо или что ни одно из благ не есть благо. Идея о том, что благо есть благо, если рассматривать благо в целом, тождественна идее о том, что все, что есть благо, считается благом; однако это не отличается от идеи о том, что все, что есть благо, действительно благо. Аналогичным образом это относится и к не-доброму.
Таким образом, если речь идет о мнении, а утверждения и отрицания в речи служат символами того, что есть в душе, то ясно, что существует утверждение, противоположное отрицанию, относительно того же самого общего вопроса. Например, что всякое добро есть добро, или что всякий человек есть добро, или что ничто или никто не есть добро; и наоборот, что не все или не все есть добро. Очевидно также, что истинные высказывания не могут быть противоположными ни в утверждении, ни в отрицании; ведь противоположные высказывания относятся к противоположностям, однако относительно них возможно, чтобы одно и то же было истинным. В то же время невозможно, чтобы противоположности сосуществовали в одном и том же.
Κεφάλαιο 14
Πότερον δὲ ἐναντία ἐστὶν ἡ κατάφασις τῇ ἀποφάσει ἢ ἡ κατάφασις τῇ καταφάσει, καὶ ὁ λόγος τῷ λόγῳ ὁ λέγων ὅτι πᾶς ἄνθρωπος δίκαιος τῷ οὐδεὶς ἄνθρωπος δίκαιος, ἢ τὸ πᾶς ἄνθρωπος δίκαιος τῷ πᾶς ἄνθρωπος ἄδικος; οἷον ἔστι Καλλίας δίκαιος – οὐκ ἔστι Καλλίας δίκαιος – Καλλίας ἄδικός ἐστιν, ποτέρα ἐναντία τούτων; – εἰ γὰρ τὰ μὲν ἐν τῇ φωνῇ ἀκολουθεῖ τοῖς ἐν τῇ διανοίᾳ, ἐκεῖ δ» ἐναντία δόξα ἡ τοῦ ἐναντίου, οἷον ὅτι πᾶς ἄνθρωπος δίκαιος τῇ πᾶς ἄνθρωπος ἄδικος, καὶ ἐπὶ τῶν ἐν τῇ φωνῇ καταφάσεων ἀνάγκη ὁμοίως ἔχειν. εἰ δὲ μηδὲ ἐκεῖ ἡ τοῦ ἐναντίου δόξα ἐναντία ἐστίν, οὐδ» ἡ κατάφασις τῇ καταφάσει ἔσται ἐναντία, ἀλλ» ἡ εἰρημένη ἀπόφασις. ὥστε σκεπτέον ποία δόξα ἀληθὴς ψευδεῖ δόξῃ ἐναντία, πότερον ἡ τῆς ἀποφάσεως ἢ ἡ τὸ ἐναντίον εἶναι δοξάζουσα. λέγω δὲ ὧδε· ἔστι τις δόξα ἀληθὴς τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν, ἄλλη δὲ [23b] ὅτι οὐκ ἀγαθὸν ψευδής, ἑτέρα δὲ ὅτι κακόν· ποτέρα δὴ τούτων ἐναντία τῇ ἀληθεῖ; καὶ εἰ ἔστι μία, κατὰ ποτέραν ἐναντία; (τὸ μὲν δὴ τούτῳ οἴεσθαι τὰς ἐναντίας δόξας ὡρίσθαι, τῷ τῶν ἐναντίων εἶναι, ψεῦδος· τοῦ γὰρ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθὸν καὶ τοῦ κακοῦ ὅτι κακὸν ἡ αὐτὴ ἴσως καὶ ἀληθής, εἴτε πλείους εἴτε μία ἐστίν· ἐναντία δὲ ταῦτα· ἀλλ» οὐ τῷ ἐναντίων εἶναι ἐναντίαι, ἀλλὰ μᾶλλον τῷ ἐναντίως.)
