Василий Васильевич Пряхин
Домик на дереве
– Как это? Ты что, примкнул к Гришкиному лагерю?
– Никуда я примыкал. Пока. Я жду, когда Гриша выскажет свое мнение.
– И тебе я, если что врежу! – заключил Степка.
– Буду с нетерпением ждать.
– Дайте высказаться уже Грише, – напомнила нам Настя.
– Пускай выскажется…
– Спасибо, ребята. – Гриша затянулся и выпустил едкий дым. – Не судите меня строго. Просто задумайтесь над тем обстоятельством, что на нашу страну никто и никогда не нападал. Вам не кажется это странно? Если бы кто-то действительно хотел напасть на Романдию, мы узнали бы об этом. Вы читали историю? Города начали бы бомбить самолеты, на границах велись бы земные сражения с тяжелой сухопутной артиллерией, повсюду бы настал хаос и неразбериха. Началась бы война – и нам не пришлось бы так сладко проживать деньки, греться на солнце. Но на территории Романдии нет войны, только за ее границами, которые изо дня в день расширяются и расширяются. Романдия становится все сильнее, могущественнее и больше. Романдия, которая правит половиной мира и пытается захватить вторую половину, потому что та, якобы, угрожает ей. Это ведь смешно! Вы сами посудите, как может угрожать крохотная Япосия против много миллиардной страны? Это одно и то же, что нам с вами, вчетвером, объявить войну против целой футбольной команды с ворохом запасных игроков. Кто победит? Очевидно, что футбольная команда. И вот вопрос: зачем нам воевать против противника, который в разы сильнее нас? Это, как минимум, странно. И глупо! Ведь глупо же?
– Глупо.
– Так зачем же Япосия тогда нападала на Романдию?
– Потому что они глупые… в отличие от нас, – заключил Степан.
– Вряд ли. Япосцы – один из мудрейших и умных народов мира. Я уверен, они не стали бы жертвовать всем, что у них было. Да и зачем им нападать на Романдию? Зачем? Они сотни лет жили на небольшом острове и не жаловались на нехватку территорий.
– Да, странно, – сказала Настя.
– А знаете, что еще странно: Силин истребляет нас. Я до двенадцати лет был романдцем и мои родители были романдцами, уважаемыми членами общества. А теперь, что стало с моей семьей? Родители убиты, а я живу только потому, что спрятался в лесу и надел на себя крылья. И так произошло не только с моей семьей… со всеми армяхами. Я уже не говорю о других народах. Евдеи, кудвы, гарганцы, татарвы и другие. Их уничтожали, уничтожают и будут уничтожать. Разве это правильно? Разве правильно захватывать территории с якобы врагами, агрессорами, а потом их уничтожить и отдать завоеванные земли славянам?
– Неправильно, – согласился Степан.
Мы не задумывались над тем, что происходит вокруг нас, в мире, пока Гриша не открыл нам глаза на истинное положение дел – на проблемы. Конечно, его слова не сразу возымели власть над нашими умами. Мы были осторожны, я бы даже сказал, недоверчивы и не потому, что мы не доверяли Грише, а потому, что с самого рождения впитали в себя, в свою кровь, что Романдия в опасности и если не сражаться, не воевать, то миру и соответственно благополучию Романдии придет конец. Пройдут годы, чтобы я, Настя и Степан осознали, как же чертовски был прав Гриша, который видел то, что нам было недоступно.
– Хорошо, – сказал Степан и выждал паузу. – Предположим, что Романдия выдумывает себе врагов, сама нападает и захватывает страны. Сейчас ей принадлежит Старый Свет. И ты думаешь, Гришка, что Романдии нужен Новый Свет?
– Да.
– И зачем?
– Все за тем же, зачем ей понадобился Старый Свет – чтобы стать могущественной и непобедимой Романдией. Чтобы единолично править миром. Зачем с кем-то делить власть, когда можно управлять миром в одиночку?
– Думаешь, Силин мечтает поработить целый мир, как мистер Циклоп из комикса? – спросил я.
– Этого хочет не сам Силин, а тот, кто спрячется в его душе – Слот!
– А если ты ошибаешься? Если Силин не такой, каким ты себе его представляешь? Может, он действительно защищает нас от врагов?
