Василий Васильевич Пряхин
Домик на дереве
Выкурив по сигарете, мы сели на качели, в ожидании Гриши, которые обещал вернуться и обо все рассказать, чтобы мы успокоились и перестали гадать и придумывать дальнейший ход событий.
Что будет дальше после того, когда все пошло иначе, не по плану, не по нашему сценарию?
Гриша вернулся в полдесятого. Он сиял от счастья и обнажил всему миру свою милую улыбку, от которой на душе становилось тепло и спокойно. В таком обличии Гриша представился нам впервые и этот Гриша, влюбленный и радующийся жизни, нам понравился больше, чем тот, которого мы знали: загнанного, серьезного и холодного.
– Что она с тобой сделала? Подменила? – без шуток спросил Степан.
– Света и вы, друзья, сделали со мной нечто невероятное: я снова люблю жизнь.
– Не надо благодарностей, – сострил Степан и спросил. – Давай колись, что у вас там приключилось? Говорят любовь?
И Гриша рассказал.
***
– Чего не ожидал, того не ожидал, – сказал Степан, когда Гриша закончил говорить. И добавил. – Нет, я в шоке!
– Не ты один, – вставил я, все еще осмысливая сказанное Гришей.
– А мне не верится, что она сразу поняла, кто ты. – Настя отнеслась к словам «Дитя» с долей скептицизма; считала, что это розыгрыш, обычная шутка.
– Не сразу, Настя. Голос меня выдал. Не внешность. Ты хорошо меня загримировала.
– От этого на душе не легче.
– Почему не легче? – искренне удивился Гриша. – Почему? Все прошло хорошо. Она не выдаст меня. У нас все получилось! Я спасен! Почему никто не радуется?
– Ты так в это уверен, что она не выдаст тебя? – спросил я и сразу же напомнил. – Один раз она уже…
– Тогда все было иначе.
– Иначе?
– В прошлый раз она не знала меня. Теперь знает. И хочет, чтобы я остался в живых.
– А если она притворялась, чтобы сбить нас и тебя с толку? – предположил Степан.
– Мы что-то почувствовали. Что-то такое, что нас связало. Что-то такое, что подтолкнуло открыться друг другу. Мы говорили и говорили…
– Мы заметили…
– Говорили не о погоде, не об учебе, не о том, о чем болтают посторонние люди. Мы поделились самыми сокровенными мыслями, воспоминаниями, страхами. Она не притворялась – я знаю. Невозможно открыться человеку, если не доверять ему. А она открылась мне; позволила мне взглянуть на ее мир. Вы понимаете?
– Я тебя ни хрена не понимаю, – ответил Степан, сжав губы. – Как можно открыться девчонке на первом свидание? Разве такое бывает?
– Бывает. – Гриша улыбнулся; его глаза стали ярче звезд на черном небосклоне. – И чтобы вы больше не сомневались в Свете, я признаюсь еще в одном.
– Только не говори, что вы поцеловались, – перебил Гришу Степан и заржал.
– Мы поцеловались.
– Я же просил! – Степан зафыркал, словно услышал о чем-то отвратительном, бесчеловечном, аморальном.
– На крыльце ее дома. Короткий поцелуй, но такой, – Гришу переполняли эмоции, отчего он заикался, – такой невероятный! Это был мой первый поцелуй. И знаете что, я еще хочу целоваться.
– Гриша, прошу тебя, давай без этих щенячьих подробностей!
– Не могу, Степа. Никак. Пойми, я думал, что умру, так и не поцеловав девчонку. Умру и даже не узнаю, что такое любовь. Влюбленность. Теперь я знаю, что это такое – и мне хорошо. Нет, я просто счастлив. Я думаю только о ней, а голова все кружиться и кружиться. – Молчание. – Мне не описать, что во мне сейчас происходит. Я обо всем забыл. Обо всем! Я даже забыл, что я смертен. Не зря говорят, что любовь окрыляет.
– Любовь – отупляет, – ехидно заметил Степан.
– Ну и пусть!
– А я рада, что ты счастлив, – сказала Настя и неожиданно для всех нас обняла Гришу, а потом поцеловала его в щеку. – Не забывай, что мы тебя тоже любим.
– Я не люблю его.
– Любишь, просто никогда в этом не признаешься, Степка.
– Ха!