Εἰ δὴ ἔστι μὲν τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἐστὶν ἀγαθὸν δόξα, ἔστι δ» ὅτι οὐκ ἀγαθόν, ἔστι δὲ ὅτι ἄλλο τι ὃ οὐχ ὑπάρχει οὐδ» οἷόν τε ὑπάρξαι (τῶν μὲν δὴ ἄλλων οὐδεμίαν θετέον, οὔθ» ὅσαι ὑπάρχειν τὸ μὴ ὑπάρχον δοξάζουσιν οὔθ» ὅσαι μὴ ὑπάρχειν τὸ ὑπάρχον, – ἄπειροι γὰρ ἀμφότεραι, καὶ ὅσαι ὑπάρχειν δοξάζουσι τὸ μὴ ὑπάρχον καὶ ὅσαι μὴ ὑπάρχειν τὸ ὑπάρχον, – ἀλλ» ἐν ὅσαις ἐστὶν ἡ ἀπάτη· αὗται δὲ ἐξ ὧν αἱ γενέσεις· ἐκ τῶν ἀντικειμένων δὲ αἱ γενέσεις, ὥστε καὶ αἱ ἀπάται), εἰ οὖν τὸ ἀγαθὸν καὶ ἀγαθὸν καὶ οὐ κακόν ἐστιν, καὶ τὸ μὲν καθ» αὑτὸ τὸ δὲ κατὰ συμβεβηκός (συμβέβηκε γὰρ αὐτῷ οὐ κακῷ εἶναι), μᾶλλον δ» ἑκάστου ἀληθὴς ἡ καθ» αὑτό, καὶ ψευδὴς εἴπερ καὶ ἀληθής. – ἡ μὲν οὖν ὅτι οὐκ ἀγαθὸν τὸ ἀγαθὸν τοῦ καθ» αὑτὸ ὑπάρχοντος ψευδής, ἡ δὲ τοῦ ὅτι κακὸν τοῦ κατὰ συμβεβηκός, ὥστε μᾶλλον ἂν εἴη ψευδὴς τοῦ ἀγαθοῦ ἡ τῆς ἀποφάσεως ἢ ἡ τοῦ ἐναντίου. διέψευσται δὲ μάλιστα περὶ ἕκαστον ὁ τὴν ἐναντίαν ἔχων δόξαν· τὰ γὰρ ἐναντία τῶν πλεῖστον διαφερόντων περὶ τὸ αὐτό. εἰ οὖν ἐναντία μὲν τούτων ἡ ἑτέρα, ἐναντιωτέρα δὲ ἡ τῆς ἀντιφάσεως, δῆλον ὅτι αὕτη ἂν εἴη ἡ ἐναντία. ἡ δὲ τοῦ ὅτι κακὸν τὸ ἀγαθὸν συμπεπλεγμένη ἐστίν· καὶ γὰρ ὅτι οὐκ ἀγαθὸν ἀνάγκη ἴσως ὑπολαμβάνειν τὸν αὐτόν.
Eτι δ» εἰ καὶ ἐπὶ τῶν ἄλλων ὁμοίως δεῖ ἔχειν, καὶ ταύτῃ ἂν δόξειε καλῶς εἰρῆσθαι· ἢ γὰρ πανταχοῦ τὸ τῆς ἀντιφάσεως ἢ οὐδαμοῦ· ὅσοις δὲ μή ἐστιν ἐναντία, περὶ τούτων ἔστι μὲν ψευδὴς ἡ τῇ ἀληθεῖ ἀντικειμένη, οἷον ὁ τὸν ἄνθρωπον μὴ ἄνθρωπον οἰόμενος διέψευσται. εἰ οὖν αὗται ἐναντίαι, καὶ αἱ ἄλλαι αἱ τῆς ἀντιφάσεως.
Eτι ὁμοίως ἔχει ἡ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθὸν καὶ ἡ τοῦ μὴ ἀγαθοῦ ὅτι οὐκ ἀγαθόν, καὶ πρὸς ταύταις ἡ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι οὐκ ἀγαθὸν καὶ ἡ τοῦ μὴ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν. τῇ οὖν τοῦ μὴ ἀγαθοῦ ὅτι οὐκ ἀγαθὸν ἀληθεῖ οὔσῃ δόξῃ τίς ἐναντία; οὐ γὰρ δὴ ἡ λέγουσα ὅτι κακόν· ἅμα γὰρ ἄν ποτε εἴη ἀληθής, οὐδέποτε δὲ ἀληθὴς ἀληθεῖ ἐναντία· ἔστι γάρ τι μὴ ἀγαθὸν κακόν, ὥστε ἐνδέχεται ἅμα ἀληθεῖς εἶναι. οὐδ» αὖ ἡ ὅτι οὐ κακόν· [ἀληθὴς γὰρ καὶ αὕτη·] ἅμα γὰρ καὶ ταῦτα ἂν εἴη. λείπεται δὴ τῇ τοῦ μὴ ἀγαθοῦ [24a] ὅτι οὐκ ἀγαθὸν ἐναντία ἡ τοῦ μὴ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν [ψευδής· ἀληθὴς γὰρ αὕτη]. ὥστε καὶ ἡ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι οὐκ ἀγαθὸν τῇ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν.