– Возможно, я ошибаюсь. Но лично для себя я все окончательно решил – я против Силина. Потому что он пошел против моей ни в чем неповинной семьи. Разве я враг?
– Сейчас ты еще какой враг, раз такое говоришь! – заметил Степан.
– Но если разобраться… всем мы тут враги.
– Это точно.
– Н-да, дожил. – Степан шуточно схватился за волосы и стал их тянуть. – Врагом заделался я с тобой, Гришка.
– Сочувствую, – шутил «Дитя».
– Пора сменить тему, – предложил я, – а то от этих разговоров уже тошно.
– Говно-вопрос! Сейчас я вам до расскажу историю про Слота, которую мне не дал закончить Гриша. А потом мы, товарищи, расскажем друг другу по смешной истории из жизни? Ну как идея? Кто меня поддержит?
Все поддержали Степана, как, в общем-то, обычно.
Уморительными историями и смешными случаями из жизни – мы не давали друг другу уснуть даже глубокой и темной ночью.
***
Поспав от силы несколько часов, мы перед тем как возвратиться в родные края, решили прогуляться до скалистых пещер, скрытых в самом сердце Адригинических гор. Идея принадлежала Грише, который наверняка и этот шаг спланировал наперед, хотя отнекивался, что, мол, озарение пришло только что; мы не поверили ему.
Идти до места назначения было порядка трех километров; вроде бы немного, но за этот короткий промежуток времени мы изрядно вымотались. Всему виной густые и почти непроходимые леса, а также крутые спуски к горным расщелинам.
Усилия того стоили!
Внутри гор, в холодных пещерах, мы почувствовали себя как никогда уединено, свободно от людской суетной суеты. В каменные громады, в стены, покрытые влагой, были вкраплены бисеринки янтаря, отчего пещера, словно подсвечивалась, рассеивая темень. С потолка свисали каменные сосульки, которые наровилась коснуться земли, сплошь устилающейся сталагмитами. Вдоль пещеры, имевшей множество потайных ходов, бежал мутный ручеек, вобравший в себя щелочные «соки» пещеры.
– Не перестаю удивляться красоте нашего мира, – сказала Настя, нарушив тишину, царившую в недрах гор.
– Не ты одна. – Степан спросил у Гриши. – А ты уже тут бывал? Только честно, лады?
– Да. Правда, когда я был здесь один, мне это место показалось не столь гостеприимным и красивым, как сейчас. В первый раз пещера представилась мне в не самом лучшем свете: темная, зловещая, безмолвная. Короче, трухнул я. И поскорее дал деру отсюда, пока Нечто не выскочило из темного угла и не поглотило меня.
– Одному всегда страшнее.
– Кстати, вы знали, что в этой пещере жили наши древние предки?
– Я не знал, – ответил я.
– Пойдемте за мной.
Гриша подвел нас к стене и указал рукой на рисунки, нарисованные задолго до нашего появления. На рисунках схематично изображались люди, животные, волхвы, какие-то обряды.
– Ничего себе! И сколько же этим рисункам лет?
– Несколько тысячелетий!
– Вау!
– Может, тоже оставим свой след? – предложил я; все согласились.
– И что нарисуем? – спросил Степан, держа в руках камень, заостренный на конце.
– Нарисуй нас, то есть четырех человечков, которые держатся за руки, – придумала Настя.
– Типа друзья – на века?
– Ага.
– Хорошая идея!
– Только не забудьте про моего четвероного друга, – напомнил Гриша и обратился к собаке. – Я прав, Питер? – Питер завилял хвостом.
Пока мы со Степаном дотошно выцарапывали человечков, Гриша с Настей с переменным успехом высекали следующую фразу: «С+Н+Г+С = лучшие друзья».
В конце наших трудов мы по достоинству оценили нашу работу – посмеялись от души от наших первобытных карикатур.
– Теперь о нас не забудут, – сказала Настя и выбросила камень в ручеек.
– На этот счет я не уверен. Зато уверен, что с этого дня мы больше не расстанемся друг с другом.
– Что есть такое поверье?
– Такого поверья – нет. Но надо же во что-то верить. Я верю в нас и в нашу дружбу.
– Было бы здорово вернуться сюда через много-много лет всем вместе.