Я не стал отставать от Насти и тоже обнял Гришу.
– Если бы ты сразу сказал про ваш поцелуй…
– Я пообещал ей, что никому не расскажу. Особенно Насти.
– Узнаю свою подругу.
– Можно подытожить? – спросил Степан, подняв руку вверх, словно первоклассник на первом уроке.
– Давай, товарищ, дерзай!
– Не все получалось так, как мы планировали. – Степан умело копировал голос Силина. – Но это не главное, а главное то, что мы убедили Свету встать на нашу сторону. Мы устранили угрозу, товарищи, спасли безумно влюбленного Гришу-дурачка от верной погибели! Поэтому поздравляю вас и себя поздравляю! Мы справились!
Мы театрально поаплодировали, посмеялись над собой, обнялись друг с другом и только после этого поспешили каждый в свой дом; стрелки часов неминуемо приближались к десяти часам вечера; я молил, чтобы отца не было дома.
Но, к сожалению, не все желания исполняются. Отец был недоволен, что я опоздал и задал мне такую трепку, от которой я не мог оправиться до глубокой ночи – спина горела и ныла с такой силой, что хотелось избавиться от нее, вырезать и убрать в шкаф, как бы это ужасно не звучало. Но я все равно улыбался. Улыбался, потому что мы добились того, чего хотели. И потому, что Гриша наконец-то стал свободным и далеким от врага общества. Он был сердцем общества, сердцем нашего маленького, но дружного круга доверия.
Глава 7
До званного воскресного ужина оставалось меньше суток, а мы – втроем, без Гриши – беззаботно играли в карты, так как все проблемы остались позади; на душе было покойно и хорошо. Казалось, ничто не предвещало беды, пока в домик не постучались.
– Мы кого-то ждем? – спросил у нас Степан.
– Нет. – Я насторожился. – Это не Гриша.
– Не Гриша точно. – Степан бросил карты и пошел открывать двери, которые были закрыты на обычную защелку. – Кто там?
– Это я. Света, – послышался голос из-за закрытой двери.
– Света?
– Что тебе нужно?
– Впустите меня, пожалуйста. Нужно поговорить.
Степан вопросительно посмотрел на меня и пожал плечами; что, мол, делать-то, товарищи?
– Впусти ее, – скомандовал я.
– Уверен?
– Да.
– Предлагаю, прогнать.
– Она подруга Гриши, – напомнил я. – Забыл?
– Хочешь сказать и моя подруга тоже?
– Угу.
– Ну не хрена себе фокусы!
Степан отворил дверь и впустил в наш обитель Свету. Она была закутана в строгий синий плащ и платок в цветочек; погода в тот день не радовала, холодный северный ветер делал свое черное дело и даже прогретый до пятнадцати градусов летний воздух не спасал. Света поздоровалась с нами и спросила разрешения раздеться. Оказалось, что Степан умеет быть галантным; он помог Свете снять плащ и повесил его на крючок, прибитый к стволу дерева.
– Спасибо, – поблагодарила Света и сняла платок, обнажив свои пшеничные волосы, которым бы позавидовала любая девчонка. – Я знаю, вы мне не рады – и я сама в этом виновата. Простите. Можно сесть?
– Садись, – сказал я и указал ей, куда можно сесть; она села, пригладила волосы и улыбнулась Насте. – Давно не виделись.
– Давно.
– Я соскучилась. – Света положила платок на колени. – Вы играли?
– Да играли, ты нас отвлекла, между прочим. – Степка сказал, как отрезал. – И чем мы заслужили такой почести?
– В каком смысле? – не поняла она.
– Степан, не груби, – предупредил я, зная, на что способен мой безумный друг, у которого был лишь один враг – его язык.
– Не командуй. – Он очень по-взрослому показал мне язык, и все внимание обрушил на Свету. – Ну, так зачем ты пришла?
– Чтобы предупредить вас, а потом Гришу. – Я заметил, что ее руки дрожали. – За вами следили и продолжают следить.
– Следили?
– Кто?
– Я точно не знаю. Кто-то…
– Н-да, с тобой каши не сваришь, – усмехнулся Степка, перебив Свету. – Кто-то. Прям смешно, черт возьми!
– Кто-то из отряда ЦЦ, – добавила она.
– Не может быть, – не верил я. – Кто им приказал за нами следить?