Φανερὸν δὲ ὅτι οὐδὲν διοίσει οὐδ» ἂν καθόλου τιθῶμεν τὴν κατάφασιν· ἡ γὰρ καθόλου ἀπόφασις ἐναντία ἔσται, οἷον τῇ δόξῃ τῇ δοξαζούσῃ ὅτι πᾶν ἀγαθὸν ἀγαθόν ἡ ὅτι οὐδὲν τῶν ἀγαθῶν ἀγαθόν. ἡ γὰρ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν, εἰ καθόλου τὸ ἀγαθόν, ἡ αὐτή ἐστι τῇ ὅ τι ἂν ᾖ ἀγαθὸν δοξαζούσῃ ὅτι ἀγαθόν· τοῦτο δὲ οὐδὲν διαφέρει τοῦ ὅτι πᾶν ὃ ἂν ᾖ ἀγαθὸν ἀγαθόν ἐστιν. ὁμοίως δὲ καὶ ἐπὶ τοῦ μὴ [24b] ἀγαθοῦ.
Ωστ» εἴπερ ἐπὶ δόξης οὕτως ἔχει, εἰσὶ δὲ αἱ ἐν τῇ φωνῇ καταφάσεις καὶ ἀποφάσεις σύμβολα τῶν ἐν τῇ ψυχῇ, δῆλον ὅτι καὶ καταφάσει ἐναντία μὲν ἀπόφασις ἡ περὶ τοῦ αὐτοῦ καθόλου, οἷον <τῇ> ὅτι πᾶν ἀγαθὸν ἀγαθόν ἢ ὅτι πᾶς ἄνθρωπος ἀγαθός ἡ ὅτι οὐδὲν ἢ οὐδείς, ἀντιφατικῶς δὲ ὅτι ἢ οὐ πᾶν ἢ οὐ πᾶς. φανερὸν δὲ καὶ ὅτι ἀληθῆ ἀληθεῖ οὐκ ἐνδέχεται ἐναντίαν εἶναι οὔτε δόξαν οὔτε ἀντίφασιν· ἐναντίαι μὲν γὰρ αἱ περὶ τὰ ἀντικείμενα, περὶ ταῦτα δ» ἐνδέχεται ἀληθεύειν τὸν αὐτόν· ἅμα δὲ οὐκ ἐνδέχεται τὰ ἐναντία ὑπάρχειν τῷ αὐτῷ.
Аммоний О категориях Аристотеля
Пролегомены к десяти категориям из уст философа Аммония
Они также называются по определенному событию, как, например, представители школы перипатетиков; поскольку, когда Платон ходил и объяснял, желая упражнять свое тело, чтобы оно не ослабевало и не мешало психической деятельности, те, кто пришел ему на смену, а именно Ксенократ и Аристотель, были названы таким образом – перипатетиками, среди которых Аристотель преподавал в Ликее, а Ксенократ – в Академии. Позднее для некоторых из них местоположение перестало быть доступным, и они стали называться по деятельности учителя, став известными как перипатетики; для других, либо по их деятельности, либо по месту, они стали известны как академики, или от завершения философии, как гедонисты: ведь они утверждали, что конечной целью жизни является удовольствие – не то удовольствие, которое многие предполагают, и которое я называю пассивным удовольствием, но скорее полное отсутствие страданий души. Раз уж мы обсудили, как и откуда взялись названия философских школ, давайте классифицируем и аристотелевские сочинения. Так, некоторые из них являются частными, некоторые – общими, а некоторые – промежуточными между общими и частными. К частным относятся произведения, адресованные конкретным людям, например письма или другие подобные сочинения, в то время как в общих сочинениях задаются вопросы о природе вещей, например «О душе», «О порождении и тлении», «О небесах». К промежуточным произведениям относятся те, что написаны об истории, например, конституции, которые он написал относительно пятидесяти городов-государств и их подразделений и которые не адресованы конкретным людям и не являются полностью общими (ведь это либо конституция афинян, либо пресловутая, если она применима, то она не будет полностью общей). Он написал их для того, чтобы те, кто с ним сталкивался, будучи людьми, способными к суждению, могли понять, почему одни правят правильно, а другие – нет, причем одни предпочитают участвовать, а другие – отстраняться, извлекая из этого знания пользу. Таким образом, следует признать конкретные и промежуточные работы, в то время как среди общих работ одни являются конституционными, а другие – историческими. Примечаниями называются те, в которых заголовки написаны самостоятельно. Следует отметить, что в древности, если кто-то желал написать трактат, темы записывались систематически, способствуя демонстрации предложенных идей. Многие смыслы были взяты из старых текстов, чтобы укрепить те, которые были правильными, и оспорить те, которые не были правильными. Кроме того, вводя определенный порядок и подчеркивая изящество языка и выражения, они создавали произведения. Таким образом, примечания к конституционным текстам были организованы с точки зрения порядка и интерпретации. Среди комментариев одни единообразны, когда речь идет об одном предмете, другие