На такой мечтательной ноте мы двинулись в путь, домой; в это же мгновение на мои плечи навалилась печаль и тоска – я не хотел возвращаться домой. Почти все дорогу до дома я молчал; поэтому обратный путь показался мне мучительно долгим и тяжелым.
Вы скажите, что дорога домой никак не входит в разряд «самого счастливого дня»; скорее выделяется среди оного дня, как желтое пятно на белоснежной футболке. Но это не так. Даже такое чувство, как тоска, не испортило этот день, наоборот, привнесла нечто такое таинственное, что остается в памяти на долгие годы. Я ведь тосковал по тому дню, который еще не приказал кончиться. Тосковал по друзьям, хотя еще не успел распрощаться и расстаться с ними; я был рядом, с ними, и где-то одновременно далеко от них. Тосковал еще и потому, что понимал: этот день не повторится и его уже не повторить.
– Ты что грустишь? – спросил у меня Гриша. – Не понравилось наше маленькое путешествие?
– Напротив, очень понравилось, – отозвался я. – Мне грустно потому… да это неважно, друг. Глупости я говорю.
– Почему тебе грустно?
– Не отстанешь?
– Ты знаешь, что нет.
– Грустно, потому что мне жаль, что этот день кончается.
– Мне тоже.
– Да? – Мое удивление заметил Гриша и скромно улыбнулся. – Ты случаем не думал, чтобы где-нибудь найти пульт и нажать на паузу?
– Я о таком и не догадался бы. – Мы позволили себе тихие смешки, но не более того. – Но… было бы здорово… – Он задумался, посмотрев на припавшие ветви ив. – Было бы здорово нажать на паузу или нажать на перемотку.
– Ты бы нажал на перемотку назад или вперед?
– А ты?
– Назад, – не думая ответил я.
– А я промотал бы вперед.
– Почему?
– Я хотел бы узнать, что будет в будущем. Может, в нем что-то изменится.
– А если нет?
– Нет, так нет. Вернусь обратно и буду жить дальше.
На этом наш разговор был окончен, дабы Степан, наговорившийся с Настей о школьных занудных уроках и не менее занудных правилах, поинтересовался у нас, не будем ли мы против такой идеи, чтобы каждые выходные (ну или через выходные!) организовывать такие замечательные вылазки в лесную глушь.
– Я лично обеими руками «за», – сказал я.
– Я знал, что ты меня поддержишь, дружище, – обрадовался Степка. – А ты, Гриш, как на это смотришь?
– Только положительно.
– Что я могу сказать тебе? – Короткое молчание, после оного последовал Степкин смех. – Ты – настоящий мужик!
Степан обнял и меня, и Гришу, и деловито заявил Насте:
– Мы тут с пацанами решили, что будем каждые выходные так собираться.
– Я рада за вас.
– Ты с нами? Или снова откажешься?
– Я с вами, – тихо ответила она, – если возьмете с собой.
– Вот так просто согласишься?
– Вот так просто соглашусь, потому что я все еще в восторге от этих выходных. Классных выходных!
– Ребята, я кажется, влюбился! – Степан ускользнул от нас и обнял Дашу за плечи, по-товарищески, не дав мне возможности приревновать. – Даша, можно мне предложить тебе руку и сердце?
– Извини, Степан, мое сердце уже занято.
– И кем же? Где этот негодяй? Мне придется его убить!
– Ты не сможешь его убить, – сказала она и посмотрела в мои глаза.
– Это еще почему?
– Потому что он твой…
– Ребята, я понял! – закричал я, перебив Настю, тем самым не дав ей сказать то, что она хотела сказать. – В следующие выходные надо сходить на язык Гоблина.
– Куда-куда? – изумилась Настя. – Никогда о таком месте не слышала.
– Ну даешь, там здорово! – Степан был в курсе, как никто другой, где язык Гоблина и что там обычно делают.
– Я тоже не слыхивал о вашем языке, – сказал Гриша.
– Тогда все решено – идем в логово злого Гоблина.
Перед тем, как расстаться, Гриша шепнул мне, что я все-таки нашел волшебный пульт, и каждые выходные буду нажимать на паузу, чтобы мир на миг останавливался, чтобы сделать нас самыми счастливыми. Только нас одних.