– Твой отец.
– Откуда ты знаешь?
– Я подслушала телефонный разговор между моим отцом и твоим. – Света, заметив на моем лице замешательство, добавила. – Сначала они говорили о тебе.
– Обо мне?
– Не знали, что с тобой делать. Мой отец часто повторял такие слова, как неуправляемость, свобода слова и вражда к фашизму. А потом, как заведенный, говорил в трубку одно и тоже: «Это нехорошо! Это опасно!».
– Они знают о Грише, – сказал я и схватился руками за голову; было огромное желание разрыдаться, но глаза предательски оставались сухими. – Все кончено.
– Что значит твое все кончено? – поинтересовался Степан.
– А что это еще может значить? – Я чувствовал, как что-то внутри меня рухнуло, разбилось на мелкие осколки, которые изранили мое сердце, обливающее кровью, потоком несбывшихся надежд и мечтаний. Я понимал – это конец; еще мгновение и в домик на дерево вломиться мой отец с ворохом кровожадных солдат, схватят нас, выведут в поле и расстреляют, как врагов народа; после этого найдут Гришу и сделают то же самое: убьют и закапают, словно этого человека никогда и не было. – Не будет завтра званого ужина. Ничего не будет. Они знают… обо всем.
– Ничего они не знают, – противился Степана. – И я уверен, что за нами никто не следил, мы бы их заметили. Я бы точно заметил!
– Они умеют следить и выслеживать незаметно и скрытно… в отличие от нас. Поверь мне. Я знаю. Мой отец состоит в отряде ЦЦ, и я каждый день слышу, как он и его славные ребята вершат правосудие и справедливость. Если верить Свете, они следили за нами целую неделю. Ты просто не понимаешь, как это долго и много. Отряду ЦЦ достаточно и двух дней слежки, чтобы во всем разобраться и принять решительные действия, в ходе которых кого-то убивают, кого-то сажают в тюрьму, а кого-то отпускают на волю. – Я смолк, глядя на испуганные лица друзей; спросил у Светы. – О чем они еще говорили?
– Многое я не расслышала; отец иногда переходил на шепот. Но я точно слышала, что он пару раз повторил о мерах предосторожности и о возможных трудностях, которые могут возникнуть в ходе операции. – Света задумалась, вспоминала разговор. – И еще: он часто повторял слово «молчание».
– «Молчание» – это тайный термин отряда ЦЦ, – сказал я.
– И что он означает?
– Провести скрытую операцию, о которой никто не должен знать, – отстранено ответил я.
– Надо предупредить Гришу…
– Слишком поздно, – перебил я Настю. – Поздно! Ему не вырваться из этого города. Он обречен на смерть.
– Ты рано сдаешься, еще ничего не произошло, – сказала Настя и накинула на себя теплую куртку на синтепоне.
– Подожди, я с тобой. – Степан встал из-за стола, надел свитер и обратился к Свете. – Ты с нами?
– Конечно.
– Тогда одевайся, чего стоишь?
– И что вы ему скажите? – спросил я у них, продолжая сидеть на грубо сколоченной скамье.
– А тебе какая разница, что мы скажем ему? – дерзил Степка. – Сиди тут, поплачь, а мы пойдем.
– Я пойду с вами, ребята, если вы согласитесь сделать по-моему.
– И что ты предлагаешь?
– Расскажу по дороге.
– Не пойдет, говори сейчас.
– Хорошо, но предупреждаю, что такой план вам не понравится. Вы посчитаете меня больным на всю голову.
– Говори уже, – прикрикнул на меня Степан.
И я рассказал.
***
Не сразу мне удалось убедить друзей, что мой план – лучшее, что мы можем сделать для Гриши.
Я предложил следующее: вскрыть копилку Степана, купить на эти деньги помидоры, огурцы, сыр, паштет, шоколадные бриоши, торт, свечи для торта, воздушные шарики, придумать какие-нибудь забавные игры – в общем, устроить грандиозный праздник, виновником торжества которого будет Гриша.
Как же я их убедил?