разнообразны, когда речь идет о многих. Кроме того, среди конституционных текстов одни диалогичны, как те, что драматически выстроены в соответствии с вопросами и разделением нескольких персонажей, а другие – от первого лица, как те, что написаны с точки зрения самого автора. Диалогические и внешние называются таковыми, в то время как перволичное и аксиоматическое либо лишены окраски, либо заслуживают внимания в вопросе о том, почему они были названы именно так. Некоторые, правда, говорят, что диалектическими и внешними вопросами пренебрегли, поскольку их суть не в них самих, а как бы переделана из других источников. Однако это неверно; ведь внешние вопросы названы так потому, что они написаны для тех, кто понимает их поверхностно, а философ занимается ими с более ясным выражением. Доказательства не демонстративные, а скорее вероятные, взятые из известного, а недемонстративные должны быть понятны искреннему и подлинно истинному любителю философии. Среди недемонстративных есть теоретические, практические и систематические; теоретические касаются различия между истинным и ложным, а практические – хорошего и плохого. Однако, поскольку теоретическое предполагает нечто как возможно истинное, но не является подлинно истинным, а практическое аналогично предполагает нечто, названное в честь блага, но не являющееся подлинным благом, мы должны иметь некий инструмент для различения этих вопросов. Что же это такое? Это демонстрация. Опять же, среди теоретических дисциплин есть теологические, математические и логические; среди этих – этические, математические и физиологические; среди практических – этические, экономические и политические; а среди органических – те, что связаны с принципами метода, те, что касаются самого метода, и те, что касаются других факторов, способствующих методу. Я называю это демонстративными рассуждениями. Поскольку демонстрация – это форма научного рассуждения, необходимо предварительно понять общую аргументацию. Однако, поскольку термин «рассуждение» обозначает не что-то простое, а скорее сложное (поскольку он обозначает совокупность утверждений), необходимо сначала изучить простые элементы, из которых оно состоит. И именно на них делятся аристотелевские сочинения. Следует утверждать, что необходимо третье начало. Уместно начать с этики, чтобы, упорядочив свои собственные диспозиции, перейти к другим дискурсам. Однако, поскольку в этой области есть также доказательства и аргументы, мы собирались остаться в неведении относительно таких дискурсов; поэтому необходимо начать с логики, предварительно организовав свои собственные диспозиции и отделив их от этических сочинений. После логики следует перейти к этике, и таким образом мы сможем понять физическое, затем математическое и, наконец, теологическое.
В-четвертых, мы должны выяснить, какова конечная цель и полезное для нас проявление в аристотелевской философии. Мы утверждаем, что неизменное является общим принципом всех вещей, и должны признать, что этот принцип – единая, нематериальная, неделимая, неограниченная и всемогущая благость, ибо только она является истинным благом. Следует понимать, что подобно тому, как мы называем белизну тела белым цветом, благость приписывается полученному телу как его благость и причастность к нему, а сама благость – как некая сущность и существование. В-пятых, мы рассмотрим, что приводит нас к вышеупомянутому принципу. Мы утверждаем, что первым является этический трактат, за ним следует трактат, касающийся естественных наук, затем математический, и, наконец, мы займемся теологией. В-шестых, давайте рассмотрим, как следует готовиться к будущему пониманию аристотелевских трудов. Мы утверждаем, что человек должен обладать совершенными добродетелями и очищенной душой, ибо нельзя приближаться к чистому, если он сам не чист, как утверждал Платон.