***
По-летнему тихий и теплый вечер близился к своему закату, а нам нисколько не хотелось возвращаться домой; в компании друзей всегда веселей и интересней, нежели с ворчливыми – а в моем случае еще строгими – родителями, которые обязательно чем-нибудь озадачат или еще хуже: заставят прибирать комнату или мыть посуду. Тем более в тот вечер мы с увлечением собирали мозаику (четыреста пазлов), которую Настя притащила из дома. Кстати, она затеяла спор с нами; мол, не собрать вам, олухам, эту мозаику за вечер. Ну, сами понимаете, мужская гордость была задета – и мы повелись на спор; заверили Настю, что соберем ее легкую мозаику за девяносто минут. Она посмеялась над нами и ехидно сказала, мол, дерзайте, товарищи.
– На что спорим? – уточнил Гриша, глядя на Настю.
– Если вы проиграете, будете… будите… сейчас я придумаю…
– Ты только не думай, что я соглашусь бегать в одних трусах по лесу, – предупредил Степка.
– А с чего ты взял, что я об этом подумаю?
– Ну…
– Хотя подождите минуточку. А что? Неплохая идея!
– Спасибо тебе, дружище, – фыркнул я и стукнул по плечу Степку.
– Эй! За что?
– За то, что у тебя язык длинный.
– А если ты проиграешь?
– Это вряд ли, – сказала Настя и самодовольно улыбнулась.
– Зря ты так уверена. Втроем мы быстро справимся.
– Улитка быстрее побежит, чем вы осилите мой чудо-пазл. – Настя звонко захихикала. Я еще подумал, что быть девчонкой не так и плохо; по крайней мере, можно похихикать, когда приспичит; мы вот, мужчины, были лишены такой возможности; нам оставили лишь смех, по большей части грубый и неказистый, очень напоминающий ржание дикого жеребца.
– Ха-ха, как смешно, – передразнил Настю Степан.
– Если проиграешь – разденешься? – Честно говоря, мы не ожидали такого щекотливого вопроса от Гришки, поэтому все разом обрушили на него осуждающие взгляды. Он хоть и покраснел, но не растерялся. – А что вы на меня так смотрите? Я хочу знать точно, что все участники спора будут в одинаковых условиях.
– Хочешь, чтобы я бегала по лесу в нижнем белье в случаи моего проигрыша? – переспросила Настя.
– Да. Равные условия для каждого.
– Хорошо, я согласна. – Уверенные рукопожатия – и спор пустил корни. – Я все равно ничем не рискую. Так что особо не надейтесь.
– Ради того дела, товарищи, мы должны собрать этот чертов пазл, – сказал Степан и принялся за работу.
– У вас, мальчики, всего-то девяносто минут в запасе. Немного.
– Достаточно, чтобы выиграть спор, – заметил я.
Мы так отчаянно хотели остаться победителями, что забыли о главном: собирать мозаику и лишний раз не думать о делах несущих и уж тем более не спорить друг с другом. В итоге, мы позорно проиграли – и остались ни с чем, в буквальном смысле этого слова. Пришлось сделать несколько кружков по лесу в одних трусах на дивный и озорной Настин смех. Что странно, но мы тоже вволю посмеялись над собой, над своим глупым и нелепым видом; мне не забыть Степкины трусы, на которых были изображены голубые летающие слоники; правда, мой рисунок на трусах был не лучше: разноцветные шарики на белом фоне.
Когда дело было сделано, мы поспешно оделись и скрылись в домике, чтобы с чувством, с толком, с расстановкой закончить то, что начали. Но в тот вечер нам не суждено было собрать мозаику; банально не хватило времени.
– Ладно, – сдался Степка, – завтра соберем. Пора топать домой, а то уже десятый час. – Он обратился ко мне. – А ты чего не торопишься? У тебя в девять же горшок звенит.
– Отец уехал в командировку.
– Ааа… тогда все понятно. Успеваешь отрываться?
– Ага. – Я кивнул Степке и заговорщицки улыбнулся.
– Саша, ты можешь еще задержать? – обратился ко мне Гриша.
– Ну, разве только на пару минут. А зачем?
– Есть разговор.
– Ааа.
– Это что получается, Санька, ты не с нами?
– Не с вами. Но вы не волнуйтесь, я вас догоню.
– Не боишься один идти по лесу? – поинтересовалась Настя.
– А чего его боятся?
– Я немного провожу его, – сказал Гриша.