Пришлось прибегнуть к одной хитрости: я рассказал им пару историй, которые, в свою очередь, поведал мне мой отец во время бесчисленных ужинов. Суть в них всегда была одна: солдаты отряд ЦЦ всегда ловят преступников и убивают без суда и следствия, если те убегают от них, пытаются скрыться – это для них главное подтверждение, что преступник виновен в тех грехах, за которые его хотели осудить. Поэтому я наставил на том, что бегство это не выход – это смертный приговор для Гриши. И что лучший вариант сидеть и ждать солдат, молясь, что суд они оставят для верховного суда и тогда у Гриши останется шанс выжить. Маленький шанс, но все равно шанс, настаивал я, хотя сам не верил в то, что проповедовал.
А зачем просто ждать и грустить, ждать плохих вестей, спрашивал я у друзей и, не дожидаясь ответа, объяснял, что надо жить сегодняшним днем…
– Гриша столько лет прожил в мучениях, в одиночестве, в страхе за свою жизнь, – вещал я, – и только сейчас он стал по-настоящему жизнерадостным и счастливым, так зачем же забирать у него это счастье? Давайте не будем говорить о том, что случилось, давайте сделаем его еще счастливей, давайте устроим ему праздник. Устроим день рождения и не важно, что первый день рождения у него только в декабре.
– Первый? – не поняла Настя.
– Первый день рождение, когда он родился. А второй – когда в звездную ночь полюбил Свету. Вы помните его глаза, его слова? Он превратился в другого человека.
– Подожди-подожди, – остановил меня Степан. – Ты что хочешь, отпраздновать его, якобы, второе день рождение, так?
– Так.
– На мои деньги?
– В яблочко.
– Честно, Саша, ты идиот.
– Я знаю.
– И я, наверное, такой же, как ты, раз согласен на очередную твою авантюру. А если и она не получится?
– А кто сказал, что первая не удалось? – удивился я.
– Ну…
– Настя, пожалуйста, доверься мне и поддержи.
– Ты предлагаешь веселиться, когда веселью не место, – сказала Настя.
– Почему?
– Потому что Гришу могут убить.
– Не только его. И нас могут убить, как его пересмешников. И что от этого страдать и плакать?
– Но и не веселиться.
– Настя, как ты не понимаешь, что этот день возможно последний день, когда мы вместе. Я не знаю, что будет завтра. Не знаю, чего ждать от отца, потому что мой отец очень жестокий, властный и не пощадит даже сына, не говоря уже о других. Возможно, мы завтра все умрем. Возможно. Поэтому сегодняшний день надо прожить как последний. Настя…
– Хорошо, я согласна.
– А можно я с вами отпраздную второй день рождения Гриши? – скромно спросил Света.
– Обязательно. Что за день рождения без той, которая сотворила с Гришей такую перемену?
– Спасибо, – обрадовалась она.
– Если все согласны, то тогда надо действовать.
Глава 8
– Что у меня сегодня? – опешил Гриша, когда мы ворвались в его бедные владения.
– Второй день рождения, – повторил Степка. – Что тут не ясного?
– Вот именно, что ни черта не ясно.
– Я попробую объяснить, – сказал я и поддался к Грише, чтобы шепнуть ему пару слов. – Смекнул?
– Кажется, да. – Гриша пригласил нас в холодную комнату, продуваемую всеми ветрами; с потолка подкапывало; стены были сырыми, отчего пахло сыростью. – Отмечать два раза в год день рождения – конечно, хорошо. Но почему сегодня, ребята? Сами говорили, что сейчас нам лучше не собираться. Быть тише воды и ниже травы. А тут такой праздник решили устроить? Не попадемся на самом финише?
– Все вопросы к Саше, – ответила Настя.
Гриша посмотрел на меня; я подмигнул ему и улыбнулся, дав понять, что я не собираюсь ему ничего объяснять, по крайней мере, пока.
– Если Саша был инициатором, – Грише подмигнул мне в ответ, мол, я на твоей стороне, – то можно ни о чем не переживать. У него, значит, все схвачено.
– Правильно мыслишь! – сказал я и засмеялся.
Праздник удался на славу.
Настя со Светой сготовили вкусный летний салат из огурцов и помидоров, сытные бутерброды со свиным паштетом и корзинки с начинкой из сыра и чеснока – все эти блюда мы проглотили в два счета, попутно попивая шипучую газировку и поздравляя именинника.