В-седьмых, мы собираемся выяснить природу провозглашения. Мы говорим, что философ в своем толковании предстает в ином свете; ибо в слуховых вопросах, согласно значениям, он плотен, переплетен и озадачен, но в плане выражения он ясен благодаря ясности и открытию истины. Более того, везде, где он использует именования, если это необходимо, в диалогах, написанных для многих, он также проявляет некоторую осторожность и любопытство к словам и метафорам. Он трансформирует природу слова в зависимости от обсуждаемых тем и умеет приукрасить все, что относится к дискурсу. Однако в своих письмах он, похоже, придерживается более прямолинейного характера, который также должен быть кратким, ясным и свободным от излишней композиции и экспрессии. В-восьмых, давайте поищем, какого рода неясное учение лелеял философ. Мы скажем, что подобно тому, как в священных делах используют определенные завесы, чтобы каждый, даже профан, не столкнулся с тем, чего он недостоин достичь, так и Аристотель использует завесу неясности в своей философии, чтобы серьезные люди могли еще больше укрепить свои души с помощью этого, в то время как равнодушные и глупые, приближаясь к таким словам, отгоняются неясностью.
Далее, девятая задача – определить, сколько и каких элементов необходимо рассмотреть, прежде чем объяснять какую-либо аристотелевскую книгу. Мы утверждаем, что число служит целью книги (ведь как у лучника при удаче есть мишень, в которую он целится и куда хочет попасть, так и писатель стремится к чему-то. Какой цели он стремится достичь? Поэтому необходимо выяснить, что это такое). Во-вторых, какие полезные выводы мы можем сделать из написанного, если они не раскрываются вместе с целью (ведь так часто и бывает). В-третьих, каков порядок содержания? В-четвертых, какова причина заглавия, если оно также не ясно, как в «О небесах» или в [О порождении и тлении]? В-пятых, является ли философская книга подлинной или поддельной (ведь многие, составляя сочинения, приписывали их Аристотелю, и их следует тщательно исследовать как с точки зрения формы, так и общего содержания)? Форма – это, по сути, разнообразие чар и истин, заключенных в словах, а целое – формулировки и учение, передаваемое в повествовании. Наконец, необходимо определить деление текста на главы; ведь как тот, кто планирует, хорошо знает каждую часть человеческого тела, конечности и суставы, так и тот, кто разделил главы дискурса, обладает глубоким пониманием самого дискурса. Необходимо выяснить, каким должен быть толкователь трудов Аристотеля во всех отношениях. Мы утверждаем, что он должен прекрасно разбираться в предметах, которые собирается толковать; кроме того, он должен быть мудрым человеком, способным излагать мысль философа и проверять истину в сказанном. Ему недостаточно быть полностью самодовольным, терпеть все, что говорится, и стремиться утверждать все, что он толкует, как истину, даже если это не так. Напротив, он должен критически оценивать каждый пункт, сопоставляя его с принципами Аристотеля, поскольку в этом случае может открыться истина. Поэтому для интерпретатора очень важно правильно интерпретировать. Поскольку я хочу начать с книги «Категории», давайте рассмотрим смешанные пункты, упомянутые выше, начиная с объема.
Следует отметить, что толкователи ведут споры по этому вопросу: одни сосредотачиваются на звуках, другие – на вещах, третьи – на значениях. Каждый утверждает, что сказанное включает в себя определенные слова из книги. Те, кто обсуждают звуки, утверждают, что, по-видимому, разделены звуки, когда говорится: «Из сказанного одни выражены через соединение, а другие – без соединения». Те, кто обсуждают вещи, утверждают, что они, по-видимому, разделяются, когда говорится: «Из существ некоторые выражаются под некоторым подчинением, но в подчинении нет ничего». Между тем те, кто сосредоточен на значениях, утверждают, что после рассуждения о десяти категориях он говорит: «Что касается видов, то эти достаточны», явно указывая на виды, которые являются последующими и концептуальными. Здесь же Порфирий утверждает: «Итак, ничего лишнего или недостающего не содержит род, как он изложен, начертание смысла», тем самым фокусируясь исключительно на смыслах.