– Ну если ты проводишь. – Степка гоготнул. И добавил. – Ладно, голубчики, до свидания. Много не целуйтесь!
– Да пошел ты, Степан, знаешь куда…
– Не говори! Сам знаю то укромное местечко. Уже пошел. – Степан хотел было обнять Настю, так, как бы между прочим, по-дружески, но посмотрев на ее рассерженное и воинственное лицо, передумал. – А с тобой, Настя, я целоваться не буду. Нет. Даже не проси.
– А жаль, – сказала Настя и улыбнулась Степану, отчего меня уколола ревность прямо в сердце.
Прежде чем начать разговор, Гриша предложить покурить; я не отказался; в те летние деньки мы дымили как паровозы; домик напрочь пропах никотином. Несколько раз затянувшись, он печальным взглядом посмотрел в мои глаза, и сказал:
– Знаешь, Саша, обидно все это. – Он смолк, всего на мгновение, тянувшееся слишком долго и напряженно. – Обидно, что так вышло.
– О чем ты?
– Ох. – Тяжелый вздох. – Тяжело об этом говорить.
– Раз начал – говори. – Так говорил отец, когда я что-то недоговаривал. – Я пойму.
– Не только вы знаете обо мне…
– Тебя что, застукали?
– Да.
– Вот ведь херня! – выругался я, не в силах как-то иначе выразить свои эмоции. Потом спросил. – И когда это случилось?
– Вчера. Я шел домой и встретил по пути девчонку.
– Сколько ей было лет?
– Чуть постарше тебя. Может, на год. Может, на два.
– Она видела тебя?
– Да. – Он кивнул головой в подтверждении своих слов. – Увидев меня, она завизжала и ринулись от меня куда подальше.
– Беда, беда, беда. – Я расстроился не меньше Гришки от такой отвратной новости. – Девчонка обязательно растрезвонит, что видела чудище в лесу.
– Я в этом не сомневаюсь.
– Правда, непонятно, как отреагируют ее друзья и родственники на такое заявление. Поверят или не поверят?
– Да кто их знает. – Гриша говорил, не выпуская папироски из плотно сжатых губ. – Что будет, то будет. Сейчас уже ничего не изменить. Обидно от другого… Обидно, что я потерял бдительность и вовремя не заметил ее. Замечтался. Голову вскружило от предстоящих встреч с друзьями, к которым я проникся всем сердцем. Шел себе да шел, глядя под ноги, не озираясь по сторонам. Вот же дурак!
Гриша со злостью потушил сигарету.
– И что теперь делать?
– Ничего.
– Вообще ничего?
– Не совсем. Сейчас нужно успокоиться, а потом надеяться, что та девица больше не явятся сюда.
– Одной надежды мало.
– Иногда – вполне достаточно.
– Может, тебе стоит спрятаться на некоторое время в доме? – предложил я.
– Не хочу, – упрямился Гриша.
– Почему?
– А сколько мне прятаться, по-твоему?
– Столько, сколько нужно.
– И отказаться от грядущего повторного «счастливого» дня, намеченного на субботу?
– Да.
– Нет. Ни за что! Ради такого дня можно пойти на риск.
– Мы можем перенести второй «счастливый» день на потом, – предложил я.
– Ни в коем разе! – запротестовал Гриша. – Еще чего скажешь? Кто переносит то, что уже наметили. Так не пойдет.
– А если поймают?
– Значит, судьба моя такая. Что толку бежать от судьбы? Это бесполезно.
– Похоже тебя не переубедить?
– Похоже.
– А если они объявятся снова, ты перекочуешь в своем доме?
– Это вопрос или просьба? – уточнил он.
– Просьба, – ответил я.
– Я сделаю, как ты просишь.
– Спасибо. – Я улыбнулся от того, что добился своего.
– Тебе спасибо, что выслушал… и за то, что волнуешься за меня. Так мне кажется, что я совсем не одинок.
– О чем ты? Мы ведь друзья.
– Друзья.
После крепкого мужского рукопожатия, мы выкурили еще по сигарете и только тогда побрели по домам.
Глава 3
По всей видимости, мне не объяснить внятно, почему вышло так, как вышло, сколько бы я сейчас не старался. Я могу лишь уповать на судьбу, на случай, на череду событий, которые привели к последствиям, или лучше сказать, к трудностям, которые без особых раздумий подкосили наши честолюбивые планы.