У каждого собравшегося на торжестве был подарок для Гриши. Степан подарил дорогую для его сердца книгу «Космические авантюристы» Патрика Роджера; книга была запрещена в стране. Настя вручила деревянную шкатулку, украшенную зелеными камушками и рисунком (на крышке был изображен черный свирепый бык). Что подарила Света, я не знаю; ее подарок был спрятан в подарочном пакете; мы со Степкой сразу же подумали о ненужных кремах и прочей ненужной фигне.
В отличие от других у меня было несколько подарков: под номером один шел огромный сливочный торт, от которого к семи вечера ничего не останется, под номером два – серебряное кольцо с камнем Эрахона, символизирующий преданность и дружбу (такое же кольцо было у меня), а о третьем подарке я пока промолчу.
Когда мы устали от еды и от поздравлений, наши неугомонные девчата приступили к играм. Сначала сыграли в старую как мир игру – поезд чудес, суть которой заключалось в следующем: быстрее остальных ответить на вопрос; чем больше ты отвечаешь на вопросы правильно, тем больше у тебя очков, соответственно, больше шансов выиграть игру и получить главный приз – шоколадный батончик с карамелью и нугой. Веселая игра, да и дух соперничества просыпается, охота во что бы то ни стало выиграть и стать победителем, обставить друзей. Потом перешли к более подвижным играм: перепрыгнуть через веревку, не задевая ее; сбить дротиками расставленные по периметру фигурки; скакать на одной ноге по отмеченной линии, не заступая за ее пределы; надувать шарики на скорость.
Казалось бы, после таких игр нам больше ничего не захочется делать, но как бы ни так: мы, одурманенные, по всей видимости, от сильных газов газировки, пошли в пляс, когда нам настроил музыку Гриша; не зря говорят, что двенадцать лет – это кладезей неисчерпаемой энергии, которой нет ни конца, ни края. А после танцев и вовсе вошли в раж, разбаловались не на шутку – объявили друг другу подушечную войну в потемках, которая закончилась ровно через час, потому что Насте досталось от Степки: он случайно ударил ее по голове не подушкой, а кулаком. Но все обошлось и быстро забылось. После подушечной войны мы были потными, разгоряченными и донельзя счастливыми.
***
Мы сидели на полу, не могли отдышаться, восстановить сбившиеся дыхание и передавали по кругу замусоленную сигарету с белым фильтром; никто не упускал случая затянуться едким дымом, приятно пощипывающим горло. В комнате висела дымка. Не зря никотиновый дым у меня ассоциируется с детством, с «эпохой невинностью», когда ты многое не понимаешь, многого не знаешь и от этого думаешь, что способен свернуть горы и создать мир под себя. Но в тот день я уверенной поступью перешагнул через эту эпоху и открыл для себя «эпоху несправедливости, бессердечия и бессилия» и сразу столкнулся с первыми подводными камнями, которые в одночасье открыли истину: я не всесилен в этом большом мире. Что я не могу спасти Гришу, не могу спасти всех армях, не могу свергнуть с престола безумных нацистов, которые обманывали свой народ и убивали миллионы невинных душ.
– Саша, ты помнишь? – заговорчески спросил Гриша у меня.
– Помню, – ответил я. И спросил у других. – Ничего если мы уединимся?
– Только не увлекайтесь, – сострил Степан и надул губки.
– Очень смешно.
– Прости. Я когда нервничаю, всегда шучу.
– А почему ты нервничаешь? – удивился Гриша.
– Ой…
– Пойдем, Гриш, я тебе обо всем расскажу.
– Я знал… чувствовал, что здесь что-то не так. Что праздник был не просто так.
– Твое чувство тебя не обмануло.
Мы вышли на улицу и сели на скамью, скрытую под тенью пышной кроны яблони, с веток которой свисали наливающиеся красками плоды. К вечеру распогодилось; ветер стих, потеплело.
– Хорошая погода, – сказал я, оттягивая трудный разговор.
– Тепло. – Гриша задумался. После недолгого молчания он сказал. – Сколько не тяни, все равно придется начинать.
– Это не так просто, как я думал.
– Говори уже!
– Мой отец и отец Светы знает о наших планах. Обо всем знают. Они следили за нами. Каждый день, круглосуточно. И скорее всего и сейчас следят.
– Ты уверен?
– Света не будет врать. Она подслушала разговор.
– Почему я тогда все еще на свободе? Если бы они следили за мной, они давным-давно меня бы схватили.