Хотя каждый из этих ораторов может показаться несогласным, на самом деле все они говорят правду, хотя и не полностью, а частично; подобно тому, как если кто-то определяет человека как животное, другой может сказать, что он исключительно разумен, а третий – что он смертен – все трое говорят правду, но ни один не дал полного определения. Поэтому для философа важно различать голоса, которые обозначают вещи посредством значений. Мы покажем, что для говорящего, обсуждающего одно из этих определений, необходимо, чтобы оно охватывало и два других. Говоря о голосах, он обращается к сигнификатам (ведь действительно, среди философов не существует рассуждений о несигнификатах), и эти сигнификаты обозначают вещи посредством ясных значений (ведь то, что он выражает, несет в себе изначальное представление об этом, таким образом, он сам это утверждает), что обусловливает необходимость рассуждения о трех. Поэтому те, кто говорит о вещах, должны найти общий язык. Поскольку одни из них находятся в дружественном представлении, как, например, трагелаф и подобные сущности, а другие – подлинно существующие, они будут обсуждать не то, как философ понимает те, что находятся в дружественном представлении, а то, что действительно существует и является подлинным. Они будут указывать нам не пальцем, а некими голосами, обозначающими их посредством смыслов.
А в отношении тех, кто говорит только о смыслах, мы утверждаем, что смыслы вещей – это действительно смыслы, и тот, кто учит их, передает их через голоса, которые их обозначают, так что, что бы кто ни сказал об этих трех, он обязательно признает два других. Таким образом, мы утверждаем, что цель философа – обсуждать голоса, обозначающие вещи, через посредство смыслов. И это справедливо: ведь доступный текст и логический трактат, как и вся аристотелевская философия, стоит на первом месте. Поэтому, поскольку в логическом трактате впервые говорится о голосах, и поскольку он предшествует остальной аристотелевской философии, касающейся существ, то есть вещей, проводится различие.
Отсюда ясно, что с помощью понятий крайности учат наряду с серединой. Как мы уже говорили, философия состоит из двух частей: теоретической и практической. Теоретическая часть связана с пониманием истинного и ложного, а практическая – с различением хорошего и плохого. Однако, поскольку каждое из этих понятий может быть неверно истолковано – некоторые вещи могут восприниматься как истинные, когда это не так, а некоторые как хорошие, когда это не так, – важно, чтобы у человека были средства для различения этих вопросов. Таким образом, подобно тому, как человек использует определенную меру и стандарт, он может отвергнуть то, что ему не соответствует; это и есть доказательство. Доказательство – это форма рассуждения, а рассуждение, как уже говорилось, – это не простое дело, а набор слов, состоящий из имен и глаголов, которые являются пропозициями. То, что названо, распределено по категориям, шаги переплетены со слогами, но сами по себе они ничего не значат. Поэтому никто не обращается с этими вопросами к философу, и мы ничего не устанавливаем ни относительно имен и ступеней, ни относительно слогов, которые находятся в продолжении. Поэтому необходимо иметь нечто среднее. Мы утверждаем, что до них существует первичная форма простых звуков; ибо необходимо понять, что природа, осознав, что этому животному суждено стать социальным, наделила его голосом, чтобы с помощью этого голоса они могли передавать друг другу свои смыслы. Таким образом, люди собрались вместе и договорились назвать это «дерево», а то «камень», причем голос Сократа обозначает эту сущность, а ходьба – эту деятельность.
Таким образом, все звуки называются обозначаемыми. В рамках второго подхода было установлено, что звуки могут сочетаться с артиклями, но не с временами, которые называются именами; в то время как времена могут сочетаться, но не с артиклями, которые являются глаголами. Таким образом, Аристотель стремится понять не просто имена и глаголы, а первичное положение простых звуков, обозначающих простые предметы через простые значения. Таким образом, в «Категориях» он действительно обсуждает все звуки: ведь они не бесконечны, а бесконечное не входит в сферу знания. Однако некоторые звуки он возводит в определенное целое, не бесконечное, но содержащееся в пределах числа их восприятий; а из них выводятся все звуки, которые представляют субстанцию с точки зрения количества, качества и отношения к чему-то, где-то, в какое-то время, к тому, на что можно воздействовать или чем можно обладать. В этом и состоит цель.