– И где ты пропадал, мать тебя за ногу? – сердито спросил Степан, когда я подошел к трем путникам, которые сидели на траве, скрывшись под кроной березы от дневного палящего солнца.
– Простите, раньше никак не мог придти, – отмазывался я, при этом мило и глупо улыбаясь.
– Скажи спасибо Гришки, только из-за него мы не ушли без тебя. – Степка поднялся с земли, покрытой зеленью, и помог встать Насте, галантно, по-джентльменски, протянув ей руку помощи.
– Спасибо, Гриша. – Я подмигнул ему; он – мне. Потом я обратился к Степану. – А ты что, хотел уйти на Гоблинский язык без меня?
– Еще как хотел. Надо же было проучить тебя.
– А ты жесток!
– С тобой иначе нельзя.
– А если я скажу, что мой отец дал мне задание, которое не требовало отлагательств, я буду прощен?
– Очередную отмашку придумал? – Степан, никого не дожидаясь, пошел легкой поступью по узкой тропке, окаймленной густо поросшей травой, папоротниками и подорожниками.
– Нет – и не думал.
– И в чем заключалось задание? – спросил у меня Гриша, который шел рядом со мной.
– Вытащить из дома всю ненужную макулатуру и сдать ее в пункт приема. За раз у меня ничего не вышло, дом был завален всевозможной бумагой: книги, газеты, записные книжки, исписанные тетради и прочее. Пришлось сбегать в пункт приема три раза, что слегка позабавила моего отца. Когда я закончил, на моих часах стрелки остановились на трех минутах десятого. Вот такая история.
– Очень интересная история, – ехидничал Степан. И добавил. – Сказал бы, что проспал – и дело с концом.
– И когда ты стал таким умником?
– Когда прождал тебя на солнцепеке два часа.
На такой душевной ноте мы смолкли, петляя по сокращенному пути, чтобы через полчаса остановиться.
– И из-за чего столько шума-то? – злился Степан, посмотрев на плачущую Настю.
– Я порвала новые штаны…
– Подумаешь, какие-то штаны!
– Если ты богатый, – она вытирала слезы рукой, – это еще не значит, что остальные сказочно богаты. Мои родители зарабатывают гроши и не могут покупать мне по пять джинс в год.
– А я думал, что ты дочь миллионера, раз напялила новые джинсы, зная, что пойдешь туда, где их в два счета можно порвать.
– Умничаешь?
– Нет, говорю как есть.
– Ой, ребята, только давайте без этих ваших штучек! – вступил я в разговор, чтобы избежать очередной ссоры.
– Не задумывался, что они – джинсы – могут быть единственными?
– Да я в жизни в это не поверю.
– А ты поверь.
– Хочешь сказать, у тебя нет старых?
– Нет.
– Куда они тогда делись? Испарились что ли? – насмехался Степан.
– Отец отнес их в Храм, для нуждающихся. Он так со всей поношенной одеждой поступает. Помогает бедным.
– Но ты сама сказала, что вы не богатые. Зачем вы отдаете последнее ради других?
– Потому что так велит наш долг: помогать ближнему своему. Потому что так надо. Или я не права?
Степан ничего не ответил; ему нечего было сказать.
– И что тебе за это будет?
– Сначала меня отругают. Это неприятно.
– Через все это проходят…
– Потом скажут взять нитку, иголку и зашить джинсы. Дальше хуже: заставят ходить в них следующий учебный год. Целых девять месяцев! Вы представляете, как это долго? Надо мной будут издеваться сверстники… говорить за моей спиной, что я нищенка, которая ходит в рваных штанах. Ты понимаешь, Степа, что для меня значит эти вещи? Это не просто вещь. Это моя жизнь.
– Я тебя понимаю, – сказал Гриша и вытащил из рюкзака припасенные нитки, в которые была вколота иголка. Он протянул ей. – Держи. Зашей, пока дальше не разошлось.
– Спасибо.
– Пока ты зашиваешь штаны, я расскажу тебе одну историю из прошлой жизни.
– Из прошлой жизни?
– Когда я был человеком.
– Ты и сейчас человек.