– Я сначала также подумал, а потом понял, что мой отец хочет устроить для меня представление. Хочет проучить меня. Показать мне, что воевать с волком – дело бесполезное; все равно проиграешь и останешься в дураках. Он такого случая не упустит, хочет утешить свое тщеславие.
– И когда, по-твоему, меня схватят?
– Завтра. Скорее всего, с самого утра, чтобы к вечеру ты был в нашем доме.
– Я так понимаю: смысла бежать нет?
– Нет. Тебе от них не скрыться. Слишком поздно. Ты уже в ловушке, окольцован врагами.
– Я все равно бы не стал убегать, – лукавил Гриша.
– И еще…
– Еще что-то? Разве может быть хуже?
– Может. – Короткое молчание, чтобы перевести дух. – Нацисты хотят все сделать по-тихому. Словно ничего не было.
– Неудивительно. Не хотят портить себе репутации, измараться в грязи. Вы ведь их дети, которые якшались со мной, с врагом. Конечно, они не допустят огласки. Если общество узнает, как они на них посмотрят. Вряд ли одобряюще. Скорее всего: с недовольством, с презрением, с осуждением. Тем более твой отец в элитном отряде ЦЦ, который защищает народ от таких ничтожеств, как я.
– Мне жаль, дружище, – сказал я искренне и чуть не расплакался как девчонка, глядя в его печальные глаза. Я терял друга. Друга с большим сердцем и широкой душой – а это вдвойне больнее. – Мы… я все плохо спланировал.
– Ты невиноват.
– Виноват.
– Ты – невиноват. И прекрати себя осуждать за то, что ты не сделал.
– Я осуждаю себя за это. – Я достал из верхнего кармана крутки крохотный пузырек с желтым веществом. И протянул его Грише.
– Что это?
– Очередной подарок на твой день рождения.
– Не понимаю.
– Это то, что тебе поможет. Твое противоядие от нацистов. От их жестокости. Твой ключ в иной мир.
– Это яд? – догадался Гриша.
– Да, – подтвердил я. – Взял у отца из его личных вещей. Я знаю, что с помощью таких пузырьков он убил сотни людей.
– Ты думаешь это правильно, убить себя?
– Неправильно. – Слезы сверкнули в моих глазах. – И я буду рад, если ты откажешься от этой затеи. Моей глупой затеи. И почему я вообще решил, что ты сделаешь это, посягнешь на свою жизнь?
– Моя жизнь уже давно не принадлежит мне, поэтому твоя затея не такая глупая.
– Прости за этот подарок. Я – дурак! Я просто испугался…
– Чего?
– Что когда тебя схватят, над тобой будут издеваться. Выпытывать информацию. Загонять под ногти иголки. Вырывать зубы. Выкалывать глаза. Прижигать кожу сигаретами.
– Откуда ты знаешь об этом?
– От моего отца. Когда он пьян, его язык болтает лишнего.
– Я это сделаю…
– Нет! Может, тебя еще оправдают? Может…
– Ты знаешь не хуже меня, что будет. – Он положил руки на мой сжатый кулак, в котором я держал яд. – Я хочу тебе кое в чем признаться.
– …
– Ты сделал для меня больше, чем думаешь.
– Я? – Я быстро вытер слезы, чтобы Гриша не заметил их.
– Я больше года жил как дикий зверь. В лесу. Совсем один. И я совсем забыл, что в мире еще остались добрые люди, пока не встретил тебя и твоих друзей. Ты понимаешь, что тебе было без разницы: враг я или нет. Ты просто хотел со мной дружить – а это дорогого стоит. Но в тебе, друг, ценное другое – ты ни разу не посмотрел на меня как на врага. В твоем взгляде кроме уважения, доброты, внимания и учтивости ко мне ничего не было. И это так окрыляло. Я поверил, что я обычный – нормальный! – юноша, который может жить как все обычные юноши, в любви и дружбе. Благодаря тебе, Саша, это лето было самым лучшим летом в моей короткой жизни. У меня появились верные друзья. Появилась девочка, с которой я целовался под луной. Появился лучший друг, которого я всем сердцем полюбил, как собственного брата; с другом, с которым можно говорить о чем угодно и не переживать, что ты останешься в дураках.
– Я тоже тебя люблю. – Я уже не сдерживал слезы, которые текли ручьем. – Как брата. Как человека.