– Нет, сейчас я враг народа. – Они обменялись печальными взглядами. – Но не суть. Я хотел рассказать о другом обстоятельстве. Однажды – дело было летом – мы сестрой пошли на заброшенный стадион, чтобы покататься на новеньком велосипеде. Всю дорогу до стадиона мы катили велосипед и мечтали о том, как запрыгнем на нашего двухколесного коня и покатим со скоростью сто километров в час. Мы были еще теми фантазерами! Сестра даже созналась мне, что после стадиона не прочь укатить куда-нибудь к озеру, чтобы искупаться и все такое. Я на правах младшего брата согласился со старшей сестрой, хотя знал указ мамы: от дома до стадиона – ваша территория; все что дальше – запрещено. Я не стал напоминать сестре о мамином наказе, дабы не хотел лишиться возможности искупаться в чистом озере без чуткого маминого надзора, которая только и могла командовать… и на пустом месте паниковать.
Мы всласть накатались вокруг стадиона, поросшего вездесущей травой; я прокачусь пару кружков, потом – она; и так далее. Когда мы выдохлись, мы заговорчески подмигнули друг другу и покатили к озеру.
Как и предполагала сестра на озере, кроме нас никого не оказалось; озеро было в нашем полном расположении, что, собственно говоря, окрыляло и радовало. Мы быстренько сбросили с себя одежду, кидая ее «как попало» на траву и бегом в воду. Как же нам было хорошо! Мы словно остались одни на всем белом свете – только я и сестра, балующиеся в воде хуже пятилеток, хотя тогда мне исполнилось десять, а ей – тринадцать. Ну и что! Нам было наплевать, наша вселенная в одночасье сузилась до размеров озера и мы делали то, что считали нужным делать. Помню, что тогда признался ей – первый раз в жизни, между прочим, – что люблю ее. Просто так взял и сказал, сам от себя не ожидая, что способен признаться в чувствах. Лишь сейчас я понимаю, что это шло от сердца; а ведь сердцу не прикажешь. Оно любит, и ты не сможешь ему запретить не любить. Нет, не получиться. Я пробовал; все тщетно. – Гриша смолк; я заметил в его глазах блеск. – Мы купались и купались. Пока наши губы не посинели, мы не вылезли из воды. А когда вырвались из водного простора и почувствовали опору под ногами, мы увидели, что берег опустел. Кроме нашей одежды ничего не осталось.
Где же велосипед? Куда он делся? Испарился? Или… его украли?
Но это исключено, здесь никого нет, ни души, заверила меня сестра, наскоряк натягивая футболку и шорты.
Ну да, только и мог сказать я.
Мы найдем его, не волнуйся, успокаивала сестра и меня, и себя.
– Вы не нашли его?
– Конечно, нет. – Гриша механически помотал головой. – После томительного часа поисков велосипеда, которые не увенчались успехом, надежда на чудо закономерно исчезала. Мы сдались и приняли правду в ее самом неприглядном виде: наш велосипед украли, а мы и не заметили. Мы прошляпили нового двухколесного жеребца, которого ждали почти целый год. Мое юное сердце не выдержало от обиды, от собственной глупости – и я заплакал. Сестра не пыталась меня успокоить, сама разрыдалась, положив на мое плечо голову.
И что мы скажем родителям, спросила она у меня.
Я пожал плечами.
Правду, просила.
А что, можно соврать, запутался я.
Соврать всегда можно, сказав, например, что у нас вырвали велосипед прямо из рук какие-нибудь старшеклассники или алкаши, объяснила она.
Так нечестно получается, мы ведь сами виноваты, что оставили его без присмотра, сказал я.
Сами, согласилась она и добивала: тогда идем домой, скажем отцу, может, он нас не убьет.
– Рассказали? – перебил Гришу Степан.
– Нет. – Он скромно улыбнулся, уплывая все дальше и дальше в воспоминания. – Глядя в отцовские глаза, мы с сестрой стушевались, испугались. В итоге: не решились сказать правду, которая больно била по нашему самолюбию. Мы просто умолчали, что вернулись домой без велосипеда.
– Не лучшее решение, – сказала Настя.
– Глупое. – Гриша пригладил волосы. – Каждый день мы планировали сознаться родителям, что потеряли велосипед. Но находили тысячу причин, чтобы оттянуть этот разговор на следующий день.