Он обнял меня. По-товарищески. По его дрожащему телу я понял, что Гриша не сдерживал своих чувств. Он плакал, но плакал тихо, как настоящий мужчина: ни одного всхлипа, ни намека на рыдания, ни слов жалости к себе и к своей жизни.
– Я боюсь, – признался Гриша. – Боюсь умирать. Боюсь потерять тех, кого недавно обрел. Еще хочется пожить, помечтать, поцеловаться со Светой, покурить, поболтать в домике на дереве, поплакаться с тобой. Всего хочется в сто раз больше чем обычно. Но мое время, кажется, вышло. Придется смириться, что ничего больше не будет. Лишь тьма. Одно меня радует: когда я умру, обо мне будут вспоминать… и даже иногда скорбеть.
– Не хочу, чтобы ты уходил от нас.
– Не плачь, Саша.
– Не могу. – Я посмотрел на него. – Не могу.
– Пожалуйста, отдай мне мой подарок, – попросил он и при этом умудрился улыбнулся. – Самый ценный подарок.
– Я думал, что легко отдам тебе яд, как ни в чем не было. Но я ошибся… это ужасно тяжело… предлагать другу смерть.
– Ты предлагаешь чудесную вакцину от пыток, от боли, от унижения. И я приму ее.
– Прости, друг. – Я разжал кулак, и Гриша взял пробник с ядом. – Я всю жизнь будут об этом жалеть.
– Ты спасаешь меня. Спасаешь. – Гриша убрал пробник в штаны и предложил. – Пойдем к нашим друзьям. Я хочу с ними проститься. Хочу проститься со своей любовью.
– Лучше им не говорить…
– Не беспокойся, я знаю. Я прощусь с ними так, что они не поймут, что это прощание.
– Когда я умру, ты встретишь меня? – спросил я, снова борясь со слезами. Я все еще не верил, что сегодня этот добрейшей души человек умрет. Навсегда.
– Мы обязательно встретимся.
***
– В честь дня моего рождения, ребята, я хочу вам рассказать историю. Можно? – Гриша стоически держался, как и полагалось сильной личности, которая даже на подступах к верной смерти не опускает голову и идет только вперед. – Признаюсь, я никогда и никому об этом не рассказывал.
– Рассказывай уже, – добродушно крикнул Степан, разместившись вместе с остальными на полу, устланным старым ковром.
– На мой восьмой день рождения отец подарил мне железную дорогу, о которой я мечтал долгое время; грезил о ней и днями, и ночами. И вот я держу ее в руках, разобранную, с поездом. Я забыл обо всем на свете: остался я и моя железная дорога. Собирал я ее за пару часов, а может и быстрее; родители были восхищены моими способностями в конструировании. Итак, мой поезд трогается, пыхтит и петляет по железной круговой дороге, а я бегаю вокруг него, хлопаю в ладоши, смеюсь, прыгаю…
И вообще я на миг обретаю крылья и мне кажется, что я не бегаю, а парю по комнате. И самое ценное в этом детском воспоминание, когда поезд останавливается, я, радостный и все еще окрыленный, подбегаю к нему, чтобы снова завести, но тут я слышу смех – смех моей семьи, которые сидели на диване и наблюдали за мной, обнажая свои улыбки. И в это сказочное время меня окатывает обжигающая волна любви. Я чувствую их любовь всем сердцем и они чувствуют мою ответную любовь. Ноги сами несут меня к ним. Я прыгаю в их объятья. Мы целуемся. Мы вместе. Мы – семья: я, моя сестра, папа и мама. – Гриша весь светится, его глаза полны любовью и добротой. – И вы не поверите, ребята, глядя сейчас на вас, я чувствую то же самое. Я чувствую вашу любовь ко мне и вы чувствуете мою любовь к вам. Пускай вас слова эти не смущают, как не смущает то, что я сделал сейчас.
Гриша подошел к каждому из нас, обнял крепко-крепко, расцеловал и сказал, что любит. С особой страстью он поцеловал Свету, которая хоть и смущалась, но не противилась его взрослым поцелуям.
– Гриша, ты что, совсем рехнулся? – спросил озадаченный Степан, вытирая свою щеку, в которую его поцеловал Гриша.