– У меня такая же история была с дневником, сплошь исписанным жирными двойками и тройками, – вставил Степан и хохотнул. – Целый месяц скрывал…
– А мы неделю умудрились продержаться.
– Уличили во лжи?
– Не успели. Мы сами сознались, потому что больше не могли скрывать это от родителей. Слишком тяжелая ноша оказалось для нас: неподъемная, выматывающая, нервная. Даже ночной сон как рукой сняло.
– И что вам сказали родители, когда вы сознались?
– Я скажу, а вы не поверите.
– А это еще почему?
– Потому что после нашего чистосердечного заявления (мы были на грани слез и истерики) отец засмеялся и заговорчески посмотрел на улыбающуюся маму. Потом схватил нас за руки и повел в гараж; мама пошла за нами. И что вы думаете, мы обнаружили в гараже?
– Украденный велосипед? – догадался я.
– Именно.
– Да ладно? – не поверил Степка, театрально махнув рукой.
– Хочешь – верь, хочешь – не верь. Я рассказываю, как было. Зачем мне вас обманывать?
– И что было дальше? – поинтересовалась Настя. – И не обращай на Степку внимания, он как всегда в своем репертуаре.
– Мне не объяснить словами, как мы были счастливы. Наш велосипед вернулся, вот он – стоит в гараже и ждет нас, когда мы снова оседлаем его и покатим по улочкам города. Это было как Рождественское Чудо!
– Как он оказался у твоего отца?
– Мы спросили то же самое у него. На что он ответил следующими словами: «В первый же день я понял, что что-то неладное с вами приключилось. По вашим хмурым и провинившимся личикам – я могу прочитать все, что угодно. Почему-то сразу же подумал о велосипеде, о его возможной поломке, о которой вы умолчали, чтобы я не ворчал. Зашел в гараж, а велосипеда – и след простыл. Я спросил у мамы: дети вернулись с прогулки с велосипедом или без него. Мама сказала, что вы вернулись без него. Каждый бы догадался, что вы потеряли велосипед или у вас кто-то украл его. Я не пошел к вам на разбор полетов – подумал, что вы сами должны сознаться, если конечно совесть еще осталась, – а побрел в полицейский участок, чтобы заявить о краже. На следующий день велосипед нашелся на окраине городе, на Южном поселке. Лежал себе в грязи и мок под дождем; кто-то покатался на нем и бросил. Я забрал его, поставил в гараж и накрыл тентом, чтобы раньше времени вы не нашли. И стал с мамой ждать, когда вы сознаетесь, скажите наконец-то правду. Долго ждали и, к нашему счастью, дождались. Значит, не все еще потеряно».
– Крутой у тебя отец… был. Как настоящий детектив, – сказал Степан.
– Он был лучшим. – Гриша держался, чтобы не заплакать. Я заметил, как дрожала его нижняя губа. – А знаете, что он еще сказал по этому поводу? Он сказал, что нужно беречь то, что имеешь, но и не быть заложником вещей. Все когда-нибудь потеряет значение, свою ценность, превратившись в прах, в пыль, о чем и не вспомнить со временем. Тогда и нет смысла изводить себя из-за пустяков – он имел в виду кражу велосипеда, – главное ведь в жизни сама жизнь, которую не измерить никакими вещами и богатствами. Вы понимаете?
– Рваные джинсы не стоят моих слез. Так получается?
– Да. – Гриша снова улыбнулся. – Ты не поранилась, не ушиблась. Ты жива и дышишь, ты с друзьями. Что еще нужно?
– Ничего, – ответила она, обняла Гриша и чмокнула его в щечку. – Умеешь успокоить.
Гришка весь покраснел, не зная, куда себя деть от смущения.
***
Выйдя из березовой рощи, в которой царила какофония любовных серенад, исполняемых соловьями, мы вышли на холмистую возвышенность и нам открылся поистине величественный, поражающий воображение вид на земные красоты.
Под куполом небосвода, обрамленного облаками-барашками, державшими путь поодиночке, возвышались остроконечные горы с янтарными отсветами, с расщелинами, поросшими растительностью и с лугами, сплошь усеянными васильками и кустами земляники. Поодаль, ближе к земле, порос смешанный лес, пестрящий буйством красок, всеми оттенками зеленого; вдоль леса стремительно рокотала река, на дне которой покоились желто-коричневые камни, соседствующие с водорослями.