– Если честно, Степка, так и есть – я сошел с ума от любви. – Гриша отошел от нас, в центр комнаты. – Саша просил меня не раскрывать нашу тайну, но мне придется нарушить обещание. Я не могу молчать. Я не хочу умирать в одиночестве.
– Что? – испугалась Настя. – Умирать?
– Я хочу умирать в объятья друзей, раз мне не удалось в объятьях моей покойной семьи, которая, я уверен, ждет меня сегодня в гости, в наш дом на Одесской улице.
– Друг, ты меня пугаешь! – Степан был встревожен, как никогда. Он обратился ко мне. – О чем он толкует? Саша?
– А? – не понял я вопроса, вытирая слезы.
– Ты что молчишь?
– Я…
– Прощайте, друзья я! – Гриша достал пробник с ядом, и не думая выпивает его. – Вот и все! Конец…
– Нет! – вырвалось у меня и я рухнул на пол, не в силах больше стоять на ногах. Моя душа была выпотрошена. Моя любовь погасла. Я на доли секунды погрузился во мрак и словно умер.
– Что он выпил? – кричал как сумасшедший Степан, обнимая умирающего Гришу. – Что ты выпел?
– Лекарство, – ответил Гриша.
Это были его последние слова.
Гриша не мучился. Одна затяжная конвульсия, сковавшая все его тело, крик, вырываемый из жерла боли, глаза, залитые слезами, улыбка, скошенная от гримасы боли – и тихая смерть. Когда его тело обмякло, а голова легла на Степкино плечо, я засмеялся как ненормальный, глядя на перекошенные от ужаса лица друзей, а потом разрыдался, представив, как тьма пожирает его невинную душу. В те минуты скорби, я знал, что лишился часть сердца, которое любило Гришу.
Я потерял больше чем друга, я потерял себя.
***
Света с Настей еще долго оплакивали Гришу, мы же со Степаном прибывали в каком-то исступление: ни слез, ни боли, ни горечи – ничего, кроме оглушительной пустоты.
– Откуда у него яд? – спросил Степан, глядя на безжизненно тело Гриши, покоившееся на скамье.
– Я дал ему, – признался я, теребя в руках влажный от слез платок.
– Ты… зачем?
– Это был единственный выход.
– Единственный.
– Чтобы умереть счастливым, – добавил я и уставился на Степана. – Я виноват в его смерти. Я протянул ему яд. Я своровал яд из дома. Я все спланировал. Я. Ты осуждаешь меня?
– Нет. – Молчание. – Мне бы не хватило духа сделать то, что ты сделал.
– Спасибо. – Я сжал его руки. – Надо похоронить Гришу. Что бы все было честь по чести.
– Думаешь, мы сможем?
– Я смогу. И ты сможешь. Без тебя мне не справиться.
– Черт! – выругался Степан, весь побелевший и измученный. – И где мы его захороним?
– В саду, под яблонями.
Сначала мы не хотели привлекать к захоронению Гриши слабый пол, думая, что им достаточно на сегодня, но они сами настояли нам помочь, убедив, что без их помощи у нас ничего не выйдет.
Раздобыв две лопаты и ломик, мы со Степаном пошли копать могилу. Эти временем Настя и Света переодели Гришу в чистую одежду, расчесали волосы, отмыли грязь с его чумазого лица.
Закончив выкапывать могилу, мы были так вымотаны, что еле как держались на ногах. Мы знали, что копаем могилу для друга, это и больше всего выматывало, угнетало, изводило и пугало.
– Как тяжело, – признался Степан, закуривая последнюю сигарету.
– Да.
Выкурив одну на двоих сигарету, мы пошли в дом, где обнаружили вновь растроганных девчонок.
– Пора, – тихо объявил Степан.
– Вы считаете правильным, что мы сами закапываем Гришу? – вдруг спросила Настя.
– Неправильно будет, если мы оставим его здесь и уйдем, – ответил я, чувствуя, как подкатывает комок к горлу. – Человек умер, его необходимо закопать. Кроме нас у него никого нет.
Мы положили Гришу в могилу; я держал за ноги, Степан – за плечи. И не знали, что нужно говорить в таких случаях.
– Покойся с миром, Гриша. Мы тебя любим, – первая сказала Настя и заплакала, уткнувшись в Светино плечо. Света ее обняла и тоже не смола сдержать слез.
